Фальшивка

У лошадей нашли лишай — подцепили во время поездки на болото. Ветеринар сказал, что если правильно лечить, то пройдёт через неделю-две, однако лекарство — не из дешевых. Это была плохая новость. Хорошая новость заключалась в том, что Лейли Леван вознамерилась привлечь Ираду к "обеспечению безопасности" на прокладке того самого маршрута через болото, а это сулило дополнительные средства. ещё лучшая новость: из-за этого Сана получала мастерскую в своё распоряжение — благо, Эсен не важно, кому из сестёр будет принадлежать предприятие "на бумаге". И ещё одна хорошая новость: большая часть пути от дома до мастерской лежит через престижный район №3, а это помогает примириться с тем фактом, что сама мастерская находится в районе №10, который хоть и не считается опасным, но большей частью грязноват и простоват.

Итак, неделя начиналась как будто неплохо. Увы, это дальше начались неприятности. Сперва Сану облаяла бродячая собака, а потом — прохожая, жирнющий сын которой занимал всю вымостку и шёл так медленно, что его пришлось оттолкнуть. Вымостка, к слову, была та ещё: поросла травой везде, где её сложно вытоптать. А хуже вымостки были только те подъезды, что она соединяла: жуткий многоквартирный дом с тянущимися от каждого окна бельевыми веревками, закусочная, из которой несло сгоревшим маслом, а также нечто под настолько кривой вывеской, что и не разобрать... словом, прекрасное соседство. Так может и хорошо, что дело должно "работать само"? Хотя бы не придётся посещать этот район слишком часто.

В мастерской её ждали трое: госпожа инженер Кивилцим, её муж и сын лет восьми. Сын сидел в трёхколёсном кресле фабричного производства, явно новом и начищенном до блеска — да и вообще все трое явно старались привести себя в порядок ко встрече с новой хозяйкой. Сана не могла не оценить уважительного жеста, однако присутствие калечного так терзало глаза, что в какой-то момент она не удержалась и спросила у Кивилцим, излечима ли болезнь. "Нет, — отвечала та, — врач сказал, что кости срослись неверно, так что теперь это на всю жизнь". Дело принимало скверный оборот. Ладно бы неудачник просто был членом семьи Кивилцим, но он ещё и работал вместе с ней, а значит — притягивал несчастья в эту самую мастерскую! Уж не оттого ли и с бывшим хозяином случилась беда?

Нет, конечно нет, это просто эмоции взыграли — нет причин думать, что неудачливость Кивилцимова отпрыска столь сильна. Сана несколько раз осторожно поинтересовалась, действительно ли ему необходимо работать здесь и нельзя ли нанять кого на его место, и в конце концов Кивилцим прямо сказала, что если нынешнюю зарплату сына станет получать кто-то чужой, то вся семья пойдёт по миру, а если это случится, то придётся нанимать не знакомых с делом людей. Кивилцим весьма доходчиво объяснила, что чтобы таковых людей нанять, нужно разбираться в деле, и ради иллюстрации начала рассказывать и показывать всё вокруг — печи, тиски, металлические заготовки, измерительные приборы и прочее, отчего у Саны быстро закружилась голова. Сана была вынуждена признать поражение: сама она никогда в жизни не организует работу такого предприятия, так что идти на концессии с Кивилцим ей необходимо. Кивилцим прекрасно об этом знала и, очевидно, намеревалась пользоваться по полной. К такой силе Сана против воли ощущала уважение. Также нельзя было не отметить чрезвычайную живость Кивилцим — в свои двадцать три она выглядела гораздо здоровее большинства рабочих: обычно они к этим годам уже разваливались на части. В этом чувствовалась крохотная, но все же удача.

Тем не менее, беседа получилась крайне изматывающая. Сану бесило здесь всё: она не понимает, что изготавливает мастерская, она вынуждена мириться с присутствием неудачника на своей собственности, а Кивилцим чувствует себя здесь полноправной хозяйкой и очевидно рассматривает Сану как некое досадное недоразумение, какое-то неизбежное зло, которому она, так и быть, позволит покамест наличествовать в своей жизни.

Но ещё сильнее Сану разозлила Нулефер: та приехала экипажем, будто высокая госпожа, но при этом в рабочей робе, чтобы быть своей для своих. Небрежно вручила Сане документы и чернильницу с металлической ручкой. Насмешливо пялилась через плечо, пока Сана тщетно пыталась продраться через юридические термины. А в тот самый момент, когда у Саны начало получаться читать это мерзейшее крючкотворство, Нулефер вдруг громко заговорила, спутав все мысли:

— А, вот ещё! Эсен просила передать, чтобы ты с сестрой подала документы на гражданство как можно скорее. Она тебе поможет, если нужно, но это надо прям быстро-быстро делать, ага? А то налоги будут выше на сорок процентов.

Сане стоило невероятных усилий сначала сделать дружелюбное лицо — и только потом повернуться к собеседнице.

— Это в центральной регистратуре? На улице Печатной?

— Ага. Ну, раз ты всё знаешь, то мы спокойны.

Вот бы понять, кто эти "мы", думала Сана. И вот бы не врезать тебе за эту улыбочку. Хотя видно, что Нулефер уязвлена: она, очевидно, надеялась, что Сана совсем ничего не знает и будет вынуждена спрашивать, мол, "Нулефер, дорогая, а где же у вас тут подаются документы на гражданство?" И тогда она закатила бы глаза и сказала: там-то и там-то, но таким тоном, чтоб стало ясно, кто тут идиот. Отмыла же госпожа нотариус себе самородок: неужели из всех миленьких неудачниц с большими яркими глазами не нашлось менее вредной? Эсен же могла выбрать себе любую! Видать, лень было искать.

Сана покидала предприятие в крайне дурном настроении. Но ничего, думала она. Надо знать своё место. Зицпредседатель так зицпредседатель. Освоимся, обживемся, а там, глядишь, и пересмотрим вопрос о старшинстве. В раздумьях она прокладывала себе наидлиннейший путь домой, кружа по кварталам третьего района. Не с первого раза, но крики газетчиков все же достигли её сознания: "Новостной карантин снят! Кайталъярский новостной карантин снят! Разбирайте, пока всё не разобрали!" Пожилая госпожа, сидевшая в пышно декорированной коляске, принимала из рук мальчишки-слуги хрустящие черно-белые листы. "Временное прави...", — набрано большими буквами на первой полосе.

Временное правительство? Временное правительство чего? Какое ещё временное правительство? Сана лихорадочно рылась в кошельке в поисках кофейных зерен — белобумажные слишком крупны для одной газеты.

Издательский дом такой-то и сякой-то приносил извинения читателям и заверял, что отсутствие новостей из Кайталъяра было условием временного правительства. Условие же это было выдвинуто всем зарубежным газетам и журналам тайно, "во имя пресечения внешнего вмешательства в дела города". Наконец, когда закон и порядок восстановлены, временное правительство Кайталъяра снимает новостной карантин и позволяет всему миру узнать о судьбоносных событиях последних недель.

Как хорошо, что рядом не было никого знакомого, кто мог бы сейчас видеть её лицо! Сана едва могла следить за строкой, взгляд то и дело перескакивал через одну-две, отчего жуткие слова и предложения лишь смешивались в ещё более жуткую мозаику. С трудом взяв себя в руки, она, наконец, сумела осмыслить написанное.

Дело выходило следующим образом: те беспорядки в беднейших районах, на которые вот уже много месяцев достойные люди не обращали внимания, возникли не сами по себе. Беснующиеся толпы — где-то по наущению, где-то за прямую плату — уничтожали имущество конкурирующих кланов, однако в конечном итоге обернулись против своих кукловодов. Поскольку многие члены Кайталъярского совета оказались непосредственно причастны, совет был разогнан неравнодушными горожанами, которые взяли на себя временную власть и бремя по организации выборов. Во главе временного правительства встали граждане Мурат, Огюз, Назар, Левент...

Сана не знала ни одну из этих фамилий. В поисках хотя бы кого-то знакомого она проглядывала текст по диагонали, пока не наткнулась на погребальный список. Автор заметки писал, что, согласно данным временного правительства, в ходе беспорядков город лишился многих уважаемых семей, в том числе... и вот они — знакомые фамилии: соседи, друзья, партнеры.

Айдын. В скобках указано: в полном составе. Гюльбарге — пощадили только младенцев. Адемкале — в полном составе. Наконец, вот они — Даниф. В полном составе. Но тут же и Токай!

Сана не верила своим глазам: Токаи значились как полностью погибшие в смуте. Её охватила нездоровая веселость, однако нужно было удержать её в узде: во-первых, человек, сидящий на другом конце скамейки, уже и так криво на неё поглядывает. Во-вторых, ничего нельзя принимать на веру. Данифы тоже значатся как полностью уничтоженные, а вот вам, нате! Но безусловно, смерть пусть бы даже большей части Токаев означала, что даже если кто-то выжил и скрылся, то хлопот у них теперь хватает. Какая уж там кровная вражда! Получалось, это всё? Это конец?

Головокружение было невыносимым. Они могут вернуться домой? Или нет? Послать письмо в суд и потребовать наследство? Должно было в погроме уцелеть хоть что-то от дома, не говоря о лавках, мастерских, складах, конюшнях — да мало ли! Счета в банках, наконец!

Но тут другая мысль атаковала её, мгновенно убив все остальные: кто должен это сделать? Кто из них — Фария Даниф? В Кайталъяре есть и документы, и свидетели: Фария Даниф была одна, никакой сестры у неё не было. Допустим, они вернутся вместе, и... но постойте-ка, а что же с У и загаданным желанием? Зачем теперь вторая из них, та, что была создана оружием для первой? Понятно, что живого человека теперь никуда не денешь, но зачем они друг другу после этого? Что они будут делать? Хотя, конечно, все эти вопросы имели мало смысла, пока не известно, кто есть кто.

Сана ещё долго сидела на скамье, делая вид, что читает. В действительности она думала, а как теперь, собственно, жить. Допустим, она прекрасно знала, что делать, если окажется, что настоящая — она. Тут и думать нечего: они просто поделят наследство и будут и дальше притворяться сёстрами, жить останутся в Сазлыке, потому что здесь все верят в их сестринство, а перевезти имущество больших денег не стоит. Но поступит ли так же Ирада? Впрочем, уж наверно поступит, раз мастерская теперь записана на Сану. Не говоря о том, что если одна из них решит присвоить всё себе, то вторая всегда сможет оспорить претензию в суде, но никакой суд никогда не отличит одну от другой, а значит делиться придётся, как ни крути! Немного успокоившись этой мыслью, Сана нашла в себе силы двинуться в сторону дома.

Слугам она решила газету пока не показывать, а сперва обсудить всё с сестрой. Ждать Ираду, увы, пришлось долго: у неё сегодня было свидание. В необъяснимом для самой себя припадке благодушия Сана помогла Генже с какой-то мелочью на кухне, а взамен попросила рассказать о книгах сестры, якобы желая сделать ей подарок, а на самом деле рассчитывая проверить, насколько хорошо служанка знает свою хозяйку. Та смогла с поразительной точностью назвать абсолютно всех авторов, которых любила Фария Даниф, точно расположив их в порядке убывания интереса. На мгновение ощутив себя уязвлённой, Сана тут же вспомнила, что по легенде она тут чужая, а потому ничьи вкусы знать не обязана, а значит можно заодно смело спрашивать о предпочтениях отца, матери, братьев, а также — ну, раз уж на то пошло, — самих Генже и Фаниса.

В течение часа беседа удрейфовала в иное русло, и выяснилось поразительное: у Генже с Фанисом есть сын. Удивление Саны было подлинным, оставалось только скрыть чувство глубочайшего стыда и как бы невзначай поинтересоваться, мол, ой, а чего это он не здесь? Ой, а что это он с вами никогда не жил? А не жил он с ними, потому что Резеда Даниф однажды нагадала себе, будто умрёт от руки слуги, рожденного в её доме. Так что Альтан, которому теперь было уже четырнадцать, воспитывался сперва матерью Фаниса, а потом его сводной сестрой, которым Фанис высылал деньги и прочее, но при этом виделись они регулярно. Фария Даниф никогда не задавалась вопросом, куда на протяжение всей жизни её служанка уходит по выходным — настолько ей было наплевать. Сана Янгыр, конечно, вовсе не такая, а потому принялась выспрашивать про Альтана то да сё, а вскоре к разговору присоединился и Фанис, и, слушая их, Сана открывала для себя какую-то жутко интересную незримую жизнь, которая всё это время шла прямо у неё под носом.

В конце концов Фанис робко поинтересовался, не поможет ли Сана разрешить возникшую при переезде проблему. Дело в том, что они до сих пор боялись послать письмо в Кайталъяр, так что Альтан скорее всего уверен, что его родители погибли вместе со всеми остальными. Но Генже и Фанис не знают, как побеспокоить этой проблемой молодую хозяйку, чтобы не причинить ей слишком много хлопот; так не поможет ли Сана в этом деле? Сана пообещала, что сделает всё возможное, изо всех сил при этом пытаясь не сгореть от стыда окончательно. Нет, так жить, конечно, нельзя. Раз уж она решила, что отрекается от ошибок прошлого, то надо идти до конца. Какого черта она испытывает чужой стыд? Это стыд Фарии Даниф, а её тут нет, ну так пусть и стыда не будет!

Когда Ирада вернулась, Сана передала ей разговор, стараясь при этом смотреть либо в окно, либо ещё куда-нибудь, чтобы сестре было проще пережить удар, не находясь под прицелом чьего-либо взгляда. Наконец, когда решение по данному вопросу было принято, Ирада решила перехватить инициативу и сказала:

— Сана, а ты слышала последние горячие новости?

— Что в Кайталъяре переворот, а Токаи и мы числимся истреблёнными?

— О, ты думала, я не догадаюсь, что ты тоже прочитаешь газету? И что я сейчас удивлюсь, мол, ой, Сана, ты уже всё знаешь? Ой, Сана, ты тоже умеешь читать? Скажи на милость! Ой, Сана, у тебя тоже есть глаза? Прекрати их закатывать и слушай: у Ниджатовых родителей сегодня были гости из судейских, они говорили сначала про карантин и новости, а потом вдруг возьми и ляпни, что вместе с почтовыми дилижансами в Сазлык приехал некий господин Реза Зуланд. Мы с тобой никогда о нём не слышали, но в своём цеху он всемирная знаменитость — это охотник за головами, великий уничтожитель разбойников. Ты понимаешь? Из Кайталъяра, — Ирада чертила маршруты руками в воздухе, — где сейчас кошки доедают собак, у-ез-жа-ет легендарный охотник за головами. А направляется он в Сазлык, где тишь да гладь и наименьшая популяция изгоев во всей долине. Каково, а? А, и по совпадению у одной мерзейшей семьи недавно не осталось рабочих рук, если ты понимаешь, о чем я.

— Как они нас выследили?

— Да может и не выследили. Сазлык — один из ближайших городов к Кайталъяру, может он по кругу поедет все населенные пункты осматривать?

— Это у него всю жизнь займёт.

— А вот и нет. Конечно, по закону он нас выследить не может, потому что мы не преступницы. То есть, по идее, ему никто не даст залезть в архив и посмотреть, кто в последнее время регистрировался в городе. По идее. Но за взятку, думаю, дадут вполне. Сколькие из приехавших — одинокие молодые девушки при деньгах и без единого родственника в Сазлыке? Допустим, таких немного. А дальше он пойдёт по адресам. И знаешь, что он увидит в районе номер шесть? Чертов экипаж с кучей пулевых отверстий у нас перед калиткой, который мы спрятать никуда не можем!

— Мы должны его найти и подружиться с ним, причем у всех на глазах!

— Именно. И у меня уже есть его адрес. Я сказала любезному господину Как-Там-Его, что всю жизнь мечтала хотя бы одним глазком взглянуть на представителя такой интересной профессии. Это же так романтично: путешествуешь по всему миру, борешься с преступностью, водворяешь закон и порядок, стяжаешь любовь и славу, ну, согласись? Так вот. Наш охотник остановился у семьи Кюмсаль, в секрете себя не держит, уже общается с газетами. Шаг первый: познакомиться с ним, обязательно вдвоем, чтобы он сразу подумал, что мы — уж точно не те, кого он ищет. Шаг второй: пригласить его на болота, где я буду околачиваться как минимум всю следующую неделю с перерывами. Шаг третий: он тонет в трясине.

— Это звучит слишком амбициозно.

— План приблизительный, я торопилась.

— Давай успокоимся немного, ты прям горишь. У нас есть время на подумать. В конце концов, надо ещё убедиться, что он и впрямь тут за нами. Я понимаю, что подозрение сильное, но все-таки обидно будет утопить ни в чем не виновного человека.

— А ещё обиднее — попытаться утопить ни в чем не виновного человека, не утопить и самим сдохнуть.

— Тем более! Так что сперва — разведка. Займусь этим прямо завтра, а пока давай расскажу, как я стала счастливой владелицей мастерской.

Ираду поведение Кивилцим и её сына взбесило не меньше, чем Сану, но и она была вынуждена признать, что не уступить было нельзя. Давно стемнело, а они, уже лежа на кроватях, все продолжали обсуждать через окошко этот неожиданно насыщенный день, а также те дни, что ждали их впереди. Наконец, когда ничего другого не оставалось, Сана подняла вопрос, который терзал её с самого утра:

— Ирада, пришло время поговорить о справедливости. Раз весь Ниджат достался тебе, то я по крайней мере хочу знать, как всё прошло. Что ты на меня так смотришь? Это же всё равно, что самой себе рассказать, ну? Мы ведь внутри себя эти вещи обсуждаем, так? Ну и между собой давай обсудим, раз мы — почти одно и то же.

Ирада колебалась, но не дольше пары секунд.

— М-м... скажем так, я в начале чуть всё не испортила. Пока мы обсуждали, чего именно хотим, он мне показал пару игрушек из дерева и стекла, и тот, который стеклянный, напомнил мне своим узором какой-то ковер в старой части нашего дома, и почему-то мне пошла на ум какая-то старина... что-то было древнее в этой раскраске, понимаешь? В общем, я не удержалась и прокомментировала узор. Спросила, не в наследство ли от бабушки он получил этот член. Он обиделся, мне чуть было не пришлось извиняться.

Сана прижала подушку к лицу и сквозь смех прохрипела:

— Ты дура!

— Ты на моём месте сделала бы то же самое.

— Но я не на твоём месте.

— Ты осознаешь, что эта стена тебя не защитит, да?

— Рассказывай, не отвлекайся!

— Но в итоге мы уладили недоразумение, поговорили на всякие отвлеченные темы. А потом... — Ирада легла животом на подушку. — Ну, вот так. А потом сидя, — она села на колени и откинулась назад. — Он нервничал, мне кажется. Поначалу точно. Я ему много раз дала понять, что всё в порядке, он как-то расслабился, и тогда оказалось, что он очень даже. У него кожа очень приятная на ощупь. Руки очень мягкие. Мне кажется, он мажет их чем-то, потому что, когда бумагу мараешь по службе, не будут у тебя такие мягкие руки. Не говоря о том, что у него ни единого чернильного пятна, вот так точно не бывает. И ещё я поняла, что, видимо, ему привычнее быть снизу. В смысле, он точно уже много раз был сверху сзади, потому что хорошо знал, что делать, так что нервничал не из-за этого. Ну, ты же понимаешь, человек, который впервые в жизни пытается быть сверху, будет полчаса примеряться и думать, как же ему удобнее лечь, или сесть, или привстать. Но снизу ему нравилось больше, это чувствуется. Ну вот я и покаталась верхом немножко... Сана, ты что там делаешь?

— Ничего.

— Сана, ты с ума сошла?

— Ты на моём месте делала бы то же самое.

— Нет!

— Ты знаешь, что я права, так что не мешай мне.

— Не мешать тебе?! Ты... да к чертям тебя!

— Угу.

Некоторое время Ирада молчала, не зная, что сказать. Сана же молчала, потому что была занята. Ирада вдруг ощутила какой-то очень странный, очень необычный вид ревности — или просто жадности? Ей вдруг почудилось, что Сана каким-то образом пользуется ей в этот самый момент. И ей жутко захотелось придумать что-то, чтобы ответить тем же.

— Сана? А... а хочешь на следующем свидании притвориться мной?

— Ты серьёзно?

— Да. Мы позовём его сюда. Я позову. А встретишь ты. Скажешь, что Сана и слуги ушли ненадолго и скоро вернутся и что у вас мало времени, сразу потащишь в спальню. Если всё сделаешь быстро и быстро его выгонишь, то он нас не раскусит.

— Окошко оставить приоткрытым, я правильно тебя понимаю?

— Естественно, иначе зачем всё это?

— С тобой приятно иметь дело.

— Взаимно, а теперь дай поспать, я устала.

— Ага, я уже почти.

Ирада демонстративно громко хлопнула задвижкой. Лицо горело, удары сердца заглушали насекомых за окном. Неужели она наконец-то может говорить кому-то всё, что раньше боялась сказать даже себе? Хотя почему "наконец-то"? Разве она когда-либо хотела, чтобы у неё был такой собеседник? Наоборот, она всю жизнь надеялась, что какие-то вещи не будут произнесены никогда. Но Сана и так знает всё. Молчать при ней обо все этих желаниях бессмысленно. Но тогда есть ли смысл говорить? Если человек знает всё, что знаешь ты, то что глупее: молчать при ней или говорить при ней? Ответ на этот вопрос Ирада не знала, но решила, что будет говорить — хотя бы потому, что это приятнее, чем молчать.