ВОИН (lebedyna)

Карантин в Венгрии

Нас повезли в Венгрию. Чоп поезд проехал ночью. И ночью в Дебрецене нас распределили по полкам. Я попал в дивизионный танковый полк. За границей полагалось пройти ещё раз 1,5-месячный карантин.

Казарма была одной комнатой на 100 человек с койками в два яруса – все прелести общежития и не заскучаешь. Конечно, сотня спящих мужиков в одном помещении – это «занадто», но мы были молоды и друшляли как младенцы. А главное, были нормальные туалетные кабинки - наконец, сбылась моя выстраданная мечта.

Распорядок был, если мне не изменяет память, такой: подъём, туалет, бег 3 км, умывание, завтрак, изучение устава и шагистика, обед, копание траншей, ужин, личное время, отбой.

Иногда после обеда нас водили в помощь танкистам, готовившим танки к консервации после полевых учений. Запомнилась зачистка ствола. Чтобы загнать шомпол в ствол танка, потребовалось человек восемь.

- Теперь на себя, - скомандовал ст. сержант, командир танка.
Мы рванули, но шомпол не сдвинулся.
- А ну-ка, сачки, салаги ё..., налегли, - крикнул командир, - раз, два – взяли, раз, два – взяли.

Когда мы с трудом и божьей помощью, по сантиметру, еле вытянули это чудо из ствола, командир нас несколько озадачил:
- Так, не расслабляться, загоняем шомпол обратно.

После нескольких таких циклов, несмотря на мороз, по спине текли струи пота. «Думай, слон, думай», - всё чаще стал повторять я себе.

В этом венгерском карантине с первых дней после обеда музыкантов-духовиков отпускали в музстудию, а поющие шли в хор в дом офицеров. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», - вспомнил я классиков и при первой возможности сбЕгал в дом офицеров, нашёл руководителя хора и, сказав, что у меня музыкальное образование, был записан в небольшой хоровой ансамбль. Вскоре, однако, выяснилось, что хор - это лишь временное пристанище и только до новогоднего концерта.

И вот тут я уже начал суетиться по-взрослому. Только непреодолимая сила могла бы меня тогда остановить в поиске места выживания.

По моей просьбе родители прислали мне школьный табель за 10-й класс, который я теперь всегда носил в нагрудном кармане. Встретив дирижёра полкового оркестра, я переговорил с ним о своих возможных перспективах. Рассмотрев мой табель, он сказал, что не духовика он может взять только на большой барабан, но, к сожалению, для этого я не подхожу по росту.

Узнав, что в штабе дивизии есть писари, я долго корпел, вспоминая каллиграфию, над образцом своего почерка. С этим «шедевром», выбрав свободную «минутку», я прискакал в штаб и нашёл там старшину писарей. На заявленное мною желание служить писарем, старшина высокомерно посмотрел на меня, поморщился и спросил:
- С чего вы взяли, что можете быть писарем?
По тону вопроса я уже догадался, что сунулся без протекции в «святая святых» - в элитное подразделение. И уже без какой-либо надежды, но всё же стараясь держать фасон, я аккуратно развернул лист с образцом почерка и вручил его старшине. Небрежно мельком глянув на текст, он тут же вернул его мне:
- Такой почерк у половины полка, и все хотят быть писарями, - отрезал старшина, как бы говоря: «Куда ты, родной, со свиным рылом да в калашный ряд?».

В карантине рискованно было отлучаться без разрешения, и свободного времени до ужина практически не было, но неугасимая мотивация самоспасения вынуждала меня упорно выискивать момент для очередных рывков в поиске места под солнцем.

Собрался было подойти к полковому фотографу, но кто-то подсказал, что он работает один.

Тогда я направился к заведующему складом сухих продуктов, как его называли, хлеборезчику. Это был высокий красивый подтянутый парень в подогнанном по фигуре обмундировании, в выглаженных утюгом до блеска яловых сапогах с голенищами гармошкой. Настоящий солдат-денди. Но, как оказалось, и он обходился без верного Санчо Панса, на роль которого я, понимаете ли, замахнулся.

Хотел пойти попроситься в радисты, но кроме знания ти-ти-ти-таа-таа-таа-ти-ти-ти (SOS), ничего толкового о радио и радиосвязи мою голову не обременяло.

В полку был свой свинарник с чудными питомцами, но я, к сожалению, даже не знал с какой стороны подходить к этим милым зверюшкам.

Вскоре, узнав где находится художественная мастерская, я смело направился на собеседование. Вообще, в школе по рисованию мне всегда ставили трояк. И то, я думаю, из жалости, т.к. я не мог нарисовать даже стакан. Но, прочитав в своё время «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, я знал, что обводя кистью лежачего человека, можно получить его силуэт. А когда однажды в 10-м классе я неосторожно похвастался, что нашёл способ перенесения и масштабирования изображения по точкам с открытки на чистый лист, предварительно нанеся на них мелкую сетку, меня тут же назначили бессменным редактором классной стенгазеты. И вот с этим «багажом», воодушевлённый былыми «успехами», я нахально пришёл к полковому художнику. Поговорив со мной о разных пустяках и, видимо, почувствовав родственную душу, художник так огорчился, что я опоздал, и ему уже назначили помощника, что я чуть было не сознался в том, как ему повезло...

Какая-то добрая душа подсказала, что ремонтники не заступают в наряд то ли на кухню, то ли в караул. Понимая, что это была хоть какая-то профессия, я ломанулся в рем. мастерскую, нашёл капитана ремроты и сказал, что я по профессии слесарь-ремонтник. Смелости мне придавало то, что до армии я успел немного поработать слесарем-сверловщиком. Я умел лихо сверлить с безразмерным плюсовым допуском технологические отверстия в резьбовых колонках для вставного стержня закручивания.

- По какому разряду работали? - спросил капитан.
- По третьему, - не моргнув глазом ответил я.
- О, это редкий случай. А какие станки ремонтировали?
- Сверлильные, - уж с ними я как-нибудь справлюсь, подумал я.
- А токарные?
- Ну, были, - уклончиво ответил я, - но, в основном, сверлильные, - уверенно добавил, желая вырулить на твёрдую почву.
- Хорошо, - сказал капитан, - я вас записываю.
- Гора родила мышь, - подумал я, - но это хоть что-то.

Куда податься? Везде или срыв, или неопределённость, везде дисбаланс – «хотелок» много, а результатов «нiт».