5.
Русоволосый парень наклонился к девушке, что стояла и смотрела на него, как на ангела, а он же в свою очередь засмеялся на её нелепую улыбку. Благо, в сквере никого не было, потому что девушка тогда жутко покраснела, ведь все девчонки её возраста уже занимались непристойностями, а она даже целоваться не умеет - одна рукопашка в голове была. Кое-как платье на свидание нашла, в котором ещё не показывалась ему, и то было взято из коллекции маминой одежды для фотосессий моделей. Тогда-то и пригодились мамины советы, как стать чуточку лучше при помощи штукатурки.
А как девушка была рада, когда её спутник окинул удивлённо-довольным взглядом. Её глаза заискрились, а за спиной будто расправились крылья. Белоснежные и мягкие, словно облака. Она была в сказке, хотя ей так не казалось, ведь она знала, что такое настоящая любовь или ей только казалось, что знала.
А как же билось её сердце, когда он сказал ей, что все целуются и ничего постыдного в этом нет, и что он её не обидит и не предаст. Он тогда ещё потянулся к её губам, а она не отпрянула, лишь прижалась ближе к нему, а он её прижал к себе, защищая или показывая, что она — его. Это было чертовски завораживающе.
Уже в тот день Лиза научилась целоваться так, что у самого Арсения кружилась голова. Он её натаскал часовым поцелуями везде. В парке, в автобусе, на остановке, около памятника вождя, у подъезда. А Лизе это было в новинку, ей нравилось, что парень учит её, ходит с ней, заботится и любит её, хоть и не говорил такого, только предлагал встречаться, а она ещё тогда, два месяца назад знала о том, что это любовь, уже тогда, когда он только предложил встречаться. Она знала и верила. Взгляд её был наивный, такой же как у щенят из приюта или с улицы. Взгляд надежды и веры в человека.
Вот только люди не всегда хорошие.
Все закончилось парой фраз, ставшими роковыми.
На следующий день Сеня пригласил её к себе домой. Как всегда. Она была у него дома часто, они смотрели фильмы, чаще комедийные, ели сухарики или то, что готовила мама Арсения. Ни Лиза, ни сам Арсений готовить не умели и не хотели, хотя желание у Лизы появлялось, но нечасто и ненадолго.
Придя к нему домой она не заметила каких-либо изменений, почем зря.
Негромко бурчал плазменный телевизор, в котором парочка, образовавшаяся во время второй мировой, придавалась утехам на сеновале, устланном гимнастеркой паренька.
Обычно они смотрели комедии, но на этот раз выбрали боевик. Он был довольно неплох, но Лиза по прошествию того дня, вспоминает фильм с напрягшимися кулаками и сдвинутыми бровями.
Немного помявшись и смотря на губы Лизы, Арсений чуть прикоснулся к её щеке в холодном и таком одновременно нежном поцелуе. Она ответила, как и всегда, ведь она <i>его послушная маленькая девочка</i>, а он этим пользовался. Плохой. Такой плохой мальчик, и все же он запал в сердце, ведь, как говорится, девочки любят плохих мальчиков, особенно плохие девочки. А Блондинка была плохой.
Она была эгоисткой и понимала это.
Это мы, увы, Никогда не узнаем, хотя....
А тем временем пара уже совсем не стесняясь невидимых молчунов вовсю вылизывала друг друга. Можно сказать, ничего особенного, они ведь так много целовались, но нет. В этот раз все было совсем по-другому. Арсений не был нежным и осторожным, как это было раньше. Он не целовал. Он просто измывался над ней. Последующие его действия уже сотню раз пророчил друг и в миллионный раз мы догадываемся о том, что Арсений совсем не пай-мальчик.
Он начал распускать руки так, как этого никогда не делал. Делал он это грубо и похабно.
Вначале Лиза не понимала, что случилось, но в тот момент, когда неудачливый Сеня чуть ущипнул её за сосок, она ударила его. Не так сильно, как соперников, Ведь руки стали до тяжести воздушными, а глаза мутнели слезами из-за накатившей боли в районе груди.
У неё всегда была небольшая грудь, что перешла ей от мамы и, собственно, из-за развитой в процессе тренировок, грудной мышцы; и такая же восприимчивая к боли. Это она поняла, когда в первый раз надела бюстгальтер. Она тогда чуть не заплакала, ей было около одиннадцати. Проблемы решила вата и новое белье без поролона. Вата, естественно, уже была не нужна.
Он довольно быстро оклемался от пощечины. Глаза его были чуть ли не квадратные, белок стал слегка желтоватым, челюсть была сжата.
Не было страха, лишь лёгкий испуг. Непривычно было бить человека не на ринге. Непростого человека, любимого.
— Да что ты ломаешься-то?! — гаркнул он так, словно я ему на ногу наступила, на повышенных тонах и будто я в чем-то виновата.— Я уже устал тебя обхаживать, сколько можно-то, а? Ни кожи, ни рожи, только про Тимура своего, да про тренировки с учебой говоришь. Я устал! Вчера думал, что дашь, а ты, видите ли, даже не целовалась, — выделил он это противным голосом.— я что, железный по-твоему? Отнюдь, Лиза, отнюдь.
— Но... но ты ведь говорил, что любишь меня и что тебе не нужен...
— Вот видишь, ты даже секс сказать не можешь, — он засмеялся, а мне стало стыдно. За что — непонятно. —А, ладно. Я ведь ни слова про любовь не сказал. Помнишь Катю, ту, что в 10 Г? Так вот, она мне сразу дала, а ты два месяца. Целых два месяца! Пиздец, я не знал, что такие ещё есть.
—Н-но как? Мы ведь гуляли, разговаривали постоянно.
—В этом-то и дело. Мы только и делали, что гуляли и разговаривали. Все, вали уже или я тебя босиком выставлю.
Со слезами на глазах я побежала, когла я уже была на выходе он так небрежно бросил:
—Ах да, если ты ещё не поняла — мы расстаемся, дура.
Даже не обув туфли на ноги, я побежала по асфальту.
Я видела дорогу, разбирала прохожих, видела машины, но не знала куда я бегу. Вернее, бежала без плана.
Просто бежала и все.
Стекла разбитых алкоголиками бутылок, больно впивались в кожу ступней. Люди смотрели на меня, или мне так казалось, но все презирали. Все, поголовно.
Я не знала, за что меня так ненавидят. За то, что не дала? За то, что ещё девственница? Или за то, что встречалась с таким уебом, что хотел только одного? Так он ещё и изменял мне, когда мы встречались… Сукин сын.
Неужели я, которая всегда не любила и относилась к отношениям в своём возрасте, - стала такой? Доверчивой, ванильной, безхарактерной…
Как же Тим был прав, почему я его не слушала? Почему образ этого предателя до сих пор в моей голове? Почему? А?
Больно так, что раздирает, просто рвёт если не душу, то лёгкие, как при беге на выносливость. Сначала все вроде хорошо, но уже через пару минут ты не можешь дышать. Кашель от отдышки сильнее, чем сама отдышка. А ещё ноги сводит судорогой. Боль доносится от простых шагов, начиная голенью и заканчивая тазом. Болит все и ты просто падаешь, так как не можешь просто переставлять ноги.
Это называется — максимум, и у каждого он свой, индивидуальный. Кто-то может пробежать двести метров — это его максимум. А кому-то и три километра нипочем.
А самое интересное, что максимум — не предел. Его можно увеличить, если переступить за него.
Но не у всех есть силы переступить свой максимум.
Не в это время. Не сейчас.
Я не могла переступить свой. И это чертовски неприятно, ведь я всю свою жизнь только и делаю, что переступаю. В тренировках, учёбе.
А сейчас я, зареванная, сижу в ванной с лезвием в руке и думаю. Вдоль или поперёк?
Как там говорится?
Поперёк — показуха, вдоль — не живуха? Не знаю. Может быть, я только что это придумала.
Сидела я в холодной воде, просто не замечая холод. Как под действием адреналина, я ничего не чувствовала. Ни воды, ни порезов на пальцах, которые заработала, когда доставала лезвия из бритвы, ни глубоких ран в ногах.
Я не помню, сколько уже сижу здесь. Не помню как дошла. Как залезла в ванную, так и не переодевшись.
Волосы липли к спине и шее, тушь, наверное, растеклась ещё часа три назад.
Дома никого нет.
Как обычно.
Я привыкла.
Всегда одна.
Лишь видимость любящей семьи. Да признаю, я любимый и единственный ребёнок. Но на меня давно никто не обращает внимания.
КМС по рукопашному бою? Да, доча, мы никогда в тебе не сомневались.
Все пять? Молодец, дочь, а передай мне салат, пожалуйста.
Ха-ха. Да кому я нужна? Родителям? Они поплачут неделю, может две, но что потом? Тим? У него вся жизнь впереди, сомневаюсь, что через год-другой он вообще вспомнит как меня зовут. Одноклассники? А им есть до меня дело? Сомневаюсь.
Вдоль.
Это оказывается, больно. Сразу всадила лезвие на половину, чтобы было быстрее, но порезала только три сантиметра. Остановилась. Слишком больно и перед глазами начало рябить.
Ещё два сантиметра.
Тогда я просто начала отключаться.
Ну, хоть утоплюсь, — подумалось мне.
Вот только у судьбы были другие планы.
Просыпаюсь я с головной болью и в больнице, а ещё болят конечности вкупе с чешущемся недо-порезом. Ах да, со мной ещё кто-то в палате. Должен быть. Палата двухместная, но вторая кровать свободная.
На стенках плитка советской укладки и линолеум, тоже со времен Сталина. Лишь энергосберегающая лампа напоминает мне, что я не в советском союзе. К счастью, в меня не натыканы иглы. Или к несчастью. Кто знает, может и иглой бы вены вспорола, но уже до конца.
Ну почему?! Почему, когда я захотела освободить себя от боли и ненужных дум, меня буквально выдернули из тишины и покоя?!
Неужели я все ещё буду здесь, где я никому не нужна. Всем ведь плевать на меня! Да кому я сдалась-то?! Какой козёл меня спас? Кто просил?
Но только спасли ли они?
Сомневаюсь. Лишь обрекли.
Я во второй раз уже не решусь. Да и меня в дурдом пропишут, если я ещё умереть попробую. Знаю я ваши романтичные психушки. На хвосте я их вертела. Первый раз простят, а во второй — сама напрошусь, и вот тогда держись, Лизка, чтоб не повадно было.
Вот только вопрос, кто помог? Да и лёгкие не болят, я просто помню, что со мной было, когда я воды в бассейне нахлебалась, когда меня учил тренер. Херовый тренер был, я вам скажу. Ну кто шестилетнему ребёнку разрешает прыгать на глубину без круга или жилета? Только идиот.
Мама была на показе, папа вообще домой только через три часа должен был прийти, а Тимур бы позвонил перед тем, как приехать. Не знаю, что случилось, но мою скептичность это не отнимает. Не мистика, всему есть объяснение. Но сейчас было интересно…