Акт 15
Сначала это было неощутимо, просто звук ручья стал тише. Он не исчез – только сжался, будто говорил шёпотом, боясь потревожить утро.
Я чувствовал, как он не добегает до прежнего камня, как изгиб русла становится суше, как камешки, которые обычно лежали под водой, теперь сверкают на солнце, и всё это было не тревогой, а чем‑то вроде предчувствия, как когда птицы перестают петь раньше, чем небо затянется.
Засуха пришла не как беда. Она пришла как жар – долгий, вязкий, неотступный. Солнце стояло высоко, не двигаясь, листья висели в воздухе, не шелестя, даже ветер стал реже. Он приходил один, коротко, как если бы просто проверял – ещё ли здесь кто‑то живёт.
Ручей с каждым днём звучал тише, а потом – перестал. Вода осталась только в ямах, ближе к повороту, где глубже, где корни старых деревьев держали тень. Капли на листьях больше не стекали вниз – они испарялись, и в земле появилась хрупкость. Она трескалась, не громко, но я слышал.
Животные стали осторожнее, к ручью больше не приходили – они подходили ближе, но не касались воды. Лисы шли мимо, олени задерживались, смотрели, потом уходили дальше. Даже птицы, что раньше купались, теперь только садились на край, оглядывались, и снова взлетали.
Мох вокруг меня начал сжиматься. Он не погиб, он просто стал другим, серым, ломким, будто ждёт чего‑то.
Время стало сухим, даже ночь – не приносила влаги. Туман не приходил, звёзды были ярче, и казалось, что всё, что когда‑то текло, теперь затаилось.
И однажды – дождь. Он не начался с капли, он начался с неба, с шороха, который медленно превратился в гул, свет погас, лес затих.
Потом – капли, сначала редкие. Они ударяли по листве, по веткам, по мху, по мне. Я чувствовал, как каждая из них приносит что‑то старое, как будто возвращается то, что давно ушло.
А потом – всё сразу, как будто небо открылось, и ручей, который был только следом, вдруг вспомнил, кто он. Вода побежала снова, но не как прежде – не спокойно, не по знакомому руслу. Она неслась, с шумом, с ветками, с листьями, с камешками, с глиной. Она катилась, как если бы хотела рассказать обо всём, что копила в себе.
Я слышал, как корни деревьев сжимались, как трава пригибалась, как старые ветки отрывались и уносились, как звери – отступали.
Жаба, что жила у меня, спряталась под корень, мох – напился, я – стал мокрым, насквозь. Я не боялся, я принимал. Каждую каплю, каждый всплеск, каждый гул.
Иногда поток касался меня – я не сдвигался, но чувствовал, как сила пробует взять с собой. И все же я оставался.
Ручей бушевал день, может, два, может, неделю, а потом снова стих, и в воде осталась память. Она не стала прежней – теперь она знала, как быть больше, и я знал.
Отныне каждый шорох воды – не просто звук, это – история, и я помню, как она исчезала, и как возвращалась.
Птицы снова сели на край, звери снова пришли, и однажды, в тишине, ко мне подошла лиса. Она не пила, она просто смотрела на отражение, и в этот момент я понял – всё осталось, но стало другим.