Завет Влюбленных

После всех этих грехов

ты всё ещё замечаешь меня

Ночь, закутав мир в бархатный покров, опустилась на землю, согревая теплом остывающий день. Освободившись от стеснительных туфель, Джоанна взобралась на мраморный парапет, свесив в бездну ночи свои босые ноги. Ветер играл с подолом её платья, а тугой корсет сжимал талию, причиняя дискомфорт. Тяжёлая ткань платья словно приковывала её к земле, не давая взлететь. Девичьи пальцы, словно мрамор на мраморе, стиснули холодный парапет с такой силой, что, казалось, ещё немного, и камень раскрошится.

Джо резко вздёрнула плечами и закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться, отвлечься от неприятных ощущений. В её сознании вновь и вновь, словно навязчивая мелодия, мелькало лицо Кьерана, но детали ускользали, как песок сквозь пальцы. Она отчаянно пыталась вспомнить цвет его глаз, уловить оттенок — знала, что они были ни яркими, ни тусклыми, их оттенок напоминал опавшие осенние листья, что-то тёплое и ускользающее. Это было странной озабоченностью, не имеющей ничего общего с любовью.

Внезапно невидимая рука легла ей на затылок и больно сдавила, словно тисками. Вниз по спине, обжигая кожу, скатилась ледяная капля страха. Джоанна вздрогнула и тряхнула головой, опасно качнувшись на парапете, словно потеряв равновесие, но страх лишь сильнее сдавил её шею, не давая вздохнуть. И именно тогда она заговорила, обращаясь к невидимому мучителю.

— Тебе так нравится держать меня в заложниках?

— Уверен, что это тебе нравится быть моей заложницей, Джоанна, — раздался насмешливый голос позади, и девушка, повинуясь инстинкту, резко обернулась. Винсент, словно тень, стоял в темноте за её спиной, скрестив руки на груди, его губы изогнулись в презрительной ухмылке. Его взгляд, словно хищный зверь, скользнул по её фигуре, задержавшись на оголённых ногах, выглядывающих из-под платья.

— Провести со мной ночь, а потом сбежать, как крыса с тонущего корабля — так похоже на тебя, дорогая. Ты просто неисправима.

Джоанна, с вызовом подняв подбородок, подошла ближе к мужчине, не сводя с него взгляда, словно бросая вызов.

— Ты действительно думаешь, что мне нравится спать с тобой? Ты переоцениваешь себя.

Он усмехнулся, и в его глазах, как угли, вспыхнули искорки опасности. Резким движением его руки легли на её бёдра, грубо притягивая к себе.

— Ты возвращаешься ко мне каждый раз, Джо, значит, тебе это нравится. Хватит врать, ты же прирождённая лгунья! Ты — мерзкая, никому не нужная лгунья, которую никто никогда не любил. Именно поэтому ты готова отдаться любому, только чтобы почувствовать себя хоть немного нужной, хоть кому-то, — прошипел он, и его слова прозвучали, как пощёчина, сбивая с толку и причиняя боль. Джоанна, потеряв дар речи, отшатнулась от него. Он, заметив на её лице растерянность и боль, злобно ухмыльнулся и, грубо схватив её за плечи, оттолкнул к стене, нависнув над ней, словно хищный зверь над жертвой.

— Мечтала о своём дружке, Кьеране, не так ли? Думала о нём, когда была со мной?

— Какое тебе вообще дело, о ком я мечтала, а о ком нет? — огрызнулась она, пытаясь скрыть волнение.

Винсент резко сжал в руке ворот её платья, грубо притягивая ближе к себе, и его лицо, искажённое злобой, приблизилось к её лицу.

— Так, может быть, мы вместе разрушим эту связь? Может, нам стоит отомстить им обоим? Что скажешь, Джо?

— Как ты собираешься это сделать, чёрт тебя дери!? Ты вообще понимаешь, что говоришь? — взвизгнула она, вырываясь из его хватки.

Винсент грубо схватил её за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза.

— Разве это не очевидно? Неужели ты до сих пор не поняла, чего я хочу?

— Ни черта не очевидно! Не неси чушь! — выплюнула Джоанна, с силой отталкивая его от себя.

Ухмылка мгновенно испарилась с его губ, и, схватив её за запястье, Винсент больно сжал его, так что на коже остались красные следы.

— Прекрати отталкивать меня, Джо, — прорычал он сквозь зубы, тряхнув её сильнее. — Ты начинаешь меня злить.

— Что, неприятно, когда тебя не желают? — огрызнулась Джо, глядя ему прямо в глаза. — Говори уже, что ты собираешься делать? Выкладывай свои карты на стол!

Он, нахмурившись, скрестил руки на груди.

— Мне нужна эта целительница любой ценой, Джоанна. — усмехнулся он.— А с дружком делай всё, что тебе заблагорассудится. Можешь хоть в борщ его порезать.

Уголки губ Джоанны несколько раз дёрнулись в нервной улыбке. Затем она, запрокинув голову, разразилась истерическим хохотом.

Винсент ошарашено смотрел на неё, не в силах скрыть своего недоумения. Её безумный смех эхом отражался от каменных стен, смешиваясь с ночной тишиной и наводя ужас.

— Эта девица снова не в себе, — пробормотал он себе под нос, наблюдая, как её трясёт от безумного веселья.

— Не могу поверить...— сквозь слёзы продолжала неистово смеяться Джоанна, словно услышала самую смешную шутку в мире.

Винсент, потеряв терпение, грубо схватил её за плечо, пытаясь остановить припадок истерии.

— Прекрати! Хватит хохотать, как ненормальная! — отрывистыми движениями он встряхнул её, стараясь достучаться до её помрачённого рассудка.

— Делай с ней всё, что захочешь, Иварт! — внезапно выкрикнула Джоанна, обращаясь к нему по его настоящему имени, от которого у него дёрнулся глаз. — Хоть убей, мне плевать! Этой связи между ней и Киром просто не должно существовать!

Он, потеряв самообладание, резко схватил её за горло, грубо прижимая к холодной стене и сильнее сжимая пальцы, заставляя замолчать.

— Прекрати беситься и веди себя, как подобает даме, чёрт бы тебя побрал! — прорычал он сквозь зубы, с трудом сдерживая гнев.

Она, задыхаясь, вновь истерически захохотала и забилась в его руках, словно в припадке.

— Ты даже представить себе не можешь, как я её ненавижу! Одно её жалкое существование выводит меня из себя! Хочу, чтобы она сдохла!

Винсент, дрожа от ярости, грубо схватил её за плечи, стараясь удержать.

— Прекрати! Хватит! — Голос его на миг дрогнул, и он резко встряхнул её, надеясь вразумить. — Хватит нести этот бред, ты слышишь меня? Ты мне нужна в своём уме!

Она пыталась вырваться из его хватки, но безуспешно — он держал слишком крепко, сдавливая её тонкие ключицы и причиняя боль.

— Пообещай мне, что ты сделаешь это, — немного успокоившись, прошептала она, вцепившись в его рукава. — Пообещай, что разрушишь эту связь любой ценой. Я отдам тебе всё, что ты захочешь!

Винсент пристально посмотрел на неё, его пальцы по-прежнему сжимали её плечи. На его губах медленно появилась хитрая, зловещая ухмылка. Он резко подошёл ещё ближе, практически вплотную прижимаясь к ней своим телом, словно пытаясь слиться воедино.

— Всегда знал, что ты мне под стать, Джоанна, — прошептал он ей на ухо, и от его слов по коже пробежали мурашки. — Я обещаю тебе, дорогая. Я выполню твою просьбу.

Его губы скользнули к её шее, мягко пробегаясь по нежной коже тонкими, обжигающими поцелуями. Руки скользнули к спине, пробираясь под одежду, но их прикосновения не были нежными и ласковыми. Он грубо сжимал тонкую ткань подола платья, притягивая девушку ближе к себе, словно собирался сломать её.

***

Её кровь смешивалась с дурманом и можжевельником, как будто каждая капля стала бальзамом для смертельных ран. Она излучала сотни насыщенных оттенков — не ведала, что значит любить, предпочитая держать сердце под натиском ржавых решеток, чем отдать его в неблагонадежные руки, не способные справиться с ураганом, бушующим в её душе. Её звали ведьмой из Терновой Рощи, и она была подобна змее, которая, вводя яд под кожу, умело сочетала его с терпким зельем из волчьих ягод, чтобы произвести на свет финальный, решительный укус, проникающий в сознание и вызывающий опьянение. Ведь плата за мгновения счастья, проведенные рядом с ней, эквивалентна вырванной душе — она не находит простых решений. Она истинный коллекционер, стремящийся заполучить самые редкие экземпляры. В её жизни не было места для компромиссов, она вела бесконечные войны с богом и дьяволом, оставляя простор лишь для своих тоскующих мыслей. Терпкость недоспелой вишни, резкость характера, загадочные мазки, оставленные художником, который обрел вдохновение в настойке горькой полыни. Нигмаруэтт - не весенний бриз, а лавина хаоса в декабрьских холодах и тяжесть серебряных цепей на запястьях. Одним движением своих глаз она может заворожить, чувственность и страсть в её мире сталкиваются, как Венера с Юпитером, горьковатый шлейф черного опиума запоминается на твоих запястьях, когда её пальцы скользят по плечу и находят убежище на шее. Жженая карамель, щепотка соли на искушающих губах — она наслаждается одиночеством, деля постель с холодом.

Ритмы и движения, игривый штрих и случайный взгляд — зеркало её вечного обаяния. Она – лёд, способный растаять лишь в руках тех, кто способен оценить её истинную натуру, ведь в её глазах заключено вечное понимание страсти и трагедии, и только самый искусный знаток сможет разглядеть за тонкой гранью её ощущения прелесть и боль, переплетенные в один бесконечный танец. Нигма знает, как играть на струнах души, её смех — это мелодия, сладкая, как неоправданное счастье, но и печальная, как осенний дождь. Она соблазняет мир своими тайными истинами, оставляя за собою следы уверенности и загадок.

Здесь, в поместье лорда Хаоса, в этом безмолвном пространстве, она преображается, как утренняя роса, которая начинает танцевать под первыми лучами солнца. Она знает, что каждый её шаг — это вызов, каждая улыбка — искушение. А когда ночь окутывает землю своим чёрным покрывалом, Нигма становится самой собой, освобождаясь от оков и искажённых представлений, которые накладывает на неё общество.

Где-то в глубине её сердца таится тайна, которую не достать. Это как дуновение ветра, которое навсегда ушло — оставляя лишь шёпот в ушах и волнующие воспоминания о том, чем она могла бы быть. Она исследует свои пределы, вновь и вновь сталкиваясь с собственными страхами и страстями, как если бы это был последний танец перед крушением. Мудрость и безумие, свобода и цепи — каждый день, проведённый с ведьмой, становится удивительным путешествием сквозь её внутренний мир, наполненный парадоксами и контрастами, которые обещают величие и одновременно наполняют сердце тревогой.

***

Джоанна прекрасно осознавала, что Иварт терпеливо ждёт её, но не могла заставить себя подняться с удобного кресла, словно вросла в него, превратившись в часть старинной мебели. Тяжёлый груз вины, сдавливающий её плечи, за своё эгоистичное и недостойное поведение по отношению к тем, кто искренне её поддерживал и верил в неё, казался невыносимо давящим, словно змеёй обвивая её позвоночник и грозясь раздавить, словно безжизненную лягушку на лабораторном столе. Внутри неё, словно в затхлом болоте, неминуемо нарастала лужа страха и стыда, смешанных с мучительными уколами жалости к себе. Ей совершенно не хотелось, чтобы эти терзающие, мучительные чувства стали известны ему, чтобы он увидел её такой слабой и жалкой.

— Джоанна, сколько тебе лет? — внезапно спросил он, и его голос прозвучал как будто сквозь толщу воды, доносясь откуда-то издалека.

Она вздрогнула от неожиданности, внезапно осознавая, что по-прежнему находится в его просторном кабинете в поместье. Счёт времени давно потерян в круговороте этих странных, пугающих событий, и она уже не понимала, сколько прошло времени.

Двадцать? Двадцать один? Её память, казалось, намеренно играла с ней в злую шутку.

— Зачем ты это спрашиваешь? — резко ответила она, нахмурившись и сверля его подозрительным взглядом. — Решил напомнить мне о нашей разнице в возрасте, чтобы я не забывала, кто здесь главный?

Иварт, словно не заметив её колкости, в ответ лишь тихонько засмеялся, спокойно и расслабленно, становясь невыносимо привлекательным, и внутри неё, словно цветок, медленно распускающийся под лучами солнца, что-то робко сжалось. Это была надежда — трусливая и застенчивая искра, едва заметная, но, всё же дающая о себе знать. Она признавала, что всё ещё любит Кьерана, и это чувство, словно старый шрам, не исчезнет просто так, за несколько коротких дней или даже долгих лет. Но было бы глупо и нечестно отрицать, что она испытывала сильное притяжение и к Иварту, к его таинственным, глубоким глазам, словно бездонным омутам, в которых, как ей казалось, она могла утонуть.

Джо вновь нахмурилась, стараясь спрятать своё смущение так глубоко, словно зарывая его в землю, чтобы острые когти Иварта ни при каких обстоятельствах не смогли его достать и выставить на всеобщее обозрение.

— Я хотел бы сказать, — продолжал он, медленно облокотившись на полированный стол и сцепив свои изящные, аристократичные пальцы, — что в твоём возрасте мир способен обрушиться на тебя со всей своей жестокостью. Твоё восприятие сейчас... слишком острое, и ты видишь вещи в более ярком и болезненном свете, а бремя вины, которое ты несёшь на своих хрупких плечах, безмерно тяжело, и может сломать тебя.

Она, словно оглушённая, подавила тихий стон, готовый сорваться с её губ.

— Ты называешь это острым восприятием? — язвительно бросила она, насмешливо приподняв бровь. — То, что ты безжалостно выдавливаешь из самой души, пока не станет невыносимо больно и не останется ничего, кроме пустоты? Мне кажется, гораздо проще игнорировать всё, закрыв глаза и заткнув уши, чем пытаться осознать свои ошибки и глупости, совершённые за эти долгие годы. Века.

Он, словно оценивая её состояние, с пристальным вниманием рассматривал её, и его проницательные, словно рентген, глаза казалось, проникали в самую суть её измученной души. Ей даже показалось на мгновение, что он каким-то образом расправляет её сломанные кости, возвращая ей способность двигаться и дышать.

— Я тоже проходил через это, — тихо и почти незаметно для неё заметил он, словно делясь сокровенным секретом. — Если бы эта острая боль осталась со мной навсегда, если бы я продолжал ощущать её в полной мере...

Он, вздрогнув, покачал головой, словно отгоняя от себя болезненные воспоминания, которые продолжали преследовать его.

— Я бы просто не выжил, — закончил он, и в его голосе прозвучала неприкрытая горечь.

Рыжеволосая, поражённая его признанием, смотрела на него, чувствуя, как тёмные волны прошлого накатывают на неё, грозясь поглотить с головой. Боль может быть разной, об этом она знала не понаслышке, но всё же, в том, что она сейчас чувствовала, был какой-то смутный намёк на путь к возможному возрождению, к началу новой жизни, пусть и в кромешной тьме. Они оба сейчас находились в этом месте, словно в западне, и, возможно, если приложат усилия, смогут найти что-то общее, какое-то слабое, но, всё же утешение в этой пугающей, обволакивающей тьме.

***

Её бледная кожа, словно истончённый пергамент, казалась почти мертвенно-белой при тусклом свете канделябров, и в её личных покоях, словно в алхимической лаборатории, витал густой запах жженой ткани, возбуждающего секса и рассыпанных на полу сушеных трав. Нигма, расположившись за массивным письменным столом, с остервенением вдавливала острое перо в дорогой пергамент, словно пытаясь продырявить его насквозь. Она намеренно не смотрела на Иварта, однако он не мог не заметить, как её шёлковый, расшитый золотыми нитями халат небрежно съехал с хрупкого плеча, открывая взору пугающе белую, словно алебастр, кожу. Ведьмам, как известно, не знакомы понятия стыда и скромности; он с настойчивостью напоминал себе об этом, делая нарочито громкий шаг в её сторону, стараясь привлечь её внимание. Нигма, словно очнувшись, лениво повернула голову в его сторону, и её чёрные, как вороново крыло, волосы хлестнули её по лицу, а и без того тонкие, аристократичные черты её прекрасного лица исказились от гримасы раздражения. Она лениво потянулась к стоящему рядом хрустальному бокалу, наполненному тёмно-красным вином, и сделала медленный, тягучий глоток.

— Явился, — фыркнула она, и в её голосе прозвучало явное презрение.

Он, не обращая на её колкость ни малейшего внимания, словно не замечая её злобного настроения, тем не менее, не сводил с неё глаз. Вернее, обращал, но лишь издалека, намеренно блуждая взглядом по её красивому, но в данный момент искажённому злобой лицу, стараясь не опускаться ниже её глаз. Иварт, стараясь выглядеть непринуждённо, поправил свои спутанные светлые волосы, совершенно не задумываясь о её почти обнажённом плече, старательно игнорируя её провокацию. Некоторое время он просто молча наблюдал за ней, стараясь не пересекать невидимые границы её личного пространства, словно боясь вызвать её гнев.

— Чтоб ты сдох, — тихо пробормотала она себе под нос, внезапно наклоняясь к столу и снюхивая какую-то белую субстанцию, разложенную на небольшом блюдце. — Чтоб ты сдох, — повторила она уже чуть громче, словно проклиная его, и вновь медленно подняла на него свой взгляд.

Мужчина, набравшись смелости, обошёл её, и стол, стараясь встать напротив и встретиться с её глазами, однако всё ещё намеренно не смотрел на неё. Но краем глаза всё же уловил, что на ней, помимо халата, действительно ничего нет, и она, словно почувствовав его взгляд, с раздражением уставилась на него, снова резко подняв голову.

— Что, решил снова поиграть в серого кардинала? — съязвила она, и в её голосе послышались злые нотки.

Она, изобразив на своём лице подобие усмешки, оценив свою шутку, сделала очередной глоток вина и, небрежно прижав тыльную сторону ладони ко рту, словно стараясь скрыть своё смущение, лишь потом проглотила его.

— Ты посмотри, как ты выглядишь, — тихо произнес он, не выдержав её наглого взгляда, и Нигма, нервно и громко рассмеявшись, указала на него трясущимся пальцем, не в силах остановить приступ истерики. Но вдруг внезапно замолкла, пристально посмотрев ему в глаза, и он, к своему удивлению, словно кожей ощутил за этой холодной, надменной маской невыносимую боль, словно там, в самой глубине её души, скрыты сотни горьких, невысказанных вещей. Она медленно облизала свои пухлые, чувственные губы и, наконец, положила гусиное перо рядом с недописанным письмом.

— Что ты пишешь? — его голос, не терпя возражений, был требовательным, когда её тонкие, изящные пальцы, словно испуганные птички, накрыли листок пергамента, спешно пытаясь скрыть написанное от его любопытного взгляда. — Это письмо для твоего брата, не так ли? Я же говорил тебе...

— Ты говорил мне, — язвительно парировала она, и в её голосе прозвучало презрение. — Я всего лишь твоя дорогая игрушка, Иварт. Что еще тебе от меня нужно, чтобы ты от меня отстал?

В её словах, словно в отравленном кинжале, таилась неприкрытая горечь и отчаяние. Не язвительность или самодовольное превосходство, а настоящая, неподдельная боль, разъедающая душу. Она в порыве отчаяния опустила голову на руки, и её тонкие, накрашенные чёрным лаком ногти с силой впились в нежную кожу, словно стремясь причинить себе физическую боль, чтобы хоть немного заглушить душевную. Он, словно зачарованный её страданиями, медленно протянул к ней руку.

— Отдай мне это письмо, — тихо, но настойчиво потребовал он, и в его голосе послышалась сталь.

Она в ответ лишь издала короткий, нервный смешок, и он отчётливо почувствовал, как ведьма насмехается над ним, словно над глупым ребёнком. Сначала Нигма с вызовом подняла на него свой пронзительный взгляд, а затем, резко встав из-за стола, вызывающе ткнула указательным пальцем в пергамент, с удовольствием рискуя случайно разорвать его острым ногтем.

— Ты не можешь просто так уйти от этого, — произнес Иварт, вновь пытаясь поймать ускользающий взгляд Нигмы и достучаться до её сердца. — Мы должны выяснить это прямо сейчас.

Она, словно совершенно не слыша его слов, и не обращая на его призыв никакого внимания, словно опьянённая, словно собиралась выпить на удачу, небрежно наполнила свой изящный бокал до самых краёв, и её взгляд при этом остался холодным и настороженным.

— А что, если я совсем этого не хочу? — произнесла она с вызовом, словно прекрасно зная, что его ответ уже давно приготовлен и ждёт своего часа.

Это было почти что детской уловкой — простой и понятной, словно рассчитанной на дурака. Иварт, решив не поддаваться на её провокацию, наклонился, подняв смятый пергамент с пола, в то время как Нигма, словно королева, гордо смотрела на него сверху вниз, даже не потрудившись поправить свой халат, чтобы хоть немного прикрыть обнажённую грудь.

— В будущем такие вещи ты будешь обсуждать исключительно со мной, — произнес он, словно отрезал.

— А если вдруг не буду? Что ты тогда сделаешь? — выплюнула она слова, словно яд.

— Это приказ, — ответил он, и в его голосе зазвучали стальные нотки.

Она, словно сломленная, кивнула с горечью, и, когда он снова встретил её взгляд, то был потрясён тем, что увидел. В её глазах было столько неприкрытой горечи и невыносимой боли, которую она причиняла, в первую очередь, себе, что это заставило его невольно отшатнуться, словно от удара. Нигма, выпустив наружу весь свой гнев, с остервенением сломала гусиное перо пополам и, не задумываясь, бросила его на пол, а затем в порыве ярости сбросила на пол книги и чернильницы, обрызгав всё вокруг чернилами. Громкий шум, созданный ею, стал тревожно будить перепуганных придворных, и они, словно испуганные мыши, начали вбегать в её просторные покои.

— Убирайтесь вон! — пронзительно закричала она, словно обезумев. — Я сказала, убирайтесь вон!

В её голосе, словно в хорошо приготовленном зелье, смешались истерия и колоссальная сила, способная снести всё на своём пути, а Иварт, словно окаменевший, лишь молча наблюдал со стороны, как она, выпуская наружу всю свою ярость, отражает свой гнев в окружающих её людях, ожесточённо толкая их и дёргая за одежду. И, как бы странно это ни звучало, он втайне упивался происходящим, наслаждаясь хаосом. Когда толпа, наконец, покинула покои, и за ними с громким хлопком закрылись двери, она, словно обезумевшая, крепко сжала свои волосы в кулаках, посмотрела на него полным отчаяния взглядом и нервно сглотнула. Хотя свет от канделябров тусклый, даже так он замечает, что на её лице нет слез. Гнева хоть отбавляй, боли — в избытке, но, ни одной слезинки.

— Я так ненавижу тебя, — прошептала она, и этот едва слышный шёпот, словно раскат грома, прозвучал в тишине так громко, что болезненным эхом отозвался в его ушах. Ему на мгновение захотелось оглохнуть, чтобы больше не слышать ни её, ни этого горького признания. А она, словно не заметив его состояния, лишь медленно облизывала пересохшие губы, нещадно прикусывая их, терзая тонкую, чувствительную кожу. Её распущенные чёрные волосы водопадом падали на плечи, и она, словно окаменев, не двигалась с места, оставаясь неподвижной, как мраморная статуя. — Я так ненавижу тебя, бессмертный, — повторила она, словно произнося древнее заклинание.

— Я знаю, — ответил он, и в его голосе прозвучала неприкрытая горечь и какое-то странное смирение.

Она, словно очнувшись, прошла мимо него, и он, сам того не понимая, внезапно потянулся к ней, словно повинуясь какому-то неведомому инстинкту, перехватывая её тонкие, ледяные пальцы своими горячими руками и резко разворачивая к себе.

— У тебя осталось ровно два месяца, — прошипела она, и эти слова, словно смертный приговор, прозвучали почти как обещание. — А потом я найду способ отомстить тебе за всё.

— Ты и сейчас уже мстишь мне, разве нет? — тихо спросил он, глядя ей прямо в глаза, полные ненависти и отчаяния.

На её лице, словно трещина на льду, появилась нервная, неестественная улыбка, искажающая её прекрасные черты. Она, не отрывая от него взгляда, медленно подняла руку, словно собираясь прикоснуться к нему, но её тонкие пальцы застыли в нескольких миллиметрах от его щеки, словно столкнувшись с невидимой преградой. И смотрела на него с таким отвращением, словно любое прикосновение может оказаться смертельным, словно его кожа покрыта ядовитым слоем, угрожающим ей невыносимыми страданиями.

— Пока я мщу только себе, — произнесла она так тихо, что он едва расслышал её слова. Затем, словно опомнившись, резко выдернула руку из его ладони. — А теперь, если ты меня не испытываешь, оставь меня одну. Если ты не хочешь снова услышать мои лекции о моём единственном живом родственнике, которого ты у меня отнял. Он, словно завороженный, почти потянулся к ней, словно не в силах противиться неведомой силе. Почти поцеловал её в манящие губы, почти нежно обнял, стараясь согреть её своим теплом. Почти умолял забыть всё, разлюбить, и перестать причинять себе эту невыносимую боль, непрестанно наказывать себя за свои чувства.

Но, в конце концов, не сделал ничего. Просто медленно развернулся на каблуках, бросил на неё печальный взгляд через плечо и, по какой-то совершенно необъяснимой причине, словно повинуясь тайному приказу, безропотно послушался её, покинув её покои. Сегодня, к его великому удивлению, он оказался не единственным, кто отдаёт приказы.

В ней, как ни странно, оказалось гораздо больше истинного царственного величия, чем она сама предполагала. И он, словно прозрев, похоже, сильно недооценил её, приняв за слабую и безвольную игрушку в своих руках.

***

— Ты трахаешь её? — тихо, почти шёпотом спросила Джоанна, нарушая тягостное молчание. Она сидела перед тарелкой, наполненной изысканными блюдами, но совершенно не притрагивалась к ней, понимая, что через какое-то время её наверняка вывернет наизнанку от отвращения.

Иварт, удивлённый её вопросом, едва не подавился вином, закашлялся и, с трудом переведя дыхание, снова принялся за еду, как ни в чём не бывало. Он не удостоил Джо ни единым взглядом с самого утра, словно она была невидимкой.

— К чему этот вопрос? — лениво произнёс он.

— Просто отвечай, — потребовала она, и в её голосе прозвучали стальные нотки.

— Конечно, — раздался надменный голос Нигмы, и звук её быстрых, уверенных шагов, словно барабанная дробь, чётко отдавался по полу, создавая тревожное эхо в просторной комнате. — Ты действительно чему-то удивляешься, наивная? Он делает то же самое и с тобой, — добавила она, вальяжно усаживаясь за стол и бросая на Джо презрительный взгляд.

Мужчина лишь громко хмыкнул, закатив глаза.

— Скоро вы тут устроите настоящую драку за титул главной любовницы, — небрежно бросил он, внося в гнетущую атмосферу немного лёгкого фарса, хотя в его глазах всё равно сквозила явная усталость.

— Порой, у меня складывается впечатление, что эта ведьма выцарапает мне глаза и добавит их в тот самый отвратительный суп. И подаст в качестве угощения. — Презрительно указала Джоанна, стараясь не выглядеть глупо и жалко в этой нелепой ситуации.

Ей безумно хотелось сжаться в комок, забиться в самый тёмный угол и разрыдаться, словно маленькому ребёнку, вспоминая те мучительные чувства омерзения, парализующего страха и липкого, леденящего ужаса, которые она испытывала. Кроме того, её переполняло внезапно нахлынувшее желание в ярости разорвать Нигму, с её лицемерным высокомерием и напускным благочестием, на мелкие, ничего не значащие куски, словно старую, никому не нужную тряпку. Джо отчаянно не могла терпеть её показное лицемерие, её самодовольное превосходство, которое так фальшиво и неестественно вязалось с тем, что скрывалось под этой красивой, тщательно скрываемой маской. Ей вдруг стало ясно, что это отнюдь не просто банальная ненависть к ней — это, скорее, бурный протест против всего того, что она собой олицетворяла, против всепоглощающего зла, которое, словно ядовитый плющ, методично расползалось вокруг, отравляя всё живое.

Нигма, словно наслаждаясь её муками, расхохоталась, и этот смех прозвучал как злая насмешка.

— Твои глаза — настоящий деликатес, лунокрылая, — словно заворожённая, произнесла она, и в её голосе прозвучало нескрываемое безумие.

Она раздражала её до скрежета зубов и появления болезненных трещин на эмали. Джо изо всех сил захотелось подняться со стула, стремительно подойти к ней, схватить за хрупкие плечи и несколько раз со всего размаху ударить затылком о холодную каменную стену, чтобы эта самодовольная, надменная улыбка, наконец, исчезла с её лица. Но Джо, понимая, что это бесполезно, знала, что ей не стоит марать об неё свои руки. Ей казалось, что она будто всю свою жизнь этому училась, готовясь к встрече с ней.

Несколько мучительных месяцев пребывания в этом зловещем поместье сделали её морально нестабильной, нервной и дёрганой, и казалось, что это отнюдь не побочное действие на её психику, а скорее неминуемое последствие тесного общения с самим Хаосом.

— Если ты будешь меня и дальше бесить, — небрежно проговорила Нигма, оставаясь на своём месте и даже не поворачивая головы в её сторону, — ты просто бесследно исчезнешь.

Её спокойный, но, в то же время, буйный, словно у дикого зверя, взгляд вызывал у Джо непередаваемое ощущение хрупкости и опасности - она нутром чувствовала, что на неё, вопреки её самонадеянности, не так легко наткнуться и взять верх, как может показаться на первый взгляд.

— Ты тут ровным счётом ничего не решаешь, — ответила Джоанна, стараясь говорить свысока, словно презирая её, хотя внутри бушевала злость и накатывала волна безысходности, готовая поглотить её.

Нигма, грациозно поднявшись со своего места, предстала перед ней во всей своей красе – высокая и болезненно худощавая, но при этом смотрела на неё сверху вниз с явным вызовом и плохо скрываемым презрением.

— О, поверь мне, лунокрылая, я решаю тут абсолютно всё, — прошипела она, словно змея, и её жутковатая улыбка, растянувшаяся от уха до уха, казалось, искрится настоящим безумием, вселяя животный страх.

Иварт, откинувшись на удобную спинку кресла, лишь наслаждался происходящим представлением, медленно потягивая дорогое красное вино из изящного бокала и не вмешиваясь в их перепалку.

***

Нигма — безупречная, опасная ведьма, к которой, несмотря на все предупреждения, всегда манило, словно мотылька на пламя. Она умела так искусно играть чувствами, что заставляла кровь стремительно рваться по венам, словно освобождённая из плена бурная река, сердце бешено забиваться в неровном, безумном ритме, а изголодавшиеся внутренние демоны, словно вырвавшись на свободу, поднимали свои косматые головы, нагло упираясь острыми рогами в белесые ребра. Она была истинной, неприступной аристократкой до кончиков пальцев. Слегка прикусывала внутреннюю часть щеки, словно размышляя, а её пухлые, чувственные губы, искусно окрашенные в насыщенный багровый цвет, непроизвольно сжимала, создавая идеальный, но слегка размазанный контур, что придавало её образу особый, неповторимый шарм, словно вносило новые, неожиданные ноты в её педантичное и выверенное до мелочей звучание. Джоанна, в свою очередь, была словно лёгкий, но болезненный укол пронзительного взгляда, который насквозь проникал под кожу, пробираясь к самому сердцу, но ты всё равно, словно одержимый, продолжал искать его в толпе, желая испытать эту боль снова и снова. В пропитанном тайнами воздухе витал пьянящий аромат камелии, смешанный с лёгкими, едва уловимыми весенними нотами, словно предвещающими скорое пробуждение природы. Невесомые, шёлковые ткани, струящиеся по её телу, искусно контрастировали с грубоватыми, резкими изгибами холодных скульптур, создавая неожиданную гармонию, словно капля нежности в огромном океане холодного, равнодушного такта. Случайные, нежные прикосновения сводили с ума, опьяняя не хуже вина. Она была той, ради которой без малейших колебаний был готов нырнуть в омут с головой, отбросив все раздумья, в порыве безумия сломать мир голыми руками и осушить флакон с неправильно приготовленной, обжигающей жидкой смертью. Каждое мгновение, проведённое рядом с этими двумя необыкновенными женщинами, превращалось в магическое, завораживающее представление, где реальность, словно по волшебству, отступала на задний план, уступая место страсти и безумию. Иварт отчетливо чувствовал, как мир вокруг неумолимо терял свои четкие очертания, становясь расплывчатым и нереальным, как события, поддаваясь его прихоти, а каждое движение, каждый взгляд искрились непрекращающимся дождём безумства и страсти.

***

Темница лорда Хаоса, вопреки всем ожиданиям, напоминала скорее роскошные палаты, отделанные с немыслимой роскошью и безвкусицей, заполненные вычурными золотыми украшениями, невиданным изобилием изысканной еды и, естественно, оружием. Оружие было повсюду: длинные мечи, острые кинжалы, боевые топоры и смертоносные нагинаты — всё блестящее, тёмное, словно поглощающее тусклый свет от факелов, бессильно горящих на стенах, пытаясь разогнать мрак.

У Джоанны когда-то был свой любимый меч, с гордостью и пафосом названный Убийцей Богов. Она, словно наивный ребёнок, считала его самым совершенным орудием во всём мире, пока с ужасом не осознала, что и сама, словно запрограммированный механизм, превратилась в безжалостную убийцу, предназначенную для устранения других, наделённых божественной властью, людей.

«Ты сделана из глины», — твердили ей без устали, словно заученную мантру. «Бендида вдохнула в тебя жизнь, наполнив её смыслом», — упрямо утверждал Иварт, и в его голосе слышалось непоколебимое убеждение.

В этом, как ни странно, была доля правды, которую она долгое время отказывалась признавать. Джоанна, словно податливая глина в руках умелого гончара, формировалась и непрестанно меняла свои черты под сильным давлением чужих ожиданий, слепо веря каждому слову и принимая его за истину, не подвергая сомнению. И так продолжалось до тех пор, пока она в какой-то момент, обессилев, не застыла, превратившись в бездушную статую. Она доверяла своим покровителям, слепо следуя за ними, словно наивный ягнёнок, которого ведут на убой, покорно принимая каждую отравленную порцию не дёгтя, а искусно приготовленной, концентрированной лжи, способной одурманить разум.

Но однажды эта лживая и фальшивая жизнь не оставила ей никакого выбора и, превратив её в послушную марионетку, сделала невинной жертвой. Она никогда не была охотницей или убийцей богов, как ей внушали с детства. Она была лишь чем-то промежуточным, искусно созданным с определённой, коварной целью. Джоанна всегда была готова умереть за правое дело, но только в том случае, если это дело не было перемешано со щедрой, смертельной порцией лжи и обмана.

Убежав из Сент-Эмерод вместе с Ивартом, она так и не вернулась домой. Каждый раз она верила, что смогла обойти законы, написанные самими богами. Стоя посредине темницы Иварта, она словно слышит его насмешливый смех, который сдавливает её грудь.

— Это всегда был ты, верно? — её слова полны горечи и злобы. Джоанна ощущает себя разбитой, словно дорогая, антикварная ваза, упавшая с высоты, разлетевшись на бесчисленное количество мелких осколков, которые уже никогда не склеить. Как в тот момент, когда поняла, что не существовало никакого Ордена все эти годы; когда она упала к Иварту, как сломанная кукла, осознав, что вся её история была тщательно спланированным спектаклем, служащим чужим, совсем не её интересам.

У неё больше не было дома.

Она не могла вернуться в Орден, где каждый шаг возвращал её к этим неприступным каменным стенам и к нескончаемым оковам войны, от которой она так устала.

— Ты намеренно заманивал меня сюда на протяжении долгих лет, — прошептала она, глядя в его насмешливые глаза.

Глаза Иварта, словно два драгоценных камня, таинственно блестели, как у хитроумного, прожжённого лиса, готового к прыжку. Возможно, он и ослаб, но всё ещё сохранял свою хищную хватку и власть над ней.

— Это гораздо честнее, чем то, как другие, так называемые, боги обошлись бы с тобой, Джоанна, — мягко произнёс он, словно успокаивая испуганного зверька. Он оставался неподвижным, всё так же удобно восседая в своём роскошном, вычурном кресле, словно на троне, вылепленном из костей его поверженных врагов. — Выпей со мной, Джо. Твой путь был невероятно сложным и нелёгким. — Он нежно протянул ей свой драгоценный кубок с вином. Раны на его руках, словно оставшиеся от когтей дикого зверя, казалось, никогда не заживали — вечная гангрена, наказание за его чудовищную ненасытность. Девушка ожидала почувствовать лишь укол острой боли в своей измученной груди, но неожиданно внутри неё, словно языки пламени, разгорался настоящий пожар.

Ярость Иварта была невероятно заразительна — она наполнила её лёгкие с первым же тяжёлым, мучительным вдохом.

Или же она оказалась просто безмерно утомлена от своей роли покорной марионетки, жаждущей свободы, как когда-то запертая в стенах Альентаре маленькая девочка, которая больше всего на свете мечтала увидеть огромный, необъятный мир. Мир вне этих бесконечных, бескрайних океанов, а не только на тусклых, пожелтевших страницах старинных книг, так и не дающих ответа на все вопросы.

— Ты всегда, без исключения, действовала строго по моему сценарию, — произнёс Иварт с наслаждением, словно смакуя каждое слово, произнося её имя, как самое изысканное вино. Её присутствие, словно невидимый яд, медленно отравляло его душу и опьяняло эйфорией скорой, неизбежной победы. — Но я не стану лицемерить и говорить о каком-то там высоком предназначении и долге.

Джо, обессилев, опустилась перед ним на колени, совершенно не ощущая кончиков своих пальцев. Она с такой силой сжимала драгоценный, инкрустированный камнями кубок, что тонкий, но прочный металл начал неминуемо гнуться, а дорогое вино, словно проливая слёзы, бесследно расплёскивалось по дорогому, выложенному мрамором полу. И этого она, к своему ужасу, тоже совершенно не замечала.

— Чего ты хочешь от меня в этот раз? — тихо, но твёрдо спросила она, поднимая усталый взгляд на лорда Хаоса.

Он, словно игривый кот, наклонился к ней, почти касаясь её лица, едва заметно проводя кончиками тонких, изящных пальцев по её холодным скулам. Она почувствовала, как старые, забытые нити, словно ржавые цепи, вновь начали натягиваться, готовясь затянуть её в свои смертельные объятия. Но кто теперь тянет за эти нити? Безжалостные, бесчувственные боги, или же тот, кому она теперь вынуждена служить?

— Я никогда, ни с кем, не желал делить своё безграничное могущество, — произнёс он, и его слова, словно змеиный шёпот, окутали её, заставляя кровь стынуть в жилах.

Он, не отрывая от неё завораживающего взгляда, окутывал её своим горячим дыханием, затягивая петлю всё туже, каждым своим взглядом. Снова и снова, словно опытный дрессировщик, связывая её этими невидимыми, но прочными нитями, словно крепким лассо вокруг её хрупкой шеи.

— Я желаю ровно того же, что и ты, Джоанна, — ответил Иварт, и его глаза, словно оценивая её, скользнули по её лицу, словно по лицу прекрасного, но смертельно опасного божества, одновременно сокрушительного и идеально прекрасного. — Дай нам свободу.

***

Иварт, вопреки расхожему мнению, отнюдь не был олицетворением всепоглощающего хаоса. Он по-прежнему оставался тем самым самодовольным, избалованным мальчишкой, который с маниакальной настойчивостью пытался открыть древний ящик Пандоры, отчаянно стремясь поглотить первобытный, неукротимый хаос, который, как он твёрдо верил, принадлежал ему по праву рождения. Ради достижения этой заветной цели он был готов пойти на всё, даже на то, чтобы хладнокровно погубить свою родную сестру – Ивэлль, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Он, словно в деталях, до сих пор отчётливо помнил тот роковой день, когда его родители, разочаровавшись в нём, отвернулись, вычеркнув его из своей жизни: для них семья всегда была гораздо важнее власти и силы. Семья, по их мнению, и была истинной, неиссякаемой силой. Но он, словно одержимый, оставался лишь наивным, эгоистичным мальчишкой, жаждущим заполучить высшую, непостижимую мощь, и эта пагубная страсть отравила его изнутри, сделав чудовищем.

Принимая уютное тепло своей роскошной постели, Иварт, словно отголоски прошлого, невольно чувствовал, как нежно и доверчиво сопит рядом Нигма, словно тихий ангел. Он вновь, словно навязчивую мелодию, начал размышлять о том, какой необыкновенной была его любимая сестра. Их знатный род, из поколения в поколение, верно служил всепоглощающему хаосу, как и их предки, вполне довольные своей скромной, но важной ролью. Но Ивэлль... она всегда выделялась на их фоне, была совершенно другой, словно соткана из лунного света. Он, несмотря на все свои усилия, никак не мог понять, почему она настолько не похожа на него и их уважаемых родителей. Ответы на свои многочисленные вопросы его родители, по какой-то совершенно непонятной для него причине, категорически отказывались давать, словно оберегая от страшной правды. Лишь много позже, повзрослев и поумнев, он, наконец, осознал: его милая сестра была истинным олицетворением долгожданного баланса сил, таинственным ключом к тому первозданному, неукротимому хаосу, который неудержимо манил его к себе с такой невероятной силой.

«Ты пойдёшь за мной, Ивэлль? Ты моя любимая сестра, стань моей верной союзницей, и мы вместе завоюем мир», – настойчиво восклицал он, словно произнося древнее заклинание.

«Нет, мой дорогой брат. Мне совершенно не нужен мир, поглощённый бесконечным хаосом и разрушением. Ты же знаешь, что для существования вселенной необходим хрупкий, но верный баланс сил», — спокойно отвечала она, глядя на него с грустью.

Он отчётливо вспомнил, как отчаянно, надрывно кричала его бедная сестра, а он, словно садист, с наслаждением внимал её мучительным крикам, словно слушал прекрасную музыку. Как, словно вампир, забирал её животворящую силу, отчаянно стремясь приблизиться к своей заветной цели. Любил ли он её по-настоящему?

«Я, конечно, любил её. Но, отец, она сама не захотела стать моей верной союзницей и разделить со мной власть», - твердил он как мантру, пытаясь оправдать себя.

В его отравленном сознании вновь и вновь звучали слова матери: «Ты хуже всех чудовищ, которых я когда-либо знала!» – этот горький упрёк, словно тяжёлый груз, неустанно давил на его истерзанное сознание.

Он был законченным изгнанником, никому не нужным и брошенным, словно сломанная игрушка, поскольку всё ещё одержимо искал высшие, непостижимые силы, безвозвратно забыв о своей любимой семье, которая когда-то, очень-очень давно, была для него важнее всего на свете.

***

— Почему ты так на ней помешан? — Нигма, словно разъярённый шторм, металась по просторному залу перед Ивартом, не в силах сдержать свой гнев. — Ты повёл себя, как одержимый Кьеран.

Она, сжав кулаки до побелевших костяшек, с силой зажмурила свои прекрасные глаза, стараясь успокоиться.

— Мне просто необходимо вернуть свою сестру, — ровным, лишённым эмоций тоном произнёс Иварт, словно уговаривая себя.

— Её больше нет, чёрт тебя дери! — в отчаянии закричала она, словно пытаясь достучаться до его сознания. — Ты же её сам безжалостно убил, разве ты забыл об этом, идиот?

— Я убил её сотни лет назад, но она, вопреки всему, вернулась! — рявкнул он, словно обезумев. — Только с её помощью я смогу добраться до того самого первобытного хаоса, Нигма, ты должна это понять. Посмотри на это, — с отвращением произнёс он, резко засучивая рукав своей дорогой рубашки, под которым его плоть разъедала жуткая коррозия, превращая его кожу в гниющую труху. — Моё тело медленно, но верно разваливается на части, и мне отчаянно нужен хаос, иначе...

— Иначе ты просто сдохнешь, — выплюнула она эти слова, словно яд, совершенно спокойным голосом, даже не соизволив взглянуть в его сторону. — Возможно, так даже будет лучше для всех. Ты самый настоящий безумец, Иварт. Самый безумный из всех когда-либо существовавших сосудов хаоса.

Его лицо, словно маска, исказилось в злобной гримасе. Он, словно зверь, резко вскочил со своего трона и быстрым шагом, нагоняя её, подскочил к Нигме, грубо схватил её за хрупкую шею и, не церемонясь, с силой припечатал её головой к холодному полу.

— Ты мерзкая тварь, Нигма, — прорычал он, словно задыхаясь от ярости. — Ты никому не нужная, презренная ведьма, которую я пригрел из жалости.

— Как и ты сам, — прошептала она, находясь всего в сантиметре от его искажённых злобой губ, словно не боясь его.

Он, словно опомнившись, резко выпустил её шею из своей хватки, отвернулся, словно испытывая отвращение к себе, и машинально поправил дорогие кольца на своих тонких пальцах.

— Я всё равно доберусь до неё, чего бы мне это ни стоило. Клянусь, даже если мне придётся снова её убить, чтобы достичь своей цели, — говорил он, медленно успокаиваясь и выравнивая тон своего голоса. — Я всё равно доберусь до хаоса, и ты поможешь мне в этом.

— Ты хоть понимаешь, где его следует искать, безумец? — прошипела Нигма, поднимаясь с пола.

— Узнаешь позже, — туманно ответил он, словно играя с ней.

***

Она должна чувствовать отвращение к нему. Яростной злобы, терзавшей её на протяжении всего вынужденного изгнания, для Иварта недостаточно - он привык к этому. Выросший в презрении, он даже не заметит её ненависти, лишь усмехнётся. В отличие от неё, Нигмы, которую он, словно рентген, видит насквозь, безжалостно разрезая её искусно надетую актёрскую маску, как перезрелый фрукт, чья тонкая кожура лопается от самого лёгкого прикосновения. Как тот острый нож, которым она угрожала перерезать глотку ненавистному, проклятому принцу. Когда-то ненавистному? Или по-прежнему ненавистному? Нигма, к своему удивлению, и сама не знала ответа на этот вопрос. Впервые за долгое время она дышала полной грудью свежим воздухом свободы, оказавшись в Тёмных Топях. Почувствовал ли эту долгожданную перемену Иварт? Где тот робкий, испуганный тряпкозад и мальчишка, которым он когда-то был? Ответ обжигал горче самой крепкой соли. Он, к сожалению, остался на самом дне, вместе с её страданиями и болью. Её не было рядом всего лишь месяц, а Иварт всё ещё не смог освободиться от сковывающего оцепенения, вызванного её властью над ним.

— Ты получала мои письма, Нигма? — небрежно спросил он, и в его голосе вновь послышались насмешливые нотки. Конечно, он, как всегда, продолжал жестоко издеваться над ней, играя с её чувствами. И острое лезвие из закалённой стали, спрятанное в её рукаве, вдруг перестало казаться такой уж плохой и бредовой идеей. Она в порыве ярости убила одного высокопоставленного, проклятого принца, так почему бы ей теперь не отыграться по полной программе на этом самодовольном короле?

— Ты смеёшься надо мной, Иварт? — не выдержав, прошипела она, и в её голосе вдруг явственно зазвучала неприкрытая боль. Весь тщательно созданный ею образ холодной, неприступной, страдающей девицы в мгновение ока спал с неё, словно старая, никому не нужная одежда. Надо, к её сожалению, признать, что, сколько бы Нигма ни умела лгать, она никогда не сможет сыграть столь искусно и правдоподобно, как лицемерный Иварт. И, конечно же, он, гад, смеялся в ответ. Развалившись в вальяжной позе на роскошном диване, сверкающем показной роскошью, полный сознания своей безнаказанности и бессмертия, он был истинным королём Хаоса.

— Конечно, моя дорогая Нигма, моё милое, но такое надоедливое наказание, — произнёс он резче, и его до этого беззаботный смех, словно внезапно запнувшись, застрял у него в горле. Он, помрачнев, с трудом поднялся с дивана, и в его взгляде вспыхнула злоба. — Конечно, я усердно отправлял письма в твой нелепый, проклятый смертный мир, исключительно для того, чтобы сейчас вдоволь посмеяться над тобой.

Иварт, словно уязвлённый в самое сердце, резко вскинул брови, и его напускная беззаботность и мнимый полный контроль над эмоциями отныне нелепо противоречили его напряжённому голосу и язвительным словам, как острая коса, с глухим, гремящим звуком внезапно ударившаяся о грубый камень. Он с силой сжал челюсть, стараясь сдержать гнев. — По всей видимости, смеяться в этой ситуации должен я сам, — выплюнул он слова, словно яд.

За ощутимым ядом в его голосе, за этой плотной маской напускной иронии и истинной королевской непринуждённости вдруг открылось нечто большее, скрытое от посторонних глаз. Нигме вдруг отчаянно захотелось сорвать эту искусно надетую маску с его красивого лица, оголив его истинную сущность.

— И что же ты мне так усердно писал всё это время? — небрежно спросила она, возвращая ему всю притворную сладость и лицемерие, словно пробуя на вкус самые приторные альентарские плоды. В голове, словно навязчивая мелодия, шумело море, и её вновь, словно тяжёлый груз, начало давить океанская глубина, под которой она когда-то едва не погибла.

Иварт, словно сорвавшись с цепи, стремительно приблизился к ней. Безрассудно и совершенно необдуманно. Его верная сенешаль, Нигма Дуате — его теневой помощник и бывший и будущий кукловод, чьи искусно сплетённые нити так опрометчиво разорвались, на самом деле, не моргнув глазом, может без колебаний вонзить ему острый нож прямо в бок, одним движением оборвав его бессмертную жизнь.

— Ты ведь совершенно не догадываешься, правда? — тихо спросил он, и его тонкие пальцы, словно невзначай, нежно коснулись сжатого до побелевших костяшек кулака Нигмы. Он, нависая над ней, склонился ещё ниже, вызывая у неё приступ неконтролируемого бешенства своим превосходством в росте, словно унижая её.

Но на долю секунды, словно сквозь туман, она вдруг заметила в глубине его чёрных, бездонных глаз какую-то внезапную уязвимость, способную ранить её, словно двустороннее лезвие, и тут же отпрянула. Неужели это была тоска? Её сердце, словно схваченное ледяной рукой, болезненно сжалось.

— Я за долгое молчание проклинал тебя, Нигма, — тихо произнёс Иварт, нежно касаясь её щеки и внезапно закрывая глаза, как будто ему было больно смотреть на неё. Словно он, вопреки своему желанию, просто не мог отвести взгляда, заворожённый её красотой. Лезвие стали, словно раскалённое, жгло нежную кожу под её широким рукавом. Снаружи, словно в подтверждение его слов, внезапно раздался громкий шум, и в общей какофонии звуков явственно послышались отчаянные крики, словно тонущие в звуках лязгающего металла.

— Я ждал, когда ты вернёшься домой, Нигма, я отчаянно ждал этого... — выдохнул Иварт, вновь открывая глаза, и Нигма вдруг осознала, что, заворожённая его словами, перестала дышать.

Иварт, словно очнувшись, обратил свой взор к распахнутым дверям. На его губах вдруг появилась хорошо знакомая, хищная усмешка, предвещающая неминуемую беду.

— Думаю, теперь, моя дорогая, ты просто обязана меня убить, — с вызовом произнёс он.

— Договори уже! — резко выкрикнула она, и в её ушах, словно от удара, внезапно образовался неприятный вакуум, не позволяющий ей сосредоточиться. У неё остались лишь считанные секунды, чтобы понять, что происходит.

— Что договорить, Нигма? — удивлённо вскинув брови, спросил Иварт.

— Договори, что ты хотел сказать, и всё! — в отчаянии прошептала она.

— Хорошо, — коротко ответил он, словно подчиняясь её воле.

Ей распарывает кожу, когда он поднимает руку и гладит её по щеке. Её лихорадит яростью и беспомощностью, и лютым бешенством, и непониманием, когда Иварт склоняется, чтобы прошептать ей в ухо:

— Я ждал, когда ты вернешься ко мне.