Птенец твоего разума (2)

Торговый комплекс на Невском всегда отличался особенной помпезностью, не позволительной для заведения в любой другой части города. Огромный, как многоярусный торт, из которого вынули середину, заполнив пространство лентами эскалаторов, колоннами, светящимися лавчонками и стендами с мигающей рекламой. Если выйти в центр, к лестницам, и запрокинуть голову кверху, можно увидеть, как его «слои» со всеми магазинами, манекенами в витринах и снующими по аллеям покупателями.

Однако немногие знают, что на самом деле скрывает эта обманчивая обложка...

...«На ковер» к начальнику мне велели явиться к концу рабочего дня, то есть к шести. Информатор Леночка – веселая симпатичная девчонка с прыгающими кудряшками волос сообщила мне эту новость с утра, с теми напускными, делаными серьезностью и важностью, с какой обычно сообщают новость, уже ставшую поводом для всеобщих сплетен.

Сначала я удивился и не понял, о ком речь, но потом узнал, что дело, по которому меня вызывают, никак не связано с главой Отдела Информации. Меня хотел видеть сам Э. А. Псовский...

Кабинет моего бывшего руководителя занимал небольшое помещение среди служебных комнат в глубине торгового центра. Оно даже не имело окон. Зато сразу же напротив двери располагалось узкое продолговатое окошко на внутренний торговый дворик и главный вход ТЦ с дверью-вертушкой и дежурящими охранниками.

На моей памяти, Лунный никогда не любил дорогих излишеств. Однако это не помешало ему поставить в крохотной комнатушке пару дорогих кожаных кресел и огромный письменный стол цельного древесного массива. Собственно, он и занимал почти все пространство.

Когда я постучал и открыл дверь, отозвавшись на приглушенное «Входите» внутри кабинета, Псовский стоял у окна, спиной ко входу. Руки задумчиво сцеплены сзади, сам – в одном из своих любимых асфальтово-серых костюмов.

– Люди уходят и приходят, и мы не запоминаем их лиц в нескончаемом потоке времени. Это очень символично, – произнес Эдмунд Александрович вместо приветствия и кивнул мне на одно из кресел. – Садись.

Во втором уже сидела не знакомая мне сереброволосая девушка, гоняя по отполированной поверхности стола какой-то металлический шарик длинными блестящими ногтями.

Спина прямая, будто незнакомка проглотила линейку. Заметно было, что поза эта отнюдь не напряженная и получалась у нее естественно, просто потому, что иначе она не могла. Увидев меня, девушка подняла голову, приветственно кивнула и сложила руки на коленях, приготовившись слушать и вникать. Этакая видимость очень прилежной ученицы.

– Засиделся ты на месте, Антон... А дело без тебя идет...
Псовский уселся в кресло, выбил пальцами по столу какую-то сложную, витиеватую дробь, и перевел на меня круглые, чуть желтоватые в отсветах торшеров серые глаза, как бы выжидая, что я подхвачу тему.

– Эдмунд Александрович, вы серьезно?..

Я и сам понимал, что последнее время слишком много просиживал в Штабе, практически не выбираясь из него по другим делам. Отчего-то горько подумалось, что случилось как в шутке моего куратора Герды – я наконец запомнил, как он выглядит. Но после зимней истории казалось, что в наших отношениями навеки расставлены все точки, ограничены дистанции. Я не собирался возвращаться в Отдел Снов.

– Не дерзи, Антон. Для твоей же пользы стараюсь.

– Мне казалось, Эдмунд Александрович, что мы все давно решили, — я помыслил, ставить ли в конце предложения вопрос, но не определился, и фраза получилась какая-то корявая.

С момента новогодних событий, очень многое изменивших в жизни каждого, кто был в них вовлечён, прошло уже почти пять месяцев. После больницы и честных трёх недель дома, я понял, что маюсь от скуки и безделия.

Периодически ко мне захаживали посетители в лицах знакомых ребят с Отдела, но в конце концов чувство собственной бесполезности подняло меня на ноги, и я устроился в Отдел Статистики, работать в архиве. Хоть какое-то движение. И те же знакомые лица, привычный состав окружения, с которым я виделся во время общих собраний и в обеденном перерыве.

Так что большинство в Канцелярии даже не заметили моего перевода. Заметил только Псовский...

– Знакомься, это твоя новая напарница, Никанора. Никанора, Антон, – не дождавшись от меня какой-либо вменяемой реакции, Лунный кивнул на так и не произнесшую ни слова незнакомку. – Она введет тебя в курс дела и поможет справиться.

Я хотел бодро возмутиться, но упускать законную возможность внимательнее рассмотреть странную гостью начальника.

Все это время я лишь украдкой посматривал на нее. Внешность у девушки была... незаурядная.

Не белые даже, а именно серебристые волосы, струящиеся по плечам прямыми длинными прядями. Как лунная дорожка над водой в тихую ясную ночь. Такого же цвета глаза – серо-серебряные, лунные, с туманной матовой поволокой. Черты лица заостренные, вытянутые, словно у хищной кошки. Движения рук неправдоподобно скользящие и плавные, но при этом стремительные.

Одета тоже, кхм... по-особенному: облегающие брюки из чёрной кожи, огромные увесистые ботинки и замшевая бежевая куртка-косуха, отороченная темной лохматой «собачкой».

Никанора вскинула взгляд, едва заметно качнула головой. Но снова ничего не произнесла.

– Что здесь происходит? – кажется, я окончательно перестал что-либо понимать. Почему под маской обходительного дружелюбия у Лунного то и дело проскальзывает едва заметная тень обеспокоенности? Что-то серьезное? Критическое?..

– Кто-то крышует по городу Сны, – произнесла напарница с интонацией скучающего, но крайне ответственного докладчика и тут же обеспокоенно взглянула на Псовского. Тот утвердительно кивнул: продолжай. – Происходит что-то... странное, – она прочистила горло, сделав паузу, будто специально давая возможность осознать важность и неестественность происходящего.

Сны. Наш профессиональный жаргон – так в Отделе называют души умерших людей, которые уже закончили один жизненный путь и теперь находятся на пути к новому. Еще совсем недавно я был одним из Ловцов – штатным сотрудником Небесной Канцелярии, в чьи обязанности входили контроль перемещения душ по городу и устранение связанных с ними проблем.

До одного случая...

– Сны не уходят, они застревают на пути к перерождению и остаются в нашем мире. Души больше не становятся Затерянными, и Переход в таких случаях перестает закрываться для них по истечении срока. Это как портал между двумя реальностями. Ты же знаешь, что тогда может произойти?..

Риторический вопрос...

Тонкие миры человеческой жизни и загробного Перерождения как заслонкой разделены друг от друга, за исключением тех случаев, когда на короткое время перегородка тает, пропуская свободную Душу из мира живых в мир умерших. Эти короткие промежутки обычно длиной в три дня в Отделе называли Переход, и стоит нарушиться балансу, как две противоположные энергии хлынут навстречу друг другу, смешаются, и настанет полнейший хаос и конец всего существования.

Я перестал удивляться и только внимательно слушал, что она скажет дальше. Никанора деловито перекинула ногу на ногу и слегка прищурилась, задумчиво нахмурив брови и сцепив пальцы в замок.

– Мы считаем, что Сны не могли провернуть это дело сами. Им кто-то помог, – она со значением заглянула мне в глаза. – И в этом нам (подчёркнуто) нужна твоя помощь.

В ярком свете лампы ее лицо с особенно четко очерченными скулами выглядело почти совсем белым, контрастируя с темной глубиной зрачков. Сдержанность движений, полупрозрачность кожи, уверенный хладнокровный взгляд. Кого-то она мне напоминала. И, судя по той вольности, с которой держалась рядом с Псовским, значимость ее в этом деле вовсе не была эфемерной.

– То есть вы собираетесь выслеживать предателей среди Отделов? – при всей серьезности ситуации я не смог сдержать вырвавшегося скептического смешка. Эти двое предлагают мне поучаствовать в дворцовых интригах, где главный приз – голова твоего противника: бывшего сослуживца и товарища, теперь целящегося тебе арбалетом в спину из-за портьеры. А еще очень странно было слышать о собственной необходимости из уст человека, который на сто процентов считает, что незаменимых людей нет.

– Нет, – словно в ответ на мои мысли подал голос Лунный. – Твоя задача полностью будет заключаться в работе со Снами. Никанора прикроет тебя в других сферах.
– Но я больше не Ловец...

– Бывших Ловцов не существует, – начальник сочувственно покачал головой.

Тут Эдмунд Александрович, пожалуй, был прав: бывших сотрудников действительно не было в природе. Тот, кто однажды увидел мир за предельной чертой, познал границу возможного, понял, что у привычной реальности на самом деле существует множество скрытых смыслов, уже никогда не возвращался к прежним интересам. А значит, другой жизни у него быть не могло... И у меня больше не будет...

Это была главная причина, по которой я не бросил работу, а попросту перешел в другой Отдел.

– Мне надо подумать, – осторожно, с колебанием произнес я, раскручивая сеть размышлений в голове, но пока не находил никаких других вариантов ответа. Хотя это еще не означало, что мне было нечего сказать.

«Вам мало было Дины?» – хотелось спросить мне, но я промолчал.

– Подумай, – кивнул Псовский, сцепляя пальцы рук перед собой в замок. По отстраненному выражению его лица я понимал, что руководитель Отдела ожидал другой реакции. Более ответной. Не настолько... упрямой. – Подумай. Сроки ты знаешь.

Они обменялись с сереброволосой короткими взглядами, которые могли значить что-то особенное, понятное только этим двоим, но в равной степени могли не значить ничего.

– Могу идти? – уточнил я на всякий случай, поднимаясь с кресла.

– Иди, – равнодушно (или разочарованно?) кивнул Лунный. – Был рад снова пообщаться с тобой, Информационист Крайности.

«Чего не могу сказать о вас», – мелькнуло у меня в голове уже по дороге от кабинета. Я буквально чувствовал на себе скользящий пронзительный взгляд – желтоватых, круглых, как луна, совиных глаз, внимательно прослеживавших мой путь до того момента, как захлопнулась дверь. А может быть, еще дальше...

...Мне еще нужно было забежать обратно в архив, закинуть ключи и взять куртку, прежде чем выйти на улицу, и я торопился, желая поскорее отправиться домой. На телефоне было несколько вопросительных сообщений от Дины и один пропущенный, так что отвечал я на них уже торопливо сбегая по служебной лестнице к выходу.

Снаружи ветер старательно полоскал потоками асфальтово-бетонный центральный проспект, большой, пульсирующей артерией протянувшейся через центр города. Люди скользили про тротуарам, кидали друг в друга мимолетные взгляды, болтали, шутили, на лету решали вопросы, разговаривали по телефону, смеялись. Повсюду лица, расслабленные в предвкушении выходных.

У входа в метро разноцветная толпа заметно густела, тромбом просачиваясь в распахивающиеся двери.

Преображенный весной и вечерними огнями город жил своей, особенной, скрытой от посторонних глаз жизнью, и я слегка прищурился, вглядываясь в мелькающие силуэты. Снов среди них не было. И на этом спасибо...

Я заметил ее издалека. Никанора стояла на автобусной остановке, дрогла в своей замшевой «собачке», обхватив ладонями за плечи, и переминалась с ноги на ногу. Задумчиво кидала взгляды то на проплывающие мимо огни автомобилей, то оборачивалась на торговый центр, словно гадала, кто придет раньше: человек, которого она ждала, или автобус.

Увидев меня, девушка встрепенулась.

– Эй, Антон, ты случайно не на машине?

– Нет. Товарищ по несчастью, – я делано поежился, подходя ближе. На самом деле мне не было холодно. И еще я любил перемещаться по городу пешком или на общественном транспорте — нравилось наблюдать за людьми, привлекала смешанная бурлящая энергетика улиц. В особенности бродить по городу мне полюбилось в последние несколько месяцев, когда не надоедало, не глодало изнутри предчувствие, что каждый встречный человек может оказаться Сном. И тогда снова придется забыть о собственных чувствах и действовать по инструкциям.

Никанора вздохнула, снова выглядывая на дорогу и озябши пряча шею в высокий воротник куртки, который придерживала рукой. Отстраненная, закрытая, но в то же время очень взволнованная чем-то, и усталость с тревогой сквозили в ее взгляде очень отчетливо.

Несмотря на вечерний час-пик, ждущих транспорт людей, кроме нас, не было, и создавалось ощущение, что пластиковой стеной остановочного коробка улица отгородилась от нас, спряталась, приглушив свои шумы и оставив наедине.

– Тебе еще и не холодно. Везунчик!.. Хотя это и не удивительно, – Никанора шмыгнула носом. Усмехнулась, дёрнув уголком губ, кинула на меня короткий, простреливающий взгляд, будто желала прочитать по эмоциям на лице все мои мысли, но потом снова безучастно отвернулась.

Глядя на струящийся по плечам серебристый водопад ее волос и переливающуюся в свете фонаря матовую кожу, я думал, что Никанора тоже похожа на Сон. Однако она им не была. Обыкновенная... девушка.

Я вдруг понял, что не могу дать ей возраст: одновременно ей могло быть и двадцать с хвостиком и хорошо за тридцать.

– Это же ты наш оживший мертвец?

Ответа ей не требовалось. На самом деле нашу с Диной историю знали почти во всем Отделе и даже за его пределами, несмотря на нежелание Псовского афишировать ситуацию.

Это произошло под Новый год. Случай, обыкновенный среди живых – я влюбился, совершенно внезапно после смерти невесты два года назад. В девушку, которой суждено было погибнуть через несколько часов после нашей первой встречи. Несколько дней сыпятся в вновь встретил ее на дежурстве...

В отличие от обычных Снов, Дина не смогла уйти, призраком затерявшись в мире живых.

Таких, как она, у нас в Отделе называют Затерянными. Они ставят под удар саму возможность существования барьера между живой и мертвой энергиями, а потому опасны и подлежат незамедлительному уничтожению. Я смог вытащить Дину, но ценой собственной жизни. Свои же ребята из отдела безопасности подстрелили – самой мыслью о попытке спастись мы нарушали больше дюжины внутренних правил Канцелярии.

Говорят, пережившие клиническую смерть как бы на короткое время оказываются на том свете. Тот случай засчитали за мою гибель. Чтобы мог жить другой человек...

Слухи об этом расползались подобно ветвистому плющу, бесконтрольно, так что вопрос Никаноры не вызвал во мне удивления. Только формулировка: беззастенчивая, дерзкая, чуть насмешливая, поразительно прямолинейная.

Сразу вспомнилось, как девушка рассеянно перекатывала безделушки на рабочем столе у главы Отдела, во время делового разговора, и еще подумалось, что она наверняка не зря пользуется доверием Лунного, раз позволяет себе подобные вещи...

– Что такого происходит в городе со Снами, раз даже сам Псовский начал нервничать? – спросил я, глядя ей в щеку. Никанора не поворачивала головы, и мне оказалась видна лишь половина ее лица, резко очерченная темнотой и светом. Левый уголок губ приподнялся.

– Ты тоже заметил? То есть все-таки хочешь узнать? – взгляд опять скользнул в мою сторону, слегка мазнул и отпрянул, как резиновый мячик от стены.

Поток машин, рассеченный загоревшимся красным на перекрёстке, выпустил синий рогатый троллейбус. Похожая на странное неповоротливое животное, железная махина медленно подплыла к коробку остановки, плавно затормозила и приветственно распахнула двери.

– Какая досада, не дают времени спокойно поговорить... — с досадой пробормотала девушка. И произнесла уже громче. — Если хочешь узнать и даже увидеть, приходи сегодня в девять к каналу Грибоедова. У моста с грифонами, знаешь?..

Я кивнул. Ступив на нижнюю ступеньку и придерживаясь рукой за сложенную дверь, Никанора внезапно обернулась.

– Сочувствую твоей подруге, Антон. Я бы не смогла всю жизнь быть тебе благодарной за спасение.

Я не успел ничего ответить, когда двери с пронзительным, немного костяным хрустом снова захлопнулись, и троллейбус покатил вдоль проспекта прочь от остановки.

***

Домой я возвращался с легкой сумятицей и неразберихой в мыслях, но предчувствия дурного от предстоящей встречи не было, и я достаточно быстро выкинул ее из головы. Осталась только малая часть – повисшая недосказанность, отголосок эмоций, как всколыхнувшаяся вода на дне колодца. Но как ни старался, я не мог определить, что меня тревожит...

...Стоило лишь повернуть ключ в замке, как из коридора раздался пронзительный собачий лай, и под ноги белым пятном метнулся мелкий коротколапый пес с подвижной шишечкой хвоста и дружелюбно оскаленной мордахой. Быстро признав своего, Динкин любимец замолчал и принялся сосредоточенно обнюхивать мои ботинки.

Легонько хлопнула дверь, и из комнаты нежным теплым домашним вихрем выскочила и сама Дина. Подбежала, обхватила за шею, обняла, крепко прижимая к себе, не давая сперва хотя бы снять куртку и сбросить вещи на тумбочку.

Я подхватил ее, закружил, улыбаясь. А после осторожно поставил на пол, и несколько минут еще мы стояли в темноте коридора, обнявшись, и я гладил Дину по макушке, зарывшись лицом в мягкие, волнистые, пахнущие липой и медом русые волосы.

Она не шевелясь прижималась ко мне, уткнувшись носом в куртку, и словно прислушивалась к чему-то. На ней были махровая домашняя кофта, длинные бархатные штаны и собственноручно вязанные носки. Видимо, пришла из института и прилегла поспать, ожидая меня, или смотрела кино, забравшись с ноутбуком и чашкой какао под одеяло и не включая в спальне свет.

– Сколько занятий у тебя сегодня было? – спросил я отчего-то очень негромко, чтобы не тревожить сонную домашнюю тишину.

– Четыре, – так же полушепотом ответила Дина. – Много.

– Много, – согласился я.

Очень хотелось еще хоть ненадолго остаться вот так, в неподвижном, гармоничном сцеплении душ и тел, но Дина первая расцепила руки и радостно произнесла:

– Пойдем, я ужин разогрею...

...С появлением в моей жизни и в жизни дома Дины изменения можно было заметить невооруженным взглядом. Особенно заметно это сказывалось на повседневных вещах. Своему качественному преображению квартира была обязана именно Дине, переехавшей сюда из съемной комнаты на Васильевском острове сразу после моей выписки из больницы.

Удивительное все-таки дело, как оживает пространство, откликаясь на тепло заботливых женских рук. Даже кухонная посуда и техника льнули к ней, как ласковые урчащие коты, и все домашние заботы, которые у меня занимали на меньше часа, ей обходились в минут пятнадцать. Все с улыбкой, щебетливыми разговорами и безмятежной, несерьезной непринужденностью.

В особенности с новой хозяйкой сроднилась кофеварка, стоявшая в углу, возле плиты. Дина редко варила кофе в турке, только если не нужно было никуда спешить и можно было спокойно посидеть наедине с собой и своими мыслями, утренними, ленивыми, сонными, как мягкие розоватые лучи солнца, пробивавшиеся в окна.

– Какие новости? – поинтересовался я, пока Дина настраивала конфорки и доставала тарелки.

– Реферат новый готовлю. По истории искусств, – задумчиво сказала она, не оборачиваясь. – С девочками собираемся в кино сходить на Обводном. Ты не против? Можем, конечно, пойти вдвоем, но боюсь, тебе будет неинтересно. Там какая-то новая мелодрама. Хочешь, завтрашний вечер проведем вместе и что-нибудь посмотрим дома?

– Можно. Что еще интересное было?

Я даже не заметил, почувствовал, как худая спина под светло-розовой мягкой кофточкой напряглась, съежилась, будто в ожидании потока ледяной воды, обрушивающейся на голову. – Родители сегодня звонили...

– Ты рассказала?

– Я потом расскажу, – произнесла Дина уклончиво и дернула острым плечом, будто сбрасывая что-то неприятное и мерзкое. И в самом деле – реши она поведать обо всем, произошедшем за последние полгода, слишком многое пришлось бы объяснять. И слишком о многом умалчивать...

С момента зимней истории, когда Лунный заявил, что Дина способна видеть Сны, она стала несколько раз в неделю наведываться в Информационный Отдел, где, под началом Псовского, готовилась стать сотрудником наравне с Гердой.

Не знаю, что думала на этот счет сама Герда, но для всех остальных она спокойно приняла Дину под своим крылом и время от времени лично обучала ту каким-то своим рабочим штукам и премудростям. А Дина ждала еще год, чтобы закончить институт и устроиться к нам, о чем, конечно же, ее родители, проживающие в поселке где-то в ленобласти, знать не должны были. Согласно правилу о неразглашении информации о Канцелярии.

И еще, я чувствовал, была одна причина, не связанная с работой, от которой плечи и спина Дины каждый раз напрягались, стоило завести разговор про ее родителей. Ведь обо мне они не знали тоже...

– Ты сегодня немного задержался. Я ждала тебя раньше, – пряча зевок в рукав, Дина поставила передо мной суповую тарелку с поднимающимся в воздух полупрозрачным паром, и села рядом, обхватив ладонями любимую чашку с холодным кофе. Она всегда пила так: мало кофе и много холодного молока и сливок.

– Лунный вызывал. У них какие-то проблемы со Снами в городе. Уверял, что без меня не справятся...

Дина шумно опустила на стол чашку, так, что молоко в ней подпрыгнуло, забилось о края, едва не выплеснувшись на скатерть.

– Опять отправляет тебя на дежурства по городу? К прежним делам? Этот ваш Псовский совсем рехнулся? – после работы с Гердой, я замечал в Дине некоторые ее черты. Например, категоричность и эмоциональную, упрямую прямолинейность. Только, в отличие от Дины, Герда никогда не выражала своих мыслей относительно начальства.

Я виновато молчал. Я знал, что она боится. Боится опять потерять меня. Тогда, во дворе, именно она позвонила в «Скорую» и сообщила о случившемся. Прежде чем высвободившаяся во мне энергия не откинула ее в пространстве и времени назад, отменяя и без того нелепую, ненужную и не предвиденную смерть. Так объяснил мне потом Псовский.

Она забралась с ногами на диван, придвинулась ближе, прижимаясь к моему боку, и положила голову на плечо, так тепло и уютно.

– Я тебя никуда не отпущу, хоть убей... Слышишь?

Я внутренне вздрогнул при этой фразе, но Дина не почувствовала. И хорошо.

– Ладно, еще поговорим об этом, – прошептал я ей в волосы. Она доверчиво потерлась об меня щекой. В такие моменты я чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле, и никакая печаль не смогла бы тронуть моего сердца, пока она рядом. Ни частицы фальши не было в ее словах, ни движения, на малейшего намека на то, что в действительности Дина ощущает что-то другое.

Нет, ни о какой благодарности и речи не было, что бы ни пыталась доказать Никанора.

Это была любовь...