Доминика из долины оборотней

  29 октября 2020 года, четверг, день четвертый

   Фрэнк посмотрел на меня каким-то перепуганным взглядом, а потом медленно, невероятно медленно наклонился, и я ощутила легчайшее прикосновение его губ к моим. Словно бабочка крылом задела. Я закрыла глаза и приготовилась к долгому поцелую, которого уже очень давно ждала, но губы Фрэнка исчезли. Я потянулась, надеясь самой коснуться их – никак! В чем дело?! Я открыла глаза и увидела, что лицо Фрэнка уже в добром футе от моего. Похоже, продолжать он не собирается.

–  Это... это что, всё? – не в силах осознать происходящее, заикаясь от шока, воскликнула я.

   Это что, был наш первый поцелуй? Да покойника в лоб – и то более страстно целуют. Он же просто... просто... коснулся моих губ своими и всё! С таким же успехом он бы мог сделать это... ну, например... травинкой. И я не заметила бы разницы. Фрэнк так явно отстранился, отгородился от меня, что не заметить этого было невозможно. Как же так! Почему? Я ничего не понимала.

–  Солнышко, – практически простонал он. – Я не могу...

–  Не... не можешь? – я ничего не понимала. – Как это – не можешь? Разве это так сложно?

–  Ты не понимаешь, – он отвёл глаза, и желваки заходили по его скулам – так сильно он стиснул зубы.   – Так объясни! – я едва не кричала. Глаза налились слезами от обиды. – Вчера ты был совсем другой. А сегодня...

–  Я не думал, что ты заметишь, – пробормотал он.

–  Чего я не должна была заметить? Что ты весь день нянчишься со мной, как с ребёнком, а не как с любимойдевушкой? Я заметила, Фрэнк. Ты нежен, невероятно заботлив, ты носишься со мной, как с величайшей драгоценностью...

–  Ты и есть для меня драгоценность. Величайшая в мире!

–  Но при этом между нами словно бы стена. Невидимая, неосязаемая, но она есть. Тогда, на крыльце, мневдруг показалось, что она исчезла... Но стоило Томасу вмешаться – и она рухнула назад. Что случилось?

–  Там, на крыльце, я едва не нарушил свою клятву, – пробормотал Фрэнк, отводя глаза.

–  Клятву? Какую клятву?

–  Твоему отцу.

–  О чём ты говоришь? И когда ты успел ему поклясться? И в чём?

–  Этой ночью. Я ведь не ушёл, остался с тобой. Он не мог этого не заметить, и пришёл выяснить, в чём дело. Икогда я объяснил... В общем, он не стал прогонять меня, но взял с меня клятву…    – Какую? Ну же, Фрэнк, скажи, наконец!

–  Что я не прикоснусь к тебе до твоего перерождения.

   Я сидела, открывая и закрывая рот, но слова не шли. В голове билось только одно слово: «ЧТО?!»

   Как мог отец потребовать такую клятву? Как Фрэнк мог её дать? «Не прикасаться!» Да, сейчас я ещё не такая крепкая, какой стану после перерождения, и, возможно, кое-в-чём нам придётся себя ограничить. Наверное. Но вообще не прикасаться? Я же не настолько хрупкая, чтобы развалиться от прикосновения? Нет, это невозможно!

Мне что, даже поцелуя придётся ждать ещё двадцать пять лет? Нет! Я сойду с ума раньше!

   Я внимательнее взглянула на Фрэнка. Господи, да у него же в глазах самая настоящая боль. Почему? Он смотрел на меня так... Я даже описать этого не могла, но мне тут же захотелось забрать эту боль себе. Мысль о его странной клятве как-то сразу отошла на второй план, потом разберусь, сейчас важно другое – моему Фрэнку больно. Протянув руку к его лицу, я осторожно погладила его щеку, опасаясь, что он в любой момент отшатнётся. Но он лишь закрыл глаза и прижался щекой к моей ладони. Это обнадёжило.

–  Фрэнк, что с тобой? – прошептала я. – Почему у тебя такое лицо... Словно тебе больно...

–  Мне больно, Солнышко, от того, что я разочаровал тебя. Прости, прости. Если бы ты попросила луну с неба,я бы, наверное, её для тебя достал. Но я связан клятвой, и эту твою просьбу исполнить не могу. И это разрывает моё сердце.

   Так, вот мы и вернулись к этой клятве. Отца, конечно, понять можно. Для него я и в пятьдесят – малышка, и в пятьсот останусь ею же. Но требовать подобной клятвы от Фрэнка! Запретить любые прикосновения!

   Стоп! Любые?

   Та-ак, кажется, выход найден! Нужно точнее формулировать свои требования, папочка!

–  Фрэнк, не мог бы ты точно сказать, в чём именно поклялся моему отцу? – спросила я.

–  Что я не прикоснусь к тебе, пока ты не станешь бессмертной, – ответил Фрэнк, похоже, нескольконастороженный моим изменившимся тоном. А как же ему не измениться, учитывая, какое облегчение я испытала.

–  Так и сказал? Что ты не прикоснёшься ко мне? И всё? Без уточнений?

–  Да. Но какие тут нужны уточнения, и так всё ясно.

–  Ой, не скажи. Фрэнк, если ты не заметил – я сижу у тебя на коленях.

–  Да. На траве может быть роса, ты промокнешь...

–  Фрэнк, а держать меня на коленях – это разве не значит прикасаться ко мне?

–  Но... Роса...

–  Ты сегодня полдня таскал меня на руках. Разве это не означает прикасаться ко мне?

–  Но твоя рана...

–  Скажи, когда отец застал тебя в моей комнате, что ты делал?

–  Я лежал рядом с тобой и не давал тебе перевернуться на живот.

–  Угу. И когда папа брал с тебя клятву, что ты делал?

–  То же самое.

–  И когда дал эту клятву – встал и отошёл?

–  Нет. Стоило мне отпустить тебя, как ты начинала ворочаться.

–  А папа велел тебе отодвинуться от меня?

–  Нет, я же тебя держал, чтобы ты не сделала себе больно. Солнышко, я не понимаю, к чему ты ведёшь.   – А к тому, что, даже дав клятву моему отцу не прикасаться ко мне, ты продолжил ко мне прикасаться прямо у него на глазах, и он не имел ничего против. И когда ты принёс меня в клинику – тоже. Тогда в чём смысл этой клятвы?

–  Он имел в виду другие прикосновения.

–  Мало ли что он имел в виду!

–  Твой отец старался защитить тебя, и я его понимаю.

–  Да, но от чего именно он старался меня защитить? И тут мы переходим ко второй части твоей клятвы. Какдолго тебе нельзя ко мне прикасаться?

–  Пока ты не станешь бессмертной.

–  Ага! Обрати внимание – он не сказал: «Пока она не вырастет», потому что я, к счастью, больше не вырасту!   – К счастью?

–  Я и так уже оглобля, хватит!

–  Как по мне – ты просто кроха.

–  Ну, ещё бы, – пробормотала я себе под нос. Насколько я успела заметить, Фрэнк был примерно одного ростас дядей Гейбом, самым высоким в нашей далеко не мелкой семье, а это значит, что он был выше меня более чем на фут! Конечно, для него я была крохой. – И мой отец не сказал: «Пока она не станет взрослой», что тоже было бы логично. Я, кстати, уже вполне взрослая, мне пятьдесят, если ты не в курсе.

–  Я в курсе, – улыбнулся Фрэнк.

–  Но отец сказал: «Бессмертной». Как ты думаешь, почему он выбрал именно этот критерий?

–  Ники, но это же любому понятно. Сейчас ты слишком хрупкая, а после твоего перерождения мы станемравны.

–  То есть, отец считает, что сейчас ты своими... кхм... прикосновениями можешь мне навредить?

–  Я не могу навредить тебе, Солнышко, – голос Фрэнка стал очень серьёзным. – Физически не могу. Я скорееумру.

–  Я знаю, – улыбнулась я. – Но всё же давай резюмируем: запрещены не все прикосновения, а только те,которые могут причинить мне вред? Так?

–  Стоп, Солнышко, погоди. Твой отец имел в виду не совсем это...

–  Наверное. Точнее – я в этом уверена. Но ему нужно было формулировать, так чтобы «разночтений» невозникало. А теперь скажи, Фрэнк, чем поцелуи могут мне навредить? Да, ты гораздо крепче меня и в сотни, в тысячи раз сильнее. Но если тебе удаётся носить меня на руках так, что я не испытываю при этом ни малейшего дискомфорта, если твои руки могут прикасаться ко мне настолько осторожно и бережно, то что не так с твоими губами? Они могут раздавить меня или поранить? Обжечь или заморозить? Или они вообще ядови...

   Закончить свою мысль я не успела – мне помешали губы Фрэнка, прижавшиеся к моим губам. Вот теперь я их прекрасно ощутила – это не было прикосновение травинки или крыла бабочки. Нет, я чётко чувствовала их, нежно и бережно исследующих мои губы. В это же время ладони Фрэнка охватили мои щеки, удерживая моё лицо неподвижно, видимо, все ещё опасаясь сделать мне больно неловким движением, но это было уже не важно – я с энтузиазмом окунулась в новые для меня ощущения. Я прижималась губами к губам Фрэнка, исследовала их, неумело пыталась повторить их движения, и, похоже, у меня получалось. Его губы были плотными, даже жёсткими, но при этом умудрялись касаться меня с такой нежностью, что я не замечала разницы между нами – это был мой Фрэнк, и он был идеален!

   Поначалу ощущения были для меня совсем новыми, и чувство удовольствия было скорее у меня в голове, от самого осознания – это же наш первый поцелуй! Но, постепенно, я стала чувствовать, как реагирует всё моё тело – крохотные электрические разряды зарождались в месте нашего соприкосновения и разбегались по всему моему телу, под ложечкой появилась лёгкая, тянущая, но приятная боль, скорее – спазм, от которого щемило в груди. Моё дыхание участилось, я испытывала странное чувство незавершённости. Мои руки обхватили голову Фрэнка, ероша короткий ёжик его волос. На долю секунды я пожалела о его роскошной шевелюре, пострадавшей в огне, но мысль была едва уловимой, и тут же исчезла, стоило языку Фрэнка пройтись по моей нижней губе. Новый взрыв тактильных ощущений заставил меня застонать и попытаться повторить его движение. И в этот момент Фрэнк отстранился от меня, удерживая мою голову, не позволяя продолжить это невероятно приятное для меня занятие.

   Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза, тяжело дыша и пытаясь выровнять дыхание. Наконец я смогла-таки пробормотать.

–  Спа... спасибо…

–  За что? – голос Фрэнка звучал тоже не особо ровно.

–  За то, что выполнил мою просьбу, – улыбнулась я.

–  Это тебе спасибо.

–  За что?

–  За то, что дала мне возможность выполнить твою просьбу. Я действительно разрывался между своей клятвойи твоей просьбой, которая, вообще-то, полностью совпадала с моим желанием.

–  Значит, теперь мы сможем целоваться без проблем? – выпалила я.

–  Определённо, сможем. – И, в подтверждение своих слов, Фрэнк снова поцеловал меня, коротко, но оченьсладко. – Но со всем остальным нам всё же придётся подождать твоего бессмертия, тут твой отец прав.

–  Ладно, – кивнула я, соглашаясь.

   Но данный момент мне достаточно было поцелуев и того, что мой вчерашний Фрэнк вернулся. Эта невидимая стена меня сильно напрягала, я даже не понимала – насколько, пока она не исчезла. Пока удовлетворюсь этим, а там будет видно. Что-то мне подсказывало, что двадцать пять лет ни я, ни Фрэнк не выдержим.

   Теперь, когда «программа-минимум» была выполнена, я смогла расслабиться. Поскольку я продолжала сидеть на коленях у Фрэнка – ну, роса же, полуденная, ага, – то решила этим воспользоваться и расположилась с удобствами, привалившись плечом к его груди, а голову пристроив на его плече – так было очень удобно любоваться его точёным профилем.

–  Ты такой красивый, – выдохнула я, понимая, что за какие-то неведомые заслуги получила от судьбыудивительное сокровище.

–  Ну что ты, Солнышко, – скулы Фрэнка слегка окрасились румянцем. – Я самый обыкновенный.

–  Ладно, продолжай в это верить, – захихикала я. – А почему «Солнышко»?

–  Потому что ты, своим появлением озарила мою жизнь, которая проходила весьма... тускло. После твоегопоявления она засияла ярким светом и заиграла всеми цветами радуги. Я так долго тебя искал и уже практически отчаялся встретить.

–  Долго?

–  Очень долго. В нашей семье мы сотни лет ищем своих половинок, это вроде как нормально. Но ещё никто неискал так долго, как я. Пятьсот лет – максимум. Все мои братья и племянники давно встретили своих половинок. Их нашли даже правнуки одного из моих братьев! А я всё ждал. И не находил. Совсем уже отчаялся...

–  Фрэнк, – я поняла, что этот вопрос возник у меня впервые. – А сколько тебе лет?

   Я, конечно, понимала, что ему уже много. Но для меня возраст никогда не был чем-то особо важным. Точнее – возраст взрослых. Дети всё же росли, менялись, взрослели. Им праздновали дни рождения, поскольку годы были вехой в их жизни. Взрослые не менялись вообще. Дед Алекс, которому было уже намного больше трёх тысяч, и его сын Тобиас, девяноста четырёх лет, переродившийся всего три года назад, выглядели ровесниками.

Поэтому прежде мне как-то в голову не приходило спросить у Фрэнка его возраст. Это не было чем-то важным.

Но сейчас мне просто стало любопытно.

–  Мне девятьсот пятьдесят девять, – ответил Фрэнк, чуть насторожено. Наверное, не знал, как я отреагирую.Может, он ждал испуга или удивления – число всё же было огромным. Вот только я росла среди обладателей гораздо бо?льших возрастов, так что меня подобным было не удивить, и уж тем более – не испугать. Так что моя реакция стала для него полной неожиданностью – я захихикала.

–  Ты старше моего отца на двести шестьдесят пять лет! – Фрэнк слегка нахмурился, не совсем понимаяпричину моего веселья, и я пояснила: – А он называл тебя «сынок».

–  Да, действительно, забавно, – Фрэнк заметно расслабился, убедившись, что у меня вовсе не истерика илишок. А я продолжала хихикать.

–  Он даже выглядит моложе тебя, – продолжала я веселиться. – И от этого его «сынок» звучит ещё смешнее.   – Думаю, он не хотел этим словом продемонстрировать своё превосходство, скорее уж то, что принимает меня в качестве твоей половинки. Ты ведь понимаешь, что это значит?

–  Мы поженимся, – кивнула я, не раздумывая.

–  Да. И твой отец словно бы показал, что понимает и принимает этот факт. Спасибо Коулу, он действительновзял твоего отца в оборот, как только узнал, что моей половинкой оказалась его дочь-школьница. Не думаю, что предстань мы перед ним без подобной моральной подготовки, он бы принял всё это так просто. И я его понимаю.

–  Пусть я всё ещё школьница, но я уже не ребёнок!

–  Для твоего отца эти слова – синонимы. Возможно, было бы лучше, встреться мы уже после твоегообращения. Думаю, так бы и случилось в итоге, но события повернулись несколько иначе. И я безумно этому рад. Пусть в чём-то мы должны пока себя ограничивать, но мы всё равно вместе, рядом. Я нашёл тебя. Я искал тебя почти тысячу лет, но нашёл. Даже не знаю, как бы я прожил без тебя эти годы, оставшиеся до нашей, запланированной судьбой, встречи…

–  Теперь мы вместе. – Я обняла Фрэнка крепко-крепко, изо всех своих, пока небольших, человеческихсилёнок, и уткнулась носом ему в шею. – И я тоже рада, что не пришлось ждать дольше.

   Какое-то время мы так и сидели, прижавшись друг к другу, пока Фрэнк тихонько не шепнул мне на ухо:

–  Похоже, у нас появилась компания.

   Его голос звучал так, словно он сдерживает смех. Осторожно обернувшись, я тоже беззвучно захихикала. Рядом с нами топталось утиное семейство – утка и четверо довольно крупных, почти взрослых утят. Один из них теребил клювом пакет с бутербродами, ещё двое пытались отнять друг у друга ягоду клубники, четвёртый утёнок тянул из миски ещё одну ягоду. И лишь мама-утка спокойно и, как мне показалось, выжидательно, смотрела на нас.

–  Фрэнк, позволь тебе представить Миссис Клювдию, а так же её детей – Билли, Вилли, Дилли и Поночку[2].

Миссис Клювдия, это мой Фрэнк.

–  Очень приятно познакомиться, Миссис Клювдия. – Фрэнк с улыбкой склонил голову перед уткой. Она никакна это не отреагировала, продолжая смотреть на меня. – И кто же из них кто?

–  Без понятия, – я пожала плечом и потянула к себе пакет. Утёнок ещё какое-то время топал следом, не желаявыпускать из клюва добычу, но я победила. – Я ещё как-то различала их раньше, но это было почти два месяца назад, и они тогда едва начали оперяться. И даже тогда я не особо была уверена, что они подходящего пола для своих имён. Просто их четверо, и утят из мультика четверо, вот я их так и назвала.

–  Ты всем здешним уткам даёшь имена?

–  Нет, только этой семейке. Я начала подкармливать Миссис Клювдию, когда она высиживала яйца. Еёселезня утащила лиса, ну и… в общем… мне стало её жалко… Я частенько кормила уток, просто бросала куски хлеба в воду, они не боятся нас, но и не ручные. – Я мотнула головой в сторону пруда, где плавало ещё несколько утиных семеек, но из воды никто из них не выходил. – И я заметила, что одна утка не подплывала за едой, не сходила с яиц. И никто не приносил ей мой хлеб, хотя другой утке, которая тоже высиживала птенцов, «добычу» приносил её селезень. И я стала приносить ей хлеб прямо к гнезду. Она шипела на меня, но с яиц не сходила. Через какое-то время она перестала меня бояться и стала брать хлеб из моих рук. А когда вывелись утята, стала сама приплывать ко мне, когда я сюда приходила.

   Рассказывая всё это, я достала из пакета огромный сэндвич. Сняв с него верхний кусок хлеба, я протянула оставшийся бутерброд Фрэнку, а хлеб стала крошить и скармливать уткам, бросая кусочки на траву. Так же поступила и со вторым сэндвичем, третий же, опять разделив с утками, съела сама. После чего, поставив на колени миску с клубникой и выделив несколько штук пернатым нахлебникам, стала с наслаждением поглощать ягоды, бо?льшую часть скормив при этом Фрэнку. Видели бы меня сейчас мои близкие – вот бы удивились! Впервые в своей жизни я добровольно и с большим удовольствием делилась с кем-то своим любимейшим лакомством. Но для Фрэнка мне было ничего не жалко, даже клубнику.

   Насытившись, миссис Клювдия увела своих детей плавать, а я поуютнее умостилась в объятиях Фрэнка, прислонившись затылком к его плечу, и любовалась окружающей нас природой, испытывая невероятное чувство умиротворения. Хотелось сидеть так, молча, не двигаясь, всю жизнь. Но желание узнать побольше о Фрэнке победило.

–  Расскажи мне о себе? – попросила я. – Ты всё обо мне знаешь, а я о тебе – практически ничего.

–  И что ты хотела бы узнать?

–  Всё! Я хочу узнать о тебе всё, что ты захочешь мне рассказать.

   И Фрэнк стал рассказывать. Как заворожённая, я слушала о его детстве, которое прошло в Испании и Шотландии, о его матери, ради которой Дэн купил себе у испанского короля титул – потому что без этого он вряд ли смог бы претендовать на руку дочери испанского дворянина. Об играх с братьями, об обучении верховой езде, стрельбе из лука, сражению на мечах и танцам – его детство мало чем отличалось от детства человеческих детей того времени. В принципе, он и был тогда человеческим ребёнком, поскольку не было никаких гарантий, что кровь его «небесного» деда сможет дать о себе знать, слишком сильно разбавленная человеческой кровью.

   Фрэнк рассказывал о быте и особенностях того времени – это мне было, в принципе, известно из рассказов моих родственников, но в устах Фрэнка звучало в десять раз интереснее. О перерождении старшего брата Раймундо – после этого Дэн окончательно убедился, что кровь его отца жива в его детях. О своём собственном перерождении – восторге от появившейся немереной силы, способности невероятно быстро бегать, а главное – возможности летать.

   И в то же время – невозможность уснуть первые несколько суток из-за того, что мышь в подвале всю ночь грохочет своими копытами, а пьяницы из кабака в соседней деревушке горланят свои песни прямо в ухо. Или куча переломанных вещей и порванной одежды из-за неумения контролировать свою силу. Да и само перерождение, заключавшееся в нескольких сутках метания в страшном жару, было весьма нелёгким испытанием для того, кто за всю прежнюю жизнь даже насморком ни разу не болел. Но все неудобства довольно быстро отступили – он научился контролировать свою силу, управлять своим телом и закрывать слух – а точнее мозг, – от ненужных звуков, а все преимущества остались. Помогло то, что отец и старшие братья были рядом – объясняли, обучали, поддерживали.

–  Я не представляю, каково было отцу пройти через всё это в одиночестве, – Фрэнк покачал головой. – Мнебыло бы, наверное, в десять раз сложнее без их советов и поддержки.

–  А ты поможешь мне пройти через моё перерождение? – спросила я, отрывая плодоножку у последней ягодыи отправляя её Фрэнку в рот. – У нас это тоже не самая приятная процедура, но, судя по рассказам, не такая тяжёлая, как у вас. А вот последующий период – один в один. Постоянный шум, переломанные вещи, ну и остальное. Ты научишь меня справляться со всем этим?

–  Конечно! – Губы Фрэнка, с чудесным вкусом клубники, коснулись моих. – Я всегда буду рядом. Всегда.

–  Это хорошо! – блаженно вздохнула я.

   Какое-то время мы просто сидели, наслаждаясь спокойствием и умиротворённостью, а потом Фрэнк кивнул на чуть поскрипывающее мельничное колесо, которое неторопливо вращалось, приводимое в движение водой, переливающейся через край запруды.    – Она всё ещё в рабочем состоянии?

–  Мельница? Не знаю. Её отсоединили от колеса много лет назад, после того, как у нас появилась другаямельница, работающая от электричества. Колесо оставили просто для красоты, его регулярно смазывают и заменяют прогнившие детали, а вот насчёт самой мельницы... Возможно, что-то там требует замены или ремонта, но жернова в порядке – они каменные, им сноса нет. Эта старушка несколько веков служила моей семье верой и правдой, поэтому сейчас вроде как на пенсии.

   Достав оставшийся сэндвич, я вынула из него ветчину, кусочек сунула за щеку, остальную скормила Фрэнку, помня, что его аппетит в несколько раз больше моего, а хлеб стала ломать на кусочки и кидать в пруд. Утки кинулись подбирать его, но порой их опережали карпы, живущие в пруду. Было забавно наблюдать за этой кутерьмой, я специально кидала хлеб в разные стороны, наблюдая, кто успеет схватить его первым. Фрэнк вместе со мной смеялся над происходящим, но вдруг притих.

–  Отец и Роб скоро улетают. Если ты хочешь с ними попрощаться, нам нужно возвращаться в посёлок, – совздохом сказал он. Я тоже вздохнула – мне совсем не хотелось разрушать эту идиллию, но...

–  Я хочу ещё раз сказать им за всё «спасибо». Вчерашний день выдался суматошным, я так толком и непоблагодарила своих спасителей. А сюда мы ещё вернёмся, правда?

–  Обязательно, – Фрэнк скомкал пакет от сэндвичей и засунул в карман брюк, после чего поднялся со мной наруках и побежал уже знакомым ему маршрутом. И если добирались мы сюда почти час, учитывая крюк в сторону теплиц, и то, что торопиться нам было некуда, то назад домчались за полминуты, наверное. Обняв одной рукой шею Фрэнка, а другой держа миску из-под клубники, я наслаждалась «полётом». Я всегда любила скорость, и частенько, по моей просьбе, кто-нибудь из взрослых родственников катал меня, но это не шло ни в какое сравнение с удовольствием, испытываемым мною сейчас. Даже учитывая то, что Фрэнк, в общем-то, не разгонялся до своей максимальной скорости – человек нас вполне увидел бы. Просто мне было с чем сравнивать – я помнила, как он нёс меня в убежище едва ли не со скоростью света. Но в этот раз в подобной спешке не было необходимости, так что скорость была не особо высокой.

   Подбегая к дому дяди Гейба, Фрэнк затормозил и уже на обычной человеческой скорости обошёл его, выйдя на вертолётную площадку, которая периодически служила местом для всяких совместных сборищ.

   Так было и в этот раз – на открытом участке земли, уставленном столами с закусками, толпилось несколько десятков человек. Прикинув навскидку, я поняла, что пришли не все, кто сейчас жил в Долине, а примерно половина. Возможно, остальные подтянутся попозже, или уже попрощались и ушли по своим делам – это всё же была не вечеринка, а просто что-то типа проводов гостей. Причём, не думаю, что провожали их надолго, уверена, они будут часто нас навещать, равно как и другие родственники Фрэнка, которые непременно захотят познакомиться с Рэнди.

   Фрэнк остановился на краю поляны, и мы с ним стали осматривать присутствующих.

   Я увидела родителей и помахала им, но подходить не спешила. С ними я уже виделась сегодня и увижусь вечером, а здесь присутствуют те, кого я не видела несколько месяцев или не знала вообще. Например, родители Рэнди и её братья, а так же мои маленькие, недавно нашедшиеся тётушки.

   А вот и они – две крошечные куколки с темными кудрявыми волосами, забранными в задорные хвостики, весело смеясь, бегали по небольшому, свободному от людей и столов, пятачку лужайки вместе с малышом Эриком, сыном дяди Джеффри, мальчиком чуть постарше, с такими же, как у Рэнди волосами, и Лаки, который пребывал, кажется, в полном восторге, играя с детьми. Два парня, практически точные копии Роба, стояли неподалёку, не сводя с малышек пристальных, внимательных взглядов, словно приготовившись кинуться, подхватить, спасти, защитить от любой потенциальной опасности. На происходящее вокруг они никак не реагировали, полностью сосредоточившись на девочках. Кажется, я получила ещё один наглядный пример феномену под названием «половинки».

   Неподалёку расположилась другая группа детей, немного постарше. Гвенни, Бетти, Томас и Стейси, усевшись рядышком, что-то оживлённо обсуждали, отсюда я не могла услышать – что именно. Я заметила, что Стейси уже явно освоилась среди остальных детей, а так же то, что на ней уже не было «платья принцессы», красивого, но совершенно непрактичного. На ней были джинсы, пёстрая футболка, кажется, с какими-то мультяшками, но рассмотреть точнее я не могла, поскольку поверх неё была наброшена лёгкая ветровка.

   Мальчик, играющий с близняшками, видимо, младший брат Рэнди, тоже был одет немного теплее остальных детей, поскольку маленькие гаргульи, так же как и люди, могли чувствовать холод. Мы же с самого рождения были нечувствительны как к жаре, так и к холоду, поэтому одевались по погоде только там, где нас могли увидеть посторонние. В Долине же мы одевались так, как нам удобно – не более одного слоя одежды, не считая белья, а многие мужчины вообще предпочитали ходить полуобнажёнными. Кстати, одежда Стейси была ей явно по размеру, а ведь одолжи она её у Томаса или Бетти – была бы либо мала, либо велика. Когда и кто успел снабдить Стейси подходящими вещами? Думаю, скоро узнаю.

   Время от времени Стейси оборачивалась на стоящих неподалёку Люси и Филиппа и широко им улыбалась, получая не менее широкие улыбки в ответ. Они определённо понравились друг другу. И, кажется, я знаю, с кем именно останется Стейси. Предполагалось, что её возьмёт на воспитание какая-нибудь из наших женщин, ведь своих детей родить мы не можем, но этот вариант, пожалуй, самый идеальный. У Люси тоже нет детей – в момент последнего цикла Филиппа она лежала в больнице, на вытяжке, со сложным переломом бедра, так что её единственный шанс был упущен. К тому же она и Стейси «одной крови» – они физически равны, им будет намного легче в быту, они могут хотя бы обниматься без опаски. В общем, если именно Люси и Филипп возьмут себе Стейси – меня это ни капли не удивит.

   Я стала оглядываться дальше, улыбаясь тем, кто улыбался мне, и ища глазами тех, ради кого мы с Фрэнком прервали нашу чудесную прогулку. Ага, вот и Дэн, разговаривает о чём-то с дядей Гейбом и Рэнди, примостившейся у того подмышкой. Я в очередной раз поразилась, насколько крохотной выглядит Рэнди рядом с дядей Гейбом, и насколько же изменился сам дядя Гейб. Я вообще не помню, чтобы когда-нибудь видела его таким расслабленным и счастливым.

–  Подойдём? – спросил Фрэнк, поняв, на кого я смотрю.

–  Они вроде бы заняты, – я не знала, удобно ли будет вмешаться в разговор. – Вдруг они говорят о чём-товажном, а мы помешаем?

–  Да ладно? – хмыкнул Фрэнк и решительным шагом направился к этой троице. По мере приближения японяла, что разговор глав двух кланов идёт о такой «глобальной» проблеме, как обувь большого размера.

Раздобыть такую в магазинах было практически невозможно, поэтому обе семьи выкручивались, как могли. Гаргульи шили обувь на заказ, у нас же была своя небольшая обувная фабрика, специализировавшаяся на обуви большого размера и полностью обеспечивающая нужды семьи – всё же нас, оборотней, было почти в четыре раза больше, чем гаргулий. И в данный момент мужчины договаривались о том, чтобы фабрика увеличила производство мужской обуви на треть, чтобы обеспечивать ею и гаргулий тоже.

   Рэнди первая заметила, что мы с Фрэнком подходим, и приветливо нам улыбнулась. Подёргав дядю Гейба за футболку, она обратила его внимание на нас. Заметив, куда они оба смотрят, Дэн замолчал и оглянулся.

–  А, Франциско, вот и вы. И где же вы пропадали?

–  Похоже, в теплице с клубникой, – глядя на миску в моей руке, улыбнулся дядя Гейб. – А к мельнице тыФрэнка уже водила?

–  У вас есть мельница? – тут же заинтересовалась Рэнди.

–  У нас много чего есть, – наклоняясь, чтобы поцеловать её в макушку, ответил ей дядя Гейб. – Со временем явсё тебе покажу.

–  Да, мы были у мельницы, – подтвердила я и обратилась к Дэну. – У меня не было возможности как следуетпоблагодарить вас за то, что пришли ко мне на помощь. Хочу сделать это сейчас. Спасибо.

   И, потянувшись, чмокнула его в щёку. Дэн заулыбался.

–  Ну, что ты, доченька. Это тебе спасибо, что сделала моего сына счастливым. А то он совсем уже отчаялсянайти свою половинку. Но ожидание того стоило, верно, Франциско?

–  Верно, – губы Фрэнка легонько коснулись моих волос. – Ники стоила каждого столетия, каждого дня,каждого мгновения, которые я провёл в ожидании. И теперь я действительно счастлив.

–  Ваши парни расхватывают наших девушек, как горячие пирожки, – недовольно проворчал дядя Гейб. – Эдак,скоро нашим мужчинам вообще никого не останется.

–  Это решать не нам, – пожал плечами Дэн. – Если уж половинкам суждено встретиться, то они встретятся,хотите вы этого или нет. И потом – ты только посмотри на них! Разве это не чудо?

   Дэн махнул рукой на нас с Фрэнком, затем сделал широкий жест, охватывая и близнецов, и стоящих неподалёку от них родителей Рэнди – а кем ещё могла быть эта пара: мужчина-гаргулья и женщина с такими же, как у Рэнди, волосами? А так же дядю Ричарда и Эбби, которые стояли чуть дальше, разговаривая с Аланой и Себастьяном, ещё одной парой «половинок».

–  Он прав, Гейб, – Рэнди погладила дядю Гейба по руке, и недовольное выражение тут же исчезло с его лица,сменившись любящей улыбкой. – Это действительно чудо. Просто порадуйся за них. Порадуйся за Ники. Порадуйся за Ричарда. Порадуйся за нас.

–  Я радуюсь, правда, радуюсь. Особенно за Ричарда. Просто… Ладно, я и за остальных радуюсь. Добропожаловать в семью, парень.

   Дядя Гейб протянул было руку Фрэнку, но, сообразив, что обе руки у того заняты, просто похлопал его по плечу.

–  Как твоя нога, Ники? – обратилась ко мне Рэнди.

–  Уже почти нормально. Если не наступаю на неё и не задеваю – вообще не болит. Я сегодня уже ходила.

Немного, но…

–  Это замечательно, – улыбнулась Рэнди. – Все понемногу выздоравливают. Каролина уже ходит сама, Томастоже наступает на ногу, хотя пока щадит её, ходит с костылями. Постепенно все поправятся, даже Кайл. А вот, кстати, и он.

   Я проследила за её взглядом и увидела, как на вертолётной площадке появился Пирс, неся кресло, в котором сидел Кайл. Найдя глазами дядю Гейба, он целенаправленно зашагал в нашу сторону. Но, заметив меня, притормозил, не доходя до нас футов пятнадцать (* около 5 м), и поставил кресло с Кайлом на землю.

–  Ну, зачем было меня нести? – смущённо пробормотал тот. – Я вполне могу ходить.

–  Джеффри разрешил тебе подышать свежим воздухом, вот и дыши, – ворчливо проговорил Пирс, поправляяплед, в который парень был укутан. – Про прогулки ногами разговора не было. На вот, съешь лучше грушу, её тебе, по крайней мере, можно.

   Взяв со стола, заставленного всякими закусками и напитками большую жёлтую грушу, Пирс вручил её Кайлу, а потом подошёл к нам.

–  Дед, есть разговор, – обратился он к дяде Гейбу.

–  Я тебя внимательно слушаю?

–  Я насчёт Кайла. Что с ним будет, когда он выздоровеет?

–  Думаю, это решать ему.

–  Дед, ну что он сможет решить-то? Какой у него выбор? Куда он денется? В пустыню? В Антарктиду? Вкосмос? На земле нет для него безопасного места – везде люди. Только здесь, в Долине, он будет в безопасности. В другом месте ему не выжить.

–  Ты предлагаешь оставить здесь человека? – дядя Гейб приподнял правую бровь.

–  Стейси же остаётся, а она тоже человек.

–  Не совсем. Стейси – оборотень, хоть она и не такая же, как мы. И, в любом случае, Филипп и Люсиудочеряют её, так что она остаётся здесь на вполне законных основаниях, как член семьи.

   Стало быть, со Стейси всё решено, причём именно так, как я и предположила. Это замечательно. Но неужели дядя Гейб не разрешит остаться Кайлу?

–  Значит, чтобы остаться здесь, Кайл должен стать членом нашей семьи? – уточнил Пирс и, не дожидаясьответа, пожал плечами. – Отлично. Он им станет. Если нужно, я сам его усыновлю!