комната кривых зеркал

Комната кривых зеркал
Часть 13. С корабля на бал

Значительную часть своего детства Феликс провёл во Франции. До семи лет он искренне считал особняк Агрестов своим вторым домом. Он проводил здесь все выходные, каникулы и праздники — всякий день, когда отец поддавался слезливым уговорам Амели. А учитывая то, как сильно Марсель любил баловать свою жену, дорога в Париж для их семьи всегда была открыта. Феликса радушно встречали Адриан и Хлоя — люди, которых он считал своими первыми настоящими друзьями. Маленьким мальчиком он был убеждён, что в один прекрасный день сделает предложение своенравной мадемуазель Буржуа, и его брат станет шафером на роскошной свадьбе, организованной под чутким руководством сестёр Грэм де Ванили. И он был рад, по-детски, безоблачно рад жить в своём светлом мире и делить его с близкими людьми.

В деревне Горд в пригороде Прованса Феликса всегда ждали его бабушка и дедушка — родители Марселя. Казалось, они души не чаяли в единственном внуке. Каждая поездка в их коттедж была для Феликса настоящей сказкой. Чуткая бабушка Рози одаривала его лаской и заботой, каждое субботнее утро водила с собой на местный рынок, где несомненно расхваливала подругам своего белокурого ангела, вязала тёплые шерстяные свитеры, которые были слишком девчачьими, чтобы Феликс их носил, но слишком дорогие сердцу, чтобы оставить их пылиться. Дедушка Патрик был мужчиной строгим и молчаливым. Он постоянно отмахивался от чересчур шумной жены и хмурился так часто, что к старости в его морщинах залегали другие, более глубокие морщины. Однако он проявлял привязанность по-своему: он скупал товары детских магазинов, не глядя на ценники, и платил за любой каприз юного Грэм де Ванили. Так в коллекции и без того избалованного богатствами ребёнка появился телескоп, муравьиная ферма и даже породистый пони, который серьезно заболел и умер спустя три месяца.

В Лондоне Феликс, как и Адриан, находился на домашнем обучении. Поэтому каждую вылазку заграницу он принимал с бодрым энтузиазмом и ребяческим оптимизмом. До определённого времени.

Спустя годы, когда розовые очки стали малы и начали давить на виски, Феликс понял, что особняк Агрестов никогда не был его домом. Едва ли можно было назвать домом место, где на тебя все время косо смотрели и тихо ждали, когда ты покинешь страну. Габриэль Агрест устанавливал в своём кабинете невидимые песочные часы в ту же секунду, когда ноги Грэм де Ванили пересекали порог, и стоило последней песчинке опуститься в резервуар, как он напоминал своей жене о необходимости личного пространства. Эмили все равно продолжала беспечно наслаждаться обществом сестры, но с каждым днём атмосфера в доме нагнеталась все сильнее, пока не доходила до своего предела — и тогда Амели непринужденно возвращалась в Лондон, обещая вернуться при первой же удобной возможности. А на душе всегда оставался не шлейф приятной встречи с родными, а вязкий осадок недосказанных претензий.

И Феликс не мог осуждать своего дядю за это. Он должен был быть ему благодарен за то, что он позволял сёстрам Грэм де Ванили так часто встречаться, ведь они были не в силах провести порознь больше месяца. Габриэль не обязан был терпеть чужаков в своём доме, не обязан был предоставлять им кров и пищу, и уж тем более не обязан был обеспечивать им радушный приём. Но он это делал. Не ради Феликса, но ради своей жены. И Феликс не имел права таить обиду на Агреста-старшего за его надменные взгляды, демонстративную отрешенность и неприкрытые намеки. В конце концов, это просто дало Феликсу понять, что особняк Агрестов не был его домом. И это осознание он принял как свой первый, не самый приятный, но все же этап взросления.

Феликс не держал обиду на Габриэля за то, что он устал принимать их семью в своём жилище — это было естественно. Но что Феликс так и не смог простить месье Агресту, так это его желание контролировать дружбу Адриана с Феликсом. Однажды Адриан доверчиво пересказал брату свой разговор с отцом, и тогда стёкла его розовых очков впервые дали трещину. Габриэль настаивал на дурном влиянии Феликса, запрещал Адриану проводить с ним слишком много времени, и даже приставил к ним няню, чтобы та следила за каждым их действием. Неужели его поведение было настолько недопустимым, что другим детям нужно было остерегаться его общества? Что с ним было не так, в чем он был виноват? Эти размышления посадили в Феликсе семена сомнения и неуверенности, которые впоследствии укоренились, взрастив в нем леса отчужденности и настороженности по отношению к окружающим. Вопрос «Почему я не могу доверять тебе, Феликс?» был тогда озвучен наивным 10-летним Адрианом, и сейчас не переставал вертеться в памяти 17-летнего Феликса.

«Потому что я, скорее всего, предам твоё доверие так же, как и все остальные», — был ответ повзрослевшего Грэм де Ванили.

Стеклянные осколки любимых очков маленького Феликса медленно осыпались каждый раз, когда он встречал Хлою. Раньше он считал её свободной от предрассудков, остроумной, уверенной в себе девушкой, которая знала, чего хочет, и ни перед чем не остановится на пути к своего цели. Она раз за разом отвергала его скромные детские ухаживания, причём делала это в самой жестокой манере. Феликс привык к ее слишком грубым для маленькой девочки насмешкам, оскорблениям и унижениям. Он к ним привык и стоически выдерживал каждый ее выпад, но это не значило, что ее слова не задевали его. Тогда он был уверен, что любил ее всем сердцем, но слова почему-то били прямо в мозг, где потихоньку проявлялся истинный облик Хлои Буржуа, а не в сердце. Феликсу понадобилось время, чтобы понять: Хлоя не была свободной от предрассудков — она была слишком эгоистичной и капризной, чтобы заботиться о чужом мнении. Она не была остроумной — её резкие фразочки скорее делали её невежественной и вульгарной. Она не была уверенной в себе — она скрывала свои страхи за громкой похвалой и демонстративным самодовольством. И, в конце концов, единственное, что позволяло ей достигать желаемого — безжалостность и равнодушие, с которым ее цели всегда оправдывали средства. Так Феликс потерял второго друга.

Чета Моро, родители Марселя, тем временем все так же хлопотала вокруг любимого внука. Однако сквозь трещины розовых очков Феликс видел в их поведении странные необъяснимые пятна. Бабушка не переставая жаловалась на Амели и её семью, не брезгуя лишний раз подчеркнуть своё недовольство выбором сына, а дедушка хмурил брови, выражая тем самым молчаливое согласие. Когда они звали внука «наш славный наследник Моро», Феликс думал, что они таким образом выражают свою любовь, поэтому каждый раз деловито выпячивал грудь и подставлял макушку для ласки, но позднее он осознал, что гордое прозвище не выражало ничего, кроме неприязни к его настоящей фамилии. Чем старше он становился, тем крепче выражения выбирала мадам Моро для демонстрации своего отношения к роду невестки. Подарки становились дороже, лесть — слаще, и все для того, чтобы потуже привязать Феликса к их стороне. Феликс не видел своих бабушку и дедушку с похорон отца.

Потому что все изменилось, когда погиб отец. Именно в этот момент убитая горем мадам Грэм де Ванили отправила своего сына в пансион при Брайтонском колледже. Юноша понимал, что это решение далось его матери нелегко, но боль потери, высосавшая из неё всю душу, не оставила ей выбора. Она собиралась томиться в своём одиночестве, игнорировать жизнь во всех ее проявлениях и зализывать раны на больше не бьющемся сердце. Феликс понимал это, и не осуждал ее. Сейчас он допускал мысли о том, что у них все могло бы сложиться иначе, если бы Амели позволила им пережить это несчастье вместе. Но этого не случилось, каждый справлялся с трудностями по-своему, и судьба привела их к тому, что они имели сейчас.

Посещение элитной школы после долгих лет домашнего обучения казалось Феликсу чистым листом, очередным этапом взросления. Перед молодым человеком открылся простор неизведанных широт, море возможностей и новых открытий. Каждая частичка его тела трепетала от предвкушения. Он жаждал наконец-то добраться до белой полосы в жизни, хотя бы на мгновение передохнуть от проблем и окунуться в неизвестность, полную приключений и безнаказанного сумасбродства.

И пока в Феликсе кипела энергия, требуя выхода, его одноклассники вальяжно расхаживали по коридорам и раздавали указания своими наманикюренными пальчиками. Феликс не шутил и не преувеличивал, когда говорил Маринетт, что учился в классе с пятнадцатью копиями Хлои Буржуа. Более того, Хлоя по сравнению с ними была лишь безобидным капризным ребёнком. Вероятно, Хлоя все ещё держалась в рамках приличия только потому, что не получала поддержки со стороны. Здесь же, в Брайтонском колледже, такое поведение считалось законодательно утверждённым и являлось абсолютно обязательным для каждого ученика. Казалось, на собеседовании для приёма на учебу оценивали не входные знания, смекалку и интеллект, а чванливость, уровень чувства собственного достоинства и умение строить из себя властелина мира. Родительские деньги и ресурсы вскружили этим детям головы, и те решили, что уже достигли максимальных высот. Кто-то кричал об этом на каждом углу, закатывая роскошные вечеринки, раскидываясь деньгами и запугивающими угрозами, кто-то упивался своим превосходством молча, считая остальных недостойными даже косого взгляда.

И вместо белой полосы Феликс застрял в бесконечной серой. Ведь Феликса всегда окружали люди. Но он давно перестал замечать среди них настоящих людей.

А солнце пригревало. Оно ласково щекотало кожу, оставляя на ней невесомые поцелуи, зарывалось в волосы и в ту же секунду ускользало. Лучи переливались на водной глади, раскрашивая поверхность в яркие цвета. Каждый последующий день был длиннее предыдущего, ночи — короче, а закаты — алее. Сонные бутоны раскрывали свои лепестки, являя миру истинную красоту весны. Лето уверенно подступало к своей границе, которую никто не видел, но абсолютно точно каждый ощущал. Дышать полной грудью становилось легче, сознание прояснялось, в голове загорались новые грандиозные идеи, а в сердце — светлые надежды.

Часики тикали, но Феликс не понимал, в какую сторону двигалась стрелка его часов. Он готов был поспорить на все наследное состояние Грэм де Ванили, что не существовало в мире такого человека, кто ждал бы наступления лета яростнее, чем он. Он отсчитывал до возвращения в Лондон дни, часы, минуты (на досуге засматривался и на секунды, но он не собирался в этом признаваться). По крайней мере, так было до недавних пор. До того момента, когда Феликс, взбешённый Габриэлем Агрестом, в обличии грозного зверя разгромил его кабинет и напрямую столкнулся с могуществом Бражника. Бражника, который обладал достаточной силой, чтобы подчинить себе волю любого человека. Например, того же Габриэля Агреста. И Феликс не мог не попробовать воспользоваться этой возможностью.

И пока встреча с Бражником казалась слишком далекой в силу нехватки информации о его планах и способностях, Феликс пытался развернуть то, что имел на данный момент. Злосчастный список, найденный в заметках Натали, не давал покоя. Вокруг имён крутились смутные подозрения. Была ли это очередная ловушка, подстроенная специально для Феликса? Габриэль рассчитывал на то, что его племянник найдёт эту запись вместе с уведомлением об аренде банковской ячейки? И если так, что он хотел этим сказать? Или же все это — случайность, глупая насмешка Фортуны, благодаря которой юноша наткнулся на по-настоящему важную зацепку? Феликс собирался найти ответы на эти вопросы, чего бы ему это не стоило. И он делал свои первые шаги.

На барже Куффенов весна руководствовалась своими правилами. Здесь гулял прохладный ветер, пускающий крупную рябь на водах Сены и заставляющий подростков кутаться в куртки. Своды моста бросали тень на корабль, укрывая от слепящего солнца. Близлежащий берег реки был тих и нелюдим, любопытные взгляды редких прохожих уже не вызывали неловкости среди обитателей и их гостей.

На палубе развернулась знакомая компания музыкантов, выступающая для своих верных фанатов. Группа «Кошечки» взрывала свой последний хит под овации возбужденных друзей. В воздухе витало мятежное, безрассудное настроение с нотками безграничной юношеской свободы. Оно вызывало вихрь неукротимых эмоций и заставляло громче кричать слова песни, выше тянуть свои руки. Подростки словно были на одной волне, что уносила их подальше он рутинной суеты и позволяла снять скопившееся напряжение.

Феликс не был на их волне. Он скорее наблюдал за ней с далекого берега, осуждающе щурясь. А если быть ещё точнее, с крайней скамьи, установленной напротив импровизированной сцены. Его снова окружали люди. Он утверждал, что наслаждается своим отшельничеством, но снова и снова оказывался в толпе, и его трясло от этого. Вокруг было слишком шумно, слишком тесно и просто слишком для него. Его голова начинала кружиться от громких звуков, быстрых движений и глупых зубастых улыбок. Но он пришёл сюда с определённой целью. И эта самая цель стояла сейчас под самой сценой, настраивая свою гитару.

Лука Куффен. Старший брат его одноклассницы, сын известного французского артиста, гитарист собственной рок-группы, друг его брата. Рядом с его именем в списке Габриэля Агреста стояла цифра "2". Что могло связывать приветливого молодого музыканта с нелюдимым дизайнером?

Феликс к облегчением выдохнул, когда подростки наконец-то перестали петь. Он поспешно встал со скамьи и проскользнул к ветвистому растению у самой сцены так, чтобы остаться незамеченным для Адриана, который как раз выключал свой синтезатор. Однако в этом не было необходимости, ведь внимание Агреста перехватила невысокая коротко стриженая девушка с выразительными азиатскими чертами лица. На протяжении всего выступления она сидела на скамье в первом ряду и с непроницаемым лицом следила за происходящим, только блеск карих глаз выдавал её истинные эмоции. Кагами Цуруги также вызывала в Феликсе профессиональный интерес. Но к ней парень обратится позднее, сейчас ей и правда лучше заняться его братом.

В два шага Феликс обогнул горшок с деревом и, выходя из своего укрытия, оказался перед синеволосым молодым человеком. Он достал из своего арсенала самую правдоподобную из всех его заискивающих улыбок и добавил к ней немного искреннего восхищения, которого, как бы не старался, не смог скрыть. Но это было ему даже на руку.

— Это было нечто, — произнёс он, обращаясь к Луке. Тот оторвал взгляд от своей гитары и одарил Феликса небольшой благодарной улыбкой, — Я впечатлён. Рад, что мне посчастливилось увидеть ваше выступление вживую. Лука, верно? Приятно познакомиться.

Лука уверенно пожал протянутую руку.

— Взаимно, Феликс. Я ... наслышан о тебе, — без всякой иронии и скрытого смысла ответил Лука, — Приходи почаще, если тебе понравилось. Обычно мы проводим репетиции каждую пятницу, но у Адриана не всегда получается присоединиться к нам, сам понимаешь. Но ты можешь приходить один, мы всегда рады слушателям.

— Это было бы отлично, я с удовольствием послушал бы вас снова. Так вы занимайтесь этим профессионально? Выступаете где-то ещё?

Феликс с заинтересованностью истинного фаната задавал вопрос за вопросом, по крупицам собирал каждую эмоцию на лице парня, складывая в голове своё собственное впечатление.

Лука не замечал пытливого взгляда собеседника или же предпочитал делать вид, что не замечает его. Он непринужденно рассмеялся, услышав вопрос, и легко коснулся медиатором струн гитары, заполняя тишину звучанием аккордов.

— Каждый из нас мог бы стать профессионалом и достичь огромных высот, если бы этого захотел. Мы проделали трудный путь с тех пор, как впервые собрались на этой палубе, — Лука заиграл расслабляющую мелодию, но достаточно тихо, чтобы Феликс слышал его слова, — Но нас объединила музыка, а не общая цель. Кто-то искал в ней свободы, кто-то – самовыражения, а кто-то пытался найти своё место в жизни. «Кошечки» — не путь к всеобщему признанию, но путь к нашим сердцам.

Звуки гитары вырывались из-под пальцев Луки и наполняли собой воздух, проникая вместе с ним в легкие и оседая в них сладким послевкусием. А у Феликса все сильнее стучало в висках. И пока музыка поднимала и без того отличное настроение его одноклассников, в Феликсе поднималась лишь волна раздражения. Он сдерживался, чтобы не закатить глаза слишком демонстративно. Но сделай он это, Лука бы даже не обратил внимания — так занят был он своим инструментом. Что могло связывать этого философа-неформала с его дядей? Феликсу казалось, что он пытается найти иголку в мешке риса, который по ошибке принял за стог сена.

— Это правда здорово, — отрешённо ответил Феликс, — В любом случае, вне зависимости от того, зачем вы это делаете, вы очень талантливые, ребята. Адриан счастлив быть в вашей команде, я видел это сегодня на сцене. Я всегда думал, что он не любит играть на пианино, но он, кажется, искренне получает удовольствие. Как месье Агрест отнёсся к вашей группе? Что-то мне подсказывает, что он не оценил эту затею.

Произнося имя дяди, Феликс особенно напрягся. Это был важный момент, и любая упущенная секунда могла оказаться решающей. Если Лука Куффен имел дело с Габриэлем Агрестом, он должен был хоть как-то себя выдать. Пропустить аккорд, сжать сильнее пальцы на медиаторе, сдвинуть брови или, в идеале, выдать все, как на духу, как только разговор зайдёт об Агресте. Поэтому Феликс наблюдал, подмечая все детали.

Но лицо Луки было все таким же непринужденным, ни один крашеный волосок на его голове не шелохнулся, а руки продолжали уверенно держать гитару, словно та была продолжением его конечностей.

— Я не знаю, — пожал плечами Лука, — До тех пор, пока Адриан хочет играть в «Кошечках», это всегда будет хорошей затеей.

— Да, конечно, ты прав, — сказал Феликс, скрывая тень разочарования, — Кстати, у вас очень крутые костюмы. Явно сделаны умелой рукой. Прямо таки наряды, достойные коллекции Габриэля Агреста, хаха.

— Ах, это заслуга Маринетт, — с пробирающей теплотой произнёс Лука. Его лицо озарилось нежностью и ласковым восхищением, которые он даже не думал скрывать от окружающих, но Феликс предпочёл проигнорировать этот неожиданный всплеск эмоций, хотя раздражение внутри разрасталось против его воли, — Она занимается костюмами для нашей группы. Эти наряды она сшила для своего нового блога и попросила нас стать её моделями. О, а вот и она. Привет, Маринетт.

Парень помахал рукой кому-то за спиной Феликса, и спустя мгновение к ним присоединилась Маринетт. Лука приобнял её свободной рукой и наклонился, чтобы запечатлеть на щеке легкий дружеский поцелуй. Феликс задумался, позволял ли ему его статус подобную вольность, ведь вместо того, что бы нелепо стоять как ацтекская статуя, он предпочёл бы поздороваться приветственным поцелуем. В щеку, конечно. Исключительный жест вежливости, конечно. И, конечно, обычный способ избежать неловкости.

Но, пораскинув мозгами, Феликс пришёл к выводу, что простого кивка головой будет вполне достаточно. Лаконичный жест, подходящий для их отношений. И он не расстроился из-за этого, конечно. И на Луку он злился лишь из-за его бесполезных ответов, конечно.

Маринетт ответила ему таким же кивком. Она выглядела, как весна. На её бледной, как последний снег, коже проступали солнечные веснушки, которые собирались в волшебные созвездия на носу и скулах. В ясных голубых глазах отражалась синева безоблачного неба. Или это небо отражало глубину её глаз? Это было неважно. Распущенные волосы, убранные назад розовым ободком, развевались от порывов ветра, и тогда до Феликса доносился их сладких запах сахарной пудры и незрелых ягод. Они спускались по плечам вниз и достигали ключиц, закрытых длинным воротом розовой водолазки. Джинсовый сарафан, украшенный большим сердцем, вышитым на груди розовыми пайетками, открывал костлявые коленки, раны на которых были прикрыты детскими пластырями. Она редко распускала волосы, в школе всегда ходила с двумя лохматыми хвостиками, и лишь на вечеринке Феликс видел её с уложенными кудрями. Не хотелось думать о том, что она выглядела так ради этого синеволосого парня. Ведь выглядела она изумительно.

— Привет, Лука, — прозвучал её звонкий голос, — Тебя искала Джулека, нужно помочь Айвану дотащить барабаны.

— Да, конечно, — ответил Лука и, бережно отложив гитару, направился к причалу.

Феликс разочарованно смотрел вслед уходящему парню, который был его потенциальной зацепкой и от которого он не смог добиться ни капли важной информации. Теперь он даже не представлял, в каком направлении следует двигаться и что нужно искать. Блондин устало опустился на край сцены и в сотый раз мысленно прокрутил в голове найденный список. Имена и цифры смешивались в хаотичный клубок, который распутывался и превращался в презрительный оскал Габриэля Агреста.

— Ты в порядке? Выглядишь неважно, — невесомое касание к локтю вывело Феликса из раздумий. Он медленно разлепил веки и обернулся. Маринетт сидела рядом с ним и встревоженно вглядывалась в его лицо.

— Зато ты выглядишь очаровательно, — Феликс не собирался этого говорить, к тому же таким серьезным тоном, но это вырвалось прежде, что он смог подумать над ответом. Это вышло совершенно случайно, конечно.

Маринетт громко фыркнула и махнула на него рукой, поспешно отворачиваясь. Она всячески пыталась показать, что не восприняла его комплимент всерьёз, но покрасневшие кончики ушей выдавали её если не с головой, то с ушами точно.

— Забираю свои слова обратно, ты выглядишь как обычно, — произнесла она, не смотря на парня.

— Абсолютно восхитительно и крайне неподражаемо? — с усмешкой спросил Феликс, наклоняясь ближе к девушке, чтобы взглянуть в её лицо.

Что-то в его словах напомнило ей Кота Нуара, но бахвальство ее напарника всегда было мягким, забавным, словно каждый свой комплимент он посвящал ей независимо от того, о ком говорил. А слова Феликса были острые, колючие. Он будто провоцировал, желая получить ответную реакцию. И Маринетт собиралась дать ему реакцию.

— Хм, дай подумать, — сказала она, а потом постучала указательным пальцем по плотно сжатым губам, — Скорее, абсолютно раздраженно и крайне недовольно. Как ворчливый дед, продающий деревянные ложки на рынке.

Феликс беззвучно рассмеялся, настолько тихо, что вырвавшийся смех достиг лишь уголков его глаз и сразу спрятался в тонких морщинках. Маринетт стоило признать, что сейчас он не был похож на ворчливого деда. Но она не признала.

— Тогда тебе стоит быть осторожней, мышка. Я могу заворчать тебя до смерти.

— Что? — Маринетт удивленно выгнула бровь и спустя секунду прыснула от смеха, — Что это вообще значит? Господи, это самая глупая угроза, которую я слышала в своей жизни.

— Сейчас ты смеёшься, а во время следующей акуматизации я могу превратиться в деда со смертоносной трехметровой деревянной ложкой, и тогда тебе будет не до смеха.

Феликс расшевелился, его раздражительность медленно сходила на нет и уступала место странной умиротворенности. С каждой репликой он был все ближе к полноценной улыбке, громкому смеху и, кажется, радости. Он был близок, но недостаточно, ведь стоило ему посмотреть на девушку, как он заметил странную тоскливую задумчивость на её лице и загорающийся внутри него огонёк снова потух.

— С чего ты взял, что будет ещё одна акуматизация? — хмурясь, спросила Маринетт.

— А с чего бы ей не быть? — Феликс искренне не понимал вопроса.

— Ты снова отвечаешь вопросом на вопрос.

— Учусь у лучших.

И вновь повисла тишина. Маринетт о чём-то сосредоточенно думала, и Феликсу хотелось бы знать, что сбило ее с толку. Он часто смотрел на неё и не понимал, что происходит в ее голове. Она всегда была такой бойкой и живой, а потом резко, совершенно незаметно для всех затихала, словно вспомнила о чём-то, о чем не имела права забывать, и это давило на неё. Как сейчас.

— Я … мне жаль, — наконец-то произнесла она, — Мне жаль, что это произошло с тобой. Но это не значит, что подобное произойдёт вновь. Это в прошлом.

— Все в порядке. У меня нет посттравматического стресса или что-то вроде навязчивых мыслей, нет, — Феликс отмахнулся от её сожалеющего взгляда. Последнее, чего он от неё ждал, была жалость. — Это же обычное явление, да? Проснулся, сходил в школу, подцепил акуму, закончил домашку, лёг спать. Стоит к этому привыкнуть, если я хочу дожить до конца семестра.

С каждым словом Маринетт сильнее мрачнела. Феликс мог принять ее реакцию за чрезмерное беспокойство, и это, вероятно, очень польстило бы ему. Но Маринетт считала его слова доказательством её личной беспомощности. Все в Париже привыкли к нападениям Бражника настолько, что смотрели новости об очередной атаке как ежедневный прогноз погоды. Бражника принимали как должное, как назойливую, но все же неотъемлемую часть жизни города. Люди все ещё тряслись от вида акуматизированных, все ещё с замиранием сердца ждали появления на месте событий супергероев, а по окончании не скупились на искренние возгласы обожания, но с каждым днём надежды в душе парижан было все меньше. А среди иностранцев даже пробегали слухи о полной оккупации города. Победа над Бражником встала на одну полку с попыткой предотвращения глобального потепления. И это была вина Маринетт.

— Ты тоже считаешь, что одолеть Бражника невозможно? — спустя растянувшиеся минуты молчания тихо спросила Маринетт, — Что ЛедиБаг и Кот Нуар обречены вечно просто очищать бабочек, спасая нескончаемых злодеев?

Она смотрела на него с отчаянной надеждой, безмолвной мольбой и тупой болью. Феликс растерялся. Растерялся настолько, что, сидя на берегу океана её голубых глаз, не заметил надвигающегося цунами, что уже снесло волнами девушку и грозило уничтожить его самого. Он снова не понимал, что происходило в ее голове. Что ее так тревожило? Это было больше, чем обычный страх перед Бражником. Это было настолько больше, что едва помещалось в сознании Феликса, поэтому он бросил попытки понять первопричину ее поведения. Он хотел ответить на вопрос, успокоить ее, защитить от собственных страхов. Что он должен был сделать для этого? Обнять и погладить по спине, принести ей талисман Бражника или забрать с собой в Лондон, где нет никаких акум? Какие слова он должен был подобрать для ответа, чтобы ее глаза заискрились небесным светом, как прежде? Он мог бы сказать правду, но его правда никогда не приходилась людям по душе. Он мог бы соврать, но не был уверен, что решится на ложь, пока она смотрит на него так. Феликс запаниковал. И когда его раздумье непозволительно затянулось, он все же рискнул.

— Я не считаю, что Бражника невозможно одолеть. В конце концов, это обычный человек с необычной безделушкой. Он не выходит в свет сам, значит он недостаточно силён, чтобы одолеть героев самостоятельно. И это логично, потому что его талисман едва даёт ему физическое преимущество. К тому же, ему нужны камни чудес ЛедиБаг и Кота Нуара, чтобы загадать желание, а у человека, у которого есть заветное желание, обязательно должна быть сокрушительная слабость. Самое сложное и самое важное - раскрыть его личность. Просто ... — Феликс замялся, не зная как лучше выразить то, что он хотел сказать. Он безотрывно следил за лицом Маринетт, боясь упустить отражение его слов.

— Просто ты не уверен, что ЛедиБаг и Кот Нуар способны это сделать? — предложила Маринетт.

— Я ... нет. То есть, да. Я имею в виду, по началу я так и считал. Мало кто знает, но во время своей акуматизации я сильно ранил ЛедиБаг, — Феликс стал говорить тише, практически перешёл на шёпот, боясь быть услышанным кем-то посторонним. Он оторвал взгляд от девушки и уставился на свои сцепленные на коленях ладони, в то время как Маринетт нервно завертела в руках тонкую прядь волос, скрывая и без того закрытую блузкой шею, — Я оставил ей глубокую царапину на шее, и, клянусь, лишь благодаря ее пресловутой удаче она все ещё жива. Будь она посильнее или поизворотливее, скорее всего этого бы не произошло. По крайней мере, я так думал сначала. Но потом мне пришло в голову, что если бы Бражника и его акум можно было так легко взять силой, то его давно бы одолели полиция, военные и обычное оружие. Но тогда получается, что для победы нужно что-то другое? Я не знаю что именно, но думаю, что это что-то есть в ЛедиБаг и Коте Нуаре.

Феликс замолчал. Он высказал все, как на духу, выложил девушке свою полуправду, стараясь избегать острых выражений по поводу его истинного отношения к способностям героев, и сейчас боялся вновь поднять на неё глаза.

— Да, наверно ты прав, — так же тихо ответила Маринетт.

Девушка все ещё была задумчива, но Феликс был уверен, что она выдохнула все напряжение и сейчас просто перебирала его слова. Парень удивлялся, почему всякий разговор с ней всегда начинался с игривых фраз, балансирующих на грани ссоры и флирта, а заканчивался чем-то волнующим и смущающим.

— Лука сказал, что ты сшила костюмы для их группы, — вновь начал Феликс, желая стереть следы последних нескольких реплик, — Выглядит невероятно. Не так невероятно, как мой свитер, но все же достойно похвалы.

— Спасибо, — ответила Маринетт, и на ее лице заиграла слабая улыбка, когда она повернулась к парню, — В следующий раз, когда я испачкаю твою одежду в грязи, возможно я подарю тебе что-нибудь, что изначально предназначалось «Кошечкам».

— Так ты все же обещаешь следующий раз? — Феликс встал перед девушкой с одной из своих фирменных хитрых ухмылок, — Имей в виду, второй раунд будет за мной, мышка.

Маринетт устало рассмеялась.

— Почему ты продолжаешь так меня называть? Тут ведь даже нет Адриана поблизости.
kion.ru

— Не знаю, просто мне нравится. Разве это не мило или что-то в этом духе? — Феликс беззаботно пожал плечами и, не дожидаясь ответа, задал очередной вопрос, — Почему ты не попросишь Адриана показать твои эскизы его отцу? Я не сомневаюсь, что Адриан будет только рад тебе помочь, а учитывая, что ты уже выиграла несколько конкурсов модного дома Агрест, ты вполне можешь получить благосклонность дяди.

— Я не собираюсь пользоваться Адрианом для достижения своих целей. То, что он может помочь моей будущей карьере, ещё не значит, что он должен это делать, — возмутилась девушка, — К тому же, грош цена моим эскизам, если их оценивают лишь благодаря моим влиятельным друзьям.

Что-то в её словах заставило Феликса убедиться, что она была достойна каждого лестного слова, что он когда-либо о ней слышал. Что-то в ее словах заставило Феликса пожалеть, что он не встретил ее раньше. Что-то в ее словах заставило Феликса позавидовать Адриану.

Грэм де Ванили удивился своим мыслям. Они росли из непонятных почв, подпитывались незнакомыми удобрениями, цвели от чужого солнца. Это было не то, о чем он должен был думать. И это было не то, что должно было волновать его сердце. Он рисковал ступить на дорогу, которая предназначалась его брату, а Феликс не мог этого допустить.

— Тогдааааа, — заговорщицки проговорил Феликс, стараясь скрыть своё смятение , — Почему бы нам не попросить Адриана стать моделью для твоей новой коллекции?

— Феликс, ты не посмеешь, — сквозь зубы процедила Маринетт, вскакивая с места.

— Хей, Адриан, — крикнул Феликс, подзывая брата.

— Одно слово, Феликс Грэм де Ванили, и я прокляну тебя и весь твой последующий род, — злобно прошипела девушка, пока в ее глазах свирепствовал шторм.

Но Феликс её не слушал, и шторма не боялся. Он бросился к подошедшему Адриану и схватил его под руку.

— Адриан, чем ты занимаешься сегодня вечером? — невинно спросил Феликс.

— У меня занятие по китайскому, а что? — ответил ничего не подозревающий Адриан.

И Маринетт, казалось, уже вздохнула с облегчением, но радостная гримаса на лице Феликса не позволила ей так быстро расслабиться.

— Я всегда мечтал начать учить китайский! Ты знал, Адриан, что у нашей бабушки Гретты был любовник из Китая? — со скоростью света затараторил блондин, — Как это нет? Он отличный мужчина, делает самые лучшие рогатки, правда по-английски ни черта не говорит. Напомни моей маме рассказать историю о том, как она до пяти лет называла его отцом, это просто умора! Так, можно я сегодня позанимаюсь китайским вместо тебя?

— Феликс, я не думаю, что это хорошая ...

— Отлично, спасибо большое! — воскликнул он и, быстро обняв Адриана за плечи, обратился к Маринетт, словно только заметил ее присутствие, — О нет, Маринетт, прости меня, я совсем забыл, что уже согласился помочь тебе сегодня вечером с костюмами. Мне так жаль. Но у нас с Адрианом как раз один размер, я уверен, вы отлично поработаете. Ой, кажется меня зовут. Ну, увидимся позже!

И Феликс сбежал, напоследок нахально сверкнув зубами, пока Маринетт мысленно насылала на него проклятия. В следующий раз она постарается испортить не только его рубашку, но и лицо.

— Его ведь никто не звал, да? — смущенно спросил Адриан.

— Его абсолютно точно никто не звал, — ответила Маринетт, устало потирая переносицу. — Слушай, ты не обязан мне помогать. Я понимаю, что все это неожиданно, и ты, вероятно, очень занят, так что просто забудь. Все в порядке, это мелочь.

— Ну, вообще-то, — неуверенно начал Адриан, потирая шею, — Если Феликс собирается на мое занятие, то я, получается, свободен вечером и могу помочь тебе. У тебя потрясающие эскизы, и я буду только рад побыть твоей моделью.

— Правда? — глаза Маринетт распахнулись от удивления, а сердце в груди стучало так громко, что она не слышала своего лепета.

Адриан не мог сдержать улыбки. То, насколько выразительно Маринетт выражала свои эмоции, всегда находило особый отклик в душе парня. В то время, как он вынужден был прожить большую часть своей жизни, натягивая модельную улыбку, Маринетт никогда не заботилась о том, как глупо может выглядеть выражение ее лица. Это просто было то, что она чувствовала — как бы забавно или нелепо это не казалось окружающим. И Адриан считал это безумно милым.

— Правда, — ответил Адриан, стараясь ответить девушке с такой же искренностью, — Увидимся у тебя?

Маринетт продолжала растерянно хлопать ресницами и пялиться на блондина. Адриану даже показалось, что она прослушала его вопрос, и он уже собирался озвучить его вновь, как с неба на его плечо опустилось тёмное голубиное пёрышко, и громкое «Апчхи» разнеслось по барже. Маринетт не успевала желать ему здоровья между его многочисленными чихами, дышать между приступами становилось все тяжелее, и тогда в опухший от ужасной аллергии мозг Адриана закралось смутное подозрение, которое, к его сожалению, подтвердилось, стоило ему осмотреться.

— Прости, Маринетт, мне нужно срочно найти своё лекарство от аллергии, — сказал Адриан, шумно шмыгая носом, и, не отрывая покрасневших глаз от Маринетт, направился к причалу, — Я позвоню тебе позже!

Маринетт провожала взглядом силуэт Адриана, пока тот не скрылся в далеком перекрёстке за мостом. Она прикрыла глаза и блаженно улыбнулась, рисуя в голове картину вечерней встречи с Адрианом, которая теперь вполне могла стать реальной. В животе приятно щекотало от мыслей о том, сколько незабываемых моментов они пережили с Адрианом за последнее время. Их совместная подготовка к проекту и наводящий ужас злодей — тогда она держала на руках безвольное тело Адриана, а спустя несколько часов сжимала его в до посинения крепких объятиях; их медленный танец на вечеринке, который она до сих пор видела в счастливых снах, — тогда она купалась в его запахе, уткнувшись носом в ворот мужской рубашки, и наслаждалась тяжестью ладоней на своей талии; их недавние разговоры в его комнате — тогда она чувствовала, как связь между ними, что привыкла быть обычной тонкой ниточкой, связывающей их безобидной дружбой, становилась прочнее с каждым словом, подкрепляемая взаимопониманием, доверием, честностью. Маринетт поражалась, как так вышло, что земля вдруг перестала трястись, когда Адриан походил мимо, и она могла твёрдо стоять на ногах, ее губы перестали дрожать, когда она говорила с Адрианом, и слова вырывались плавно и четко, голова перестала отключаться, когда она видела Адриана, и Маринетт была в силах здраво мыслить. Это было очень странно и непривычно, словно она всю жизнь серьезно болела, и сейчас наконец-то перешагнула через болезнь, которая не давала ей покоя. Ее любовь к Адриану, доныне далекая, почти космическая, как несбыточная мечта, наконец-то снизошла до ее земной оболочки и стала принимать реальные очертания. Она чувствовала, как ее чувства к Адриану бурлят в груди, поднимаются ввысь жгучим вихрем, успокаиваются и принимают совершенно новую форму. Более уютную, комфортную, согревающую.

Маринетт стоило признать, что во многом была заслуга Феликса. Его намерения все ещё оставались для девушки не до конца разгаданной загадкой: в его слова о желании помочь брату хотелось верить, но Маринетт не могла отделаться от чувства, что что-то остаётся вне поля ее зрения. Феликс был противоречивым человеком. Он то молчал и хмурился, незаинтересованный ни в чем, то шутил и паясничал, как мелкий хулиган. Он то скрывался от всех, избегая любого общества, то сам устраивал вечеринку и напрашивался на репетицию музыкальной группы их друзей. Складывалось впечатление, что он упрямо прятал какую-то часть себя, но та отказывалась подчиняться и вырывалась наружу. В любом случае, за столько времени девушка привыкла видеть Феликса поблизости: привыкла к его подначкам, спонтанным выходкам и болезненной строптивости. Он был сложным и своенравным, но пока не дал ей повода ему не доверять. А Маринетт хотелось ему доверять.

Из раздумий девушку вывело легкое, как дуновение ветра, касание к макушке. Она распахнула глаза и, подняв руку к голове, обнаружила в волосах перо. Она тяжело вздохнула, сжимая кулаки.

— Да вы, должно быть, шутите! Опять?! — про себя прошептала Маринетт и побежала на берег, стараясь неприметно покинуть корабль.

Феликс, наблюдая издалека, с хитрой полуулыбкой проводил ее фигуру. Парень тихо фыркнул и закатил глаза, удивляясь, зачем эта ненормальная девушка таинственно наклонялась и двигалась на носочках, если по пути сбила стойку и запуталась в куртках, висящих на крючке у входа.

Он безуспешно пытался разговорить темноволосую подружку Адриана, но та упрямо отказывалась выходить на контакт. Кагами Цуруги, чьё имя было выгравировано в загадочном списке Габриэля Агреста, односложно отвечала на наводящие вопросы и смотрела на Феликса так, словно только ее великосветское воспитание не позволяло ей брезгливо отвернуться и закончить докучливый разговор. Феликс остался ни с чем. Вечер, проведённый в тесной шумной компании суетливых подростков, не принёс никаких плодов, вопросы так и остались висящими в воздухе, парень не приблизился к разгадке ни на йоту. Единственное, что, казалось, связывало Луку Куффена и Кагами Цуруги с Габриэлем Агрестом — это их дружба с Адрианом. Но, опять же, в этом списке были все его одноклассники и даже парочка человек из параллельных классов. Феликс всерьёз задумался о том, что цифра напротив имени — это сумма денег, которую месье Агрест выплачивал людям за взаимодействие с его сыном. Чтобы его не обижали, чтобы его защищали или банально дружили с ним? Это могло иметь смысл, учитывая, что единственным человеком из класса, которого Феликс в списке не нашёл, была Маринетт, которая сама была готова платить за общение с Адрианом. Но Габриэлю Агресту, вероятно, нужно было быть более учтивым и заботливым отцом, чтобы Феликс зацепился за эту идею.

Под веками плясали чёрные искры, голова кружилась от громких голосов. Феликс измучено потёр переносицу. Он гнался за призраками, намереваясь достигнуть своих фантастических целей, но добился лишь разрастающегося чувства безысходности. Чем крупнее цель, тем больше расстояние до неё или тем меньше вероятность промаха? Феликс целился в Бражника и Габриэля Агреста.

На улице неожиданно потемнело, словно небо заполонили массивные грозовые тучи, поглощая солнечные лучи. Подул яростный ветер, проникающий под одежду и разносящий по палубе пыль, корабль под ногами затрясся, водная рябь поползла волнами вдаль. За одну секунду ясная погода превратилась в страшную песчаную бурю.

Испуганный гул, смешанный с пронзительным птичьим криком, пронёсся по барже. Блондина покачивало из стороны в сторону, якорь едва удерживал корабль на месте. Феликс задрал голову, козырьком прикрывая лицо, и неуклюже рухнул на пол, потеряв равновесие. В небе над Сеной, разрывая глотки в чудовищном визге, пролетала стая голубей. Птицы с бешеной скоростью разрезали в воздухе круги, слепо врезались друг в друга острыми клювами, сбиваясь с пути, а потом вновь направляясь за темным мужским силуэтом.

— Что за чертовщина ... — прошептал Феликс, пробегаясь взглядом по одноклассникам и оценивая их состояние.

Все подростки стояли с задранными головами и провожали вдаль стаю. Всех неожиданное путешествие птиц на юг в середине весны застало врасплох, но никто кроме Феликса не выглядел достаточно удивленным. И пока блондин был в ужасе от того, когда он успел переместиться в предапокалипсический мир, невозмутимая Кагами подала ему руку.

— Ох, это опять месье Рамье, — отозвалась Алья, как только шум утих, — Если я потороплюсь, то ещё успею заснять конец битвы. Всем пока, увидимся завтра!

Руки Феликса, отряхивающие одежду от пыли, замерли.

— Кто такой месье Рамье? — спросил Феликс у одноклассников и стал безуспешно вглядываться в горизонт, где ещё недавно бушевала голубиная лихорадка.

— Защитник местных голубей, очень чувствительный мужчина. Бражник вселяет в него акуму уже 73-раз, — ответил Нино.

Глаза Феликса раскрылись от удивления. В голове цифра идеально легла на канву его расследования. Это могло быть обычным совпадением, но он уже был взволнован и вновь решительно настроен на победу. Парень стремительно развернулся и, стараясь держать себя в руках, схватил Кагами за плечо.

— А сколько раз акуматизировали тебя, Кагами? — спросил он, не теряя времени на более деликатные скрытые вопрос.

Девушка вопросительно выгнула бровь, не отрывая карих глаз от сжимающей ее руку ладони.

— Тебе следует убрать свою руку, — холодно произнесла она.

— Да ладно, Кагами, ну же, — не унимался Феликс, и пока в голове звучал гонг приближающей победы, он боялся вновь упустить важное звено.

Девушка все так же настойчиво прожигала взглядом мужскую руку, и что-то в ее плотно сжатых губах и гордо вздернутом подбородке говорило Феликсу о том, что ответа от нее он не получит.

Грэм де Ванили отчаянно застонал и, отпустив девушку, сбежал с корабля, оставляя позади недоумевающих одноклассников. На данный момент есть ещё одно место, где Феликсу необходимо было быть. И ему тоже не помешало бы успеть к концу сражения.

***

Луврский дворец был оцеплен полицией. В этой части города было темно, как зимней ночью, солнечные лучи были не в силах пробиться сквозь барьер из одичавших птиц. Те из парижан, кто привык к нападениям Месье Голубя и отказался скрываться в безопасном месте до окончания битвы, навалились на ограждения, игнорируя предупреждения офицеров. Небольшая толпа образовалась вокруг стеклянного купола музея. Их восхищенные взгляды были направлены на мелькающих в воздухе супергероев, камеры смартфонов фиксировали происходящее.

Феликс настойчиво пробирался сквозь людей, наступал им на пятки, расталкивая локтями и не обращая внимания на их возмущённые возгласы. Ему нужен был хороший обзор. Однако он, в отличии от остальных, не горел желанием запечатлеть очередной триумф героев. Он жадно впитывал каждое движение акуматизированного, каждую, даже самую неприметную заминку, за которой мог скрываться диалог с Бражником, каждое услышанное слово. Злодей то отдалялся и скрывался за стенами домов, заставляя Феликса скрежетать зубами от недовольства, то пролетал прямо перед носом так быстро, что парень почти не дышал, лишь бы не упустить момент.

В голове Феликса вместо воспоминаний о его акуматизации зияла огромная дыра. Ни записи с камер видеонаблюдения, ни его жалкие потуги, ни ноотропы и психостимуляторы не смогли заполнить эту пустоту. С хирургической точностью целые куски его жизни были изъяты из памяти. Он не помнил, как именно с ним связывался Бражник, какие давал указания. Он не помнил, что именно Бражник был в силах сотворить с волей человека.

И сейчас, впервые с момента исчезновения Ищейки, Феликс следил за акуматизированным со стороны. Тот выглядел несуразно: тощий, высокий мужчина в клоунском фраке с дырявым цилиндром, обрамлённым искусственными перьями, к длинным рукавам несимметричного пиджака были приделаны куски серой ткани, нитки развевались по ветру каждый раз, когда мужчина вытягивал руки для полёта, дюжина покорных голубей выстроилась клином под его ногами. Как бы не выглядел этот человек в жизни, его внешний вид на данный момент был далек от нормального. У него отныне не было лица — Бражник забрал его лицо. Феликс видел, как герои безуспешно пытались наладить диалог с месье Рамье, но от их попыток достучаться черты лица Месье Голубя становились все жёстче, ноздри уродливо расширялись, вены взвивались на шее. У него отныне не было имени — Бражник забрал его имя. Размашистые, остервенелые до дрожи движения злодея неизменно преследовали свою цель в виде двух мельтешащих в латексе точек. Он падал и снова вставал, пропускал серьёзные удары, которые вполне могли быть критическими для обычного человека, подставлял под удар своих драгоценных пташек, ради которых потерял покой, и все ради украшений, о которых мечтал какой-то неуравновешенный псих. У него отныне не было свободы — Бражник забрал ее. Но он все равно продолжал с необдуманным рвением пробивать дорогу к цели, с щекочущей яростью отражать атаки, дрожащими от злобы руками нападать на соперников. Все, что в нем осталось — это его эмоции. Они не принадлежали Бражнику.

Одна крохотная темная бабочка смогла подчинить себе взрослого мужчину, имеющего свой внутренний стержень, богатый жизненный опыт, надежды и стремления. Нежное создание с тонкими ажурными крыльями вселяло в души людей хаос. В Париже чуму переносили не блохи, а бабочки. И это обманчиво прекрасное насекомое было единственной ниточкой, ведущей к Бражнику.

— О, какие люди снизошли до городской суеты, — раздался сбоку женский голос, — Пришёл посмотреть на братьев по несчастью?

Феликс судорожно сглотнул, ощущая, как возмущение собиралось на кончике языка. Он был занят важным делом, и пустая болтовня любопытной одноклассницы сдвигала фокус его внимания.

— Если ты имеешь в виду себя, то спешу расстроить. Я не страдаю телефонной зависимостью, так что тебе придётся поделить своё несчастье с кем-то другим, — ответил Феликс, крепче сжимая перила ограждения, пока глаза следили за героями на площади.

— Под братьями я имею в виду вас двоих. Ну, знаешь, вы могли бы создать клуб озлобленных любителей животных и обсуждать там Бражника, — фыркнула брюнетка, не выпуская из рук телефон, записывающий на видео событие дня.

Что-то в голове парня противно щёлкнуло, вправляя на место кривые детали. Алья Сезар знала о его недавней одержимости, несмотря на осведомленность лишь очень узкого круга людей, в то время как от всего мира его защитили стены крепости Агрестов. Не хотелось думать, что Адриан жаловался друзьям на поведение брата. И уж тем более не хотелось подозревать Маринетт.

— Так ты знаешь, — не вопрос - утверждение. Феликс развернулся к однокласснице и выжидающе скрестил руки на груди, — Откуда?

Теперь уже девушка отвернулась, обращаясь к битве.

— Да так, птичка начирикала, — с довольной улыбкой ответила она.

— Неважно, — отмахнулся Феликс, — Не тебе меня осуждать. Сколько раз тебя акуматизировали? Три? Пять?

— Один, вообще-то, — оскорбленно бросила девушка, чем заслужила ехидный смешок, — Но не переживай, мне и без этого есть за что тебя осуждать.

— Да-да, ты видишь меня насквозь, я лжец и лицемер, и я тебе не нравлюсь, — Феликс с нескрываемым раздражением закатил глаза, — Я не собираюсь вечность вымаливать прощение из-за глупой шутки. Твои друзья были более снисходительны ко мне, и я ценю это. Ты имеешь право ломать драму сколько хочешь.

— Хорошо, что ты сам это сказал, и мне не придётся произносить это вслух, — ответила Алья и, выждав картинную паузу, продолжила, — Хотя я все же скажу. Ты мне не нравишься, и я тебе не доверяю.

— Ты слишком предвзятая для хорошего журналиста. Я не сделал ничего, чем мог бы заработать твоё недоверие.

— Правда? Ты хочешь поставить под сомнение мои способности журналиста? Хорошо,— Алья поспешно закивала головой, сворачивая видео и убирая телефон в карман, — А что ты скажешь насчёт инцидента с Лилой на прошлой неделе? Ты знал, кто это сделал, и промолчал, в то время как Лила обвинила Маринетт.

— А у нашей птички, видимо, хороший слух и недостаток манер, — Феликс тяжело вздохнул и с выражением предельной усталости потёр лоб, разглаживая линии морщин, — Я не скажу тебе ничего нового: я ответил так Лиле, отвечу и тебе. Я никому ничего не сказал, потому что у меня не было доказательств. У меня, в отличии от некоторых, нет привычки прилюдно бросаться подозрениями.

— Ты мог хотя бы сказать Маринетт, она же переживала! — воскликнула девушка, — Единственное, что нужно для триумфа зла - это чтобы хорошие люди ничего не делали. И ты ничего не сделал!

— О, да ладно тебе. Ты думаешь, что Маринетт не знает, кто стоит за этой выходкой? Ты слишком недооцениваешь Маринетт. Даже я знаю твою лучшую подругу лучше, чем ты.

— Ты совсем не знаешь Маринетт, даже если тебе кажется иначе, и это в твоих же интересах, чтобы все так дальше и оставалось. Я не знаю, что тебе от неё нужно и почему ты за ней бегаешь, но только подумай о чём-нибудь плохом в ее сторону, и ты вернёшься в Лондон прахом в маленькой резной урне, — Алья медленно приблизилась к парню и, уперев к его шее палец, как острый клинок, сверкнула угрожающим взглядом сквозь оправу очков.

— Мне нравится Маринетт, — невинно ответил Феликс, — И она не против общения со мной. И здесь нет ничего, что касалось бы тебя или твоего мнения.

— Тогда тебе особенно стоит держаться от неё подальше, парень. Она любит Адриана, запомни это. Ты можешь одеваться как он, говорить, как он, и выглядеть, как он, но ты никогда не сможешь даже приблизиться к Адриану. Твои фокусы больше никого не обманут.

И если до этого момента среди толпы остался ещё хоть кто-то, кто не переключился на двух ругающихся подростков, то теперь о Месье Голубе забыли все. Метающая искры Алья Сезар приблизилась к теряющему самообладание блондину, разрушая последние миллиметры, разделяющие их столкновение.

— Если я позволил тебе пару раз встряхнуть перед собой своим пальчиком, это ещё не значит, что всякое неуважение сойдёт тебе с рук, Алья Сезар, — сквозь зубы прошипел Феликс, угрожающе рыча между словами, — Советую тебе следить за своим языком. Ты перегибаешь.

— А ты рискни и узнаешь, перегибаю я или нет.

Атмосфера вокруг двух подростков накалилась до невозможного предела. Алья шумно выдыхала парню в грудь, не сводя взгляда с его темно-зелёных, почти чёрных глаз. Феликс до хруста сжимал челюсти, сдерживая острый язык от не менее острых высказываний, недостойных джентельмена, которые, вероятнее всего, оставили бы грязное пятно на самооценке девушки; желваки агрессивно выступали на его лице, причиняя физическую боль. Их детская игра в гляделки была смертельной дуэлью, а выстрел с расстояния в несколько миллиметров, как известно, не мог не попасть в цель. Каждый вздох мог оказаться проигрышным, каждое движение — летальным. Отступить сейчас значило навсегда признать поражение, а Феликс упустил уже достаточно побед. И он примет вызов, даже если наградой будут не обручальные кольца, которые он искал, а всего лишь Маринетт.

Искрящийся рой божьих коровок вспыхнул блестящим фейерверком между подростками, заставляя парня моргнуть от неожиданности, а девушку растерянно сделать шаг назад. Сражение злодея с супергероями было окончено, но другая битва ещё была впереди — Сезар бросила свою перчатку.