Глава 18. Коснутся тебя.
Авель не сомкнул глаз до самого рассвета. Голова болела, тело казалось тяжёлым, а мысли спутанными. Он лежал, уставившись в потолок, пока тревожная дрёма не сменилась блеклым утренним светом.
Когда он приподнялся, Доминик уже не спал. Он сидел на своей кровати, подперев щеку кулаком, и с интересом листал книгу. Услышав движение, взглянул на Авеля с лёгкой улыбкой.
— Ого, ты проснулся. А я уж думал, ты окончательно ушёл в аскезу.
Он слегка поднял книгу.
— Камю? Неожиданно. Это что, «Миф о Сизифе»? Ты удивляешь, Авель. Как-то не похоже, что тебе интересны такие вещи.
Авель сразу узнал книгу. Она не принадлежала ему — это была книга Рафаэля. Он когда-то дал её Авелю на время, и тот хранил её особенно бережно. От чужих рук, особенно от Доминика, ему стало неприятно. В одно движение он подошёл и выхватил книгу.
— Не трогай. Это не твоя. И не моя. Она… — Авель запнулся, — она дорога мне.
Доминик вскинул брови и театрально вскинул руки, будто сдаваясь.
— Ух ты, прости, не знал, что у нас тут такие реликвии. Хотя... теперь многое встаёт на свои места.
Он усмехнулся, но Авель на это не отреагировал. Он молча вернулся на свою постель, крепко прижав книгу к груди. Доминик, словно не замечая напряжения, вытянулся и начал рассеянно перебирать чётки, продолжая что-то напевать себе под нос.
Авель шёл к трапезной, опустив голову. Ноги были словно ватные, мысли вязли в тяжёлом тумане. За спиной мягко зацокали шаги — Доминик догнал его и сразу же оказался рядом, словно преданный щенок.
— Доброе утро, — почти весело бросил он. — Или, может, не совсем доброе? Ты выглядишь так, будто на тебя сошла туча лично из Ветхого Завета.
Авель не ответил. Ни звука, ни взгляда. Доминик усмехнулся, но продолжил идти рядом, будто не замечая холодности.
— Слушай, если хочешь, я могу помолиться за твоё настроение.
Авель молчал. Они вошли в трапезную. За столом он сел в дальнем углу, а Доминик устроился напротив, продолжая что-то бормотать себе под нос. Авель ел без аппетита, всё внутри было сжато в болезненный ком.
Позже, во время молитвы, стоя в ряду среди других, он невольно искал взглядом Рафаэля. Тот стоял у алтаря, сосредоточенный, строгий, словно ничего не произошло. Но когда их взгляды всё-таки пересеклись — на одно-единственное мгновение — Рафаэль тут же отвёл глаза. Отстранённо, словно не узнавая. Авелю стало больно, будто кто-то сжал его грудь изнутри. Он чувствовал к Рафаэлю столько тепла, что не знал, как вообще выдержать этот холод.
И тут, будто чувствуя, что происходит, Доминик шепнул ему сбоку, наклонившись:
— Тебе нужно отдохнуть, Авель. У тебя лица нет. Серьёзно… Ты как призрак.
Авель не ответил. Только ещё крепче сжал кулаки в рукавах, глядя на спину Рафаэля.
Когда молитва закончилась и братья начали выходить из церкви, солнце уже стояло высоко в небе, заливая двор ослепительным светом. Авель сделал шаг за порог, но воздух показался густым, как сироп, — тяжёлым и липким. В голове зашумело, как будто над ухом кто-то вращал крыльями. Всё вокруг стало расплываться, голоса смешались в гул.
Он попытался вдохнуть глубже, но вместо воздуха в лёгкие будто вошёл камень. Колени подкосились, перед глазами потемнело. Последнее, что он почувствовал, — как горячее солнце обжигает щёку, и чей-то оклик будто издалека:
— Авель?..
Он пришёл в себя в полумраке кельи. Потолок медленно собирался из пятен. В голове всё гудело. Он моргнул, пытаясь сообразить, где находится. Рядом сидел Доминик, склонившись, опершись локтями на колени. Увидев, что Авель открыл глаза, он выпрямился.
— Ну наконец-то, — проворчал он. — Ты меня напугал.
Авель попытался сесть, но всё ещё чувствовал слабость.
— Что… случилось?
— Ты грохнулся прямо во дворе, как подкошенный. Под солнцем. — Доминик уставился на него с укоризной. — Почему ты нормально не ел, а? Думаешь, святой дух тебя будет кормить?
Авель отвёл взгляд и пробормотал:
— Не было аппетита…
Доминик вздохнул, но в голосе его уже не было насмешки — только тревога:
— Так ты себя в гроб сведёшь, Авель. Даже если тебя там кто-то и ждёт… ты должен сначала сам себя беречь.
Авель обвёл взглядом келью, как будто надеясь увидеть кого-то ещё, и слабо спросил:
— Никто не приходил?
Доминик покачал головой:
— Нет. Только я.
Он поднялся с табурета, подошёл к маленькому столику и достал свёрток. В нём оказался аккуратно завернутый кусок морковного пирога.
— Я принёс тебе пирог, тот, который Анна печёт. — Он поставил всё рядом с Авелем. — Ешь. Ты похож на тень.
Авель с трудом сел, опираясь на подушку. Он посмотрел на Доминика с благодарностью и тихо пробормотал:
— Прости… за утро. Я не должен был так на тебя наезжать. Просто… эта книга слишком дорога мне.
Доминик немного улыбнулся и сел обратно на табурет, опершись локтями на колени.
— Я понял. Не переживай. — Он на секунду замолчал, а потом произнёс всё тем же ровным голосом, как в их первую встречу:
— Ты можешь попросить меня о помощи. Я помогу тебе. Всегда.
Авель лежал в постели, не двигаясь. Воздух в келье был тёплым и застоявшимся, за окном уже клонилось к вечеру — длинные тени от деревьев медленно скользили по полу, по стенам, по его одеялу. Он смотрел в окно, не мигая, с каким-то тяжёлым, опустошённым выражением.
Всё тело ломило, голова гудела, но больше всего болело внутри. Где-то под рёбрами — там, где пряталась надежда.
Он ждал. Ждал, что дверь откроется. Что он услышит тихие шаги, знакомое дыхание. Что войдёт Рафаэль, как всегда — сдержанный, но с тёплым взглядом. Может, с упрёком, но всё же… придёт.
Но никто не пришёл.
Доминик, конечно, был. Он что-то говорил, пытался накормить, сел рядом. Но это было не то. Доминик не был им.
Авель сжал пальцы на простыне.
«Даже он не пришёл…»
От этой мысли стало особенно тяжело. Будто холод пробрался под кожу. Он знал, Рафаэль услышал. Наверняка знал. И всё равно — не пришёл. Ни как наставник. Ни как… никто.
Авель отвернулся от окна. Он чувствовал себя забытым. Оставленным. И это было хуже всего.
Прошло два дня.
Монотонная жизнь монастыря текла, как вода в глубоком колодце — тиха, глуха, без отражений. Авель снова ходил на службы, работал в саду, читал в келье. Внешне — ничто не изменилось. Но внутри каждый день становился тяжелее.
Рафаэль… он будто бы исчез. Не буквально — он по-прежнему вёл службы, говорил с другими, сидел в библиотеке. Но стоило Авелю появиться рядом, как тот отворачивался, уходил, делал вид, будто не замечает его. Он не говорил с ним, ни слова. Ни взгляда.
Авель чувствовал это молчаливое отстранение, как лезвие под кожей.
Он перестал надеяться, что всё вернётся. Что Рафаэль подойдёт, заговорит, улыбнётся хоть немного, как раньше. Даже не потому что простил, а просто… потому что скучал. Но этого не случилось.
С каждым днём надежда на что-то общее между ними таяла. Потихоньку, незаметно, как свеча, которой больше не подносят огня.
Авель сидел на лавке в саду, под сенью груши, где тень дрожала от лёгкого ветерка. Листья шуршали над головой, а где-то вдалеке слышались звуки молчаливой работы — кто-то подрезал кусты, кто-то проходил мимо с вёдрами. День был тёплым, светлым, но внутри Авеля всё ещё царила тень.
Он заметил Луку з Эраном, проходящих неподалёку. Они смеялись о чём-то тихо, почти шёпотом. Их взгляды на него больше не были колючими, но и не стали добрее. Они просто смотрели мимо. Раньше это вызывало в нём злость, напряжение, даже стыд. А теперь — лишь лёгкая, глухая обида. Как синяк, который уже не болит, но всё ещё там.
— Как настроение? — голос Доминика прозвучал неожиданно рядом.
Авель вздрогнул, повернув голову. Доминик сел на лавку рядом, как будто его туда звала сама тень от груши. Он привычно перебирал пальцами чётки, но смотрел на Авеля внимательно, с тем самым странным спокойствием, которое порой пугало.
Авель не ответил. Просто пожал плечами и снова уставился перед собой.
— Хочешь пройтись? — не давил, не настаивал. Просто предложил.
Авель, сам не зная почему, кивнул. Возможно, потому что день был пустой, как и он сам. Или потому, что находиться одному стало невыносимо.
Они пошли вдоль двора монастыря, где плитка уже начала покрываться мхом по краям. Доминик говорил спокойно, без излишков:
— Эти дни… как будто всё встало. Тебе не кажется? Все стали молчаливее. Сестра Анна даже не ворчит, когда мы опаздываем к трапезе. Странно.
Авель лишь кивнул.
— Я заметил, ты не разговариваешь с отцом Рафаэлем. Что-то случилось? — спросил Доминик, почти невинно, будто бы не знал.
Авель отвёл взгляд, сжал губы. Потом выдохнул:
— Просто не о чем говорить.
Доминик не стал настаивать. Они шли дальше в тишине, только их шаги и слабый звон чёток нарушали покой. Авель чувствовал, как в нём нарастает странное спокойствие рядом с Домиником — не утешение, не тепло, а именно тишина. Усталый островок, где можно просто идти и не чувствовать вины.
Доминик остановился, когда они обошли церковь и оказались за ней — там, где тропинка уходила в сторону к складу с инструментами и дровами, а за углом редко кто появлялся. Стены храма отбрасывали прохладную тень, запах ладана ещё витал в воздухе, смешиваясь с травяным ароматом.
Он достал из кармана мятую пачку сигарет, извлёк одну и, чиркнув спичкой, предложил:
— Хочешь?
Авель бросил на него взгляд, вспоминая, как в прошлый раз едва не задохнулся.
— Нет. В прошлый раз мне хватило, — тихо буркнул он и оперся плечом о стену.
Доминик закурил, глубоко вдохнул и выдохнул дым в сторону, не глядя на Авеля. Пауза повисла между ними, пока тот не заговорил — медленно, будто подбирая слова:
— Знаешь, Авель… Я не хочу говорить что-то запутанное или пафосное. Но я вижу, как тебе тяжело. Ты ходишь, будто у тебя всё под контролем. Но это не так. И ты знаешь, что не так.
Авель напрягся, и его взгляд стал тяжёлым, как сталь. Он повернулся к Доминику, стиснул челюсть. В глазах мелькнуло — боль, злость, обида. Всё, что он так долго запирал в себе, как в клетке.
— А тебе какое дело? — спросил он глухо, но голос задрожал. — Что ты вообще можешь знать обо мне?
Доминик на мгновение отвёл взгляд, как будто не желая давить. Он не ответил сразу. Только выдохнул дым и добавил:
— Может, и ничего. Но я рядом. И вижу.
Доминик выкинул окурок, придавил его носком обуви и уселся на низкий камень у стены. Его голос стал мягче, почти усталый, будто он говорил не только для Авеля, но и для себя:
— Может, тебе просто стоит… забить на всё это? Ну правда. Перестать ждать. Надеяться. Мучиться.
Авель нахмурился, отстранился от стены и отвёл взгляд.
— Я не хочу это обсуждать, — коротко бросил он, уже собираясь уйти, но Доминик не замолк.
— Я видел, как ты на него смотришь. — Его голос был ровный, но в нём сквозила какая-то тень жалости. — Как будто каждое движение — это шанс. Что он посмотрит, скажет, дотронется. Но, Авель… он сломанный.
Авель резко обернулся, будто слова Доминика ударили в грудь. Холодно спросил:
— О ком ты говоришь?
Притворство было очевидным, и в голосе слышался наигранный вызов, как у человека, которого поймали с обнажённым сердцем.
Доминик вздохнул, посмотрел прямо на него.
— Ты же понимаешь, что я не слепой.
И в этот момент между ними повисла тишина — глухая, почти давящая. В ней было больше сказано, чем в любой исповеди.
Доминик закурил новую сигарету, втянул дым, медленно выдохнул и сказал тихо, не глядя на Авеля:
— Знаешь, мне всегда говорили, что у меня талант видеть людей. Словно насквозь. И даже сейчас… я вижу тебя. До самой сути. Ты играешь в святого, Авель. Упрямо держишь маску, но ты уже сломан.
Он бросил на Авеля короткий взгляд, почти равнодушный, как будто констатировал факт.
— А он… — Доминик кивнул в сторону, будто за стенами стояла тень Рафаэля. — Он такой же. Только играть не умеет. Всё на лице. Его взгляд... такой, будто из него вытекло всё, что когда-то жило.
Он сделал ещё одну затяжку, задержал дым в лёгких.
— И вот я думаю, если я вдруг решу предположить, что с ним случилось… то, наверное, попаду прямо в яблочко.
Доминик говорил спокойно, даже немного безучастно, но под этой ровной оболочкой чувствовалась внутренняя осторожность — будто он ждал, что сейчас Авель сорвётся.
Авель стоял молча. В груди будто сгустился ком — тяжелый, давящий. Слова Доминика попали точно в ту часть, которую он сам боялся тронуть. Он медленно выдохнул, не сводя взгляда с земли, а потом поднял глаза и сказал глухо:
— И что ты хочешь этим сказать?
Доминик пожал плечами, не теряя спокойствия:
— Ничего. Просто… может, тебе стоит перестать цепляться за того, кто уже давно не может держать никого. Ни себя, ни других. Ты держишься за иллюзию, Авель. А я стою рядом и смотрю, как ты каждый день глотаешь это молчание, эту боль, будто она тебя вознаградит.
— Заткнись, — резко сказал Авель. Голос дрогнул, но в нем было и раздражение, и отчаяние.
— Хорошо, — спокойно ответил Доминик. — Но подумай. Знаешь, иногда… чтобы не умереть, нужно перестать любить. Просто… отпустить. Даже если это значит остаться одному.
Он докурил, раздавил окурок о камень и взглянул на Авеля. В этом взгляде не было ни жалости, ни насмешки — только тишина и то странное, невыразимое сочувствие, от которого становилось только больнее.
— Я не лезу к тебе, Авель. Я просто… рядом. И если однажды ты увидишь то что я сказал ты поймёшь меня.
Доминик вдруг встал ближе. Неожиданно близко. Подошёл почти вплотную, заставляя Авеля отступить спиной к прохладной каменной стене церкви. Его тень легла на лицо Авеля, голос прозвучал низко и нагло:
— Ты можешь выбрать для себя лучший вариант, — усмехнулся он, дерзко, с тем самым выражением, от которого у Авеля внутри всё начинало дрожать.
Всё внутри Авеля вспыхнуло. Гнев захлестнул. Он резко вскинул руку, собираясь ударить, но Доминик перехватил её — крепко, уверенно — и поднял над головой, прижав Авеля к стене телом.
— Остынь, — почти прошептал Доминик, но в голосе не было просьбы, только игра.
Авель толкнул его плечом, но не с силой — скорее, чтобы сбросить напряжение. Он понял: так не получится. Нужно иначе. Его взгляд стал мягче, губы чуть приоткрылись — и он словно стал другим, наивным, растерянным. Будто не понимал, чего от него хотят. Секунда — и он уже сам рванулся вперёд, схватив Доминика за шею и целясь в его губы поцелуем.
Доминик замер, удивлённый таким поворотом, но в следующую же секунду поддался. Его губы жадно ответили, горячие, настойчивые. Он всё ещё держал руку Авеля, но теперь не как заложника, а как что-то своё, контролируемое. Их дыхание смешалось, дыхание Авеля сбилось, и всё внутри горело — от ярости, отчаяния, желания и непонимания самого себя.
Но это длилось недолго.
Авель резко отпрянул, вырывая руку из захвата. Лицо его вспыхнуло, но не от стыда — от внутреннего ужаса того, что он сделал. Он отступил на шаг, дышал тяжело, глядя на Доминика, будто перед ним стоял кто-то незнакомый.
— Ты… — выдохнул он, но не договорил.
Доминик провёл пальцами по своей шее, где осталась легкая отметина от захвата, усмехнулся.
— Вот и оно, — сказал он спокойно. — Ты думаешь, ты в ловушке. Но ты сам её строишь.
Авель молчал. Глаза горели, но он развернулся и быстро пошёл прочь, оставляя Доминика позади. Тот не пошёл следом. Он остался стоять, прислонившись к стене, закуривая новую сигарету с той же полуулыбкой, что всегда появляется, когда он чувствует победу.
Авель шёл быстро, почти бегом. Ноги несли его прочь от церкви, от стены, от Доминика. В груди всё кипело. Он чувствовал, как пульс стучит в висках, как внутри будто рвётся что-то невидимое. Никакой ясности — только сумбур. Он шёл, пока не оказался у старой беседки в дальнем углу сада, где уже начинал опускаться вечер.
Он опустился на лавку, тяжело дыша, сжал руками виски.
«Что я делаю?..»
Доминик был дерзким, наглым — и в то же время в его словах была правда. Он действительно видел. Слишком ясно. Слишком глубоко.
И самое страшное — этот поцелуй… он не был ненастоящим.
Авель провёл рукой по лицу. Холодный ветер коснулся кожи. Он чувствовал себя грязным, сломанным, вывернутым наизнанку. Он хотел поговорить с Рафаэлем — просто услышать его голос, увидеть, что он по-прежнему там, что он не отвернулся навсегда. Но теперь… он даже не знал, как смотреть ему в глаза.
Прошло несколько минут, прежде чем он услышал шаги. Он замер.
Но это был не Рафаэль. Доминик.
Он снова подошёл — медленно, не торопясь, — и остановился чуть поодаль.
— Знаешь, я не ждал от тебя такого, — спокойно сказал он. — Но это было... по-настоящему.
Авель не ответил. Смотрел в землю.
— Хочешь ударить меня ещё раз? Или снова поцеловать?
— Замолчи, — прошептал Авель.
— Тогда сделай выбор, — тихо бросил Доминик. — Хватит жить на грани.
Он не стал приближаться. Развернулся и ушёл в сторону келий, оставляя Авеля одного. На этот раз — окончательно. Но мысль, как яд, уже поселилась в голове Авеля: что, если действительно нужно выбрать?
А если он уже выбрал — просто ещё этого не понял?
Авель вошёл в келью поздно ночью. Тишина, полумрак, запах холодного воздуха, что тянулся от щели в окне. Доминик лежал на кровати, но не спал — напротив, его взгляд был слишком живым, слишком внимательным. Он смотрел на Авеля в упор, нагло, будто знал всё, что сейчас творилось у того в голове.
Авель резко остановился, сняв рясу.
— В чём проблема? — раздражённо бросил он, не скрывая усталости.
Доминик медленно усмехнулся, не меняя положения.
— Интересно... — прошептал он, почти лениво. — Как бы тебе донести, что ты уже сделал выбор?
Авель хотел было что-то ответить, но в этот момент в дверь постучали — коротко, негромко, но решительно. Он замер, обернулся. Доминик тут же напрягся, лицо его потемнело.
Авель подошёл к двери и приоткрыл. На пороге стоял Рафаэль.
— Можно тебя на минуту? — тихо сказал он.
Доминик уже сидел на кровати, следя за каждым движением. Его лицо — сдержанное, но в глазах затаилось нечто острое, раздражённое.
Авель вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Рафаэль стоял совсем рядом, его взгляд был усталым, но в нём не было ни холода, ни злости.
— Прости меня, — сказал он сразу. — За тот вечер. Я не должен был так говорить. Не должен был отталкивать тебя.
Авель опустил взгляд. Слова Рафаэля проникали глубоко, отзываясь чем-то болезненно мягким внутри.
— Просто... мне тоже тяжело, — добавил тот чуть тише. — Но это не оправдание. Ты не заслужил, чтобы на тебя кричали.
Авель ничего не ответил. Он просто смотрел на Рафаэля — долго, будто в этих взглядах было всё, что не умещалось в словах. Затем быстро оглянулся по сторонам, как будто проверяя, нет ли никого в коридоре… и резко шагнул вперёд, обняв его.
Тело Рафаэля на мгновение напряглось от неожиданности, но он не отстранился. Он позволил этому случиться.
Авель прижался крепко, как будто только в этих объятиях снова становился собой. Его щёка уткнулась в шею Рафаэля, дыхание было неровным. Он просто стоял так, наслаждаясь этим теплом, этой тихой защитой, которой ему так не хватало.
Никто не говорил. Но, кажется, в этот момент не нужно было слов.
Рафаэль не ответил объятием, но и не оттолкнул. Он стоял, позволив Авелю затаиться у него на груди, и тишина коридора будто бы стала продолжением этой хрупкой минуты.
— Авель… — наконец прошептал он, голос глухой, натянутый. — Так нельзя.
Авель не отстранился. Его пальцы крепче сжались на ткани на спине Рафаэля.
— Я знаю, — выдохнул он. — Но я устал.
Рафаэль закрыл глаза. Сердце стучало неравномерно — он чувствовал, как опасно быть рядом, вот так близко. Он поднял руки, будто бы собирался обнять в ответ — и опустил.
— Я пришёл не за этим, — сказал он, почти с горечью. — Я пришёл извиниться, а ты...
Авель отстранился, но не полностью. Он смотрел в глаза Рафаэлю.
— А я просто хотел почувствовать, что не один. Хоть раз.
Рафаэль тяжело выдохнул. Его рука всё же легла на плечо Авеля, осторожно, как касание к ране.
— Ты не один, — произнёс он. — Но мы... Мы не можем так. Не сейчас.
Авель кивнул. Пусто. Он знал. Но эта близость, короткая, хоть и запрещённая — была единственным, что ещё держало его на ногах.
— Тогда отпусти меня первым, — прошептал он.