комната кривых зеркал

Комната кривых зеркал

Часть 17. Точка и восклицательный знак

И жизнь, состоящая из миллиона взрывов различной силы и продолжительности, отказывается подчиняться навязанным рамкам нормальности. Так судьба предстаёт перед человеком в виде американских горок, где горькое ожидание перед взлетом не менее волнующе, чем молниеносный спуск с вершины.

Новая жизнь Маринетт описывала не круги, а треугольник. Одним из углов основания, на котором теперь строилось ее мироздание, был Адриан. И это был самый мягкий и самый хрупкий из углов.

В коллеже Адриана и Маринетт провожали снисходительными улыбками. Со всех сторон то и дело на пару бросали хитрые взгляды, а особо буйные ребята, вроде Кима, не стеснялись озвучивать вслух пошлые смущающие шутки. Как в детском саду, их окружили излишним вниманием, и Маринетт, каждый раз заходя в класс, надеялась, что никто не додумается запеть «Тили-тили-тесто, жених и невеста». Ведь они не встречались, хоть и с момента их разговора на балу ветер между ними сменил своё направление, а воды значительно потеплели. И эти изменения заметили все, включая родителей Маринетт.

За последние несколько дней Адриан все чаще заходил к ним в пекарню, и они с Маринетт, сидя за самым отдаленным столиком, тихо перешёптывались и смеялись, закрывая рот ладонью, чтобы не перепугать посетителей своими возгласами. Такие встречи, слишком интимные для дружеских и слишком платонические для романтических для обоих стали приятной пятнадцатиминутной привычкой, которая имела все шансы перерасти в маленькую традицию. Каждый день после занятий Адриан, как истинный джентельмен, провожал Маринетт до дома, для чего ему нужно было всего лишь перейти дорогу, а потом, сначала поддаваясь долгим уговорам, а спустя несколько дней охотно соглашаясь без лишних возражений, ведомый нежной ручкой усаживался за предложенный стул и, заказывая самую лёгкую выпечку в меню и латте без сахара, свешивал уши для воодушевленных рассказов подруги. У него не было много времени: отсрочка, предложенная водителю для перекура и заправки автомобиля, была не больше двадцати минут. Но этого ежедневного времени хватало, чтобы освещать следующие 24 часа до новой встречи.

Так девушка узнала, что Адриан совершенно не любил дожди: стоило ему попасть под дождь, как неизвестная тревога, граничащая чуть ли не с животным страхом, зарождающимся на уровне инстинктов, накрывала его с головой. Он часто ел из общей посуды: привычка, из-за которой мать в детстве била его по рукам, и привычка, которая была абсолютно недопустима в обществе его отца. Адриан впервые попробовал курить в 14 лет, когда его взрослый коллега во время одной из фотосессий забыл пачку сигарет в его фургоне, а после того, как Адриан зашелся жутким кашлем, его отправили домой и, изменив все расписание, лечили от воспаления лёгких целую неделю.

Маринетт внутренне визжала от каждого услышанного факта. Как мозаику, она собирала Адриана по деталям, выстраивая перед собой совершенно новый образ. И это не был образ идеального сына, прилежного ученика, отзывчивого и преданного друга, молодого профессионала. Она видела живого озорного мальчишку, всегда готового на безобидную шалость; наивного, как ребёнок, парня, путающегося в банальных вещах; храброго, благородного юношу, способного взять ответственность не только за себя, но и за окружающих; и, в конце концов, она видела одинокого человека с горящим сердцем, полным не выплеснутой страсти и любви.

В свою очередь Маринетт старалась отплатить ему тем же доверием. Она рассказала, как обожает гулять одна, но только с играющей в наушниках музыкой. Практически каждый год она плакала в день своего рождения, и это было чувство, которое невозможно описать словами, но которое неизменно посещало ее именно в этот день и раздирало изнутри. А тот факт, что маленькой девочкой Маринетт постоянно порывалась наступить на хвост уличным котам, и лишь внимательный надзор матери не позволял ей в столь юном возрасте взять подобный грех на душу, привёл Адриана в особое негодование, и тогда они долго спорили, кто же лучше: коты или собаки. Но, в конечном счете, пришли к единогласному решению, что мало что на свете способно сравниться с кошачьим обаянием.

Несколько дней назад они даже сходили в кино. Их билеты на супергеройский триллер, купленные заранее, пропали прямо под окнами Маринетт; ровно там, где Адриан прождал девушку лишние сорок минут, и тогда они успели как раз вовремя к новому диснеевскому мультику. Зал, полный непослушных детей и их родителей, мечтающих о часе спокойного сна, совершенно не смущал пару. Их едкие, местами совсем не детские комментарии не могли прорваться сквозь шум, и даже когда Адриан вдруг принялся подпевать главной героине мультика, никто не возражал. Особенно Маринетт, которая, казалось, готова была лопнуть от распирающего удовольствия, пока ее живот скрутило от смеха, а выпитая газировка норовила пойти носом.

Придя домой совершенно счастливой и окрылённой собственными чувствами, Маринетт стала теряться в догадках, какой ярлык повесить на эту встречу. Ведь несмотря на их бурно развивающуюся близость и с каждым разом все сильнее крепнущую связь, назвать это свиданием было невозможно. Мозг считал это плохой идеей, так как помимо всего прочего, официального предложения от Адриана все ещё не поступало. Они были на этапе медленного изучения, и хотя шаги, которые они делали навстречу друг другу, были достаточно широкими и быстрыми, Адриан и Маринетт все ещё не дошли друг до друга. В это же время сердце обводило день их похода в кино розовым сердечком во всех календарях и уже готовилось рассказывать будущим внукам историю об их первом настоящем свидании, во время которого их дед так и не решился оставить своей спутнице прощальный поцелуй на устах, но не побрезговал использовать заезженный метод зевка и потягивания в течение фильма.

Она хотела рядом с ним быть ребёнком: маленькой капризной девочкой, нуждающейся в заботе и тёплых объятиях. Чтобы ей расчесывали волосы, одобрительно гладили по голове, неистово щекотали до слез и боли в животе и тискали бока. Хотела быть взрослой женщиной: самодостаточной, дерзкой, способной пробуждать страсть и вызывать желание. Чтобы Адриана восхищал ее внешний вид, чтобы он смотрел на неё глазами, полными обожания и благоговения, и видел в ней предел своих юношеских мечтаний. Она хотела быть сильной, храброй, настоящей героиней: стоять каменной стеной за свою любовь, оберегать ее от врагов и завистников, сносить всякие преграды на пути к их совместному счастью. Маринетт хотела с ним быть слабой, беззащитной, хрупкой: чтобы почувствовать крепкое уверенное плечо, когда в очередной раз земля подлой змеей уползёт у неё из-под ног, чтобы найти безмолвную поддержку в вопросах, которые она не могла озвучить вслух, чтобы отныне не скрывать в пуховых одеялах беспомощные слёзы. И, смотря на Адриана, Маринетт чувствовала, что может быть кем угодно. Все стороны ее многоликой натуры нашли бы пристанище в руках своей личной северной звезды.

Другим углом треугольника оставался Феликс. Угол острый и опасный, как острие кинжала, нацеленное между рёбер. Он был вторым углом основания, на котором держалась ее непростая витиеватая жизнь. И если Адриана она держала близко, то Феликса избегала всеми способами.

Первое время после неожиданного раскрытия он был неумолим. Он искал встреч и требовал разговора, желая быть понятым и услышанным. Казалось, он был напуган не меньше Маринетт. Чужая тайна, которую он не искал и не просил, свалилась ему, как снег на голову, и грозилась стать яблоком раздора в его отношениях с одноклассницей. Теперь Маринетт не ставила под сомнение природу его чувств: их сила, несомненно, была известна лишь ему одному, но тот факт, что рядом с ней он дышал неровно отнюдь не из-за уморительных насмешек, теперь был неоспорим. Он ходил за ней по пятам, стал ее тенью, навязчивым хвостиком. Он искал ее в толпе, бросал незаметные записки во время занятий, боролся за каждую минуту в ее компании. Феликс не просил от неё многого, он лишь хотел вернуть их в первоначальное положение, когда он был на высоте со своим «мышка-Маринетт», но она быстро опускала его вниз своим взрывным характером. Он хотел вернуться в прошлое, задолго до случая в кладовке Агрестов, и пойти с ней вперёд рука об руку. Он бы протянул ей свою ладонь, а она, достаточно сильная для того, чтобы идти самостоятельно, отвернулась бы от неё, и Феликс с нагловатой усмешкой закинул бы ее на плечо.

Маринетт понимала все это, но была эгоистичной трусихой, чтобы решить этот вопрос лицом к лицу. Ей нравился тот хрустальный покой, который она имела сейчас. Недавние эмоциональные всплески выжали из неё все соки, и, хоть нынешняя гармония скорее походила на открывшееся перед смертью второе дыхание, она из кожи вон лезла, чтобы его продлить. И если она впустит Феликса в свою жизнь, он снесет все сущее, как ураган, и, к сожалению Маринетт, он сделает это с ее легкой руки.

Спустя время Феликс перестал ее преследовать. Он не звонил, не писал, не донимал их с Адрианом вопросами. И в тот момент, когда Маринетт могла бы уже спокойно вздохнуть, она поняла, что почему-то не хочет дышать. Ведь стоило ей пересечься взглядом с его молчаливо просящими глазами , как кислород в ее лёгких испарялся ядом. Она сочла его недостойным объяснений в угоду собственного благополучия, и он молча принял это, не решаясь добиваться большего.

На вершине этого треугольника королевой восседала Маринетт. Сомнения — ее скипетр, любовь — ее держава. Она цеплялась пальцами об ускользающую поверхность, чтобы не свалиться со своего трона, когда каждое дуновение ветерка угрожало ее устойчивости. Как цирковой медведь, она балансировала на одноколесном велосипеде, в то время как ей под ноги то и дело подбрасывали банановую кожуру. И это она всегда была тем, кто подсовывал ей палки в колёса.

С обоими из них она была связана толстыми электрическими проводами, находящимися под вечным напряжением. Разряды тока в виде непредвиденных событий били ее по ногам и рукам, но она, из последних сил сохраняя равновесие, оберегала чаши весов. На одной чаше был Адриан — ее возлюбленный, хозяин ее сердца, долгое время не выходящий из ее снов и потаенных желаний. Эта чаша была достаточно устойчива, и каждое действие лишь добавляло веса — их медленные танцы, совместные проекты и примерки, многочисленные прогулки и разговоры. Адриан разрастался могучими корнями в неё душе так сильно, что избавиться от дерева, не разрушив всю почву, стало нереально.

На другой чаше по-прежнему был Феликс. Его чаша шаталась, качалась из стороны в сторону, как старая скрипучая карусель. Ее непредсказуемое поведение пугало и сбивало с толку: в один момент она опускалась так низко, что уже практически перетягивала победу на себя, а в следующее мгновение снова взлетала, теряя позиции. Ее влюбленность в Адриана была так сильна и непоколебима, что девушка и не помнила те времена, когда существовала без любви к нему. Но чувства к Феликсу ставили под сомнения ее преданность. Это не было любовью, привязанностью или симпатией. Что-то потустороннее, доныне неизвестное, скрытое глубоко внутри, в самой сути бытия, в ДНК каждой клетки. Противоестественное, вынужденное, нежеланное. Словно в Маринетт вживили странный чип, сверхмощный магнит, новую не прошедшую испытания вакцину, и теперь кто-то — явно не она — управлял ее жизнью извне. И она готова была поклясться, что в роли ее главного кукловода выступал Феликс Грэм де Ванили. Иначе как она могла объяснить эти непонятные импульсы, насквозь пронизывающие ее тело при одном взгляде на него? Каковы причины того, что она так рьяно искала ему оправдания и, не находя, клочьями рвала волосы на голове? Она же этого не хотела, этого не просила. Она всегда хотела одного, и сейчас хочет того же — Адриана.

И Феликс был проблемой, требующей решения. Он был проблемой, стремящейся улететь в Лондон, а Маринетт была той, кто искренне молился за исполнение его желаний. Выпускные экзамены не за горами, Лондон не за горами, решение проблем Маринетт, получается, тоже не за горами. Стоило лишь на мгновение закрыть глаза, забыть о существовании Феликса и вычеркнуть его из своей жизни, и тогда все вернётся на свои места. Маринетт вновь крепко встанет на ноги, не поддаваясь провокациям, и никто не преградит дорогу ее будущему счастью.

По крайней мере, она сделает все возможное.

***

Феликс делал все возможное, чтобы вновь завоевать расположение Маринетт. Она была так до глупого упряма, что это выводило его из себя. До скрипа зубов, до сведённых в судороге пальцев. Кем она себя возомнила? Он бегал за ней, как за последней девушкой на свете, а она, трусливо поджав хвост, пряталась в тени его брата. И Феликс, не менее упрямо, продолжал ее преследовать, потому что впредь не мог представить свою жизнь в Париже без неё. Она фигурировала в каждом из его дурацких планов, была ключевым персонажем всякой игры, центром его ненавистной жизни. Все события крутились вокруг неё, подстраивались под ее ритм. Как какое-то безумие, болезненное помешательство, непреодолимая зависимость. Он лишь хотел ее рядом. Как путь к достижению цели, как единственного достойного друга, как ... девушку?

Нравилась ли она ему? Вопрос, звучащий ее голосом в его голове. Он смотрел на ускользающую Маринетт и думал об этом. Он видел ее хвостики на занятиях и думал об этом. Он надевал этот проклятый салатовый свитер, который никогда в жизни не собирался носить, и думал об этом. Он думал о ней перед сном, рано утром со звоном будильника, пока читал, ел, делал домашнее задание. Эти мысли назойливой мухой кружили возле его уха, не позволяя отвлечься на что-либо другое. Они появлялись неожиданно и, закрепившись в мозгу, мучали его морально и физически.

Нравилась ли она ему? Он считал ее привлекательной. Всегда считал, с самого первого дня, когда она заявилась на порог особняка, требуя правды. Она была очаровательна, когда смущалась, чертовски притягательна, когда отстаивала себя, и совершенно бесподобна, когда грозилась надрать ему зад. Он считал ее умной. Ее маленький гибкий ум не справлялся с геометрическими теоремами и не запоминал даты по всемирной истории, но она с легкостью могла вскрыть дверной замок с помощью карандаша и линейки, решить самую заковыристую головоломку, одной диковинной идеей спасти весь мир. Извилины в ее голове работали по уникальной, никому не известной схеме, которая в конечном счёте всегда приводила к победе. Та логика и расчетливость, с которой она подходила к работе, вызывала зависть у старых гениев и прославившихся вундеркиндов. Он считал ее сильной. Сильной духом и телом. На ее хрупких юных плечах было забот больше, чем у правителей государств, и она несла эту ношу с такой грацией и элегантностью, что дух захватывало. В ее крохотном худощавом тельце скрывалось столько мощи и энергии, что хватило бы на освещение целого континента долгие года. И эту энергию она никогда не держала в себе, она выпускала ее в мир, всю без остатка, по частичкам тратя себя на помощь окружающим. Поэтому Феликс считал ее хорошей. Слишком хорошей для этого мира, почти нереальной. Он считал ее талантливой, гордой, до жути упрямой, дерзкой, решительной и храброй. Одним словом, для него она была идеальной.

Нравилась ли она ему? Феликс дал себе ответ, и это было категоричное «нет». Он хотел видеть ее рядом с собой, чувствовать ее гладкую кожу под своими пальцами, хотел навсегда запомнить ее запах, выучить наизусть шёпот ее сердца. Он хотел дать ей больше, чем незрелый наивный олух, неуверенный в себе и своих чувствах, слепо следующий чудесному образу в маске, будучи не в силах разглядеть его в близком человеке. Он хотел и мог дать ей больше, чем Адриан. Он хотел поцеловать каждую мелкую трещинку на ее губах. Он хотел остаться с ней в Париже. Но он не хотел влюбляться и не хотел привязываться.

А Феликс всегда добивался всего, что хочет.

То был вторник. В последний раз он говорил с Маринетт перед нападением Искры, когда он пытался ее поцеловать, а с ЛедиБаг — когда она ворвалась через маленькое квадратное окно к нему в комнату за талисманом. И после этого она стала для него шлейфом воспоминаний. Она появлялась с лучами солнца и исчезала на закате. Она не хотела говорить, а он жаждал вновь услышать ее голос. Феликс не хотел слушать ее смущённые объяснения и жалостливые просьбы хранить ее тайну: он ждал, что она нацепит на себя самую наглую из своих усмешек, поставит его на место одной лишь острой фразой, а потом может даже ударит своим маленьким, но тяжёлым кулачком. Девушка, которую он привык видеть раньше, вдруг оказавшись практически всесильной супергероиней, теперь почему-то свесила голову и понурила плечи. Феликс хотел вернуть себе свою язвительную мышку-Маринетт. А для этого ему надо было напомнить о себе.

Минутная стрелка двигалась строго по расписанию. Ровно без двух минут шесть часов вечера Феликс достал из кармана телефон и, не снимая блокировки экрана, приложил его к уху.

— Да, конечно, мы будем, — начал Феликс достаточно громко, чтобы голос разносился по комнате, но все ещё не превышал рамки приличия, — Адриан тоже будет. О нет, мы уже пропустили прошлую вечеринку у Аликс, в этот раз мы точно придём. Все в порядке, мы что-нибудь придумаем. Я же сказал, что-нибудь придумаем. Да, и Адриан тоже. И, ради бога, пожалуйста, не позволяйте Киму приносить выпивку. Адриан обещал вынести пару бутылок из отцовского погреба.

Монолог Феликса прервался требовательным кашлем. Сдерживая вырывающуюся ухмылку, он показательно прикрыл рукой динамик телефона и развернулся к стоящей в дверях Натали. Ровно шесть часов вечера. Пунктуальная и точная, мадам Санкер всегда следовала плану. Правда сегодня это был план Феликса.

— Вас с Адрианом ожидают к столу, — безразлично отчеканила она, — Мадам Амели уже в столовой.

— Спасибо, Натали, мы сейчас подойдём, — и, не дожидаясь ее ухода, вернулся к несуществующему разговору, — Ладно, дружище, давай. Всё как договаривались. Увидимся позже.

И, как ни в чем не бывало, Феликс отправился в столовую вслед за Натали. От шаловливого предвкушения разыгрался аппетит. К тому же, сегодня вечером у него намечалась охота за мышами, к которой ему следовало бы набраться сил.

***

Такие дни приносили особое удовольствие, граничащее с внутренней гордостью. Дни, когда все шло по плану. Так и сейчас, пока Адриан дома выслушивал сердитые лекции о собственной безответственности и дурном влиянии его невоспитанных друзей, Феликс в ровно назначенное время стоял на лестнице перед дверью в комнату Маринетт и держал в руках свежие сливочно-ягодные корзинки, любезно предложенные ее отцом. Феликс знал, что она ждала не его. Адриан должен был прийти на примерку. Но не впервые Феликсу справляться с разочарованием в глазах тех, кто предпочёл бы его брата. По крайней мере, ей некуда будет бежать. В лучшем случае, он добьётся своего и заслужит ее благосклонность, в худшем - вновь окажется проигнорированным. Ему хотелось верить, что он ничего не терял.

— Тук-тук-тук. Надеюсь, я не опоздал? — Феликс ворвался в комнату, не дождавшись разрешения.

Он застал Маринетт, крутящуюся напротив высокого манекена. Ее волосы были уложены в небрежный высокий пучок, чёлка наспех убрана заколкой с чёрным котом. Длинный домашний халат доходил ей до щиколоток, махровый ремень путался под ногами, но увлечённая своим занятием девушка не видела ничего, кроме своих нарядов. На манекене висел черный прямой безразмерный пиджак, то ли вельветовый, то ли велюровый, с непонятной золотой вышивкой на плечах. Феликс даже в разных видах гвоздей разбирался лучше, чем в модных трендах. Как приверженец классики, он не понимал, как можно носить пиджак, лишенный воротника. На его месте был непонятный волнистый кусок ткани, который, судя по всему, должен был стать изюминкой костюма. И черта с два Феликс бы стал носить что-то подобное. Но с неприкрытым интересом примерил бы его. Особенно, если бы ловкие руки Маринетт расправляли ткань на его теле.

— Что ты здесь делаешь, Феликс? И где Адриан? — не оборачиваясь , спросила Маринетт. Она уселась на полу по-турецки и стала чересчур внимательно проверять внутренние швы пиджака.

— О, он что, тебя не предупредил? Должно быть, у него забрали телефон, — Феликс по-хозяйски прошел к столу и уложил тарелку с выпечкой, но показаться девушке на глаза так и не рискнул, поэтому устроился на кровати у неё за спиной, — В команде Агрестов небольшая замена. У Адриана ... скажем так, непредвиденные трудности. Но не переживай, в модельную позу я тебе, конечно, не встану, но с размером точно не подведу.

— Ничего страшного, пиджак оверсайз, я уверена, Адриану подойдёт. Так что, не буду тебя отвлекать, спасибо, что пришёл, увидимся завтра в коллеже, — Маринетт упрямо отказывалась встречаться с парнем лицом к лицу.

— Твой отец был поприветливее, — он бесцеремонно закинул в рот выпечку и, встав с кровати, навис у неё над плечом.

Тогда Маринетт наконец-то поднялась на ноги и вперилась в парня своим самым хмурым взглядом.

— Это потому что он принял тебя за Адриана.

— А я то думаю, что он подразумевал под выбором вкуса для свадебного торта.

— Зачем ты пришёл, и где Адриан? На самом деле.

— А проницательность у тебя, видимо, в мать.

— В мою тысячелетнюю квами, —парировала Маринетт, и тогда ей на плечо приземлялось маленькое красное создание, один в один копируя сердитое выражение своей хозяйки.

Феликс не позволил себе пялиться, хоть и был поражён. Он познакомился с Триккс, когда Маринетт вручила ему талисман Лисы, но если в ней тогда он видел лишь источник магической силы, то сейчас перед собой лицезрел могущественное древнее божество, верного друга и наставника, и все это в пяти с половиной сантиметрах роста.

— Рад наконец-то познакомиться с вами лично, маленькая Леди, — Феликс чинно поклонился, стараясь не выглядеть перед квами излишне легкомысленным. В конце концов, он уважал ее. — Как вы считаете, ваша юная хранительница слишком мнительна, чтобы признать, что я просто соскучился? Что правда всего лишь хотел помочь с примеркой?

— Я считаю, что она достаточно осторожна, чтобы подозревать, что вы можете преследовать свои корыстные цели, — Феликс не ожидал, что она и правда ему ответит, но слова Тикки заткнули его за пояс. Это было неожиданное откровение спустя неделю молчания, которое хоть немного раскрывало тайну скрытного поведения Маринетт.

— Наверно, мы могли бы обсудить это, чтобы между нами не осталось недопониманий. Если бы Маринетт, конечно, меня не избегала, — в свою очередь, Феликс не упустил возможности перевести разговор в нужное ему русло.

— Да, я то же самое говорила Маринетт, — пискнула Тикки и, поникнув под пронзительно-осуждающим взглядом, исчезла так же неожиданно, как и появилась.

— Ладно, думаю, на этом хватит говорить обо мне в третьем лице, — Маринетт сократила расстояние на фатальный сантиметр и грубо подперла указательным пальцем его подбородок, — А что касается тебя, так у тебя был шанс объясниться. И тебе стоило воспользоваться им вместо того, чтобы лезть целоваться, Феликс Грэм де Ванили.

— Тогда скажи мне вот что, Маринетт Дюпен-Чен, — с расцветающей лукавой улыбкой протянул Феликс. Маринетт, внешне грозная и непоколебимая, внутренне содрогнулась: эта улыбка могла перерезать веревки хлипких мостов, спасающих от тьмы ее собственной бездны, — Ты избегала меня, потому что я знаю, что ты ЛедиБаг, или потому что я пытался тебя поцеловать?

— А зачем ты полез целоваться, мм?

— Ты спросила, нравишься ли мне.

Напряжение, которым они дышали друг другу в лицо, терпким дымом оседало на их губах.

— Так, значит, нравлюсь?

— Нет.

Расстояние между ними уверенно сокращалось. Маленькая ладошка Маринетт упиралась ему в грудь, рука Феликса держала ее подбородок так, чтобы она смотрела ему ровно в глаза.

— Тогда не целуй меня, — она шепотом выдохнула ему в губы.

— Я не могу, — Феликс и правда не мог. Его руки дрожали, вниз по шее текла капля холодного пота, словно он был болен и терялся в лихорадке, — Ты должна мне желание, помнишь? Я хочу тебя поцеловать.

— Я все ещё могу отказаться.

— Откажи. Скажи мне «нет», и я никогда тебя не поцелую.

Почти интимный шёпот терялся среди звона в ушах. Она читала его речь по губам, а он в ее губах читал своё спасение. Пока она в смятении изучала его холодные бледно-зеленые глаза, он вдыхал кислый ягодный запах ее губ и умолял себя продержаться ещё секунду, чтобы услышать сквозь гомон своего бьющегося в истерике сердца ее ответ.

— Откажи мне, Маринетт, и я уйду. Я уйду из этой пекарни, никогда больше не вернусь в коллеж и покину Париж, — скулы сводило от нетерпения, и он почувствовал, как его хватка на девичьем лице усилилась, но он не мог это контролировать, — Черт возьми, Маринетт, откажи и позволь мне уйти!

— Я тебя не держу.

— Тогда скажи это.

Но Маринетт молчала. Она молча смотрела на него своими широко раскрытыми прекрасными глазами потерянного оленёнка и изводила его своим тихим дыханием. В ее зрачках плескался океан, простиралось звездное небо. В ее глазах мелькала вся его жизнь. Жизнь, в которой он не знал, кем был, и что искал. Жизнь, которую он прожил, наслаждаясь одиночеством. И жизнь, далекая и нереальная, которую он мог бы прожить иначе.

Внутри лопнул пузырь нетерпения. Ему надоела эта игра. Игра, которую он сам же и выдумал; игра, заложником которой стал. Вся жизнь напоминала серую череду преднамеренных событий, в которой он перешагивал каждый день, как ступень лестницы, ведущей вниз, хотя он был уверен, что поднимается. Ему надоело то, что он делал. Ему надоела банальность и предсказуемость окружающих людей. Он читал их, якобы таких глубоких и сложных, как открытую книгу, даже не стараясь. Феликс мог рассчитать любой их шаг, предугадать их действия с наивысшей возможной вероятностью. Но отныне он не желал знать, что ждёт его дальше. Он устал от вечного контроля, от тягостной ответственности за то, что его не касалось. Сейчас он думал лишь о том, как бы на максимальной скорости свернуть руль до упора и, закрыв глаза, каждую секунду с нетерпением ждать столкновения. И тогда, возможно, массивное дерево или каменистый каньон дарует ему освобождение.

Думать о последствиях больше не было смысла. Если ему суждено было поставить точку в их импровизированной игре в «кошки-мышки», то он предпочтёт поставить восклицательный знак. Никаких больше схем, стратегий, планов. Он рискнёт всем, чего добился, и если существует хоть малейший шанс, что его жизнь наконец-то приобретёт вкус — вкус ее губ — то он поставит на кон все. Она может возненавидеть его и выбросить из своей жизни. Она сделает это, и глазом не моргнув, ведь он был для неё никем. И тогда Феликс добьётся своей цели без ее помощи. Когда-нибудь он обязательно справится. Но сейчас без неё он справиться не мог.

Феликс готов был променять недели нахождения в Париже на одно это мгновение. Один шаг, и без всякого предупреждения его губы опустились на ее. Такие манящие, желанные. Они были даже лучше, чем он мог себе представить. Мягкие, нежные, почти шелковистые. Живые. Как невиданный зверёк, они пугливо трепетали перед охотником, влюблённым в свою жертву. Его руки ласкали ее шею, невесомо перебирая выбившиеся пряди. Ее руки висели неподвижно, и Феликсу было мало ее тепла. Он хотел, чтобы она его коснулась. Хоть кончиком мизинца, хоть тканью халата. Ему было мало, словно контакт мог бы усилить и без того взвинченные чувства. Она не отталкивала его и не отвечала: Маринетт стояла, прикрыв глаза и приоткрыв губы, и терялась в смятении.

Феликс не чувствовал нашумевших бабочек в животе, не ощущал лёгкости наслаждения. Все тело будто налилось свинцом, каждая мышца гудела от напряжения. Температура его тела вдруг подскочила до критических границ, голова закружилась, и электрические импульсы легким покалыванием выводили ее имя на коже. Он не боялся сгореть в агонии, он боялся, что однажды она закончится. Каждая доля секунды была для него, как последняя, и он хватался за неё, потому что знал — после этого ничего не будет, как прежде.

Земля ушла из под ног, Феликс повис в воздухе. Руки вдруг резко перестали ощущать девичье тепло, мощным толчком Феликса припечатало к рабочему столу. Его руки подкосились от неожиданного напора, и он навалился на поверхность стола всей спиной, кожей сквозь одежду чувствуя забытые девушкой швейные принадлежности. Все произошло так неожиданно, что, как только Феликс распахнул глаза, то пропустил удар в челюсть. Он готов был поклясться, что заслужил гнев Маринетт, но стоило его зрению сфокусироваться, и он увидел перед собой взбешённое лицо Адриана. Едва ли Феликс поверил своим глазам. Подобное зрелище повергло его в шок: раскрасневшийся Адриан с раздутыми от злости ноздрями крепко держал его одной рукой за ворот рубашки, а вторую, пренебрегая всеми мыслимыми и немыслимыми правилами этикета, занёс для очередного удара. И пока Феликс переживал своё удивление, кулак брата со всей силы опустился на его губу. И только тогда Феликс пришёл в себя. Кое-как встав на ноги, он толкнул Адриана в грудь, и тот повалился на кровать. Феликс навис над ним и принялся невпопад осыпать Адриана ударами, чувствуя удары кузена на разных частях своего тела. Феликс должен был отдать брату должное: он был силён, изворотлив и удивительно хорош в рукопашном бою. И хотя Феликс никогда не нуждался в дополнительных тренировках, нынешние условия не позволяли ему использовать привычные манёвры из карате, и именно это привело к тому, что Адриан без лишних усилий перевернул Феликса, вновь занимая доминирующую позицию. Феликс не был тем, кто собирался сдаваться, поэтому эта драка могла бы растянуться на долгое время, несмотря на бесполезные попытки Маринетт их разъединить. Могла бы, если бы Адриан, тяжело дыша, вновь не схватил брата за грудки и, подняв его над кроватью, злобно не бросил в лицо:

— Ты хотел в Лондон, Феликс, да? Ты вернёшься в Лондон, это я тебе обещаю.

Адриан отстранился и моментально отвёл от него взгляд. Он крепко зажмурился, как от нестерпимой боли, а потом в растерянности уставился на Маринетт. Непонятная маска из ярости, сожаления и печали исказила его лицо, мягкие черты ожесточились в задумчивости. Несколько раз он робко открывал рот, но, так и не решаясь произнести мысли вслух, вновь закрывал его. И тогда Адриан бросил на брата последний, разочарованный взгляд и, тяжело вздохнув, исчез за дверью.

Маринетт, не мешкая, поспешила за ним, но Феликс в последний момент поймал её за руку. Она остановилась, но так и не обернулась, так что Феликс не видел ее лица.

— Не ходи за ним, прошу, — неразличимо произнёс Феликс. Каждое сказанное слово причиняло дискомфорт, острый вкус железа жёг его язык.

— Я его люблю, — хлыстом по спине прозвучали слова.

— А я люблю тебя, — прозвучало хлыстом по сердцу.

— Мне жаль.

И тогда Феликс отпустил. Ему тоже было жаль.

Он ничего не терял. Он был для неё никем так же, как и она для него. Двое незнакомцев, чьи пути пересеклись благодаря шутке остроумной судьбы. Он не был удивлён или разочарован, ведь он знал все наверняка. Ни в одном из возможных развитий события не было такого исхода, где Маринетт выбрала бы Феликса. Он должен был быть спокоен, он лишь в очередной раз убедился, что все вокруг поддаются логическому расчету. Но почему-то он не унимался. Казалось, если Маринетт сейчас перешагнет порог своей комнаты и пропадёт из виду, Феликс потеряет свой единственный шанс. Шанс на что — он не знал, но сердце болезненно ныло от мыслей об этой упущенной возможности. Он готов был вгрызться в неё зубами, наручниками привязать к себе и гипнозом заставить забыть ее все мужские имена, начинающиеся на «А». Его отчаяние пугало даже его. Но, опять же, Феликс не был тем, кто собирался сдаваться.

— Я знаю, кто Бражник под маской.

Маринетт замерла, ее нога остановилась в миллиметрах над ступенью. Она почти скрылась в дверном проеме, но слова тяжёлым молотком ударили по голове, заставляя шестеренки крутиться. Феликс мог поклясться, что даже время в этот момент остановилось в ожидании ее вердикта.

— Я тебе не верю, — тихо, почти шипя. Словно это была самая мерзкая и подлая ловушка. Она думала, что он с ней играет.

— Ты знаешь, что мне незачем врать, — Феликс встал с кровати и подобрался к ней, сохраняя между ними безопасное расстояние в два шага.

— Ты хочешь заставить меня остаться, но у тебя не получится, — яд сочился из ее речи. Она и не пыталась скрыть своего недовольства. Ещё одно его слово – и она сама налетит на него с кулаками.

— В этом нет смысла, — Феликс говорил вкрадчиво, пытаясь пробить пелену ее эмоций и добраться до задремавшего рассудка, — Я бы мог тебе соврать, и тогда ты бы осталась. Но рано или поздно правда всплыла бы наружу, и тогда тебя бы ничего не удержало. Это как минимум нелогично, а как максимум - мне не нужно.

И тогда нога Маринетт все же опустилась на ступень. Сначала на одну, потом на другую, и так до тех пор, пока Феликс не перестал слышать ее затихающие шаги. Она ушла. Она дала себе все необходимые ответы и ушла, оставив Феликса с его вопросами.

Ее жизнь шла под откос. О, едва ли спокойную жизнь, скупую на события, можно было назвать нормальной. Если она думала, что игнорирование проблемы было отличным решением, то она серьезно ошибалась. Она лишь накопила их до таких размеров, что те, исчерпав себя, с грохотом взорвались, задевая осколками Маринетт и близких ей людей.

Она бросилась за Адрианом, потому что это было правильно. Потому что он этого заслуживал. Потому что она этого заслуживала. Заслуживала быть с тем, кого искренне любила, несмотря ни на что. Да, она все ещё была ЛедиБаг, но и ЛедиБаг, в первую очередь, была человеком, а не бездушным роботом, запрограммированным на спасение мира. Она устала бояться, устала закрывать глаза на то, что важно, в угоду супергеройским обязанностям. Даже если Феликс правда раскрыл личность Бражника, то это лишь значило, что и она однажды сможет. И она сделает это, не потеряв Адриана. Потому что она этого заслуживала.

— Адриан, подожди! — крикнула Маринетт, видя, как парень подходит к светофору.

Услышав ее голос, он замедлился, но не остановился. Его неуверенные шаги выдавали его растерянность: он не знал, куда себя деть и как теперь себя с ней вести. Явное смятение позволило Маринетт догнать его и, схватив за плечо, развернуть к себе. Она кинулась ему на шею, обнимая так сильно, чтобы слова оказались излишни, — ее тело говорило за неё. Горячие мокрые ладони хватались за напряжённые плечи, как за спасательный круг, сердце бешено стучало, колотило по грудной клетке, просясь наружу, ближе к нему. Оно желало выбраться из оков разума нерадивой хозяйки и исполнить песню своей любви объекту воздыханий, чтобы тот понял, как оно страдало от этих невысказанных слов. Оно желало показать всему свету, что всегда имело лишь одного хозяина, в руках которого сейчас покорно трепетало.

— Прости меня, мне очень жаль. Я правда могу все объяснить, это ужасное недоразумение, честно, я ...

— Ты бы согласилась стать моей девушкой, если бы я попросил? — неожиданно спросил Адриан, отталкивая от себя девушку так, чтобы видеть ее лицо. Ему было необходимо видеть ее лицо.

— Ч-что? — растерялась Маринетт. Этот вопрос в ее голове совсем не вязался с тем, что она себе напридумывала. В конце концов, она целовалась с его братом. И пусть он не знал контекста и упустил все детали, это все еще выглядело так, как выглядело. Ему стоило бы забыть ее имя и бросить в костёр своё желание узнать ее поближе. А он ... предлагал ей стать его девушкой?

— Я не так сказал, — поспешил исправиться Адриан, и тогда Маринетт снова поникла. Она не ошиблась, он на самом деле не хотел больше иметь с ней ничего общего, и именно это он сейчас и скажет. И он сказал, — Маринетт, ты удивительная девушка. Ты ворвалась в мою жизнь хорошим другом, и я всегда ценил твоё присутствие. Я часто поражался, как тебе удаётся всегда находить правильное слово или правильный жест, чтобы вселить в меня свою уверенность. Поначалу я думал, что ты просто волшебная фея, и послана на землю творить добро. Потом я понял, что в тебе нет никакой магии, и тебе вообще ничего не нужно делать, чтобы сделать меня счастливым. Тебе достаточно просто быть рядом. Ты ... ты будешь рядом? Маринетт, ты согласна стать моей девушкой?

— Но как же ...

— Мне все равно на Феликса, — предугадал ее вопрос Адриан, — Мне важен лишь твой ответ. Твой выбор.

Но вместо ответа Маринетт встала на носочки и, потянувшись к Адриану, оставила легкий поцелуй на кончике носа. Он так мило поморщился, зажмурившись, что у Маринетт сперло дыхание. Он все понял, и тогда его лицо озарилось светом сверхновой звезды, зародившейся от столкновения двух почти потухших звёзд. Маринетт никогда не видела его таким воодушевленным и счастливым: в его глазах горели искры, способные разжечь вечный огонь их зарождающихся отношений. Его образ с трепетной улыбкой, от которой около глаз плясали тонкие морщинки, стал для Маринетт величайшим произведением искусства, ее любимой картиной, запечатанной в золотую раму ее воспоминаний.

Почему-то сейчас поцелуй в губы, о котором Маринетт так давно мечтала, казался ей слишком фальшивым и поверхностным. Особенно пока ее губы помнили вкус поцелуя, ставшего не ее желанием. Она счастлива сейчас, и думать о том, что выходка Феликса была для неё чем-то большим, чем вынужденным выполнением обещанного желания, не хватало духу. Ведь думать о Феликсе в момент, о котором она грезила днями и ночами долгие годы, было вопиющей неблагодарностью. Но она продолжала думать, потому что не могла выбросить из головы то, что только что произошло в ее комнате. Феликс знал, кто такой Бражник. А ещё он ее поцеловал. И признался в любви. Он признался ей в любви. А Адриан — нет. Но вот она стояла, уткнувшись носом в его рубашку и вдыхая привычный аромат его парфюма, и таяла от его прикосновений.

Ее жизнь была хаосом, и она, закрыв глаза и уши, танцевала в самой гуще событий. По крайней мере, она танцевала не одна.

— Знаешь что? Я слишком долго этого ждала. Пойдём, я требую фирменного мороженого Андрэ для парочек, — Маринетт схватила парня за руку и резво потянула в сторону улицы.

— Не говори, что ты согласилась стать моей девушкой, только чтобы наконец-то попробовать это мороженое. Это разобьёт мне сердце, — громко рассмеялся Адриан, медленно волоча ноги.

— Имей в виду, если Андрэ скажет, что не чувствует наше мороженое, – мы расстаёмся. Мне не нужны такие отношения.

— Да, конечно, — он снисходительно ответил и покрепче переплел их пальцы.

Ладонь к ладони, кожа к коже — ей однозначно нужны были такие отношения.

***

Маринетт отправлялась на патруль, насвистывая непонятную песню. Казалось, ее несла не прочная нить йо-йо, а пушистые крылья, выросшие у неё за спиной. Ее первое официальное свидание с Адрианом ничем не отличалось от их предыдущих «дружеских» прогулок, но она и не хотела его в каком-либо другом виде. Ощущалось все совсем иначе: ходить с ним и осознавать, что в шаге от тебя не просто друг, а твой парень; держать его за руку и понимать, что держишь руку не просто одноклассника, а своего парня; наслаждаться чернично-мятным мороженым и знать, что это не твоё мороженое, а ваше. После нескольких дней напряжения и тревоги, этот был подарком за терпение и выдержку. Маринетт никогда не верила в знаки свыше, но теперь была уверена — ее белая полоса началась.

Ведь если не верить в знаки, то как тогда можно объяснить тот факт, что сейчас совершенно случайно она оказалась напротив особняка Агрестов, хотя путь ее патруля проходил другой дорогой? Никак судьба, радующаяся долгожданному воссоединению двух родственных душ. Маринетт уставилась в темное окно комнаты Адриана и, мечтательно подперев голову руками, задумалась. Она представляла, как они жили бы вместе. Их общая квартира могла бы быть размером с нынешнюю комнату Адриана, но зато она была бы только их. Крохотным уютным пространством с плюшевыми подушками и китайскими статуэтками. Стены все ещё были бы украшены фотографиями Адриана, но теперь уже не одиночными, а их совместными. В их малюсенькой спальне была бы большая кровать, поистине царских размеров. Маринетт бы настояла на раздельных одеялах, потому что часто мёрзла по ночам, но все равно всегда бы лезла под одеяло Адриана, чтобы спать, положив голову ему на плечо и закинув на него свою ногу. Потому что даже одеяло не согреет ее так, как его тепло. И тогда, возможно однажды, он распалит ее настолько, что в этой кровати они будут не только спать. Непристойные смущающие мысли проникали в голову как муравьи, и сколько бы Маринетт их не травила, стыдясь самой себя, они вновь возвращались, сильнее и выносливее. И сейчас снова ее уши покраснели, а небольшой участок крыши, на котором она сидела, свесив ноги, вдруг сильно нагрелся. Девушка встряхнула головой, прогоняя наваждение, и, в последний раз бросив взгляд на темное открытое окно, встала на ноги. Адриан, судя по всему, уже спал. А она, судя по всему, круто опаздывала на патруль.

Прежде чем отцепить с бедра йо-йо и отправиться в путь, она обратила внимание на свет, горящий в небольшом квадратном окне на крыше дома. Это окно принадлежало Феликсу.

Маринетт засомневалась. Красный костюм, с каждым днём все прочнее срастающийся с ее кожей и душой, напомнил ей о важности ее обязательств, о ежедневном риске, которому она подвергается и подвергает других, о ее гражданском долге и высшей цели. Ранее Феликс поставил ее перед выбором, и Маринетт пришлось принять своё решение. Через страхи и сомнения, жертвуя последними нервными клетками, обеспечивающими ее относительную эмоциональную стабильность, она все-таки выбрала Адриана. Но это не значило, что она отказывалась от Феликса, а вместе с ним и от своих обязанностей героя.

Маринетт лишь расставила приоритеты и, влетая в маленькое квадратное окно, она надеялась, что Феликс ее поймёт.

— Чем заслужил ваше присутствие, мадемуазель ЛедиБаг?

Феликс сидел за рабочим столом и аккуратно выводил что-то в толстом ежедневнике. Он поздоровался, не поднимая взора с бумаги, и даже сейчас не удостоил ее взгляда, лишь время от времени обращаясь к лежащему рядом калькулятору. Его волосы были все так же аккуратно уложены и зачёсаны на бок, и это совсем не вязалось с обнаженными круглыми плечами, которые Маринетт видела перед собой. Словно даже в домашней обстановке, когда он был перед ней практически обнажён, он не отказывался от своей брони серьёзности и надменности.

— А с чего ты взял, что это я? — как можно веселее спросила Маринетт и активно зашагала по комнате, будто была здесь самым желанным гостем.

Ее фальшивый энтузиазм резал слух даже ей самой, а натянутая улыбка, на которую все равно никто не смотрел, напоминала улыбку сбежавшего из дешевого цирка клоуна.

— В это окно влетают только назойливые мухи и шумные божьи коровки. Кем вы себя идентифицируете? — равнодушно ответил Феликс, всем видом выражая свою незаинтересованность в ее визите.

— Идентифицирую себя как уставший друг, не отказавшийся бы от чая, — Маринетт уверенно прошла вперёд и села на диван прямо у него под носом. Она вела себя бодро и раскованно, зная, что только так сможет растормошить Феликса, ведь он едва переносил ее смущающуюся и робкую. А ей нужно было наладить с ним контакт.

Феликс чересчур громко усмехнулся от ее показательного «друг».

— Время чая давно вышло. Приходите в другой раз и желательно в другую комнату.

— Не существует плохого времени для чая. В конце концов, я скорее француженка, чем англичанка.

— У каждого свои недостатки, — произнёс Феликс. В этот же момент он раздраженно перечеркнул только что написанное в блокноте число и, бросив гневный взгляд на калькулятор, наконец-то поднял голову.

— Я думала, ты тоже француз, — с искренним недоумением выпалила Маринетт, выходя из роли шута.

— Да когда же вы перестанете мне об этом напоминать, — тихо пробормотал Феликс, хватаясь на переносицу, — Что тебе нужно, Маринетт?

— Мы не очень хорошо разошлись сегодня днём, вот я и решила проведать тебя. Как ты? — Маринетт встала и медленно вышла вперёд, совсем как навстречу к дикому зверю.

— Ну смотри, — Феликс подвинул в сторону все свои вещи и деловито сложил руки перед собой, как лектор, готовящийся читать лекцию, — Я признался тебе в любви, и ты отвергла меня, предпочтя моего брата, который дал мне по морде сразу после того, как застал нас целующимися в твоей же комнате. Как я? В целом, нормально. Вот сидел разбирал особенности бухгалтерского отчета за последний квартал, пока ты варварски не ворвалась в мою комнату. А ты как поживаешь? Хотя не отвечай, меня не интересуют ваши любовные подробности. Ничего личного, сама понимаешь. Давай лучше перейдём к насущному вопросу. Учитывая тот факт, что ты избегала меня целую неделю, потому что подозревала, что ты мне нравишься, а теперь, когда ты знаешь это наверняка, ты вдруг радостная прибежала в гости. Делаем вывод: ты пришла, чтобы узнать про Бражника.

— Да, — не раздумывая, ответила Маринетт. Игры с Феликсом были бессмысленны до тех пор, пока он не озвучит свои правила.

— Это был не вопрос.

— Да, — снова кивнула Маринетт.

— И что мне будет с того, что я скажу, кто такой Бражник?

Маринетт видела множество личин Феликса. Она видела его хмурым, растерянным, взволнованным и даже, как выяснилось позднее, влюблённым. За то время, что он провёл в Париже, она могла сказать, что видела его настоящего. Та самая маска, про которую говорила Амели, таяла у неё на глазах, чтобы сейчас вновь туманом скрыть его лицо. Маринетт видела перед собой Феликса, который в день вечеринки отказывался помочь ЛедиБаг. Но в этот раз это была ее вина.

— А что ты хочешь? — спросила Маринетт, втайне надеясь, что его следующее желание не обернётся дракой двух братьев.

Но Феликс лишь пожал плечами.

— Мне от тебя ничего не нужно.

— Это очень удачно, потому что мне нечего тебе предложить, — Маринетт с шумом опустила ладони на стол и наклонилась, нависнув ровно над лицом Феликса, — Ну так что ты можешь рассказать мне о Бражнике, Феликс?

На мгновение Феликс нахмурился в задумчивости. Маринетт уже готовилась услышать дикую просьбу вроде «брось Адриана» или «отдай мне талисман», но едкая, злоехидная улыбка, проскользнувшая на его ровном лице, напугала ее сильнее собственных домыслов.

— Иногда мне кажется, что Вселенная меня ненавидит, — Феликс начал речь с выражением злодея, расставляющего точки в истории своей жизни, — Она ненавидела меня, когда лишила отца, когда лишила единственных близких друзей и бросила в Брайтонский гадюшник. Ненавидела, когда привела меня сюда, в Париж, и всячески вставала у меня на пути. И апогеем ее ненависти стал отказ девушки, способной впервые разжечь и в одночасье потушить во мне что-то болезненно неизвестное.

Маринетт слушала, затаив дыхание. Откровение давалось Феликсу тяжело. Маринетт чувствовала его отчаяние и то, с каким смирением он практически ставил крест на своей жизни. Словно он находился на смертном одре и подводил мучительные итоги прожитых лет. Ей захотелось дать ему хлёсткую пощёчину, чтобы он наконец-то раскрыл глаза и понял, что его драма - ничто иное, как раздутый из мухи слон. Были люди, которые каждый день переживали невиданные кошмары! И вместо того, чтобы просто помочь, Феликс разворачивал трагедию, где играл главного героя. И теперь Маринетт не знала, для кого собираются слезы в уголках ее глаз — для неё или для Феликса. Или для каждого невинного свидетеля мирской несправедливости.

Феликс заметил, как заблестели ее влажные глаза, и, кажется, улыбка его стала кровожаднее. Она пропиталась жгучим ядом, который грозил погубить его самого, если он вдруг замолчит. Но в его глазах плескалось искреннее сожаление.

— Тебя Вселенная тоже ненавидит, Маринетт, и я знаю, что сейчас ты подумала о том же, — девушка готова была поклясться, что вместо неё вздрогнул Феликс. Его поведение ее пугало, — Ты можешь найти этому тысячу и одно доказательство. И, если ты позволишь, я приведу самое неочевидное из них.

Феликс замолк, ожидая ответа, а Маринетт уже начинала закипать.

— Ты издеваешься надо мной, да? — Маринетт, не выдержав, хлопнула ладонью по столу. Перспектива подраться казалась ей вполне заманчивой, — Вот в чем твоя проблема! Ты чертов эгоист, Феликс Грэм де Ванили! Ты чертов эгоист и манипулятор, который затевает дурацкие игры, чтобы получить свою выгоду. Ты думаешь, что все позволительно до тех пор, пока никто тебя не раскрыл. Ведь дурака сам Бог велел обмануть, верно? Но я не дура, Феликс! И мне надоели твои манипуляции. Ты признаешься мне в любви? Правда признаёшься? Да послушай сам себя, это же нелепо! Сначала ты холоден и равнодушен, потом резко влюблён, а сейчас стал жертвой. А завтра что? Станешь радостным и дружелюбным, чтобы снова получить свою выгоду? Весь такой бедненький, посмотрите-ка, Вселенная его ненавидит. Это ты ненавидишь Вселенную, а не она тебя!

Феликсу показалось, что где-то вдали, возможно в соседнем районе, что-то разбилось. Звук битого стекла эхом разнесся по его телу, концентрируясь и разрастаясь. Осколки не наносили вреда: его кожа, толстая и грубая, закалённая огнём времени, позволяла осколкам вбиваться в тело и оставаться там горьким напоминанием о его мнимой непобедимости.

Всякое ее слово, пропитанное болью и желчью, было правдой. Он был эгоистом и манипулятором и привык гордиться этим. Сейчас он неожиданно перестал видеть в этом смысл. Перестал видеть смысл во всем.

— Все сказала? — бесстрастно спросил Феликс, глядя пустыми стеклянными глазами на запыхавшуюся от быстрой речи девушку. Заканчивать сказанное теперь он тоже не видел смысла, — Бражник – это Габриэль Агрест.

И тогда Феликс медленно встал из-за стола, отряхнул несуществующие пылинки с брюк и, обогнув девушку, прошёл к кровати. Как ни в чем не бывало, он стянул покрывало, аккуратно сложил его и положил на пуфик, а потом принялся избавляться от последней одежды, мешающей ему бросить вызов сну. Никакое смущение и не приходило ему в голову, пока он стоял рядом с нравящейся ему девушкой в одних боксерах. Маринетт сейчас было не до него. Впрочем, как оказалось, ей всегда было не до него.

Маринетт стояла неподвижно. Ее суставы заржавели, покрылись слоем вековой пыли, а кости срослись между собой. Холод вечера сквозь открытое окно проник под ее кожу, и даже волшебный костюм не задерживал ускользающее тепло. Лишь голова продолжала гореть злым упорством. Маринетт не была дурой. Она не позволит собой манипулировать.

— Я тебе не верю, — в который раз за сегодня произнесла Маринетт, отчеканивая каждое слово. И пусть сердитая уверенность текла по ее венам, сил, достаточных для того, чтобы взглянуть Феликсу в глаза, она не придавала.

— Вот что я имел в виду, когда говорил, что Вселенная тебя ненавидит, — Феликс вздохнул с тяжелым сожалением, будто он никогда не хотел, чтобы Маринетт слышала эти слова, хотя ещё минуту назад, прежде, чем Маринетт прервала его своей пламенной речью, он упивался своим превосходством, — Удачи тебе, Маринетт. Она понадобится тебе, когда ты пойдёшь против единственного близкого человека твоего возлюбленного.

— Я тебе не верю, — вновь произнесла Маринетт, но уже тише, на грани слышимости.

На негнущихся ногах она развернулась к парню и застала его, лежащим в постели и наполовину укрытым одеялом. Маринетт видела множество личин Феликса. И эта стала ее концом.

— У меня нет доказательств, потому что я не собирался никому об этом рассказывать, а сомневаться в увиденном и услышанном привычки не имею. Ты можешь не верить мне и продолжить жить свою розовую сахарную жизнь с Адрианом, каждый раз сбегая от него на битву с акумой, пока акумы не станут такими зверски кровожадными, что однажды ты уже не вернёшься к своему парню. А можешь поверить мне, эгоисту и манипулятору, убедиться в этом сама, и раз и навсегда на корню пресечь все жертвы. Как обычно, выбор за вами, Леди Маринетт.

Эти выборы уже стояли ей поперёк горла. Но Маринетт была обречена делать выборы до тех пор, пока какой-то из них не станет ее последним. Однако этот выбор она не обязана была делать в одиночку: у неё был напарник, добрый час патрулирующий город без неё. Поэтому, бросив последний взгляд на Феликса, который отвернулся к стене, ставя тем самым точку в разговоре, Маринетт выскочила в маленькое квадратное окно у него над головой и направилась к конечному пункту их патруля, надеясь застать там Кота Нуара.

С каждым шагом вероятность встретить Нуара приближалась к нулю. Маринетт двигалась так медленно, словно обладала всем временем мира. Не разбирая дороги, не видя огней, она перебирала ногами по парижским крышам. Йо-йо покорно ждало своего часа, но хозяйка, казалось, совсем забыла о своём магическом костюме. Все ее мысли были заняты словами Феликса. Представить, что Габриэль Агрест все это время скрывался под маской Бражника, было несложно. В конце концов, однажды она и сама пришла к такому выводу. Но Маринетт тогда успела убедиться в обратном: в тот самый день, когда к ней в руки попала секретная книга о камнях чудес, Габриэль Агрест под действием акумы обернулся Коллекционером. Это послужило весомой причиной для того, чтобы отбросить в сторону подозрения и двигаться дальше. Но вот опять на сцене роль главного антагониста играл модельер, и Маринетт не могла не подумать о том, что могла где-то допустить ошибку. Тут было два варианта: либо Феликс так же, как и она в своё время, наткнулся на книгу и сделал поспешный вывод, либо же ее ловко провели, и все это время она мечтала о профессиональном покровительстве главного злодея страны. На девяносто девять процентов она была уверена в том, что поступила верно, но этот предательский один процент шептал ей на ухо, что она слишком быстро отпустила эту идею. Как бы Феликс не любил плести интриги, Маринетт, как народная защитница, не имела права проигнорировать его заявление.

Маринетт не хотела признавать, но она надеялась, что не застанет Кота Нуара. Она хотела бы подумать об этом в одиночестве, но ситуация была не на ее стороне: уже который раз злодеи причиняли ей серьёзный вред, и вопрос с Бражником требовал срочного решения.

К сожалению, для названной счастливицы она была слишком неудачливой. Кот Нуар стоял на ветхой крыше в северном Гар-дю и разминал напряжённые руки. Маринетт уперлась взглядом в его широкую крепкую спину и, стоя на расстоянии в четыре шага, пыталась пересчитать его позвонки. Она не знала, как начать разговор, который когда-то уже между ними отзвучал.

— Леди потерялась в часовых поясах? — развернувшись, спросил Кот Нуар. Его безмятежное лицо искрилось привычным радушием, и Маринетт надеялась, что хотя бы мельком похожа на обычную себя, — Патруль должен был закончиться сорок минут назад, но я немного поплутал в Булонском лесу. У тебя все в порядке? Я видел тебя на картах, но ты не отвечала на звонки.

— Я … Был сложный день, — на выдохе выпалила Маринетт.

— Да, понимаю, — закивал Нуар с довольной улыбкой, — У меня тоже был трудный день. Но если бы все дни были такими трудными, я бы никогда не жаловался на жизнь.

— Знаешь, Кот, — Маринетт уставилась на пятнышко смолы на крыше и принялась нетерпеливо тереть его ногой, — Есть кое-что, что я хотела бы с тобой обсудить.

— О. Ладно. То есть, да, конечно, моя Леди, я весь уши, — Нуар встрепенулся и по-турецки уселся перед Леди. Его спокойствие придавало Маринетт храбрости.

— Ты не думаешь ... не думаешь, что мы немного поторопились, когда сняли Габриэля Агреста со счетов?

Кот Нуар поперхнулся воздухом. Уголки его рта дернулись то ли в усмешке, то ли в нервном оскале, а накладные уши встали торчком, удлиняясь, чтобы уловить каждый проскальзывающий звук.

— Какая муха тебя покусала, ЛБ? Почему мы вообще говорим об этом сейчас? Это было почти год назад, в этом нет никакого смысла.

Маринетт сжалась от его тона. Кот Нуар говорил резко и раздраженно, будто желал как можно скорее закрыть тему. Вспоминая, как на удивление остро он воспринял это предположение в прошлый раз, Маринетт, сжав кулаки, мысленно уговаривала себя не струсить и довести разговор до конца.

— Да, это было давно, но ты только подумай! — она подняла глаза на напарника, стараясь звучать как можно убедительнее, — Эта книга не могла просто так оказаться у обычного человека! К тому же, какой смысл гражданскому хранить такую книгу в сейфе? Он мог бы просто положить ее на полку, чтобы ребенку перед сном показывать занимательные картинки. Да, он утверждал, что книга нужна для вдохновения. Но ты видел хоть в одной коллекции одежды Агрест что-то отдаленно вдохновленное камнями чудес? Ничего, кроме логотипа в форме бабочки! А я уж знаю, о чем говорю, поверь мне.

Кот Нуар стремительно встал и, нависнув над девушкой, сверкнул глазами. Его лицо не выражало никаких эмоций, лишь линия челюсти выразительно ожесточилась, да и весь он напрягся, словно окаменел. Было видно, что он старался держать себя в руках, но что-то уверенно доводило его до точки кипения.

— Мы это уже проходили! — Кот Нуар неосознанно повысил тон, — Напомню тебе, что он акуматизировался в то же мгновенье, когда мы стали его подозревать.

— Но почему мы не подумали тогда о том, что он мог акуматизировать сам себя? Это же логично! Вот пропадает вещь, которая может послужить серьезным доказательством его злодеяний, и тут он неожиданно обращается и уводит от себя все подозрения!

— Это звучит нелепо. Я готов дать голову на отсечение, что это лишь пара натянутых за уши совпадений. Мы лишь зря потеряем время, гоняясь за Габриэлем Агрестом, — понимая, что вот-вот перешагнет черту дозволенного, Кот Нуар сбавил обороты. Сделал два неглубоких вдоха, крепко зажмурился и выдал подобие расслабленной улыбки.

— Мы и так теряем время, отвлекаясь на акум. Мы должны просчитать все риски, это наша работа! — Маринетт возмущённо вскинула руки, удивляясь упрямству парня.

— Послушай, ЛедиБаг, я понимаю твою настороженность, — Кот сделал шаг вперёд и заключил ладони девушки с капкан своих рук, — Именно это и делает тебя потрясающей героиней. Твоя ответственность, надежность и стойкость — это то, на чем держится весь Париж. Но, прошу тебя, доверься мне. Это не то, на что мы должны сейчас обращать наше внимание.

— Это не вопрос доверия, Кот! Мы обязаны обращать внимание на такие вещи. Я верю тебе и не утверждаю, что Габриэль Агрест – Бражник. Скажу больше, я молюсь, чтобы это оказался не он. Я лишь говорю, что нам нужны более веские доказательства. У нас с тобой нет права на ошибку.

— Что случилось? — отпрянув, строго спросил Кот Нуар.

— То есть? — недоуменно ответила девушка. Она и не подозревала, что разговор с напарником дастся ей так тяжело.

— Что-то случилось, раз ты спустя столько времени решила снова копать под Габриэля Агреста. И я хочу знать, что именно, — Кот Нуар был непоколебим. Та уверенность, с которой он ждал ответа, сложа на груди руки, не позволяла Маринетт начать отнекиваться. Да и в этом не было смысла, если она собиралась со всей серьезностью продолжить обсуждение.

— Есть один ... источник, близкий к Габриэлю Агресту. Который я не могу раскрыть в силу тайны личности. И он утверждает, что имеет определенные подозрения на его счёт.

Нуар не сдержался и громко рассмеялся. Коротко, почти мгновенно, его смех яркой вспышкой прорезал воздух и разнесся горьким послевкусием по тёмному району.

— Источник? Близкий к Габриэлю Агресту? — на его глазах проступили слезы, но улыбка была скорее угрожающей, чем веселой, — Единственный близкий к Габриэлю Агресту источник - это он сам. В крайнем случае, его сын. Все остальные - не больше, чем мелкие сплетники.

— Но почему тогда никто не говорит, что Бражник - это мороженщик Андрэ? Или телеведущий Саймон? Дважды, Кот! Уже дважды мы встречаемся с тем, что кто-то считает Агреста Бражником. Нам надо всего лишь это проверить. Почему ты упрямишься? Что за принципиальность?

— Да потому что я знаю, о чем говорю, ЛедиБаг! И я сказал бы больше, если бы мог. Но опять же, ты выбрала поверить какому-то там источнику вместо того, чтобы довериться своему напарнику, готовому жизнь за тебя отдать. Это несправедливо! Перестань так поступать со мной!

Оба лихорадочно дышали, тяжело вбирая воздух в лёгкие. Два упрямца, гнущих свою линию и не понимающих друг друга из-за багажа вынужденных тайн.

— Я доверяю тебе, как никому другому, и ты прекрасно знаешь это! Но когда стоит вопрос о безопасности миллионов, нам нужно что-то предпринять. Как ты не понимаешь? Это как сообщение о заминировании. Даже если ты уверен, что это глупая проделка школьников, ты не имеешь права не проверить каждый уголок.

— Это бессмысленно, я не буду в этом участвовать. Дай мне знать, когда соберёшься штурмовать особняк Агрестов, я захвачу попкорн.

Настроение Кота Нуара было так же нелогично, как и его поведение. Начав с лёгкого раздражения, он взорвался короткой, но мощной вспышкой ярости, чтобы в конце вернуться к привычным насмешкам. Поистине коты — создания настроения.

— Значит, это твоё последнее слово? Ты не собираешься мне помогать? — уперев руки в бока, спросила Маринетт.

— Не переживай, если Агрест окажется Бражником, я буду первым, кто даст ему по морде. Но до тех пор, этот Кот умывает лапы, — Нуар в последний раз потянулся и отвесил шутливый поклон, отчего бубенчик на шее задорно зазвенел, — Если это все, что вы хотели со мной обсудить, миледи, тогда я с вами прощаюсь. Это роскошное мужское тело требует своей порции здорового сна.

И Кот Нуар стал медленно продвигаться к краю крыши, пока ЛедиБаг, копируя его движения, отходила к другому.

— Да, ты прав. По тебе видно, что в последнее время ты плохо спишь, — в тон ему крикнула девушка.

На острую реплику Нуар лишь лукаво подмигнул и, дождавшись ответной дерзкой ухмылки, скрылся в темноте спящего города. Маринетт пошла своей дорогой

Кот Нуар выбыл из игры, но, по крайней мере, он выбыл из неё другом.

***

Бессонная ночь отразилась на лице Феликса посиневшими мешками под глазами. Он буквально чувствовал их вес: они придавливали его к земле, утяжеляли тело, замедляли шаг. Складывалось впечатление, словно в эти мешки он сложил все тревожные мысли, что не давали ему спать. Он желал от них избавиться, но те звездами мелькали у него под веками, белым шумом звучали в ушах, телевизионной помехой всплывали в памяти.

Феликс всю ночь пролежал в одной позе: в той самой, в которой провожал Маринетт. Он боялся повернуться и застать девушку в комнате, и больше этого он боялся ее там не увидеть.

Отвернувшись к стене, он смотрел в одну точку и искал к самому себе правильный подход. Сколько бы Феликс не врал окружающим, он всегда был честен с собой, поэтому ему никогда не составляло труда осознать и проработать свои главные проблемы. Сейчас же он видел проблему в каждом закоулке своего сознания и не мог понять, откуда она взялась. Вся ночь ушла на расставление акцентов и выявление сокрытых истин.

Феликс всегда был честен с собой, поэтому врать себе у него получалось отвратительно. И после бесконечно долгой ночи, полной самокопания и холодного рассуждения, он мог вынести ряд неоспоримых фактов:

1. Он был влюблён в Маринетт.

2. Он своими же руками свёл ее со своим братом, от которого она без ума.

3. Он поцеловал Маринетт, и теперь Адриан сделает все возможное, чтобы Маринетт держалась от него как можно дальше.

4. Он начал эту авантюру, чтобы добыть кольца, но колец не имел даже в далёкой перспективе.

5. Он был по уши в дерьме.

С таким списком он пришёл на учебу, и с таким списком отсидел два занятия. Его мысли были далеки от астрономии и отечественной истории, язык автоматически поворачивался в правильном ответе преподавателям. Он существовал на каком-то автомате, пока его мозг, привыкший брать бразды правления, пытался усмирить взбунтовавшиеся чувства. Борьба была кровожадной, но Феликс переживал эту боль с идеально выстроенной маской равнодушия. Эта маска была лучшим его творением: из смеси стали и титана, она способна была пережить любые известные человечеству катаклизмы. Так считал Феликс ровно до тех пор, пока его маска не треснула от столкновения со скомканным листом бумаги.

Прямо перед его носом в ту секунду, когда учительница раздавала задания в другом конце класса, упала записка. Аккуратно сложенная в четыре раза, написанная ровным почерком на розовой бумаге, вырванной из ежедневника.

«Нужна твоя помощь. Встретимся в парке напротив пекарни спустя 40 минут после последнего урока. Скажешь что-нибудь Адриану — я откушу тебе палец. Указательный на правой руке».

Ответ достиг отправителя незамедлительно.

«Я левша».