1. Честь
— Ники! Спеши! — грохот и шум, похожие на мощные раскаты грома, послышались позади, а следом — наполненные страхом крики друзей. — Скорее!
Девушка обернулась, не снижая скорости, на крики и шум, и то, что она увидела, повергло её в ужас. С горы, с самого пика отделился большой пласт льда и снега, и теперь вся эта мощь неслась прямо на них. Сама природа обрушилась огромным страшным потоком, стихией. Сходила огромная лавина, сметая и подминая под себя редкие деревья.
От ужаса и страха, что захватили девушку, она пошатнулась и чуть не потеряла равновесие, но устояла и развернула борд носом к подножью, принимая положение для набора скорости. Хоть навыки её и не были профессиональными, и на таких виражах на целине можно было легко ошибиться, страх за жизнь гнал её вперед, выбирая малейший, но шанс на спасение.
Николь лавировала между редкими валунами и кустарником, иногда огибая ели, всё чаще встречающиеся на пути, так как склон уже шел на спад, а впереди, чуть поодаль от подножия склона, виднелся лес. Логика подкидывала решение, что лес сдержит основной напор снежной волны и главное — успеть добраться. В этот момент она обернулась. Лавина была прямо позади неё, и Ники с ужасом видела, как она поглотила Линду и Пэм. Снежные комья в порыве ветра уже нагоняли и её, крик, и Даррена с Захари, а следом и Диану больше не было видно.
— Диана!
Ребята! Как же это? Это всё было больше похоже на сон или какой-то постановочный фильм. Страх липкой волной подгонял её. Никки что было мочи склонилась, принимая обтекаемую форму для скорости и стараясь минимизировать сопротивление. Вот уже лес! Ещё немного… главное, успеть затормозить.
— Ну же! Давай! … Ааай!
Небольшой, но твердый ком снега прилетел в спину, она едва устояла на доске, летели снежные камни, снег порывами забивался в воротник, и впереди не было видно просвета, всё заволокло вокруг снежной бурей, видимость стала почти нулевой. Ещё удар — куда-то в бедро, в плечо и в голень, прямо в мышцу. Нога подкосилась, и Никки кубарем полетела вперёд, вместе с комьями снега, вылавливая мозгом сигнал острой боли в ноге. Треск. Кувырок, ещё кувырок, боль в плече и ребрах, ещё кувырок. Секунда, и толстый ствол дерева возник прямо перед ней. Снова треск, боль, темнота…
Мама…
Помогите…
Во рту ощущался металлический привкус, тяжесть в теле. Темнота отступала, а на смену ей приходила боль. Память предателем воспроизвела все последние мгновения, как диафильм.
Ребята… Страшное осознание реальности. Темнота.
Николь попробовала открыть глаза, ресницы слиплись отчего-то, но ей всё же удалось разлепить их. Тело будто было отдельным от головы, давило тяжестью, а перед глазами — сплошной снег, стекло на шлеме треснуло, но держалось. Ники слегка шевельнула головой, и шея тут же отдала болью в плечо, руку было не поднять, её что-то придавило. Через стекло ничего не было видно, оно было засыпано снегом, дневной свет хоть и не пробивался сквозь него, но, по крайней мере, было понятно, что она где-то на поверхности, раз не кромешная тьма… Наверное.
Слегка открыв рот, она слизала кровь с губ, сильно хотелось пить, вдохнула поглубже, ощущая резкую боль в груди, вырвался кашель, боль пронзила и ребра. Ноги было не согнуть, и лежали они как-то странно, не рядом, наверное, доска сломалась. Ники пошевелила пальцами ног, правая в порядке, а вот левая ответила болью, одну руку хоть и больно в плече, но пальцы шевелятся. В целом, ущерб был не так страшен, но тут же возникла вторая, не менее страшная мысль и ощущение. Холод. Руки замёрзли, спина, ноги, пальцы — всё тело пробирала дрожь, но шевелиться не было ни сил, ни возможности, да и воздуха в шлеме было так мало. Снег подтаивал вокруг неё и только это, наверное, и давало возможность дышать. Воздух легко проникал через шлем, но вместе с тем, с понижением температуры, подтаявший снег застывал, превращаясь в тонкую корку, наст, который, пролежи она тут долго, станет твердым, а это значит выбраться станет трудней.
Вот сейчас она немного отдохнёт и попробует выкарабкаться, а пока нужно было собрать силы.
Николь открыла глаза. Беспокойная, болезненная дрёма навалилась, сколько она так пролежала, было не понятно. Девушка замерзла окончательно, а ещё заметила, что перед глазами стало темнее. Смеркалось? Ночь протянуть шансов оставалось крайне мало, холод обжигал, кажется, даже нутро, зуб на зуб не попадал. Нужно было попытаться выбраться. Стиснув челюсть, девушка напряглась, пытаясь поднять торс, но острая боль пронзила ребра, а из груди стал вырываться кашель.
Ладно, не время для жалости к себе, начинать нужно было с рук и ног. Она стала шевелить руками, сперва кистями расширяя площадь. Пальцы заледенели и не хотели шевелиться, перчатки уже не помогали. Сжав кулаки, она стала с силой крутить ими сперва в стороны, потом по кругу, сминая снег, затем попыталась локтями, но слишком сильно придавило, не получалось. На боль в плече старалась не обращать внимание. С ногами была та же история, ей удалось лишь двигать ступнями, одной ногой от боли шевелить вообще не получалось, а вторая лишь слегка могла утрамбовать вокруг снег.
Облизав разбитые губы, она в очередной раз содрогнулась от холода, тело будто онемело, глаза закрывались, спать хотелось невероятно и усталость наваливалась. Отгоняя прочь мысли о смерти, девушка методично шевелила пальцами рук и здоровой ноги, вторую уже кололо.
Стемнело. Надежда вместе с дневным светом умирала. Ночь она не переживёт. Что, если и ребята сейчас так же где-то под снегом пытаются держаться и живут надеждой? Что, если они её ещё не потеряли? Где-то в ранцах должны были быть рации, их всего две, у Даррена и Линды, если найдут их, найдут и всех остальных. Всех найдут! Нужно только продержаться… Только продержаться…
Глаза закрывались. Никки видела, что растаявший на стекле и превратившийся в воду, снег снова заледенел в капельки льдинок. По щеке скатилась слеза. За ней ещё одна. Глаза слипались. Дрема наваливалась.
Мама… Папа… Не встретимся больше…
Уныние тяжёлой плитой накрыло сверху так же, как и плотный снег. Отчаяние и страх. А еще сон, неумолимо застилавший взор.
Вот и всё… Проснуться уже не получится. Перед глазами на границе дрёмы проносились воспоминания — лето, солнце, друзья, учеба, отчий дом в далёком детстве. Вдруг очень ясно вспомнилось лицо мамы, подносящей ложку овсяной каши…
— За мамуууу, а эту ложечку за папууу…
Её ангельская улыбка и карие добрые глаза. Николь почти ничего не помнила из раннего детства, а это воспоминание вдруг всплыло в памяти, хотя раньше его не было. Ещё одна слезинка скатилась по щеке, и глаза закрылись. Влага маленькой капелькой прокладывала себе путь, оставляя влажную дорожку, вдруг замедлилась и впиталась в ткань шлема.
***
— Аууууууууууу…
Предчувствие чего-то нехорошего витало в воздухе. Волчьи уши навострились, а нюх обострился. Лапы проваливались в мягкий, не утрамбованный снег. Птицы молчали, и мелкой живностью не пахло, лавина сошла? Медленно шевствуя по мягкому снегу, волк принюхивался. Кажется пахнуло чем-то… Чем-то… Человеческим? Давно он уже не чуял людей. Сколько времени прошло с тех пор? Пару месяцев? Лет? Десятков?
Вот, снова. Волк ещё раз принюхался, концентрируясь на запахах, повел головой, ушами, прислушиваясь к звукам, но тишина стояла аж до звона. Новорождённая луна выглянула из-за тучки, освещая горы, равнину и кромку леса, из которого он только что вышел. Звёзды перемигивались меж собой и будто смеялись со своей высоты над земными слабыми созданиями.
Отсутствие живности значило только одно — лавина сходила, и мягкий снег этим объяснялся. Волк обогнул крайние стволы и вышел на прогалину — пустырь перед склоном. Прошел ещё немного вперед, учуял запах крови и едва уловимый звук. Вот, снова. Волчий слух словил ультратонкий повторяющийся сигнал. Поспешил на звук. Чем ближе он подходил, тем явственнее чувствовался запах крови. Волк ускорился, выуживая нюхом место.
Вот здесь сигнал, раздражающий чуткий слух, и явственный запах крови. Волк помедлил с секунду, повернул голову в сторону леса, — уйти? — затем дернул мордой и принялся раскапывать лапами снег, ещё и ещё, раскидывая его в разные стороны. Вот, коготь зацепился за что-то — ткань. Продолжая копать вокруг, волк обнаружил тело. Человек. Принюхался, запах крови. Хрипит. Живой.
Зверь ухватился зубами за баул и потянул. Сиплый стон. Отпустил, продолжил раскапывать тело вокруг, освобождая человека от тяжести. Он лежал на животе, а вокруг него снег окрасился в красный. Из его бока торчала обломанная палка. Сколько он так лежал и всё ещё был жив?
Волк отошел от человека и стал менять облик, чего не делал уже очень долгое время. Всё тело заломило, обращение было болезненным, он отвык от этого и забыл, что это такое. Вот уже рядом с откопанным человеком стоял парень, обнаженный, посреди ночного сумрака, гор и леса.
— Держись. — голос его был хриплым, с непривычки, надломленным и грубым. — Я помогу, — парень аккуратно взял пострадавшего за руку и попробовал подхватить его под плечи, но тот снова засипел.
— Ос…оставь… Я… не жилец уже…
Волк убрал руку. Посмотрел на парня:
— Принесу что-то, на чем тащить. Не засыпай, — говорить было очень непривычно, даже болезненно, в горло будто песка насыпали или словно шиповника поел.
— Пять… Ещё пять… Двое позади… — пострадавший сглотнул, силясь говорить, — один рядом… двое к лесу… Спаси… спаси их, — он кашлянул, застонал, и изо рта потекла струйка крови.
— Держись, сейчас найду твоих друзей.
Холод пробирал волка, и он, снова обратившись, стал принюхиваться, в паре метров от первого раскопал ещё одного — мертв, пульса слышно не было, ледяная кожа, скорей всего сразу погиб. Пошел выше. Услышал ещё сигнал, он помог найти двоих. Девушки. Обе мертвы. Вернулся. Тот ещё дышит. Надо ускоряться.
Волк пробежал мимо, принюхался, тут где-то рядом пахло человеком ещё. Стал раскапывать, не то. Чуть дальше запах был более явным, снова заработал лапами, раскидывая снег, вот! Девушка. Снег во рту и в носу. На всякий случай проверил пульс, прислушиваясь. Мертва. Прошел чуть дальше, принюхиваясь. Запахи уже смешались. Не разобрать, то ли те, то ли новый. Он снова принюхался, прислушался. Тишина. Но вроде запах прослеживается к деревьям. Подошел ближе, очень тонкий, не знал бы, где искать, и не нашел бы. Прислушался. Тишина. Стал раскапывать — нет, не тут, ближе к дереву запах человека более явный. У самого ствола ели снова раскидал снег, да, вроде, здесь.
Приложил усилия, ткнулся мордой в снег, ещё чуть-чуть, где-то рядом. От усилий стало жарко, хотя температура понижалась. Зацепил когтями ткань куртки. Ещё немного раскопал вокруг. Девушка. Запах крови. Уже без особой надежды прислушался. Еле слышный пульс. Стал быстро раскапывать вокруг неё снег. Помятуя о возможных травмах, которых могло быть не видно, старался не трогать девушку без надобности. Обратился и расстегнул её рюкзак, выискивая топорик, но там нашёлся только маленький перочинный нож. Вернулся к погибшим, походный топор обнаружился лишь у раненого парня.
Прошел к деревьям, выискивая ель попушистее. Перерубил, подтащил дерево к девушке, в надежде, что она ещё жива,
склонился над ней, пульс пока был. Срезал рюкзак.
— Эй, ты слышишь? Сейчас переложу тебя, потерпи.
Волк аккуратно приподнял и положил девушку на пушистые ветви ели, рядом кинул рюкзак, отцепил спальный мешок с её рюкзака, расстегнул, укрыл ее и оттащил к парню.
Ступни его уже горели от холода, но в теле волка это было бы сделать сложнее. Он склонился над парнем, срезал с него рюкзак.
— Рывок, готов?
Тот еле кивнул в ответ.
Волк поднял его и уложил на ветви рядом с девчонкой. Парень застонал от боли. Покопался в его рюкзаке и вытащил теплый свитер и запасные штаны, сменные ботинки, оделся. Вроде не жмет, идти можно. Раненому это было без надобности, а тащить их, будучи голышом, по зиме — не самое приятное занятие. Сложил рядом с парнем его рюкзак и спешно потащил вдоль кромки леса. Недалеко, вроде, была егерская сторожка, а до ближайшего поселения они не дотянут, в этом теле полтора-два дня пути.
Спустя какое-то время ходу показалась крыша домика. Путь ещё усложнялся тем, что больше половины пришлось идти через лес, ветви дерева постоянно цеплялись за корни и кусты, а обрубать их, значило, что кто-то из пострадавших будет сползать постоянно, поэтому волк методично и с завидным терпением отцеплял ветви и продолжал путь.
Наконец, подтащив ель к домику, он опустил ствол и, вбежав на крыльцо, толкнул дверь. Заперто. Поискал ключ, рука потянулась сперва к карнизу, затем к
небольшому навесу, обнаружил его под са́мой черепицей. Навесной замок слегка проржавевший от дождей и снега с трудом открылся. Парень снял замок и распахнул дверь. Спустился с крыльца и подошел к пострадавшим. Склонился над парнем: губы его посинели, а стеклянные глаза смотрели куда-то в небо. Волк ощупал пульс на шее. Тихо. Он с трудом смог прикрыть ему глаза и тяжело вздохнул. Тут же прислонил пальцы к шее девушки: пока бьётся, значит шанс ещё есть. Аккуратно подхватив её, занёс в дом и толкнул ногой дверь.
В небольшой и единственной комнате уместились печь, стол у окна, стул, комод для посуды и кровать, на которой лежал тонкий старый матрац. Мебель была сколочена грубо, но добротно.
Волк уложил девушку на кровать. Поискал аптечку. В комоде, помимо нехитрой кухонной утвари, в самом низу нашлись бинт, пара упаковок жаропонижающего, сердечные капли и спички. Он выскочил на улицу и принес их рюкзаки, быстро перерыл, нашел пакет с медикаментами: обезболивающее, обеззараживающее, активированный уголь, противовоспалительное. Не густо, но всё же.
Волк подошел к девушке, аккуратно стянул хитростную твердую шапку. Разбиты были губы и бровь от удара, стекло на шапке защитило глаза и переносицу, но пострадала надкостная ткань аккурат на брови. Нос не сломан, просто кровь от удара. Поправимо. Снял куртку и повозился с хитрой штуковиной на странной обломанной доске, стянул аккуратно не менее странные ботинки. Ощупал тело. Нога точно — щиколотка; ребра — возможно трещина, перелома вроде нет, плечо — вывих. Точнее понять можно было только раздев, а холод стоял собачий.
Волк укрыл её спальным мешком и огляделся в поисках дров: всего пара сухих полешек у печки, придется рубить. Он спешно вышел, прихватив походный топорик, огляделся в поисках подходящего дерева и увидел, что у крыльца был небольшой дровяник. Ухватив побольше поленьев, занёс в дом и сложил у печи, поискал спички, вспомнил, что видел их в комоде.
Сухие щепки моментально занялись, волк разрубил несколько сырых поленьев и, уложив сухое, сверху пристроил те, что были под снегом. Огонь весело затрещал, облизывая и поедая дерево, отбрасывая искры и разнося по домику хвойный запах разогретой смолы.
Парень вывалил содержимое рюкзаков. Комплект сменной одежды и термобелье у девушки, сменная обувь, небольшой плед, провиант на перекус, какой-то маленький термос, прямоугольный предмет с трещинами и складной ножичек. У парня карта местности, ещё одна разбитая штука, пара консерв и бутылка воды в пластике, пакет с медикаментами, приспособа какая-то, пахла газом, ещё лампа странная, тоже пострадавшая, тяжёлая коробочка в трещинах.
Волк проверил лампу, потряс, покрутил, случайно нажал на рычаг, раздался звук жужжания, вспыхнул свет. Мать честна́я, что это за ересь?! Отбросил с брезгливостью на стол. Высыпал лекарства рядом с девушкой и стянул с неё аккуратно штаны и свитер, снял носки и термобелье. Изголодавшиеся волчьи глаза старались не смотреть куда не следует, но какое-то специальное белье на упругом, — хоть и в синяках, — теле привлекало внимание. Волк втянул сквозь раздутые ноздри воздух, желая запомнить запах, чтобы потом в одинокие ночи вспоминать и представлять, и стал осматривать и ощупывать места с синяками.
Плечо ощупал, осмотрел, даже обнюхал, вывих не иначе. Он ухватил одной рукой костлявое плечико, второй нащупал неровность и резко дернул. Встало на место. На рёбрах была сине-фиолетовая гематома, он аккуратно ощупал: ребра целы, трещина, не более того, от удара пострадала ткань, отчего половина бока вся цветная, перетянуть не повредит. Взял эластичный бинт и туго перетянул, перехватывая синяк на плече. Спустился к щиколотке. Кожа у девчонки была такая нежная, будто бархатная, загорелая, в его лапах словно дорогой шелк. Волк стиснул зубы и переключил внимание на опухшую косточку. Вдохнул глубоко, удерживая кость, и резко вправил. Девушка застонала и снова затихла. Он обернулся, на разбитом лице застыло болезненное выражение. Волк вернулся к начатому. Туго перебинтовал опухшую щиколотку и растер ногу, чтобы запустить кровоток активнее, согреть, надел теплый носок, взял вторую ногу и так же растер, надел второй носок, укутал спальником, осмотрел руки, растер кисти. Ледяные тонкие пальцы были красными, волк размял их в своих грубых ладонях, стараясь не сделать больно, и укрыл спальником по самый подбородок. Достал перекись и обработал бровь и губы, стёр кровь с лица, сунул в рот таблетки противовоспалительного и обезболивающего и, слегка приподняв, налил в рот воды из бутылки, глотательный рефлекс сделал своё дело.
Он ещё раз осмотрел девичье лицо. Изогнутую изящную бровь, наверняка, теперь будет украшать шрам. Зашить бы, не осталось бы шрама. Но иглы и ниток в их аптечке не было. Аккуратный носик и контурные скулы, чуть полноватые губы, хоть и разбитые, волновали. Волк вздохнул, в очередной раз поборов желание. Так долго он был в теле зверя, что совсем одичал. Голодный на женские тепло и ласку, он усилием воли встал, разделся и вышел из домика. Нужно было поохотиться, утренний голод никто не отменял.
Спустя час в зубах была дичь. Сбросив с себя волчий облик, обнаженным зашёл горделиво в дом. Если самка заметит какую шикарную добычу он принес, то непременно оценит, благодарно заглянет в глаза и, быть может, одарит его лаской. Взглянув на девушку, он понял, что она так и не приходила в себя, а человеческая мысль затмила волчью — в мире людей это так не работает. А именно этот мир он хотел забыть и забыл. Ни к чему снова возвращаться в это болото.
Волк тряхнул головой, волнистые светлые пряди рассыпались по плечам, сторонние мысли ушли. Сложив добычу у печи, посмотрел на девушку. Луна была уже высоко, ночь — в разгаре. В теле волка он бы обходил территории, охотился и насыщался, но для девчонки это была контрольная ночь: если до утра не окачурится, значит выживет. А волку почему-то хотелось, чтобы она выжила. Хотелось увидеть её глаза, хотелось ощутить более явный её запах. На границе жизни совсем тонкий, но он уже был приятен волку, а когда раскроется…
Что его подвигло на всё это, он не знал. Бросить их умирать не мог, честь не позволяла, но и привязываться к человеческим особям не было желания. Они же такие прилипчивые, все клюют на эту волчью силу, мужчины подсознательно боятся и уважают, проникаются дружбой, а женщины влюбляются, даже не представляя, кто на самом деле перед ними, готовые на все ради ночи любви с волком. И затягивают, затягивают в свою пучину лжи и обмана, и ты весь пропитываешься этой людской жизнью, их способом жить, и так неприятно, так мерзко внутри становится от постоянной фальши, неужели они не понимают, что их видно насквозь, все их низменные, алчные желания?
Волка передернуло, а на лице проступил оскал. В груди кольнула старая обида на жалких людишек, и он вспомнил, почему первой мыслью было бросить эту затею — спасать несчастных. Они сами себя убивают постоянно. Все вокруг себя рушат и портят, заражают своей гнилью. Одним больше, одним меньше. Но совесть и честь не позволили. Будь прокляты эти волчьи врождённые качества. Люди их не заслуживают. Тьфу. Он сплюнул в огонь и рыкнул. Подошел к кровати, дёргано откинул одеяло с девчонки и лег рядом. Он горячий, девчонка отогреется и придет в себя. А как только он поймет, что она не умирает, выгонит её из своего леса. И запах свой пусть с собой заберёт. Может, отблагодарит его сперва за спасение, — волк сглотнул, — а потом пусть проваливает! Чёртовы люди!