часть 1.
летом, 1827 года, прибыл в Диканьку один русский священник, служивший ранее аж в Тверской губернии, в Вознесенском храме. что этот служащий, а имя ему - Фёдор Достоевский, забыл в Полтавской губернии - одному лишь Богу, да грешной душе служителя, было известно. не желаю быть желтушной газетой, лишь пересказываю, о чём болтал тот сумасшедший. мои милые читатели не простят меня за вольности рассказа, поэтому описано сия действо будет в повествовательной форме. начать бы хотелось с самого уезда Фёдора из Тверской губернии, а точнее причины его скорейшего побега, аки крыса с корабля.
служил Фёдор добрых 5 лет, поступив в храм молодым дьяконом. служил, да прослыл добросовестным служащим - на работу приходил вовремя, как заря на поля, вёл себя благочестиво и учтиво, словом одним - золотой дьяк, коих сыскать было редкость страшная. никто, однако, не знал о тайных его пристрастиях. горело сознание Достоевского желанием к молодым мальчикам. пороки свои, он естественно, глубоко прятал в себе, дабы не линчевали его. знал он о тех страшных самосудах, что устраивали порой жители Кимры, да ведь за такое дело его бы просто забили в толпе. впрочем, уже уезжая, он вспоминал, с улыбкою нахальной, о нежном теле четырнадцатилетнего паренька, с коим имел своё счастье. то был сын местного гончара, что опосля и утоп, несчастный. как поговаривали жители, на Кимерке, по злой случайности, утащил его водяной под воды и оставил при себе.
ну так вот одной из мотиваций Достоевского сменить место жительства и работы стал страх, что кто-то знал о его грешных действиях с ныне утопшим, кто-то обязательно бы доложил. однако, выдумав причину, мол, в Диканьке родственники, единственные живые, хотелось бы перебраться туда, дабы время с ними поболе коротать. так и уволился с церкви, с благодарственным письмом, да характеристикою от архиепископа храма Вознесенского Кимр, да благополучно приехал в Полтавскую губернию.
***
— вечора добрейшего вам, Достоевский!— местный епископ, добродушного вида старичок, слегка пухловатый и жутко картавящий, расплылся в улыбке,— читал я характеристику, посланную с вами же служителем Вознесенского храму - да хранит его Господь Всевышний! та готов я вас принять в церкве нашей, ибо настоятелей, да священников совсем не хватает, церковь наша, на плечах моих, да двух работниц наших, Ольги, да Владушки, это певчая и казначея наши, а вы уже в деле-то этом опыт имеете, пять лет в Вознесенском - у-ху-ху, це ш вам не шутки...—
епископ действовал Фёдору на нервы, что, однако, отразилось на нём лишь лёгкой, поджатой улыбкой. слишком уж много слов выливалось изо рта его, да были они не по теме практически, да настолько, что аж уши вяли.
— благодарю вас. я могу приступить к работе уже с завтрашнего утра?—
с небольшим поклоном, поинтересовался новоиспечённый служащий, всеми фибрами души имеющий желание, наконец, удалиться на хату свою новую, да отдохнуть. а, епископ, видимо, сильно нуждался в разговоре.
— конечно, дражайший, конечно! познакомитесь со всеми тут швитко, да и станете частью нашего общества,—
всё тараторил и тараторил старичок. как только он набрал воздуха в лёгкие, Фёдор тут же поспешно выпалил.
— позволите пойти? я менее часа назад прибыл, мне бы обосноваться-то на новом месте, да с дороги отдохнуть,—
— естеснно, милейший! ах, я же ещё не представился, Михаил Романенко я. всё, более не смею вас задерживать, ибо, видать, совсем я вам опостылел,— епископ Романенко, с гулким смешком направился куда-то в церковную камору, а Достоевский вышел на улицу.
— прям банный лист,— пробурчал Фёдор себе под нос, недовольно смахивая прядь волос и оглядывая дворик Свято-Николаевской. на скамеечке сидели две монахини. видимо те самые певчая и казначея. решив познакомится с ними завтра, ибо как, не чувствовал он долга распинаться между сослужителями и сослужительницами, посему поспешил домой. одна из девушек - черноволосая, недовольно хмыкнула и судя по лицу, явно нелестно отозвалась о новом священнике. но это явно не его дело. он, может, припомнит это ей потом.
***
И было после того: у Авессалома, сына Давидова, была сестра красивая, по имени Фамарь, и полюбил её Амнон, сын Давида. И скорбел Амнон до того, что заболел из-за Фамари, сестры своей; ибо она была девица, и Амнону казалось трудным что-нибудь сделать с нею. Но у Амнона был друг, по имени Ионадав, сын Самая, брата Давидова; и Ионадав был человек очень хитрый. И он сказал ему: отчего ты так худеешь с каждым днём, сын царёв, — не откроешь ли мне? И сказал ему Амнон: Фамарь, сестру Авессалома, брата моего, люблю я. И сказал ему Ионадав: ложись в постель твою, и притворись больным; и когда отец твой придёт навестить тебя: скажи ему: «пусть придёт Фамарь, сестра моя, и подкрепит меня пищею, приготовив кушанье при моих глазах, чтоб я видел, и ел из рук её». И лёг Амнон и притворился больным, и пришёл царь навестить его; и сказал Амнон царю: пусть придёт Фамарь, сестра моя, и испечёт при моих глазах лепёшку, или две, и я поем из рук её. И послал Давид к Фамари в дом сказать: пойди в дом Амнона, брата твоего, и приготовь ему кушанье. И пошла она в дом брата своего Амнона; а он лежит. И взяла она муки и замесила, и изготовила пред глазами его и испекла лепёшки, и взяла сковороду и выложила пред ним; но он не хотел есть. И сказал Амнон: пусть все выйдут от меня. И вышли от него все люди...
***
Фёдор резко подпрыгнул на перине пуховой своей в холодном поту. что ему только что приснилось?
— Фамарь и Амнон, Фамарь и Амнон... библейские сюжеты уж в голову при сне лезут, заработался совсем,— пробормотал себе сам под нос Достоевский и откинулся обратно, на кровать. ещё даже не рассвело, а самый разгар июля на дворе - значит около трёх-четырёх утра. а он так и не уснул, ворочался до подъема, а опосля, сонный и пошёл на службу.
— це ви, Достоєвський?—
одна из тех самых работниц храма, что вечно ходили парой, после службы, в довольно милой манере обратилась к священнику, направляясь в его сторону. за ней, довольно скептично и, в самом деле, явственно выказывая неприязнь, плелась черноволосая.
— да. доброе утро,—
парень расплылся в приветливой улыбке, хотя, уголки губ его, слегка дёргались. недосып давал свои плоды и священника всё больше глотило раздражённостью. черноволосая, заметив это, тихо усмехнулась, и не сдержала своё любопытство, однозначно так же и уколов Фёдора.
— ви в порядку, Достоєвський?—
черновласая явно копировала манеру вопроса подруги своей кудрявой, что заметила и она, отчего, собственно, вышеупомянутая кудрявая, кинула на неё осуждающий взгляд, и, так и не дав ответить на тот раздражающий вопрос, продолжила тараторить.
— мене Владою кликають, а це Оля,—
однако, категоричный тон ранее сумбурно молчавшей девушки, разбавил это.
— Ольга,—
— ой, Боже, Оля та Оля, не має значення. втім, сьогодні ніч на Івана Купалу, ви не забули? так от, ви не місцевий, але, мабуть, досить молодий, так що ви з нами та іншою церковною молоддю йдете на річку. обов'язковий захід, усі справи,—
украинская мова, особенно с тараторящей манерой Влады проскакивала мимо ушей парня, хотя суть он уловил. видимо, это совсем уж сконфузило священника, отчего тот дрогнул.
— после службы..?—
— так,—
почти в голос, ответили две служительницы, да направились в церковь. судя по всему, та, что кудрявая - казначея, а та, что в ироничной манере своей, видимо, заимела под привычку раздражать Фёдора, столь же видимо певчая. по крайней мере, так почудилось Достоевскому, вошедшему вслед за девушками в церковь, перехрестившись три раза, да поклонившись по обычаю. впрочем, почудиться может что угодно, разум человеческий пороков и бессмыслицы полон, как огород, порой, полон крапивы.
***
служба на тот момент кончилась удачно, да все дела были завершены к вечеру, да были отпущены все служители с миром. Достоевского, ошивавшегося у церкви, чуть ли не под руки забрали знакомые ему две служительницы, под громкий хохот епископа Романенко, да пришли они на реку. вот уж устраивали оргии римляне, да греки, и вот кажись, не столь были дики те игры сатаны, в сравнении с тем, что творилось здесь. впрочем, это были гиперболизированные мысли моралиста нашего времени. Фёдор, фыркая, сидел в стороне, да не присоединялся ко всему происходившему. а картина выходила поистине красивой. дивчины, да хлопцы, в вышиванках плясали, пели песни, венки в воды речки бросали, да через костры прыгали. вот уж шумный кошмар для Фёдора был невыносим. он встал и направился к лесу, дабы проветрить ещё сонную с утра голову.
шагая по летним тропкам ночного украинского леса, Достоевский вдыхал запах хвои, да берёзок. вдруг, послышался ещё один запах. странный, неопознанный, но сладкий и приятный, дурной. манящий. вслед за запахом послышался и звук. скрип ветви огромного дуба, мимо которого только прошёл священник, внимательно смотря никуда иначе кроме как под ноги, ибо корни дерева норовили помочь ему упасть. парень резко обернулся и увидел на ветви... как будто такого же парня. он сидел, тихо и беззвучно хихикая, что выражалось ярко прикрытым ртом, да хараткерным подрагиванием тела. обычный, казалось бы, парень, со славянской внешностью, в вышиванке простой. только запах тот, от него исходил.
— ты кто?—
требовательно поинтересовался Достоевский. он слишком устал, чтобы особо вглядываться в черты этого паренька, но казалось ему, что он будто что-то упускал.
— ах, грішні діла ти твориш, священик,—
и снова хихиканье. тут, этот неизвестный хлопец повис на ветви... да как повис. на хвосте. а среди вихря кучерявых, почти белых волос, виднелась пара рожек.
— Микола я. як церква ваша, Свято-Миколаївська, так і я, Микола,—
и вновь, и вновь это хихиканье. Достоевский не выдержал. недосып, раздражение и усталось разыграли свою козырную с рукава. глаза его закрылись и постепенно он упал потерял сознание.