4. Боль
Волк, рыкнув, бросился в её сторону. Ники даже пискнуть не успела, как он вцепился крепкой хваткой в её шею сзади и потащил к выходу из домика.
— Что ты делаешь?! Пусти! — Николь попыталась вырваться, но боль в рёбрах и плече, а ещё недюжинная сила патлатого никак не давали освободиться.
— Обувайся!
Он на несколько мгновений выпустил её, а затем ей прямо в лицо прилетела куртка. Девушка стянула с лица пуховик и непонимающе посмотрела на него.
— Ну? Чего уставилась? — волк рыкнул резко и гортанно. — Живо!
Ники дёрнулась от страха и стала натягивать сноубордические ботинки. Следом со скрипом боли — куртку. Парень, не дождавшись, пока она просунет вторую руку в рукав, снова ухватил её за шкварник и выволок на улицу. Боль в ноге прострелила от того, что пришлось на неё опереться, когда он дёрнул её на выход. Буквально ухватив за ворот, спустил с лесенок и поволок к лесу.
Страх и слезы перемешались, обида и дрожь наполнили тело. Убьёт всё-таки. Зачем спасал? Что это было? Краткий миг надышаться перед настоящей смертью?
— Ку-куда ты-ты меня тащишь? Что тебе нужно? Отпусти!
Он толкнул её на поваленную ель, Ники едва успела выставить руки. У крыльца схватил лопату, затем ухватился за ствол и быстро поволок дерево с ней сверху по земле сквозь лес. Девушка оглядывалась, старалась запомнить дорогу, попутно вытирая рукавом слезы и шмыгая носом. Сдаться этому психу? Ну нет! Она попробовала сползти с ели, но дикарь тут же почувствовал это и, повернувшись вполоборота, рыкнул:
— Ещё дёрнешься, голову откушу!
Николь застыла и настороженно уставилась в его затылок. Неужели в лес убивать тащит? Она еле слышно всхлипывала и вертела головой, стараясь краем глаза ухватиться за какую-то соломинку, лихорадочно соображая, как спастись. Вот бы огреть его чем-нибудь по голове, а потом дать дёру. Ох, лопату он неспроста взял. Конец ей. Убьёт. Довела. От страха её трясло, как кролика, а холод начал пробираться под кожу. Ники натянула второй рукав и застегнула куртку. Мысли одна за другой в бешеном темпе метались в голове. Как спастись из этой беды, что делать? Неужели нет выхода? Должен быть!
Вон овраг, а там склон, здесь сплошняком лес… Да и снег нетронутый совсем, бежать быстро она не сможет, только выдохнется, если придется отбиваться, сил уже не останется. Лучше потратить их на борьбу, когда всё начнётся. Ники старалась не поддаваться панике и вспоминала шутливую борьбу с ребятами за время их дружбы. Пару маневров «как сбить с ног нападавшего» она знала, но сможет ли ими воспользоваться?
Неожиданно лес расступился, и перед ними пролегла огромная пустошь: вправо и влево насколько хватало глаз. А впереди начинались горы. Николь вспомнила эту местность, именно тут и произошло страшное событие, которое навсегда отпечаталось в ее мозгу, как бы не хотелось забыть. Волк выпустил ствол и перехватил лопату обеими руками. Девушка сжалась и приготовилась к борьбе, но психованный подошёл не к ней, а к величественной сосне и начал методично раскапывать снег. Копает яму?
— Пожалуйста… Не надо…
Страх парализовал, слюни сгустились, а воздух стал казаться твёрдым. Но волк её не слушал, он технично и быстро вонзал лопату в снег и методично откидывал его в сторону. Ники сползла с ели и, опираясь о дерево рядом, поднялась, не ступая на больную ногу.
— Прости, если вела себя неподобающе или оскорбила тебя… Я… Я не хочу умирать…
Дикарь не слушал. Лопата упёрлась во что-то твёрдое. Он откинул её и, склонившись, принялся раскапывать руками. Взгляд девушки упал на древко лопаты, что неосторожно была брошена прямо рядом с ней. Другого момента могло не быть. Действовать нужно было быстро и точно! Он стоял к ней полубоком и очень увлечённо вытаскивал снег из ямы. Николь осторожно склонилась и ухватилась за черенок, второй рукой усилила хватку и замахнулась. В этот момент мужчину что-то отвлекло, и он резко развернулся, будто предчувствуя опасность. Ники что было мочи, изо всех сил опустила лопату вниз, но в самый последний момент он увернулся, сталь лишь надсекла ему бровь.
Волк, рыкнув, отпрянул вбок, поднялся и недоуменно провел пальцами по брови, собирая кровь. Размазал меж пальцев перед глазами и злобно скривился. Ники выставила перед собой лопату, занимая оборонительную позицию.
— Не приближайся! Не смей! Я убью тебя! — девчонка скалилась в злобе и страхе.
Соперник зарычал и встряхнул головой, светлые кудри рассыпались беспорядочно, он пригнулся и пошёл полукругом, подходя всё ближе. Ники размахивала лопатой, не подпуская психованного ближе. Что-то в его движениях казалось знакомым, вот только некогда было в это углубляться, ведь на кону стояла её жизнь, и так просто она ему сдаваться не собиралась!
Хищник резко дёрнулся, лопата пролетела там, где он был секунду назад, он ухватился за древко аккурат рядом с её рукой и резко дёрнул. Оружие выскользнуло из рук девушки, и она пошатнулась вперед, но не упала. Волк ухватил её за шиворот и поволок к яме. Девчонка завизжала, отбиваясь и царапаясь. Ногу было жутко больно, но сейчас было по настоящему плевать на такие мелочи. Её подтащили к яме.
— Всё ещё думаешь, я их убил? — психопат, крепко сжимая ворот куртки сзади, склонил её над ямой.
В порыве страха и борьбы Николь даже не заметила того, что было раскопано. Точнее того, кто был раскопан. В яме рядом друг с другом лежали её друзья. Один за другим. Братская могила. Дружеская могила. Могила. Место, где покоились её друзья. С лыжами и досками, в шлемах и в застывших позах. Брелочек зайчонка, пристёгнутый на кармане Пэм, яркие вышитые инициалы балагура и сумасброда Захари. Элегатно-черный, как говорила Линда, её лыжный костюм. Даррен с обломанной лыжей в боку и её самая близкая подруга Диана. Белая вязаная шапочка и очки с золотым отбликом. Все они умиротворённо лежали там в снегу, в той яме и были уже совсем не рядом.
Ноги подвели девушку и подкосились. Ники плюхнулась на колени, упираясь ладонями в снег прямо перед ямой. Эмоции встали комом и не желали находить выход. Словно застыли, как и морозный воздух вокруг, без единого порыва даже малейшего ветерка. Боль жгла сердце, а руки тряслись. Всё нутро тряслось, не принимая истину. Почему она? Почему она осталась жива? Почему именно она? Чем она лучше? Чем заслужила благосклонность вселенной? Как ей теперь с этим жить?
— Я раскопал их и перетащил сюда, потому что сход может повториться. Тогда их будет не найти. — голос дикаря вывел её из состояния небытия, он был грубый и хриплый, словно жернова перемалывали песок или камни.
Странно, но почему-то страх отступил. На его смену пришло безразличие. Апатия. Слёз не было, как и слов, как и эмоций. Всё вдруг стало серым. Зыбким. Временным. Её друзей нет. Больше нет. Она есть, но всё равно, что и нет. Пусть убивает. Как-то вдруг стало плевать. Захотелось лишь лечь рядом с друзьями и разделить их пристанище. Чтобы им больше не было холодно и одиноко, страшно и больно. Николь вспомнила всё, что чувствовала, когда находилась под снегом. Отчаяние. Страх. Уныние. Она поняла, что для них так и не наступило облегчение. Они так и не открыли глаз, согреваясь. Они больше так и не вдохнули, ощущая, что всё позади.
Девушка как-то неожиданно всхлипнула и зарыдала. Слёзы вдруг пробились сквозь апатичную оболочку-защиту и побежали по щекам, а из груди вырвался надрывный всхлип. Крик. Боль и отчаяние.
Волк стоял всё это время позади неё и понимал, что она чувствует. Осязал всё, что раздирало её душу. Он знал потери и понимал, что сейчас ей нужно выплеснуть здесь всё, чтобы суметь двигаться дальше.
Он родился волком, в мальстве впервые обратился человеком и учился жить в новом облике. Родители тоже были оборотнями, помогали освоится во втором теле, но особо в мир людей не совались. Лишь при острой необходимости, когда нужно было продать или обменять товар, который они делали своими руками. Заготовки, что готовила мать, очень быстро раскупались: соленья из грибов и варенья из диких ягод, что никогда не сыскать людям, травы разные лекарственные, в том числе и для заваривания. Отец охотился и рыбачил, вялил рыбу и мясо, солил, выделывал шкуры медведей и оленей, кабанов и лисиц, рысей и, если удавалось угнаться, пум. Их шкуры особенно высоко ценились у людей. На вырученные деньги он покупал те предметы обихода, что семья сама не могла сделать. Например, ткани в дом, когда жили в человеческом облике, одежду, нитки, ленты и украшения для мамы, хоть она была больше волчицей, а очень ей по душе было надевать витиеватые серьги да ожерелья с природными камнями, разнообразную посуду, снасти для рыбалки, ступки для смешивания трав и такие продукты, что не сыскать было в лесу: муку, соль, масло и молоко, крупы. Оборотни никогда не были приспособлены что-то взращивать, долго корпеть над землей. Они были по природе своей добытчиками, охотниками, хищниками, поэтому за сельскими товарами и нуждами для дома отец отправлялся в город. Когда волчонок подрос и окреп, когда уверенно начал чувствовать себя в человеческой ипостаси, отец впервые взял его с собой в людское поселение, чтобы научить сына взаимодействовать с людьми и тому, что нужно будет делать, когда обретет самостоятельность и ответственность за обеспечение своей семьи, когда женится.
О, как же ему было интересно впервые оказаться среди людей. На рынке, куда они приехали, стояли шум и гам, от такого множества голосов и запахов, лиц и мельтешения у молодого парнишки закружилась голова.
— Это скоро пройдет, сын. Освоишься со временем, — отец склонился к уху парня, пока вёл его сквозь толпу, что сновала туда-сюда на рыночной площади.
Отец… Каково было понять, что близких ему, его семьи, его стаи не стало. Сейчас уже боли не было. Лишь пустота в том месте, где когда-то находилось сердце.
Теперь он стоял огромной тенью позади хрупкой слабой спины, что сотрясалась от горя и боли. То, что сейчас испытывала девчонка, он осязал всеми фибрами своей волчьей души. Он бы и хотел что-то чувствовать, да нечем больше. Лишь молчаливое присутствие и отголоски сочувствия. Не пережив такое, силу не обрести. Он это знал не понаслышке. Оставив все слабости, становишься неуязвимым. Фактически, обретаешь свободу. Другой вопрос только в том, что это за свобода, но волк не заморачивал свои мозги подобными рассуждениями. Он более не был зависим ни от кого и ни от чего. Свобода и дикий норов стали его друзьями и братьями. Лесной дух — его пристанищем.
Он положил руку девушке на плечо, она уже затихла и лишь всхлипывала, наверняка перетасовывая одни и те же мысли по кругу.
— Нужно возвращаться. Мороз крепчает.
Она не шелохнулась, лишь утёрла слёзы.
— Оставь меня тут. — безжизненный голос, тот, что был более живым даже после её долгого лежания под снегом и первого пробуждения после.
Он молча ухватил её по́друки и оттащил от выкопанной снежной ямы. Подобрал лопату и стал быстро сгребать и скидывать снег обратно. Когда всё было закопано, он подал руку девчонке, чтобы она встала, но та даже головы не подняла. Волк понимал её состояние: если даже в печь сунуть — не пикнет, лишь, подобно мазохисту, будет наслаждаться болью. Он подтащил к ней ближе ель и пересадил на неё, потянул за ствол и двинулся в сторону домика.
Дорога обратно прошла в молчании. Периодически волк оборачивался на девушку, но она немигающим взглядом смотрела будто сквозь лес и была мыслями где-то очень далеко. Он помог ей подняться и втащил в дом. Уши и нос у неё были красными, а пальцы — ледяными. Волк хотел помочь ей дойти до печки, но она вырвала руку и, скинув обувь, поковыляла-попрыгала на одной ноге сама. Упёрлась спиной в стену и сползла, вытянув ноги к печи, зависла взглядом. Он вышел из домика к поленнице, набрал дров и внес в дом, перешагнул через её ноги и, сложив у печной дверцы, открыл. Подкинул побольше и притворил поддувало.
— Голодная. Сейчас приготовлю.
Николь вполуха слышала голос… как его теперь называть? Психа? Наверное, он абсолютно не владел собой, но, вроде, зла ей как такового не желал. Так как ей его теперь называть?
— Как твоё имя? — безэмоциональный голос девчонки вырвал его из насущных дум.
Ники подняла на него взгляд потухших зелёных глаз, и волка пробрало от пустоты, что в них плескалась бескрайней бездной. Некогда живость, стремление выжить любой ценой и строптивость сейчас больше не играли в её глазах, скорее это были глаза девочки, которая только что поняла, что жизнь далеко не сказка и не волшебная игра. Жаль. Огонь в её глазах потух, и будто краски померкли. Если даже у ещё совсем зелёной девчонки такая пустошь в глазах, то чего же ждать от жизни ему, волку, уже прожившему две сотни лет? Что же будет дальше? Неужели он будет только ещё больше закостеневать и засухариваться? Неужели такова будет его жизнь? Неужели лучшее, что может случится в его жизни, — это охота на медведя или пуму? Довольствоваться лишь жизнью волка? Но для чего-то же Один дал ему и второй толк. Для чего-то же он был не только волком, но и человеком…
Он пытливо всмотрелся в глубину зелёных глаз, отчаянно ища ответы на свои вопросы, и, найдя какой-то крохотный отзвук, малейший шанс на то, что жизнь всё-таки есть после смерти, ответил:
— Айнценвальфбрандт.
Ники на мгновение выплыла из своего водоворота тёмных дум и пыталась осознать, что он сказал. Она вдруг ощутила тепло от печи, что согревало её застывшие ноги, учуяла запах сосновой смолы на горящих поленьях и уловила лишь часть имени, сказанного хриплым грубоватым голосом, больше похожим на рык. Он как будто перестал её пугать. Наверное, потому что огромная её живая часть, отвечающая за самосохранение, была закопана там под старой большой сосной вместе с её друзьями.
— Что? — она нахмурилась, пытаясь воспроизвести то, что он сказал.
— Мое имя.
— Одинокий волк? Воин? Это…
— Да. Говорящее.
Девчонка впервые за все дни посмотрела на него с интересом. Без страха, без отчуждения. Просто, как смотрят на то, что окружает — без удивления, по привычке.
Может, если привыкнет совсем, перестанет бояться? Он встал и достал сковороду, вышел из домика и занёс мороженое мясо, сложил с краю печи, оторвал кусок от вяленого мяса с верёвки и протянул ей.
— Пока голод утолит.
Ники вяло взяла из его рук протянутую сушёную соломину и продолжила пялиться в одну точку.
Ночью волк долго не мог уснуть. Он расстелил себе один из спальников на полу и слушал треск поленьев в печи и ещё неровное дыхание девчонки. Она тоже не спала. И хоть за окном месяц стоял уже почти в зените, волк точно знал, что сна у Ники нет.
Подложив руку под голову, он разглядывал старый бревенчатый потолок, пытаясь понять, что же ему делать в этом странном и жестоком мире. Как-то так оказалось, что своим появлением девчонка заставила его задуматься над своей жизнью. Будто равнодушие вдруг отступило и открылись какие-то новые перспективы. Ему вдруг захотелось дышать, слышать, видеть всё, что происходит вокруг. Да, люди по-прежнему были ему омерзительны, но что-то вдруг поменялось.
Он никогда особо не ковырялся в своих мыслях и не искал причин и оправданий, основной инстинкт его говорил — видишь, чуешь — получаешь. Не было времени и необходимости думать или анализировать. В волчьем теле всегда было всё просто. В человеческом же — гораздо сложнее, запутаннее и… больнее. Ему было жаль, что девушка билась в агонии, хоть видом она этого не показывала, — гордая слишком, — но внутри неё полыхал огонь, который ничем было не затушить. Только временем.
От мыслей его отвлекли какие-то вошканья и звуки. Всхлипы? Он приподнялся на локтях и прислушался. Едва слышный всхлип и шмыганье носом. Должен ли он что-то делать? Должен ли как-то ободрить или просто сделать вид, что спит, оставив её пережить это наедине с собой? Да, наверное, так правильней. Если бы к нему кто-то подошёл в тот момент, когда он переживал утрату, он бы убил.
Промаявшись ещё какое-то время под светом луны, что озаряла половину комнаты, и под неровные всхлипы девчонки, волк решил, что больше не может это слышать. Он поднялся и подошел к печи. Налил из чайника в кружку заваренных трав, выпил и налил ещё. Подошел к кровати. Девчонка затихла. Ждет подвоха опять. Он толкнул её в плечо и протянул кружку с ароматным отваром.
— Пей, успокоит.
Из-под одеяла протянулась тонкая рука, а следом и большие глаза показались. Она обхватила кружку со свободной стороны и хрипло поблагодарила. Глаза её совсем не показывали страха, а чувствительный нос всё же учуял настороженность. Ссыкунья. Хотя трусихой её не назовешь.
В тот момент, когда он обернулся в лесу у пристанища её друзей, она готова была драться. Зрачки её были расширены, а щёки раскраснелись. Готова была защищаться не на жизнь, а на смерть. В нем вдруг проскочило уважение. Слабая человеческая особь бросила вызов самому волку, хозяину северных лесов. Так обычно мать — самка — одной лишь волей и отвагой может отогнать от своих щенков более крупного хищника.
Нет. Не убьет он её и не собирался. Слишком крепкий стержень, слишком любит жизнь, слишком храбрая. Но спускать очередной удар не будет, если снова повадится лупить его по голове или носу. Проучит.
— Если… Кха… — волк звучно прочистил горло. — Если нужно что-то, говори.
Ему тяжело давалось говорить с непривычки, горло саднило и резало, словно песком тёрло, но он старался быть открытым, насколько мог. Говорить всё же было не его стезёй. Хотя он и старался, учился в своё время. Сейчас, конечно, спустя столько лет, всё забыл, да и надобность отпала, вот только теперь, наверное, что-то вдруг стало меняться.