Фальшивка

Она знала, что обязана проплакать всю ночь, а потом ещё три ночи не смыкать глаз, прося прощения у предков, которых подвела, однако ничего не вышло: и в первую ночь, и в каждую следующую Ирада теряла сознание, едва коснувшись подушки. Поняв, что соблюдать приличия не получается, она пообещала по крайней мере мысленно ругать себя за их нарушение как можно чаще. Но и тут её ждала неудача: слишком много насущных проблем требовали обдумывания здесь и сейчас, так что совсем не оставалось времени на самобичевание.

Смешно и страшно: утром второго дня Ирада целый час собиралась с духом, чтобы впервые за много лет самостоятельно пойти к зеленщику. Фаниса, разумеется, никуда отправлять нельзя, а Генже была занята готовкой. Ирада не знала, что было большим позором: работа кухарки или посыльной, однако про себя решила, что предпочла бы первое, потому что готовить по крайней мере можно вдали от посторонних глаз. Но увы, в этот раз она была вынуждена браться за единственное, что умела, а готовить ей только предстояло научиться. Она ещё не придумала, как именно попросит Генже научить её, но попросит точно.

Сейчас же самым жутким обстоятельством было то, что Генже, конечно же, прекрасно понимала, почему Ирада медлит и вот уже в десятый раз уточняет список покупок. Генже знала её с рождения и за эти одиннадцать с лишним лет научилась по одним только глазам или даже по походке читать мысли воспитанницы. Ирада всё ждала, что служанка таки осудит её словесно, и тогда она сможет сказать ей обо всём, что думает! Но Генже упорно делала вид, будто её не волнует ничто, кроме рагу, а Фанис изо всех сил подыгрывал жене и любую паузу в разговоре тут же заполнял пересказами сновидений и вчерашних бесед с Каримом — они как-то сразу нашли общий язык.

Ирада вышла на крыльцо через окно кладовки — так было меньше шансов, что с кухни её заметят и попрощаются или, ещё хуже, пожелают удачи. Выводя Шелеста из хлева, Ирада всё поглядывала на хижину Карима: не наблюдает ли? Шелест покинул стойло с большой охотой: тоже, видимо, пока не прижился на новом месте. Карима нигде не было видно. Зато невдалеке, у опушки, Ирада заметила его поросят, резвившихся по колено в воде: один из них преследовал кого-то в зарослях осоки, причем делал это на удивление резво для своих размеров.

— Шелест! — прошептала Ирада, ведя жеребца за собой по узкой дощатой дорожке. — Хрюши тебя не обижали?

Шелест фыркнул, услышав своё имя. Ирада ускорила шаг. Миновав калитку, Шелест потянулся было по привычке к экипажу — он, с двух сторон изрешеченный пулями и осколками, стоял тут же неподалеку: завезти его во двор не было никакой возможности.

— Шелест, на тебе же седло, — укорила его хозяйка, — совсем два плюс два не складываешь? — Собственная фраза тут же заставила её подумать о деньгах, а деньги — о покупках. Хорошо ещё, что на улице жара, так что пот можно будет списать на неё.

Лавка нашлась быстро. Как и обещал Карим, этот зеленщик брал кофейными зёрнами. По совету Генже Ирада просто вручила зеленщику список, надеясь таким образом обойтись без разговоров. Надежды не сбылись. Зеленщик, накручивая кончик козлиной бородки на указательный палец, сперва нахмурился и промычал что-то неразборчивое, а потом вдруг развеселился и спросил:

— Госпожа прибыла из Кайталъяра?

Ирада вздрогнула так, что зеленщик испугался достигнутого эффекта и, перестав улыбаться, ткнул пальцем в список:

— У нас это называют кабачком. Пусть госпожа запомнит, а то кто другой может и не понять.

Что ж, это было больно, думала Ирада по дороге домой, зато теперь она может быть уверена, что её легенда насчёт происхождения никого не обманет. И как она сама не подумала об этом? Как Генже и Фанис не подумали об этом? Разве они сами не вычисляли приезжих по произношению и чужеродным словечкам? Хотя ясно, отчего три головы сглупили разом: ни один из них никогда прежде не был чужаком сам. Во всяком случае, насколько Ирада могла вспомнить, эти двое так же, как и она, родились и всю жизнь жили в Кайталъяре. Практический вывод из всего этого был такой: на завтрашний совет нужно выдумать как можно более убедительную ложь. Хорошенько поразмыслить, нет ли в ней чего, в чём можно сходу усомниться.

По возвращении она внезапно обнаружила себя в хорошем настроении. Генже, принимая добычу из рук хозяйки, ещё сто раз извинилась за то, что вынуждает ту заниматься неподобающими делами. На это Ирада ответила, что дело было пустяковым, так что даже и делом-то считать его не стоит, а потому она, можно сказать, ничего и не сделала вовсе, а только лишь с пользой прогулялась. "Ещё и город посмотрела", — добавила она уже про себя, поправляя широкополую шляпу перед ростовым зеркалом в своей комнате. Тут только она поняла, что же казалось ей странным на местном торговом проспекте: почти ни одной стеклянной витрины! Должно быть, по той же причине и сам проспект казался узким, хотя вряд ли таковым был.

Хоть Генже и жаловалась поначалу на доставшуюся им каменную плиту, однако рагу получилось приличным, а после еды Ираде, как всегда, начали приходить дельные мысли. Совет советом, но с первыми людьми города всё-таки имеет смысл познакомиться заранее. Вот только как о них разузнать? Ирада не рассчитывала, что Карим знает членов совета, поэтому сразу обратилась к нему с вопросом попроще: кто самый богатый человек в городе? Карим ответил, что наверняка не скажет, но по его мнению это должна быть семья Ягмур, что владеет емчужницами — километров восемь вон в ту сторону, на выселках. Ирада поблагодарила его и пошла к Генже, чтобы спросить, что такое емчужница. "А, так емчуга — это селитра! Ещё твой дед её так называл, разве не помнишь?" Ирада и впрямь забыла, но это была чистая правда: дед именно так её и называл; к тому же это объясняло, почему уважаемые люди обретаются на отшибе: обустраивать селитряницу посреди города, конечно, никто не позволит. Селитряница-емчужница, ну что за слово! От местных, что ли, дед нахватался? Или так в старину все говорили?

Выкинув из головы все эти неважные вопросы, Ирада сконцентрировалась на важных: брать ли с собой карабин и газырницу? Газырницу-то, предположим, ещё можно носить как украшение, но вот карабин должен значить что-то ещё. Хотя чего это она? Она же едет через лес! Никакие оправдания не нужны. Теперь: достаточно ли красноречив её наряд? Увы, самая лучшая одежда сгорела вместе с усадьбой, однако и та, которую Ирада успела захватить с собой, достаточно хорошо указывает на статус: тут и перья экзотических птиц, и вышивки, и металлические застежки. В поездку за город, разумеется, глупо надевать самые дорогие украшения, однако штанги в бровь и уши точно можно вставить.

Путь занял около часа и занял бы ещё меньше, если бы она не заблудилась где-то между крытым рынком и парковой рощей, названной в честь одного из основателей города: он был то ли Чичек, то ли Чилек — на ходу было сложно прочитать вывеску. Грунтовая дорога, что вела из города, ощутимо шла на подъём — из-за крон деревьев нельзя было сказать наверняка, но Ирада уверилась, что движется в сторону холмов Черпилак, которые раньше видела только на карте. Где-то там, за этими холмами вскоре начинались предгорья, а затем и горы, что отделяли их долину от соседней — диковатой и лишенной чувства красоты, если верить тем романам, что Ирада читала в отрочестве. На долю секунды она вдруг ощутила, будто эти дикие земли оказались совсем близко к ней, но то была лишь магия её собственных слов: легко описать путь туда, но, чтобы проделать его, потребовались бы недели, так что в действительности от дикости её отделяла огромная пропасть — в том числе и буквально, если верить карте.

Нельзя сказать, чтобы запах свиней и гусей во дворе нового дома было легко игнорировать, но, видимо, осознание суровой необходимости укрепляло её силу воли и притупляло чувствительность. На Ягмуровских селитряницах же сила воли Ирады иссякла очень быстро. Какая-то девчонка в кожаной маске — не иначе из числа работников — приветствовала её с обочины и едва различимым мычанием кое-как донесла мысль: ехать ближе к дому с четырьмя трубами. Ирада сперва подумала, что ослышалась, однако он действительно был здесь — аккуратненький кирпичный домик о трёх этажах, из четырёх металлических труб которого валил густой красноватый дым. Задумка стала ясна: в её родном краю селитряницу можно было организовать на горной террасе так, чтобы открыть её ветру, но здесь, в окружении лесов, конечно, на ветер надежды не было; но сколько же листвы, хвои или какого другого топлива им нужно сжигать за день? Так или иначе, метод работал: горьковато-солоноватый запах действительно перебивал вонь разложения. Даже Шелест, это было заметно, в прямом смысле вздохнул с облегчением, когда они достигли ворот, что отделяли селитряные валы от сараев, складов и прочих построек, которых тут было по меньшей мере с десяток.

О ней доложили. Через пару минут она уже оказалась в кабинете Саадат Ягмур — та была невысокой, пухлой, с неряшливо уложенными волосами, однако держалась уверенно и во всем вела себя как настоящая хозяйка. Они поговорили совсем недолго, после чего Саадат указала на цилиндрические напольные часы с кукушкой, принесла глубочайшие извинения за недостаток гостеприимства, выразила надежду, что они встретятся завтра на совете, и исчезла. Ирада осталась допивать чай в компании пожилого секретаря, который вяло сортировал по алфавиту какие-то тетради и время от времени тащил конфеты из глубокой посудины на начальском столе.

— Я так понимаю, охотой хозяйка не увлекается? — Ирада пыталась скрыть грусть в голосе, но не была уверена, получилось ли.

Секретарь отложил бумаги и взглянул на Ираду поверх очков.

— Хозяев много, кто-то увлекается. Хотя вообще, конечно, нынче эта забава для немногих. Зверьё-то всё давно ушло куда подальше. Которое ценное было.
— Куда ж весь порох идёт? Неужели на фейерверки? — Ирада покосилась на широкое окно, выходившее на селитряницы.
— О, что вы, у нас же тут удобрения главным образом. Хотя и фейерверки тоже, конечно.
— Понимаю, — Ирада кивнула. Больше всего на свете ей сейчас хотелось бежать без оглядки куда подальше, так что она быстро осушила чашку, задала секретарю ещё пару пустячных вопросов (лишь бы порох не стал последним, что ему запомнится!) и покинула предприятие. Шелест, должно быть, не понимал, почему его заставляют съехать с дороги и тащиться напролом через лес, и оттого недовольно сопел, но Ирада не могла допустить, чтобы хоть кто-то увидел её сейчас, пусть бы даже незнакомец, с которым она встретится в первый и последний раз в жизни. Остановившись в зарослях на берегу быстрого ручья, она спешилась и легла спиной на покрывало из стеблей осоки.

Итак, кое-что теперь ясно: жизни она не знает и не понимает. А что ещё можно сказать о человеке, который творит такую чушь, пытаясь произвести впечатление? Ну какой надо быть идиоткой, чтобы придумать цепочку "селитра—порох—охота—оружие" и ни на каком этапе не проверить себя, не задать себе какой-нибудь вопрос: а так ли всё, а всё ли учтено? Правильно отец говорил: её мозгами только винтовки смазывать.

Повернув голову, она посмотрела на лежавший рядом карабин. Подтянула его к себе за ремень правой рукой, левой утерев слёзы. Надо было срочно сделать что-то, чтобы овладеть собой. Нельзя возвращаться домой в таком виде: если Генже или Фанис спросят, что не так, то она на сей раз точно не сдержится и расскажет, а это будет конец, смерть.

Привязав Шелеста к толстой ивовой ветви, Ирада перепрыгнула ручей, прошла метров пятьдесят и залегла в высокой траве так, чтобы хорошо видеть деревья на соседнем берегу. Из газырницы она достала бумажный патрон, надкусила обертку и пересыпала порох в зарядную камору, большим и указательным пальцами поймала выкатившуюся вслед за порохом пулю, тремя свободными пальцами скомкала обертку и вложила её между порохом и пулей в качестве пыжа. Вот бы всё получалось само собой; хорошо, когда можно думать о чём угодно, а руки сами делают, что надо. Кто-то — какой-нибудь нехороший человек — здесь обязательно сказал бы, что Фария Даниф всю жизнь училась стрелять, вот и выходит всё "само собой". 

Она поправила шляпу, чтобы солнце не грело затылок. 

Жить в обществе она тоже училась всю жизнь — и вот, нате.