комната кривых зеркал

Комната кривых зеркал
Часть 14. Твой шаг назад — чей-то шаг вперёд

Тем временем, что тут у нас?? Это что, развитие любовной линии??? Что значит вы только сильнее запутались?…
Бывали такие особенные, совершенно волшебные дни, которые без всякой на то причины вдруг становились самыми лучшими. Солнечные лучи резко меняли свою траекторию и, огибая громадные здания, заливали теплом именно твоё лицо; губы непроизвольно складывались в дружелюбную улыбку каждый раз, когда прохожие ловили твой взгляд; слова вырывались настолько громко и эмоционально, что окружающие оборачивались и осуждающе шипели. И непонятно, что именно послужило причиной такого приподнятого настроения: то ли планеты выстроились в ряд, образуя благоприятный угол для восхождения Венеры, то ли ни с того ни с сего мозг решил выработать парочку новых веселящих гормонов, а может во сне ты случайно упал с кровати и слишком сильно ударился головой. И, на самом-то деле, причина была не так уж и важна. Кто станет обращать внимание на такие мелочи, когда мир вокруг вдруг стал на несколько оттенков ярче? Привычные тревоги казались жалкими и незначительными, все проблемы вдруг разрешились сами собой, а страх и неуверенность развеялись под напором бодрящего свежего воздуха, который наполнял легкие чувством свободы. Хотелось петь в полный голос, двигать тело в диком танце и смеяться от глупых второсортных шуток, лишь бы приятная вибрация щекотала кожу. Крупицы счастья прятались в обыденных занятиях, и даже самые скучные и бесполезные, на первый взгляд, события обретали свой необъяснимый шарм. В такие дни не то, что горы были по колено, даже самолеты казались мелкими ползущими под ногами муравьями. Ощущение всесилия, которое не переставая шептало на ухо о том, что нет ничего невозможного, а любая неудача - лишь мгновение на пути к мечте, пьянило и будоражило.

Бывали такие особенные, совершенно волшебные дни, когда все внутри тянулось к жизни, к миру, к свету. В такие дни было особенно больно разочаровываться.

***

— Юху! — громкий радостный вскрик оглушил округу, заставляя еще не до конца оклемавшихся от очередной акуматизации голубей испугано разлететься, — Да, я победил! Я же говорил, что этот кот знает больше, чем обычное «мяу», моя Леди.

Маринетт нетерпеливо закатила глаза, но, вновь бросив взгляд на непутевого напарника, не смогла сдержать улыбки. Его ярко-зеленые глаза загадочно блестели азартом, обычно растрепанные волосы сейчас находились в полном хаосе, а дергающиеся уши и хвост выдавали его нескрываемое возбуждение.

Какие-то люди одним своим видом вселяли силу, уверенность в себе и в завтрашнем дне, в постоянной поддержке и заботе — так Маринетт всегда видела Алью, которая никогда не теряла веры в свою лучшую подругу; кто-то становился несокрушимым якорем в море уныния, смыслом продолжать тернистый путь, источником силы для борьбы за мечту, надежду и любовь — и пусть Адриан все ещё казался таким же далеким, как самая прекрасная звезда ночного неба, его дружбы было достаточно, чтобы Маринетт просыпалась с улыбкой на лице; кто-то представлялся загадкой, дикой, волнующей головоломкой, неустанно вертящейся в голове — Феликс интриговал и заинтересовывал, оставаясь при этом совершенно незаинтересованным. Кот Нуар каким-то образом смог вобрать в себя все эти качества. Его слова вытаскивали Маринетт из глубокой пучины отчаяния каждый раз, когда ее руки опускались, а истерика подкатывала к горлу; его безусловная преданность и надежность может и не стала смыслом жизни Маринетт, но она абсолютно точно была ее причиной, ведь его сильная спина не раз принимала удары, предназначавшиеся ей; он был так искренен и незатейлив в своих намерениях, что его можно было читать, как открытую книгу, но при этом значительная часть его личности оставалась сокрытой густой дымкой тайны.

Этот дурашливый парень, любитель кошачьих каламбуров и шоколадного молока, был единственным, за что Маринетт стоило бы поблагодарить Бражника. Изо дня в день груз ответственности все сильнее давил на вовсе не титановые плечи, заставляя припасть коленями к земле, в то время, как ее стальные принципы истончились до толщины бумажного листа из-за вечной измождённости и гнетущей несправедливости. И лишь этот светловолосый улыбчивый мальчишка, который частенько вёл себя как клоун, с серьёзностью состоявшегося мужчины подставлял своё плечо и без задней мысли жертвовал всем ради всеобщего благополучия. Это он был чудесным, а не она. И она никогда не справилась бы без него. Она проиграла бы в первом же сражении, сдалась бы, даже не начав битву, пала бы жертвой непосильного сопротивления.

И сейчас, сидя на согретой весенним солнцем крыше после очищения несложной акумы, Маринетт не могла быть более признательна судьбе за столь великодушное снисхождение. Кот Нуар был единственным человеком, на которого она могла без всяких сомнений положиться как морально, так и физически, и потерять его значило бы окончательно лишиться надежды. Ведь пока она слышала его заливистый смех и наслаждалась детской радостью и воодушевлением на его заострившемся с возрастом лице, она не сомневалась — они со всем справятся.

Сегодня Кот Нуар буквально сиял от счастья, и Маринетт обожала видеть его таким. С его раскрасневшегося от аллергии лица не сходила широкая зубастая улыбка, он не мог усидеть на месте, вскакивая каждую минуту, чтобы выполнить очередной неуместный акробатический трюк, он говорил и шутил без умолку, перескакивая с темы и на тему и высматривая блестящими зелёными глазами заинтересованность в выражении собеседника. Как гиперактивный котенок, который пытался угнаться за собственным хвостом, чтобы впечатлить хозяйку.

— О нет-нет-нет, Кот! — Маринетт вскочила вслед за напарником, пытаясь выхватить из его лап оставшиеся фишки букв, но ее безуспешные прыжки не позволяли ей достичь его вытянутой руки, — Так нечестно, я требую реванша! Слова «Котомодель» не существует, это я выиграла!

— Как это не существует, моя Леди? А кто тогда, по-твоему, сейчас перед тобой? — откровенно издевался Кот Нуар, упиваясь преимуществом своего высокого роста.

Маринетт упрямо повисла на его плече в попытке подчинить мускулистую лапу, сжимающую заветные фишки, и, не желая сдаваться без боя, встала на носочки прямо на широких ботинках Нуара, вытягиваясь по струнке на каждый сантиметр своего небольшого роста. Она не собиралась спускать Коту с рук нечестную победу, и даже его очаровательная улыбка не могла заставить Маринетт признать поражение. В конце концов, она каждый день взбиралась на вершину Эйфелевой башни, с каких пор ее стали останавливать какие-то жалкие два метра человеческого роста?

Яростное противоборство двух героев закончилось, когда Маринетт решила взобраться на парня, как на спортивный канат, и Кот Нуар, в чьих приоритетах было ценой собственной жизни сохранить несчастные буквы, не удержал равновесия и под тяжестью девушки, повисшей на нем, как обезьяна, упал вперёд. Громкий смех затмил шум падения. Маринетт, придавленная к земле телом Нуара, едва могла вдохнуть, а неутихающий смех лишь усугублял ее положение. Звонкий голос напарника сливался с ее собственным, разнося по Парижу истеричные визги двух подростков.

Кот Нуар неуклюже перекатился в сторону, и какое-то время подростки просто молчали, приходя в себя.

— Я знал, что ты не любишь проигрывать, моя Леди, но никогда не думал, что ты решишь надрать мне зад из-за Скрэббла, — произнёс Кот Нуар, тяжело дыша.

— Откуда ты его вообще взял? — спросила Маринетт, поворачиваясь лицом к парню. — Не помню, чтобы ты сражался с Месье Голубем с коробкой Скрэббла в руках.

— Я долго думал, что взять: Твистер или Скрэббл. Но как бы сильно я не хотел насладиться твоей гибкостью и грацией с разных ракурсов, в Твистере против тебя у меня нет шансов, — с наглой улыбкой произнёс парень, не теряя возможности показательно поиграть бровями, за что незамедлительно получил неплохой хлопок по лбу.

— У тебя и в Скрэббл не было шансов, Котёнок.

Кот Нуар, с блаженным выражением лица потирая место ушиба, словно это был не поучительный удар, а самый нежный в мире поцелуй, встрепенулся и ловко переместил голову на живот девушки, устраиваясь поудобнее. Голова размеренно опускалась и поднималась в такт ее тихого дыхания, а невесомые касания тонких пальцев, перебирающих пряди между кошачьими ушами, вгоняли в дрему.

Адриан ластился, как самый настоящий домашний кот: так, что в пору было замурчать. С поистине животной жадностью он вкушал каждую секунду соприкосновения их тел, лишь бы подстроить своё сердцебиение под ее размеренный ритм.

— Так уж и быть, я готов дать тебе реванш, — жмурясь от удовольствия, протянул Нуар, — А если почешешь за правым ухом, я даже подумаю над тем, чтобы позволить тебе выиграть.

Маринетт громко фыркнула, но ладонь все же протянула. Мягкая вибрация прошлась по кончикам ее пальцев, теряясь где-то в области запястья.

— Я дам тебе время пополнить свой словарный запас существующими словами. А сейчас, к сожалению, мои буквы складываются в слово «Дела». Мне пора, но мы увидимся завтра на патруле, если Бражник, конечно, не решит присоединиться к нашему вечеру настольных игр.

Кот неожиданно развернулся и, прижавшись щекой к холодному латексу пятнистого костюма, крепко обхватил руками девичью талию. Он не хотел ее отпускать. Это был слишком замечательный день, чтобы проводить его без неё. Не было никаких занятий, тренировок и фотосессий, не было глупых навязанных правил и ржавых оков контроля, даже марионеток Бражника больше не было. Была ЛедиБаг, которая зажигала его солнце, согревала его душу, дарила чувство безусловного счастья и комфорта. Казалось, стоило ей покинуть эту крышу, и ему пришлось бы признать, что он все это время стоял в тени, а за спиной издевательски насмехались проблемы, от которых он наивно открестился.

— Да брось, ЛедиБаг. Неужели в твоём расписании не найдётся времени для твоего ужасно замурчательного и абсолютно слапсшибательного напарника? У тебя ещё весь день впереди для дел.

У Маринетт и правда был ещё весь день впереди. Сознание назойливо напоминало, что сегодня суббота, и не было необходимости волноваться о выполнении домашнего задания. Девушка рассчитывала оставаться на барже до тех пор, пока рамки приличия не вынудили бы ее попрощаться с друзьями, а потом собиралась уговорить Алью пройтись с ней по швейным магазинам. Это был один из тех долгожданных выходных дней после трудной недели, когда совершенно не хотелось напрягать себя дополнительными заботами: встреча с друзьями и тихий домашний вечер, посвящённый просмотру глупой комедии под треск любимого печенья Тикки стали бы отличным способом снять напряжение. И провести лишние несколько часов в приятной компании Нуара Маринетт тоже была не против: в конце концов, он так же был ее другом и, она могла с уверенностью сказать, самым близким из всех. Выходной прошёл бы так, как она и планировала — с друзьями.

Но так было до того, как Адриан согласился стать моделью для ее будущей коллекции. Она рисовала эскизы на досуге, между подготовкой к экзаменам и работой в пекарне, и мысль о реализации идеи была так спонтанна, что промелькнула в голове быстрее падающей звезды. В выпускном классе совершенно не было времени для создания полноценной коллекции, но Маринетт и не была ограничена в сроках: она начала с тёплого оранжевого жилета, который подарила Алье на день рождения, два месяца работала над костюмами для группы «Кошечки» и создала серию аксессуаров для домашних животных, изначально принадлежащих Тикки. Но Маринетт категорически не была готова шить одежду для Адриана, хоть и неосознанно проектировала каждый свой мужской наряд по его меркам (или вполне осознанно, но она никогда в жизни не собиралась в этом признаваться). Шить для Адриана было не детским баловством и не любительским занятием, а первым серьезным шагом к профессиональной деятельности. Его кожи касались только лучшие ткани, последние дизайнерские новинки хранились в его гардеробе, да он даже жил под одной крышей с живым воплощением слова «Мода». Это должен был быть особенный наряд, достойный Адриана Агреста, и Маринетт не имела права на ошибку. Все эскизы казались такими жалкими и непригодными, что на секунду девушка возненавидела Феликса за его вездесущий своднический нос. Но всего на секунду, спустя которую Маринетт снова вспомнила, что сегодня вечером Адриан придёт к ней домой, чтобы оценить то, что она сделала специально для него, и ее дух покинул тело, освобождая место для предвкушения и нарастающей паники. Чем скорее она окажется дома, тем больше времени у неё останется для того, чтобы придумать что-нибудь поистине стоящее.

Маринетт в последний раз потрепала Кота по голове и после этого выпуталась из капкана его цепких рук. Тело затекло от неудобного расположения на твёрдой крыше, но те места, которых ещё недавно касались широкие руки в чёрных перчатках, теперь, без них, ныли сильнее.

— Прости, Котёнок, но я правда не могу. Я обещаю тебе финальный раунд, но сегодня меня ждут, — тихо ответила девушка, не в силах смотреть на потускневшее лицо напарника, который ещё несколько минут назад искрился жизнерадостностью и энтузиазмом.

— Но я же тоже тебя жду, ЛедиБаг! — воскликнул Кот Нуар, прижимая руку к груди, и какое-то смирившееся отчаяние промелькнуло у него на лице, — Очень, очень давно! Три, может четыре года? А этот твой человек славится таким же терпением?

Маринетт нетерпеливо прикусила нижнюю губу. Тучи над ними двоими сгущались слишком быстро, а в рай уверенно надвигался циклон. Как бы это не было несправедливо, Маринетт всей душой ненавидела эти разговоры. Каждый раз ей приходилось смотреть в исказившееся от боли глаза Кота Нуара и повторять одни и те же слова, что разбивали его сердце, в то время как ее собственное было далеко отсюда, в шикарном особняке в центре города. И сейчас она не хотела начинать этот разговор. Никогда не хотела. Но в поиске своего логического конца безысходность Кота становилась лишь яростнее.

— Я так соскучился. Я так соскучился, ЛедиБаг! Я устал смотреть вслед твоей удаляющейся спине сразу после того, как бабочка вылетает из йо-йо. Что я делаю не так? Я стараюсь, правда стараюсь, просто скажи, что я должен сделать, и я это сделаю. Я знаю, что тебя бесит, когда я начинаю говорить о своих чувствах, прости, но я не знаю, что мне ещё сделать. Разве я так многого прошу? Разве это что-то неуместное? Я не прошу тебя отвечать на мои чувства, я даже думать об этом не смею, но я просто хочу, чтобы ты была рядом. Хотя бы немного, самую малость видеть настоящую тебя, а не серьезную героиню на страже города. Встречаться с тобой вот так, жалкими обрывками, которые даже на прелюдию едва похожи, просто невыносимо! И ты снова уходишь, оставляя меня наедине с этим несколькими секундами, которые я вынужден прокручивать в голове снова и снова, потому что это все, что у меня есть. Разве я не заслужил быть если не мужчиной твоего сердца, то хотя бы другом?

Маринетт чувствовала, как тяжелый ком вины давил ей на горло, не позволяя выдавить и слова. Кот Нуар был в отчаянии. В том отчаянии, которое в мгновение ока исказило его прекрасные черты в жуткую гримасу скорби. Маринетт была его отчаянием.

Тяжело вздохнув и сжав ладони в кулак, чтобы хоть как-то унять внезапную дрожь, Маринетт молча сделала шаг вперёд и, подойдя вплотную к парню, шумно опустила лоб на его плечо.

— Прости меня, Кот. Мне очень жаль, что я заставила тебя думать, будто ты не заслуживаешь моей дружбы. Ты удивительный, и ты заслуживаешь намного больше. Конечно, мы друзья. Ты мой лучший друг, и я не могу просто делать вид, что не вижу, какую боль тебе причиняю. Мне так жаль. Кот ... Котёнок, пожалуйста, отпусти меня, — последние слова Маринетт прошептала так тихо, что те потерялись в вороте его костюма, разнеслись ветром по Парижу, эхом отзвучали в открытом космосе. Но по тому, как дернулся его кадык, стало понятно — Кот услышал все.

Он застыл, его мышцы окаменели.

— Разве это справедливо? — ровным, но хриплым голосом спросил Кот Нуар. После его бурной эмоциональной речи такая интонация молотком ударяла по барабанным перепонкам, — Разве справедливо просить меня об этом?

Кот Нуар схватил девушку за плечи и сделал шаг назад, заставляя ее растерянно поднять голову. Его спокойное, совершенно равнодушное лицо могло бы сбить Маринетт с толку, если бы не его глаза. Его ярко-зеленые глаза, которые обычно горели силой талисмана, еще никогда прежде не были настолько его глазами. И как бы не выглядел этот парень в настоящей жизни, Маринетт не сомневалась, у него были именно такие глаза — уставшие, печальные, словно собранные из кучи мелких стеклышек различной формы и размера. И каждый раз они все больше ломались.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Маринетт, поражаясь, откуда в ней столько силы, чтобы шевелить губами.

— Ты просишь меня, чтобы я сдался, отпустил тебя. Зачем? Чтобы ты снова вернулась к тому парню, который не отвечает тебе взаимностью? Чтобы он причинил тебе боль так же, как ты причиняешь ее мне? Так почему же ты тогда не отпустишь его, ЛедиБаг?

Он был прав, и Маринетт нечем было возразить. Ее просьба была не более, чем неудачной попыткой огородить Кота от мук невзаимности, защитить его чувства от самой себя, но она просила невозможного: отказаться от неё значило бы для Кота отказаться от самого себя, и Маринетт знала это наверняка. Ведь сотни раз навязчивые мысли о равнодушии Адриана беспощадно тушили спички о ее сердце, оставляя на его месте колышущееся решето, но даже тогда девушка не могла найти в себе силы продолжить свой путь без него. Одного нежного взгляда и дружеского касания хватало для того, чтобы те самые спички загорелись вновь, но уже с удвоенной силой.

Это был порочный круг, в котором Маринетт отчаянно не хотела ранить Кота Нуара, но настойчиво продолжала это делать. Она не могла ответить на его чувства, не могла их отвергнуть и не могла их принять.

Воцарившаяся тишина давила на обоих. Холодный пот липкими каплями скатывался по женским лопаткам, предательская влага собиралась в углах глаз. Кот Нуар ждал ее ответа. Он всегда ждал ее, преданно, самозабвенно. Но ей снова нечего было ответить.

Когда чудесный день с незатейливой игрой в Скрэббл превратился в гнетущее испытание?

— Если бы тебе пришлось выбирать между этим парнем и мной, кого бы ты выбрала?

Кот Нуар понимал, что это было глупо. Он не собирался задавать этот нелепый вопрос, после которого в сопливых мелодрамах начинались слезные истерики и громкие ссоры, но ничего не мог с собой поделать. Жгучая обида заполняла собой все пространство внутри его тела, вытесняя всякое здравое мышление. Он повел себя, как избалованный ребёнок, не терпящий конкуренции, но, возможно, он просто слишком долго терпел. Возможно, он просто хотел, чтобы хоть раз в жизни выбрали его.

ЛедиБаг просила его отпустить ее, но смогла бы так поступить она?

— Кот, пожалуйста ... Пожалуйста, не заставляй меня делать этот выбор.

— Хорошо, — Нуар активно закивал головой, сохранять безучастное лицо становилось все труднее. — Хорошо, тогда давай так. Вероятность того, что ты бы выбрала меня, хотя бы больше 50 процентов? 30?

В его взгляде безнадежная мольба боролась с ядовитым разочарованием. С каждой секундой ее молчания зелёные глаза темнели, покрываясь нечитаемой дымкой, а губы плотно сжимались в тонкую линию. Маринетт хотелось разреветься, уткнуться в крепкую грудь напарника, чтобы бубенчик на его шее звенел над ее ухом, напоминая о том, что он рядом, и слезно шептать, что она бы без сомнений выбрала его, до тех пор, пока ее шёпот не услышит каждый в этом городе. Она могла бы выцарапать эти слова на своём теле, заказать огромный дирижабль, выкупить билборд напротив Лувра, лишь бы Кот Нуар вернул свою счастливую беззаботную улыбку и впредь никогда с ней не расставался. Маринетт собиралась убедить его в том, что никогда его не бросит, ни на кого не променяет, ведь и речи идти не могло ни о какой ЛедиБаг, пока с ней рядом не стоял ее Кот Нуар. Все в ней трепетало от страха потерять его навсегда, и Маринетт стоило произнести лишь три слова, чтобы успокоить и его, и себя: «Я выберу тебя». Но девушка знала, что Кот не потерпит ложного счастья, поэтому язык упрямо отказывался подчиняться ее воле до тех пор, пока в голове мельтешили образы двух парней, а не одного.

— Ясно, журавль в небе, — горько усмехнулся Кот Нуара, медленно двигаясь к краю крыши, — Синица будет скучать по твоим рукам, ЛедиБаг.

— Кот, подожди! — только и смогла выдавить Маринетт, протягивая руку к уходящему напарнику, но лишь ветер прошёл сквозь ее пальцы.

Кот Нуар уже был на соседней крыше. Его сгорбленная фигура отдалялась тяжелыми грузными прыжками, каждый его шаг увеличивал и без того глубокую пропасть между ними.

Маринетт, не думая, рванула за ним. Это не должно было закончиться вот так. Все произошло так хаотично и сумбурно, что девушка едва поспевала за событиями. Это было глупо. Они ссорились не в первый раз, но сейчас Маринетт даже не могла назвать произошедшее ссорой. Она просто не понимала, что произошло, но четко ощущала вяжущее чувство вины. Возможно, она не любила Кота Нуара так, как он бы этого желал, но она все ещё любила его, и не могла позволить ему вот так вот сбежать.

Маринетт догнала его за несколько минут. То ли она бежала на грани своих способностей, подгоняемая страхом и волнением, то ли Кот Нуар не ожидал преследования и потому не торопился. И, судя по тому, как расширились в изумлении изумрудные глаза, когда Маринетт коснулась его руки, он даже не заметил ее шумного приземления за его спиной. Не давая ему опомниться и вставить слово недовольства, Маринетт приблизилась к нему и обхватила ладонями его лицо, бережно проводя большими пальцами по краям чёрной маски.

— Послушай, Кот Нуар, — с уверенностью, присущей лишь ЛедиБаг, начала она, — Возможно, я не всегда говорю то, что ты хочешь услышать, но то, что я сказала ранее, - абсолютная правда. Ты мой лучший друг, и я люблю тебя. Я могу быть злой, заносчивой и до жути упрямой, и мне жаль, правда, но я даже не думала никогда отворачиваться от тебя! Кот Нуар, ты - причина, по которой я все ещё нахожу в себе силы надевать этот костюм, и я никогда не смогу в полной мере выразить тебе свою благодарность за все, что ты делаешь для меня. Я дорожу тобой и нашей дружбой, поэтому не могу позволить тебе уйти, не услышав моего ответа.

Кот Нуар безотрывно смотрел в её глаза, ища в них ответы на свои неозвученные вопросы. Его лицо застыло под ее пальцами, и лишь ресницы едва заметно трепетали, выдавая беспокойство. Сердце Маринетт билось в такт его тихому неуловимому дыханию. Его напряженное безэмоциональное выражение — как бесконечные слои масок, что вынужден был он носить перед ней — до дрожи в коленях пугало ее. И этот страх заставлял ее продолжать говорить, пока настоящий Кот, тот, которого она привыкла видеть рядом с собой, не пробьётся сквозь выстроенную им же защиту.

— Тебе не нужно ни с кем сравниваться и ни с кем соревноваться, — Маринетт сократила расстояние между ними, оставляя пространство лишь для ее шепота, — Потому что ты особенный. И ты занимаешь особое место в моей жизни. Место, которое никто, кроме тебя, не сможет занять. И я никогда не брошу тебя, Котёнок. Обещаю.

Его плечи поникли, и он устало закрыл глаза. Грудь тяжело вздымалась, словно внутри него шла тяжелая борьба за каждый вздох. Вероятно, так оно и было.

Когда Кот Нуар поднял на девушку свой взгляд, его влажные глаза вновь блестели изумрудным светом, глубокая морщина между бровей разгладилась, возвращая лицу свежий вид, но улыбка так и не тронула его губы.

Горький вздох вырвался из его горла. Он сделал неуверенный шаг назад, нехотя скидывая девичьи руки, а затем ещё один, более осознанный.

— Хорошо. Спасибо, я ... — он запустил руку в волосы, сжимая в кулаке светлые пряди и слегка оттягивая те у корней, как делал всегда, когда был в растерянности. Кот Нуар крепко зажмурился и, вытаскивая из-за спины свой шест, поспешно произнес перед тем, как снова исчезнуть, — Все в порядке. Тебя вроде ждут, да? Ну, увидимся позже. До встречи, ЛедиБаг.

Маринетт высматривала его силуэт с тенью тревоги, но вдогонку не бросилась. Ему нужно было его время и его пространство. Ей оставалось лишь ждать, когда Кот Нуар самостоятельно распутает беспорядочный клубок мыслей, и тогда они смогут разобраться со всеми последствиями. Вместе.

***

Ноги бесцельно вели Адриана вперёд, на автомате ускоряясь на светофорах и ловко уклоняясь от идущих навстречу прохожих. Он проходил улицу за улицей, игнорируя парки, мостовые и собственный дом. Как заведённая механическая игрушка, которая знала свою цель, но не видела в ней смысла. В голове творилось непроглядное безумие: как белый шум, как телевизионные помехи, как лишившийся дирижёра симфонический оркестр, в котором каждый пытался вывести свой инструмент на первый план. И его череп был ничем иным, как барабаном, в который били так сильно, что мысли разлетались, не успев до конца сформироваться. И ощущал он себя таким же пустым, к слову.

Этот день обещал быть впечатляющим. Свой выходной Адриан начал с благой вести об отмене утренней рекламной съемки и не менее приятного разрешения отправиться с друзьями на баржу (ему стоило поблагодарить за это тетю Амели, чьи нескончаемые уговоры действовали отцу на нервы). Спонтанное появление Месье Голубя только раззадорило парня: отличный повод размяться и встретиться с ЛедиБаг. От неё пахло клубничным молочным коктейлем, губы блестели привычным глянцем розового блеска для губ, румянец алел на щеках. Она выглядела как всегда обворожительно, и при этом Адриану каждый раз удавалось открывать для себя новые детали ее образа, от которых захватывало дух. Сегодня от его зоркого, полного обожания взгляда не скрылся тонкий розовый рубец, начинающийся у основания короткого хвостика и уходящий ровной полосой под ворот костюма. Та самая рана, оставленная Ищейкой несколько дней назад. Он знал наверняка, что Тикки свела к минимуму не затронутые Чудесным Исцелением повреждения ЛедиБаг, ведь если бы не Плагг, Адриану бы пришлось очень постараться, чтобы объяснить отцу, откуда у него сломанное ребро, вывихнутая лодыжка и три глубокие царапины на пояснице. И даже с серьезным ранением ЛедиБаг оставалась прекрасна. То, как искренне и беззаботно она смеялась после всего, что с ней произошло, лишь подтверждало ее непоколебимую внутреннюю силу и стойкость, в которой Адриан и без того никогда не сомневался.

Разве можно было осуждать его за то, что он хотел ее так сильно? Мысль о том, чтобы отпустить ее, причиняла физическую боль. Как ногти, врезающиеся в кожу ладоней, как кровоточащая слизистая щек, как покрасневшие от слез глаза. Адриан считал, что готов на все ради счастья своей Леди, но вырвать сердце было бы намного проще, чем вытравить оттуда любовь к ней. Значило ли это, что он не любил ее так сильно, как думал? Ведь он хотел, чтобы она была счастлива, но была счастлива с ним. Он хотел быть счастлив с ней.

Пальцы несколько раз набирали одно и то же сообщение и вновь стирали его. Он уже несколько часов бесполезно бродил по знакомым переулкам, пытаясь разобраться в себе, но его мысли спотыкались одна о другую, а чувства, до сих бунтующие в груди, отказывались подчиняться трезвому мышлению. Он обещал Маринетт помочь с нарядами. Это было так давно, словно с утра прошли десятки лет. Его голова шла кругом. Он хотел отказаться, написать извинительное сообщение, сказать девушке о том, как он сожалеет, а потом вернуться домой и, свалившись без сил на кровать, от безделия считать ступеньки скалодрома. Маринетт бы все поняла. Она бы, без сомнения, перенесла их встречу, подстроившись под его плотное расписание, а затем спросила бы, все ли у него в порядке, и обязательно предложила бы свою помощь, что бы он ей не ответил. Она была замечательной. Адриан поражался, как ей удавалось всегда оставаться такой доброй, отзывчивой и бескорыстной. Она была похожа на человека, который смог бы отпустить любимого ради его счастья. А Адриан не мог.

Адриан снова взялся за телефон, чтобы написать Маринетт, но обнаружил себя в парке напротив ее дома. И тогда стыд снова запустил в нем бесконечный цикл самобичевания. Он думал лишь о себе, когда обижался на ЛедиБаг из-за ее чувств к другому парню, и сейчас он тоже думал только о себе, когда, лелея свою грусть, подставлял нуждающуюся в его помощи подругу. Адриан глубоко вдохнул и спустя долгие часы бесцельного скитания сделал свой первый осмысленный шаг. Шаг к Маринетт.

Игнорировать беспорядок в голове было легко. Следить за тем, как одни вопросы тонут в пучине сомнений, порождая новые, более сложные и извилистые, было легко, особенно если не признавать, что они принадлежат тебе. Быть сторонним зрителем до тех пор, пока лихорадка не сойдёт на нет или истребит все оставшиеся чувства. Адриану лишь оставалось подбросить в воздух монетку, надеясь, что та приземлится ребром.

Пекарня встретила неизменным жаром печи, манящим запахом сахара и свежего теста. За полупустой витриной с уставшей улыбкой стояла мадам Чен, редкие посетители забегали за выпечкой после долгого рабочего дня.

— Адриан, сынок, привет! — тяжелая рука опустилась парню на плечо, и Адриан, подпрыгнув от неожиданности, развернулся и налетел на отца Маринетт, — Рад тебя видеть. Как поживаешь?

— Ох, Адриан, проходи, не стой у дверей, — произнесла мадам Чен, заметив притаившегося у входа юношу, — Маринетт сказала, что ты уже вряд ли придёшь, но мы все равно оставили для вас черничный пирог.

— Здравствуйте, мадам Чен и месье Дюпен, — наконец-то отозвался Адриан, — Мне очень жаль, я немного задержался и не смог предупредить Маринетт. Надеюсь, я не помешал?

— Да ну что ты! В этом доме тебя всегда ждут, — ответил мужчина, уверенным движением подталкивая Адриана к лестнице, где уже стояла мадам Чен, держа в руках аппетитный ягодный пирог, а затем наклонился и тише добавил, — Особенно Маринетт.

Женщина одарила его предупреждающим взглядом и вручила Адриану тяжелый поднос.

— Маринетт не спускалась с самого обеда. Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, мы с Томом будем здесь, внизу, — и, напоследок потрепав Адриана нежным материнским касанием по голове, взяла под руку мужа и скрылась за кассой.

Адриан смутился от подобного обращения. Он чувствовал себя так сковано, словно его, повязанного крепкими путами по ногам и рукам, привели в обитель семейного тепла и уюта, где он был несчастным наблюдателем, приговорённым смотреть вслед своей давней мечте, которой так и не суждено было исполниться. Жалкое желание пожалеть себя вновь вспыхнуло в груди, разум некстати подбрасывал мысли о том, что он просто напросто не заслуживал быть счастливым.

На секунду он задумался, насколько грубо и неуважительно было бы сию же секунду развернуться и выскочить прочь. А потом в голове вновь промелькнуло лицо ЛедиБаг, разочарованно качающей головой на его капризные детские выходки, а затем светлое лицо Маринетт, с грустной улыбкой следящей за его удаляющимся силуэтом. Он понимал, что, вероятно, вся ситуация со стороны выглядела абсурдно, и его состояние - ничто иное, чем раздутый из мухи слон, но ЛедиБаг задела какие-то особенно болезненные участки его души, которые никак не могли успокоиться.

Адриан решительно преодолел лестничный пролёт и твёрдо ударил кулаком по люку, ведущему в комнату девушки. Он был растерян и сбит с толку, но у него будет время разобраться с этим позже, а сейчас ему нужно было выполнить обещание перед своим другом, который как никто другой заслуживал к себе достойного отношения.

— Я не голодна! Все в порядке, ужинайте без меня, — послышалась едва различимая речь Маринетт по ту сторону двери.

Юноша аккуратно поднял крышку люка и, готовый в любую секунду отвернуться, просунул голову в комнату. Маринетт сидела на полу, окружённая дюжиной смятых бумаг, огрызков тканей разной длины и текстуры, ниток, булавок и прочих швейных принадлежностей. Она устроилась на коленях напротив манекена, одетого в длинное воздушное платье, подол которого Маринетт так усердно расшивала, что даже не заметила незваного гостя. Ее сведённые к переносице брови придавали лицу умилительно-серьезное выражение, в зубах она сжимала ножницы, что показалось Адриану не совсем безопасным, учитывая ее врожденную неуклюжесть.

— Мне часто говорили, что фиолетовый мне к лицу, но для такой длины у меня недостаточно выразительные лодыжки, — произнёс Адриан, проходя в комнату.

Маринетт подскочила от звука его голоса, раскрытые ножницы упали ей на колени.

— Хей, осторожнее. Ты в порядке? — Адриан присел рядом с ней и, отложив в сторону ножницы, осторожно провёл рукой по ее колену, облегченно отмечая отсутсвие повреждений, — Прости, я не хотел тебя напугать.

Маринетт словно прошибло током от его аккуратного касания к ее бедру. Мелкая дрожь пробежала к лицу вверх по рёбрам, окрашивая кожу в горячий красный цвет. Она вскочила прежде, чем Адриан смог заметить ее беспричинное волнение.

— Все в порядке, — ответила Маринетт, смущенно одёргивая края своих домашних шорт, — Если честно, я думала, что ты уже не придёшь. Ты не отвечал на сообщения, да и время уже ...

— Да, и за это тоже прости меня, Маринетт. Я сегодня немного рассеян, — сказал Адриан, неловко потирая шею, — Меня пустили твои родители, но если ты занята, то я могу уйти, без проблем.

— О нет, конечно нет, оставайся. Я ... эээ, я тоже сегодня немного рассеяна. Я имею в виду, даже больше, чем обычно, хаха.

Маринетт топталась на месте, бросая на парня короткие рваные взгляды, которые он не замечал. Он с трудом мог сконцентрироваться, мозг дружелюбно подбрасывал ему неуместные мрачные мысли, и лишь привычно расслабленное лицо модели спасало его от встревоженных вопросов. Взгляд снова зацепился за платье. Это было длинное вечернее платье с пышной юбкой из фиолетового тюля, прозрачным корсетом, обшитым тонкими узорными линиями, и глубоким вырезом, переходящим в прозрачные блестящие рукава. Как модель, он должен был признать — платье было простое и нехитрое, в магазинах такие варианты вечерних нарядов обычно пользовались популярностью. Как сын модного дизайнера, он не мог отрицать — платье, каким бы оно не было, было сшито твёрдой, знающей своё дело рукой: качество швов и фактуры было видно невооруженным взглядом. Как друг, Адриан мог сделать вывод — если Маринетт продолжит своё дело, в один день она обернётся в превзойдённую версию своего кумира.

— Так значит это то, что ты для меня приготовила, да? — усмехнулся Адриан, стараясь звучать как можно естественнее.

— Если ты так настаиваешь, то я могу перешить под тебя плечи, — парировала Маринетт и быстрым движением накрыла манекен белой тканью.

— Я должен отметить, что у вас достаточно неординарный стиль, мадемуазель Дюпен-Чен. Боюсь, у меня не будет отбоя от поклонников после выхода в этом платье.

— Что я слышу, месье Агрест? Вы боитесь излишнего внимания? — издевательски произнесла Маринетт и принялась нарезать принесённый Адрианом пирог.

— Ну что вы! Я абсолютно готов к такому роду внимания. Новый взгляд на классику и все такое. А вот отца, думаю, удар хватит, когда он увидит своего сына в платье, да и ещё и не от бренда Агрест, — Адриан рассмеялся, тем самым вызывая смех Маринетт, и под звуки ее переливающегося голоса уселся на предложенный стул.

Притворяться оказалось не так уж и сложно, ведь за маской Кота-балагура скрывать свои чувства было легче, чем за идеально-мраморным лицом Адриана Агреста. У Кота Нуара никогда не было проблем с хранением тайн, а проблем с общением — и подавно. Фразочки крутились на языке, ища признания в лице одноклассницы, и вырывались слишком естественно, чтобы быть ненастоящими. И тот самый тихий женский смех, вызванный его словами, успокаивал вихрь мыслей в голове, вытесняя надоедливый шум на второй план.

— На самом деле, это должно было быть платье на выпускной для Альи, — начала Маринетт, ковыряя вилкой начинку пирога, — Я давно начала его делать, и вчера почти закончила. А сегодня пришла домой, посмотрела на него, и перед глазами у меня выскочила совершенно новая картинка. Я не знаю, зачем я это сделала, но я сразу же распорола рукава, добавила вырез и тюля на прямую облегающую юбку, и сейчас обшивала подол. И теперь это не то платье, которое хотела Алья, и это не то платье, которое собираюсь надеть на выпускной я, и это просто ... платье.

— Но это все ещё очень красивое платье. Не знаю, как оно выглядело вчера, но сегодня оно потрясающее, Маринетт. Я уверен, что это платье будет шикарно на тебе смотреться, — ответил Адриан, совсем не задумываясь о своих словах.

Кончики ушей Маринетт моментально покраснели, со смущенной улыбкой она снова перевела взгляд на скрытое под тканью платье. Она с трудом сдержала порыв разорвать его в клочья, когда только пришла после встречи с Нуаром, потому что это платье красной тряпкой мозолило ей глаза. Под действием минутного желания она перекроила все платье, и теперь не знала, что делать с костюмом для Альи, ссорой с Нуаром и своей жизнью в целом.

— Спасибо, — сказала Маринетт, отворачиваясь от манекена, — Я выложу его в свой блог. Возможно, кто-то захочет его купить.

— Знаешь, тебе стоит надеть его самой, — неожиданно громко произнес Адриан, — Через три дня отец устраивает благотворительный вечер моей матери. Точнее, раньше это был благотворительный вечер, который ежегодно проводила мама, а теперь это, вроде как, благотворительный вечер ее имени. Я был бы очень рад, если бы ты смогла прийти. Там будут Феликс, Хлоя и Кагами. Нино отказался, потому что, цитирую, «не потерпит покушения на его драгоценные наушники и кепку».

— Конечно-конечно, я обязательно приду. А вы принимаете пожертвования едой? Возможно, тогда я бы внесла самый крупный вклад в ваш фонд, — усмехнулась Маринетт.

— Я буду безмерно благодарен, если ты пожертвуешь в фонд голодающих моделей кусочек этого аппетитного пирога. В любом другом случае, никто не сможет принять твой взнос, пока тебе не исполнится восемнадцать лет. Ну же, Маринетт, соглашайся, — не унимался блондин, — Ты покажешь всем своё чудесное платье, а потом скроешься в моей комнате, как самая настоящая Золушка.

Маринетт неудобно заерзала на месте. Ее пугала перспектива предстать перед светом высшего общества в сшитом собственными руками платье, особенно, когда она смотрела на него и не видела ничего, кроме неуверенности в себе и своих действиях. И как бы ей не льстило предложение Адриана, она была вынуждена признать, что ей совершенно нечего было делать на подобном мероприятии, и ее дизайнерские способности ещё слишком слабы, чтобы так открыто их демонстрировать.

— Маринееееетт, — протянул Адриан, замечая робкое «нет», светящееся на ее лице, — Феликс и Хлоя снова разругаются, а зная Кагами, я не удивлюсь, если она предложит им дуэль, и, видит Бог, они ведь согласятся! Пожалуйста, не оставляй меня одного.

— Я ... подумаю? — уклончиво ответила Маринетт.

Маринетт до последнего боролась против природного обаяния Адриана, которому просто невозможно было отказать. Она не сомневалась, что этот день, когда она будет вынуждена терпеть на себе взгляды взрослых состоятельных людей, не имея ни малейшего понятия о том, что творится у них в голове и что они думают о ее платье, станет одним из самых волнительных и неловких в ее жизни. Она предпочла бы провести этот вечер дома, а лучше все-таки дать Коту Нуару его заслуженный финал в Скрэббл. Но Адриан так на неё смотрел ... Словно сама идея ее присутствия на приеме уже будоражила его дух. Он улыбался, когда перешагнул порог ее комнаты, но Маринетт видела, что мысленно он был где-то далеко, что-то в его голове постоянно отвлекало его, не давая покоя, и его рассеянность, вероятнее всего, имела серьезные причины. Сейчас он все ещё улыбался, но на этот раз он улыбался ей. И она никогда не станет достаточно сильной для того, чтобы ему отказать.

— Я могу прислать за тобой водителя, — не унимался Адриан, — Или заехать за тобой сам, если ты захочешь.

«Ещё предложи одеть меня самостоятельно, и тогда деньги на приёме придётся собирать на мои похороны», — подумала Маринетт, сдерживая порхающих в животе бабочек, которые в унисон скандировали громкое «ДА».

— Давай лучше приступим к моей коллекции, — поспешно сменила тему девушка, боясь того, что по неосторожности мог выдать ее непослушный язык, особенно, когда Адриан говорит ей такие вещи, — Если честно, я не совсем готова к нашей встрече. То есть, у меня есть некоторые идеи, но я не успела набросать эскизы к твоему приходу, так что сегодня я просто сниму мерки, если ты не возражаешь.

У Маринетт едва ли была хоть одна идея для наряда. Множество неудачных попыток придумать что-нибудь поистине достойное Адриана Агреста закончились грандиозной идеей сшить кожаную куртку-рубашку с неоно-зелёными пуговицами и такими же яркими выделяющимися швами. Однако этот эскиз был вдохновлён далеко не Адрианом, поэтому Маринетт была вынуждена признать свою капитуляцию и молча надеяться, что парень не разочаруется в ней, как в будущем дизайнере, в первый же день.

Адриан стремительно встал и абсолютно спокойно, одну за другой, принялся расстегивать пуговицы на своей рубашке. Маринетт бесшумно подавилась слюной, стоило ей заметить острый край ключицы и машинально отвернулась. Услышав тихий смешок за спиной, она ударила себя ладонью по лбу и повернулась обратно, чтобы застать наполовину обнаженного Адриана, аккуратно вещающего свою рубашку на спинку стула.

— Брюки снимать? — невинно спросил Адриан и потянулся к пряжке ремня.

— О нет-нет-нет! — вскрикнула Маринетт и остановила его руки, прижимая те к животу, — На сегодня хватит потрясений. Измерений! Я имею в виду, на сегодня хватит измерений!

— Как скажешь, — пожимая плечи, ответил Адриан.

Маринетт почувствовала, как перекатились мышцы у неё под пальцами, когда он заговорил, и быстро отняла руки от его тела. Она прошмыгнула ему за спину, чтобы дать себе небольшую передышку и остудить расплывающийся по телу жар.

«Адриан Агрест стоит в моей комнате с голым торсом! И он хотел снять штаны! О Господи, я даже не расстроюсь, если это окажется сном», — внутренне визжала Маринетт, пытаясь совладать с дрожащими пальцами, держащими измерительную ленту. Ей стоило предугадать такой поворот событий, когда она предлагала ему снять мерки, однако в ее голове было место для чего угодно, но не этого. Для этого было место далеко не в голове.

В комнате стало душно, а стыд горячим комом спускался по глотке, концентрируясь внизу живота масштабным пожаром. Маринетт сотни раз видела рекламные снимки Адриана без одежды, ещё чаще представляла его таким в своих объятиях, но ничего в мире не сравнилось бы с тем, что она видела сейчас перед собой. Бархатистая кожа, обтягивающая широкие плечи, изящные изгибы спины, плавно переходящие в ягодицы, острые лопатки под слоем крепких мышц. Оставаясь вне поля видимости Адриана, она позволила себе невесомым движением провести в воздухе линию его позвоночника. Его запах отчётливо щекотал ее рецепторы, заставляя до крови закусить губу прежде, чем приняться снимать измерения.

Маринетт было стыдно за ее поведение. Сначала она старалась практически не двигаться, делать как можно меньше телодвижений, чтобы ненароком не коснуться его кожи. Сердце, недовольное подобным решением, норовило выскочить из грудной клетки, чтобы самостоятельно исследовать юношу. Позднее случайные мазки пальцами по телу перетекли в намеренные долгие касания, которыми девушка указывала на удобные для снятия мерок позы. И гореть ей вечность в аду за ее непристойные мысли и действа, но даже пламя преисподней будет менее горячим, чем исходящий от него жар.

Адриан стоял невозмутимо: он стоял так много раз до этого и ещё столько же, несомненно, простоит в будущем. Потупив взгляд, он уставился на фотографию Маринетт и Альи, висящую на стене напротив, и послушно поднимал руки каждый раз, когда этого хотела брюнетка. Чем тише становилось в комнате, тем громче снова звучали голоса в его голове. Сейчас его назойливое подсознание высоким монотонным голосом кричало лишь одно: «Что теперь делать?». ЛедиБаг в очередной раз твёрдо обозначила позицию, выражая своё неизменное отношение: он был ей дорог, но не больше, чем близкий друг. Адриан мог закрыть на это глаза, как делал это обычно, надеть на маску Кота маску понимающего напарника, и продолжить жить, как прежде, орудуя лучшими каламбурами, скрывающими слова любви. Он бы продолжил хранить в надежных тайниках ее фотографии, ловить каждую ее улыбку, по крупицам собирать ее ласку в надежде, что в один день, который он восторженно ознаменует лучшим днём в своей жизни, она откроет ему своё сердце. И он покорно сложит свои лапы на ее пороге в долгом ожидании, занимаясь зализыванием жгучих ран. Или же он мог бы проявить настойчивость, которую другие девушки так любили в парнях: изо дня в день доказывать свою необъятную любовь, осыпать ее милыми подарками и комплиментами, носить на руках до тех пор, пока она сама не попросит проложить дорогу в ЗАГС. Но тогда он рисковал получить по усатой морде или, что хуже, навлечь на себя ее праведный гнев и добиться того, что она потребует нового Кота Нуара. Жить без любви он привык, но о жизни без ее дружбы даже думать не хотел. Был ещё третий вариант, где ... где он отпускает ЛедиБаг. Вариант, где он поступает именно так, как она его попросила, делает шаг за шагом в кромешной тьме, пока новое солнце не осветит его путь. И вполне возможно, что однажды он все-таки сможет стать счастливым. Этот вариант был таким зыбучим и туманным, что совсем не находил отклика в душе. Разве он мог быть счастлив без неё? Доныне Адриан даже не думал об этом, не говоря уже о попытке воплощения подобного в жизнь.

— Адриан? — настойчивый женский голос раздался под его ухом, и он, удивленно моргнув, оторвал взгляд от фотографии.

— Прости, ты что-то сказала? Я задумался, — Адриан попытался скрыть свою растерянность под неловким смешком.

— Я спросила, откуда у тебя эти синяки, — девушка неуверенно указала на желтеющие на рёбрах пятна, оставшиеся после не самого удачного сражения с акумой, — Но я пойму, если ты не хочешь говорить, — поспешно добавила она.

— Ах, это. Я и забыл про них. На самом деле, я уже привык. На фехтовании удары частенько приходятся именно в ребра, некоторые из них оказываются достаточно сильными, — без тени сомнения выпалил Адриан.

— Адриан, ты в порядке? — спросила Маринетт, беспокойство сквозило в каждом ее движении.

— Конечно! Это обычные синяки, к тому же, они почти зажили.

— Нет, я о другом ... Ты сегодня весь день сам не свой. Кажется, тебя что-то беспокоит. Если ты хочешь поговорить, я всегда тебя выслушаю, ты же знаешь это, да?

— Спасибо, Маринетт. Это очень много для меня значит, — ответил Адриан, позволяя искренней улыбке проскользнуть на лице, — Мне и правда есть о чем подумать. Но я буду в порядке, не переживай.

— Может мы могли бы распутаться вместе? Ты не обязан справляться со всем в одиночку.

Адриан тяжело вздохнул. И речи быть не могло о том, чтобы поведать Маринетт о своих переживаниях. Но он так хотел высказаться, выплеснуть свои мысли наружу, пока они не разорвали его черепную коробку, и услышать стороннее мнение, ведь сам он давно не осознавал, что было лишь пеленой желания, а что — горькой необходимостью.

— Я … я не знаю. Все так запутано. Мне кажется, я сам себя накручиваю, просто … — Адриан нервно потер лоб и, стараясь не пересекаться с Маринетт взглядами, лихорадочно думал, как без подозрений выложить то, что его волновало, — … как ты думаешь, насколько эгоистично хотеть того, что тебе не принадлежит?

— Хм, — задумалась Маринетт, удивленная подобным вопросом. Она не знала, что он под этим подразумевал, но что-то ей подсказывало, что подобная формулировка имела свои причины, — Наверно, это нормально? Я имею в виду, все, что мы сейчас имеем, до определенного времени нам не принадлежало, ведь так? — затем неожиданная догадка вспыхнула у неё в голове, и она тише добавила, — Или дело в том, что это уже кому-то принадлежит?

Адриан отстранённо кивнул.

— Ну или когда-нибудь станет принадлежать.

— Родители всегда говорили мне, что зависть безобидна до тех пор, пока заставляет нас добиваться большего, — Маринетт отвернулась и, проверив ладонью не остыл ли чайник, налила в кружки чай и пригласила Адриана обратно к столу, — Нет ничего эгоистичного в том, чтобы хотеть то, что есть у другого. Необходимо лишь приложить все возможные усилия для того, что получить это самостоятельно: заработать и накопить, тренироваться и выигрывать, выучить, познать, добиться. В зависимости от того, что конкретно ты хочешь.

— Маринетт, ты - прелесть, — добродушно рассмеялся Адриан. Наивное стремление Маринетт подбодрить его, даже когда она не знала, что именно с ним происходит, ощущалось так, словно она заботливо дула на его свежие раны. Мама в детстве его ушибы ещё и целовала, — Хотел бы, чтобы все было так легко. Это не что-то материальное, понимаешь? Если бы в моих силах было заполучить это, я бы ничего не пожалел. Но это зависит от другого человека. И тогда другой вопрос: насколько это эгоистично - просить у человека то, чего я так хочу? Особенно, если этот человек этого не хочет. Заслуживаю ли я вообще то, что есть у других?

Смутные подозрения о том, что Адриан сейчас говорил о своём отце, складывались в слишком кривую мозаику. Подобные вопросы к Габриэлю Агресту были бы вполне логичны и оправданы, однако что-то усердно подсказывало Маринетт, что разговор подразумевал что-то намного глубже нерешённого конфликта поколений.

Однако эти вопросы находили отклик в ее собственном внутреннем мире. Заслуживала ли она той жизни, которую хотела? Заслужила ли она ночёвки с друзьями вместо поздних патрулей, укромное убежище под родительским крылом во время нападений акум, крепкий сон вместо непрекращающихся кошмаров и тихие спокойные дни вместо стрекочущей над ухом тревоги и боли полученных ран? Маринетт хотелось верить, что да. И тем не менее, если бы сейчас ей предложили подобную награду за все ее труды, она, не задумываясь, отказалась бы. Ведь она уже давно не жила жизнью остальных. Она жила непреложной справедливостью, она жила безопасностью родных и друзей, она жила защитой Парижа. И это именно то, что делало ее собой.

— Мне жаль, я, наверно, не совсем тебя понимаю, — выдохнула Маринетт, — Но иногда, совсем редко, мне тоже хочется, чтобы все было иначе. Мне кажется, это несправедливо, что мне приходится отказываться от того, что я действительно хочу, только потому, что я решила поступать правильно. И я смотрю на других - на тех, у кого это есть, - и мне становится так обидно, что хочется по-детски топать ногами. Но потом я понимаю, что это глупо и бессмысленно.

Маринетт встала со стула и села на кровать рядом с Адрианом, опуская руку на его тёплое плечо. Мурашки пробежали по коже от касания ее холодных пальцев. Впервые за сегодняшний вечер он обратил внимание на ее прикосновения. И даже ее ладони не могли остудить пыл, разгорающийся внутри него все сильнее с каждым произнесенным ею словом.

— Потому что на самом деле тебе не нужно то, что есть у других, понимаешь? Даже если прямо сейчас тебе кажется, что ты многое упускаешь, и твой шанс на счастье проходит мимо. И это не потому, что ты чего-то там не заслуживаешь. Это потому, что ты особенный, Адриан. Ты заслуживаешь всего мира. И ты заслуживаешь иметь то, что будет принадлежать только тебе и никому другому. Что не придётся слезно вымаливать у других или нетерпеливо высматривать на горизонте. Твой путь, твоя цель, твоя судьба.

Звуки складывались в полноценные слова, слова — в сложные предложения, а те — в неудержимый вихревой поток, агрессивно врывающийся в голову. Та секунда, которая понадобилась для осмысления прозвучавшей речи, была для Адриана непозволительно долгой — длиною в жизнь, когда он из года в год закрывал глаза на очевидное, ожидая стороннего снисхождения и подачек судьбы. Адриану и правда ничего не принадлежало. Его карьера модели была прихотью отца, его хобби и распорядок дня находились под контролем Натали, его личная жизнь являлась общественным достоянием, а его Леди, в конце концов, никогда его и не была. Даже Плагг, которого Адриан считал своей заслуженной свободой, мог покинуть его в любой момент: хранитель волшебной шкатулки мог выбрать нового носителя талисмана Разрушения, Адриана могли заставить вернуть кольцо после победы над Бражником, или же Плагг мог просто уйти добровольно. Адриан не имел ровным счетом ничего. Он был одиноким и нищим.

Решая одну проблему, он вдруг наткнулся на целую стену из других, давно существующих. По словам Маринетт, ему стоило наконец-то отпустить ЛедиБаг. Мысль была простой и незатейливой, ее было просто понять и ещё проще произнести вслух. Но воплотить в реальность — практически невозможно. Как можно отпустить то, за что ты иступлено держался многие годы? Отцепляя якорь, корабль неизбежно исчезает в одиноком просторе бескрайнего океана. Стоит Адриану разжать ладонь, сжимающую в невидимых тисках образ невероятной героини, так он сразу потеряет равновесие и провалится в бездонную пучину без всякой надежды на протянутую руку помощи.

Адриан поднял взгляд на Маринетт. Она сидела в нескольких сантиметрах от него, такая счастливая и беспечная, что у Адриана сжалось сердце. Ее светящиеся сапфировые глаза не гасли даже в самом затруднительном положении, сила духа горела путеводной звездой, а внутренний стержень не гнулся от внешнего давления. Такой Адриан всегда видел Маринетт — героиней без маски. Даже сейчас ее успокаивающая, ласкающая улыбка была в состоянии предотвратить конец света. Адриан, утопающий в водовороте затягивающегося хаоса, смотрел на стоящую на берегу Маринетт, с этой целительной улыбкой и протянутой рукой. Той самой рукой, что крепко держала его за плечо. И если ее рука была последним шансом на спасение, он примет ее, не боясь смерти.

Словно и впрямь на грани смерти, Адриан схватил хрупкое девичье запястье и потянул на себя. Растерянная Маринетт неуклюже подалась вперёд, упираясь Адриану в грудь. Ее широко распахнутые глаза забегали по его лицу в поисках ответов, дыхание перехватило от неожиданной близости.

Всего миг, и Маринетт забыла все вопросы. Она забыла своё имя, своё предназначение, всю свою жизнь до этого момента. Словно все это время она жила лишь для того, чтобы прийти к сегодняшнему дню. И теперь, когда губы Адриана крепко прижались к ее губам, все наконец-то встало на свои места. Великий взрыв, который когда-то дал начало Вселенной, уничтожил все сущее, не оставляя ничего, кроме двух сгустков терпкой энергии посреди маленькой комнатки в центре Парижа.

Тело Маринетт онемело. Она, лишившись чувств, не могла двигаться, не могла думать. Ее внимание поглотили трепещущие светлые ресницы его прикрытых глаз. Он все так же продолжал прижимать ее руку к своему телу, вторая рука аккуратно легла на ее шею, едва касаясь свежего шрама.

Адриан тоже не двигался, застыв в первом неумелом касании. И тогда Маринетт, встрепенувшись от пробежавшей по бёдрам дрожи, опустила веки и подобралась к парню максимально близко, переходя все мыслимые и немыслимые доныне границы. Она нежно обхватила губами сначала его верхнюю губу, потом, собравшись с последними силами, коснулась нижней.

Этот поцелуй воплощал в себе все, что Маринетт любила в своей жизни. Он был как самая вкусная родительская выпечка, как тепло и уют домашнего очага, как свободный полет по городским крышам, как сверкающий на горизонте лиловый рассвет, как истинное Чудесное Исцеление. Девушка медленно умирала в объятиях своей мечты и моментально воскресала из пепла любви к этому мальчику.

Осмелев, Адриан принялся изучать контуры ее губ, целовать уголки ее рта, щеки, подбородок, совсем как слепой котенок, тянущийся к ласке. Его тяжелое дыхание терялось в ее вздохах, голова кружилась от переполняющих тело чувств, но подростки продолжали цепляться друг за друга вспотевшими ладонями, боясь своего безумства.

Спросите у Маринетт, как все это началось, и она едва сможет выдавить из себя слово объяснения. Спросите у Маринетт, как все это закончилось, и она с радостью разразится вульгарными проклятиями в адрес достижений технического прогресса и одного конкретного результата теории эволюции. Чувственную тишину комнаты разрезал резкий звук телефона. Адриан беспокойно подпрыгнул и, отпустив Маринетт, вскочил на ноги. Круглыми глазами он посмотрел на девушку, и тень испуга пролегла на его лице: ее щеки, шея и ключицы покрылись горячими красными пятнами, лямка домашней майки сползла с плеча, открывая взору россыпь мелких веснушек, а глаза потемнели, становясь похожими на не пропускающую свет морскую глубину. Адриан поспешно отвернулся и рванул к столу, где оставил свой телефон.

— Д-да, слушаю, — слегка охрипшим голосом произнёс парень, спиной чувствуя внимательный взгляд одноклассницы, — Я понял. Хорошо, я скоро буду. Спасибо.

Адриан сбросил звонок и, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, постарался принять максимально непринужденный вид. Это могла быть его самая трудная роль, учитывая, как трясло его от осознания возможных последствий его импульсивных действий. Сейчас он развернётся, храбро примет заслуженную пощечину, выслушает совершенно справедливые оскорбления в свой адрес и, поджав хвост, сбежит, впоследствие вспоминая этот день, как апогей его ничтожества, когда он смог одновременно оттолкнуть от себя двух удивительных девушек. Он накинул на плечи рубашку и стремительно повернулся, пока его напускная храбрость не сдулась, как воздушный шарик.

Маринетт стояла напротив рабочего стола и нервно теребила край своей майки, не отрывая глаз от пола. И когда она снова посмотрела на него, весь воздух вышел из Адриана вместе со словами извинения. Растрепанная и раскрасневшаяся, она даже не могла смотреть ему в глаза. Адриан облажался по полной.

— Тебе пора? — тихо спросила Маринетт.

— Феликс звонил. Занятие по китайскому закончилось, мне нужно быть дома, — во рту пересохло, слова неприятно царапали глотку.

— Понятно, — кивнула Маринетт.

Ещё несколько минут назад она сходила с ума от счастья и наслаждения, — да она целовалась с самим Адрианом Агрестом, черт возьми! — а сейчас неподвижно стояла, как сломанный болванчик, украдкой пялилась на не скрытые рубашкой мышцы пресса и сгорала от стыда, совершенно не понимая, как ей следовало сейчас себя вести. Стоило ли ей поцеловать его на прощание? По-дружески пожать руку? Или сделать вид, что ничего не произошло? Только Маринетт стало казаться, что жизнь достигла вершины счастья, как снежная лавина сбила ее с ног и похоронила у самого подножья.

— Тогда я пойду, — переминаясь с ноги на ногу, сказал Адриан.

— Конечно, — ответила Маринетт, пытаясь улыбнуться.

— Ну ... тогда увидимся?

— Конечно.

И Адриан сбежал, на ходу застегивая пуговицы своей рубашки и оставляя за спиной устроенный беспорядок. Бежал до тех пор, пока не наткнулся на настороженные взгляды родителей Маринетт, пока не завернул за первый безлюдный переулок, пока сила Кота Нуара не донесла его до дома.

***

Феликса одолевали серьезные сомнения. Его усилия пропадали попросту, он давился собранными хлебными крошками, которые не имели никакого значения. Этого было недостаточно. С каждым днём он все больше терял веру в свои планы, отчаивался в попытке найти выход. Для него была открыта тысяча и одна дверь, но он продолжал настойчиво биться в ту, что откроет лишь чудо. Только его природное упрямство не позволяло ему бросить все, послать Габриэля Агреста с его манией величия и раздутым самомнением куда подальше, не забыв отправить с ним в качестве сопровождения Бражника. Казалось, легче спланировать убийство модного дизайнера и снять кольцо с его холодного трупа, однако ломать и без того разбитого Адриана в его планы не входило.

Возможно, Феликс мог бы просто смириться со своей судьбой. Спокойно прожить в Париже несколько месяцев, относясь к этому, как к внеплановому отпуску, присмотреться к окружающим его людям и завести если не друзей, то хотя бы знакомых, с кем мог бы неплохо провести время — он мог бы просто попробовать извлечь из ситуации что-то приятное. Мог бы улучшить отношения с Адрианом, мог бы ходить с его друзьями на пикники. Он мог бы подружиться с Маринетт вместо того, чтобы втягивать ее в свои эгоистичные игры. И, видит Бог, он правда мог бы. Но каждый раз, когда подобные мысли всплывали в его голове, Феликсу приходилось напоминать себе, что Париж — не его дом. Придёт время, и он вернётся в Лондон, в особняк, который когда-то построил его отец, а потом и в колледж, который ему предстоит закончить, чтобы продолжить семейное дело. И тогда все снова вернётся на свои места, порочный круг замкнётся наручниками на его запястьях. Был ли, в таком случае, хоть какой-то смысл начинать здесь новую жизнь, менять себя и свои устои ради минутного наваждения, чтобы потом с мясом вырывать из себя этого нового Феликса?

Феликс упорно повторял себе, что смысла не было. Он выбрасывал из головы назойливо всплывающие картинки, презрительно кривя лицо, и сам себя ругал за слабость. Он повторял, что делает все правильно, когда долгие ночи проводил без сна, сравнивая найденный у Габриэля Агреста список с информацией о жертвах Бражника из ЛедиБлога. Он повторял это, когда обыскивал каждый уголок комнаты Адриана перед занятием по китайскому, надеясь найти хоть что-то полезное: пароль от сейфа в кабинете Габриэля, номер загадочного банковского счёта, записки в личном дневнике. Он повторял это себе, когда, проходя мимо комнаты брата уже поздно вечером, услышал подозрительный шум и остановился послушать.

— Я бы на твоём месте лучше бил кулаками, с головой у тебя и так серьёзные проблемы, — произнёс неизвестный писклявый голос.

— Я идиот, — приглушённо раздалось в ответ. Это явно был голос Адриана.

— Это да, — беззаботно ответили ему. Кто бы это ни был, он явно насмехался над его братом.

— Что я натворил, Плагг? — судя по тому, как встревоженно звучал голос парня, он сделал что-то поистине неразумное. И Феликс рассчитывал узнать, что именно.

На шахматной доске тем временем появилась новая фигура. Неизвестный Плагг, который явно не был одноклассником Адриана, но был достаточно близким другом, чтобы позвонить ему в первую очередь, когда у того проблемы. Стоило бы при удобном случае проверить контакты Адриана.

— Ну поцеловал ты свою девушку, и что с того? Согласен, это было отвратительно, но ей, вроде, понравилось. Если хочешь, можешь потренироваться на помидорах, но, ради всего святого, на оскверняй своими слюнями мой драгоценный камамбер.

Феликс замер, не дыша. Он огляделся и, не заметив вокруг посторонних, припал ухом к двери. Адриан должен был быть у Маринетт. А Маринетт, по крайней мере сегодняшним утром, девушкой Адриана не являлась. Феликса этот разговор интересовал все больше. Он прислушивался к каждому шороху, боясь пропустить хоть одно брошенное слово. Неосознанно он надеялся, что речь шла не о Маринетт, а о какой-нибудь загадочной подружке, к которой Адриан убегает в тайне от всех.

— Маринетт - не моя девушка! — воскликнул Адриан, после чего раздался громкий удар, словно кто-то опустил на стол что-то тяжёлое, — Она мой друг, Плагг! Она хотела мне помочь, выслушала меня, подбодрила, и чем я ей ответил!? Я полез к ней целоваться, как последний мерзавец, а она мне даже тогда ничего не сказала! Я уверен, она меня ненавидит. И презирает. Ненавидит и презирает. И теперь никакие извинения не помогут.

— Разве тебе не понравилось? — с усмешкой спросил тот самый Плагг.

— При чём тут вообще это!? — голос Адриана обретал истеричные нотки.

За дверью шумно вздохнули. Феликс прекрасно понимал этого человека, иногда с Адрианом и правда было трудно объясняться.

— При том, балбес. По-твоему, ты бы стал ее целовать, если бы ты этого не хотел? Не думаю, что ты из разряда таких парней. По-твоему, тебе бы понравилось с ней целоваться, если бы ты этого не хотел? Не думаю, что в таком случае ты бы вообще что-нибудь почувствовал. Ну так включи свою сырную голову и подумай перед тем, как лезть к девчонке со своими сопливыми извинениями.

— Плагг, перестань. В чем ты пытаешься меня убедить? Что мне нравится Маринетт? Мы оба знаем, что это не так, — прозвучал уставший голос Адриана.

— Лучше спроси, в чем ты пытаешься себя переубедить, пацан. У тебя есть время разобраться в себе до благотворительного вечера. Имей в виду, девчонки любят романтичные признания, — ответил Плагг и, судя по всему, на этом сбросил вызов, потому что в комнате воцарилась тишина.

Феликс с поразительным хладнокровием добрался до своей спальни. Не включая света, подошёл к столу, собрал разложенные книги и тетради в аккуратную стопку. Отходя к кровати, он случайно задел верхнюю книжку, от чего та бесшумно упала обратно на деревянную поверхность стола. И тогда, ведомый каким-то колючим порывом, он мощным ударом руки смахнул всю стопку. Учебники с грохотом рухнули на пол, поднимая в воздух пыль, лёгкие тетрадные листы медленно опустились вслед за ними.

Феликс сел на край кровати и, тяжело дыша, запустил руку в волосы, уложенные в стиле Адриана. Странное раздражение разливалось по телу, покалывая каждый миллиметр его кожи. Пальцы непроизвольно сжимались, с силой оттягивая пряди у корней. Смутное волнение проснулось в животе, под самыми рёбрами, и поднялось к горлу противной тошнотой. Его показное хладнокровие обернулось ушатом ледяной воды.

Феликс не ожидал, что события развернутся так стремительно. Он вёл свою тактику легко и уверенно. Витиевато, но такова была дорога его плана. Сейчас, прокручивая в голове слова Адриана, он и не помнил, на какие результаты изначально рассчитывал. Адриан поцеловал Маринетт. Маринетт была влюблена в Адриана. И Феликс старательно играл свою роль сводника. Противный голос подсознания кричал, что эта идея была его самым серьезным провалом. И Феликс не хотел искать ответ на вопрос, почему вся эта ситуация так сильно его взволновала, он вполне исчерпывающе оправдывал это своей природной нелюбовью к вмешательствам в его дела. И никоим образом конкретная голубоглазая девушка на его состояние не влияла. И Феликс не сомневался, что вид целующихся Адриана и Маринетт, который совсем некстати подсовывало разыгравшееся воображение, не давал ему покоя лишь потому, что ему было противно.

В любом случае, Феликс готовился к решающему рывку, который должен был поставить точку на его извечном противостоянии Габриэлю. И тот факт, что Маринетт будет присутствовать на благотворительном приеме, не испортит его планы. Но, в связи с сегодняшними событиями, он вынужден будет всё-таки внести определенные коррективы.