Глава 9 «Хоукеры»
Новое утро в доме Хоукеров началось с привычной симфонии повседневности.
На кухне Лэм уже возился с кофе и яичницей, поочерёдно нажимая кнопки на тостере, плите и кофемашине, словно дирижёр, управляющий оркестром завтрака. Рядом с ним Ракель, в уютном халате с кружевной отделкой, помешивала овсянку и время от времени бросала в сторону мужа игривые взгляды, что напоминали подростковый флирт. Лью, как всегда, появился в кухне, неся на голове одеяло, будто это была его корона. Он зевнул, почесал затылок, сел за стол и схватил ложку до того, как тарелка коснулась стола.
— Утро как утро, — буркнул он, уткнувшись в миску. — Никогда не думал, что захочу спать сто лет.
Лэй молча опустился на стул рядом. Он был как будто не здесь. Под глазами — тени. В голове — вихрь. Всё, что случилось накануне, не отпускало его. После завтрака, когда родители начали обсуждать поход в магазин за новой скатертью и дед Лукас вышел на крыльцо пить чай и ворчать на ветер, Лэй тихо толкнул брата локтем:
— Лью. Подойди ко мне в комнату. Пять минут.
Лью недовольно поморщился, но молча кивнул. Комната Лэя встречала прохладой. Он закрыл дверь и жестом указал на кровать. Лью сел, поджав ноги. Впервые за долгое время его лицо было серьёзным, без привычной ухмылки.
— Нам нужно поговорить, — начал Лэй, стоя у окна. — С дедом про цирк. Про третий акт. Я думаю, мы должны спросить у него напрямую. Узнать, что он знает.
Лью напрягся:
— Ты уверен? — голос был тише обычного. — Он ведь... сам сказал, что всё это оставил в прошлом. Что не хочет возвращаться. А если мы разбудим в нём что-то... опасное?
Лэй повернулся к брату. Его взгляд был спокойным, но в нём тлела решимость.
— Лучше услышать правду от него, чем потом сожалеть, что мы ничего не сделали. Если кто и знает, как действовать, — то это он.
Лью вздохнул, опустив голову.
— Знаешь... я никогда не думал, что всё это может быть реальным. Цирк, исчезновения, выборы. Но после всего... — он замолчал. — Я боюсь, Лэй. Если мы спросим, всё изменится.
— Оно уже изменилось, — спокойно ответил Лэй. — Просто теперь мы это понимаем.
На мгновение в комнате воцарилась тишина. Только тиканье часов напоминало, что время продолжает идти — упрямо, неумолимо, безжалостно.
— Ладно, — сказал Лью. — После обеда?
— После обеда, — кивнул Лэй. — Мы с тобой поговорим с ним. Вдвоём.
В комнате было полутемно — только мягкий свет лампы над кроватью создавал уютный кокон, в котором прятались два брата. Лэй и Лью лежали на кровати, каждый уткнувшись в свою подушку, но между ними стоял телефон, включённый на видеозвонок. На экране в квадратиках появлялись знакомые лица — Перси, Кевин и Мэган.
— Алло, алло, вы нас видите? — голос Перси слегка хрипел, будто он только что ел чипсы. — Что за экстренный сбор?
— У нас идея, — начал Лэй, его голос был уставшим, но спокойным. — Мы с Лью... мы хотим поговорить с дедом.
— В смысле? — Мэган приподнялась ближе к экрану. — Ты говорил, что он не любит эту тему. Он же может психануть.
— Мы не будем спрашивать прямо, — вмешался Лью, лёжа на спине и подкидывая в воздух мягкий мячик. — Мы хотим узнать у него, как это было. Просто — как. Без упоминания, что мы что-то знаем.
— А-а-а, ностальгия, да? — Кевин хмыкнул. — Типа: "Дед, расскажи, как вы циркачей гоняли при луне с фонариком"?
— Эй, не издевайся, — строго сказал Лэй. — Мы серьёзно. Он ведь единственный, кто действительно что-то пережил. Но если будем копать слишком глубоко, можем разбудить то, что лучше бы не трогать. А ещё... — он взглянул на Лью и продолжил: — Отец может начать подозревать. Он очень... ну, ты знаешь, каков Лэм.
— Гиперопекающий, занудный и строгий, — подытожила Мэган с улыбкой. — Папочка-контроль.
— Ага, — вздохнул Лью. — Если он узнает, что мы что-то затеяли, особенно связанное с цирком, он или сам туда полезет, или вообще нас запереть решит. А это худший исход.
— Тогда да, — Перси заговорил серьёзнее. — Просто подайте это, как будто вам стало интересно его прошлое. Типа, «дедушка, расскажи, как ты был молод и красив и пытался разоблачить злодеев». Он ведь должен обрадоваться. Как бы... гордость, что ли.
— Точно, — Лэй кивнул. — Мы не будем настаивать, просто... пусть расскажет сам, что вспомнит.
На экране лица друзей стали спокойнее. Все молча переглянулись. Даже через камеру чувствовалась невидимая связь между ними — напряжение от двух предыдущих актов ещё висело в воздухе, но сейчас было хоть немного легче.
— Ладно, парни, — сказал Кевин. — Вы молодцы. Но если что-то пойдёт не так... пишите сразу.
— Угу, мы на связи, — подтвердила Мэган. — И, кстати, Лью, ты больше не вздумай говорить циркачам, что ты сирота, ладно?
— Да поняли мы уже, — пробормотал Лью, закинув подушку в экран. — Всё, бай.
Экран погас, и в комнате воцарилась тишина. Лэй положил телефон на тумбочку, закрыл глаза и прошептал:
— После обеда. Мы его спросим.
Лью кивнул, глядя в потолок.
— Ага. Главное — не сказать лишнего.
***
Лэм и Ракель — пара, которую одни называли несовместимой, а другие — воплощением идеала. Их союз казался противоречивым, как и сами они, но в этой противоречивости почему-то рождалась настоящая гармония. Он — философ с головой, полной строгих логических конструкций, она — бывшая топ-модель с душой, сотканной из цвета, света и искусства. Ракель в прошлом блистала на подиумах Милана и Токио, её лицо украшало обложки глянцев, а походка вдохновляла дизайнеров на целые коллекции. Даже сейчас, будучи матерью двух сыновей, она всё ещё сохраняла эту изящную грацию, будто бы каждый её шаг был отрепетирован на тысячи взглядов. Ракель ценила красоту во всём — в людях, в вещах, в мгновениях. Её дети, как она часто говорила, должны жить красиво, быть заметными, сияющими — не только потому, что она сама когда-то сияла, но потому что каждый ребёнок заслуживает быть увиденным. Лэм же был совсем другим. Бывший преподаватель философии, человек с несколькими высшими образованиями, интеллектуал с холодной головой, он однажды ушёл из преподавания, чтобы заняться бизнесом — и не прогадал. Его компании постепенно расширились, он стал владельцем нескольких крупных проектов, и теперь мог позволить своей семье всё, что когда-то сам только воображал в мечтах. Но вместе с этим пришло и чувство долга — жгучее, навязчивое, постоянное. Он был гиперопекающим отцом. Он знал, какие ошибки может совершить родитель, который слишком увлечён чем-то и забывает, что у него есть дети. Ведь он сам был таким сыном — сыном человека, которого почти не было. Лукас, его отец, был одержим своим расследованием, своим больным поиском исчезнувшего брата. Он мог уехать на недели, появляться домой усталым и безучастным. Маленький Лэм рос в тени человека, который больше любил правду, чем собственную семью. И теперь он хотел, чтобы его дети никогда не чувствовали себя брошенными.
Он хотел, чтобы Лэй и Лью были не только умными, но и защищёнными. Он тщательно следил за их расписанием, знал, что и когда они едят, что читают, во сколько ложатся спать. Он мог быть суров, но его суровость всегда была продиктована страхом — страхом потерять, не доглядеть, упустить то, что для него было важнее всего на свете. Ракель же не вмешивалась в его методы — она принимала их, но всегда старалась уравновешивать. Если Лэм требовал строгий график и полезные книги, она покупала новые рубашки и водила детей в моллы, учила их чувствовать ткань, выбирать духи, замечать улыбку. Для неё дети были не проектом, а шедевром — и она, как художник, оберегала их от излишней строгости, не отдаляя их при этом от отцовской любви. И, несмотря на всю их разность, дом Хоукеров был наполнен жизнью, в нём не было пустот. Потому что где-то между криками Ракель на йоге и вечерними нотациями Лэма о важности дисциплины рождалась настоящая семья.
***
Полдень выдался тёплым, не по-весеннему ярким. Небо над головой — чистое, будто вымытое после дождя, а солнечные лучи лениво касались окон большого дома Хоукеров.
— Сегодня мы обедаем на свежем воздухе, — радостно заявила Ракель, хлопая в ладоши, будто ставила финальный аккорд в репетиции модного показа. — Дети, собираемся! Всё уже почти готово. Лэм, загрузи корзины в машину, пожалуйста.
Лей и Лью переглянулись. Для них эта идея прозвучала как гром среди ясного неба.
— Мама, ты серьёзно? Пикник? — протянул Лей, уже мысленно прощаясь с уютом домашнего обеда и возможностью просто поваляться на кровати.
— Ты звучишь так, будто я предложила отправиться в экспедицию на Эверест, — фыркнула Ракель, поправляя идеально уложенные волосы. — Будет весело, немного зелени вам не повредит. Тем более я пригласила дедушку.
— Чего? — Лью чуть ли не выронил стакан с соком. — Он согласился?
Ракель с улыбкой кивнула:
— Он был в лёгком шоке, но я умею уговаривать.
Дед Лукас действительно был слегка ошарашен. Его редкие появления на семейных сборах всегда сопровождались неловкими паузами и неудачными шутками. Он чувствовал себя лишним. Возможно, из-за груза прошлого, что не давал ему по-настоящему сблизиться с сыном. Но сегодня — всё иначе. Сегодня он принял приглашение. Лэм молча загружал в минивэн пледы, термосы и плетёные корзины, набитые бутербродами, домашними пирогами и виноградом. Он почти ничего не говорил, лишь хмуро посмотрел на отца, когда тот медленно, с тростью, подошёл к машине. Лукас неловко кивнул в ответ.
— Все готовы? — воскликнула Ракель, усаживаясь на переднее сиденье с широкополой шляпой на голове. — Ну, тогда поехали в наш маленький лесной рай!
Машина тронулась с места, унося семейство Хоукеров в сторону ближайшего лесопарка — зелёной, затенённой долины, где весенний ветер играл в листьях, а воздух пах цветущими деревьями. И, несмотря на лёгкое напряжение в салоне, ощущение нового и неожиданного приключения витало где-то между сиденьями. Они расположились на небольшом солнечном полянке в тени высоких деревьев. Скатерть, разложенная на траве, была усыпана домашними угощениями: виноград, печенье, бутерброды с индейкой, корзинка с клубникой и пластиковые стаканы с лимонадом. Всё было почти как в семейных фильмах — только воздух был натянутый, как струна.
Лукас сидел немного в стороне, его плечи были напряжены, взгляд опущен в чашку с чаем. Рядом с ним — Лэм, скрестивший руки на груди и явно не настроенный на тёплые разговоры. Ракель, наоборот, сияла — её настроение будто не поддавалось влиянию окружающей неловкости. Она укладывала плед, разливала напитки, поправляла на Лью заколку с лягушкой, с любовью одаряя каждого вниманием. Лэй сидел молча, вжавшись в плечо брата. И только Лью, сияющий как солнышко в майский день, неожиданно повернулся к деду:
— Дедушка, — сказал он с невинной интонацией и наклоном головы, — расскажи нам... ну, про цирк. Про то, как ты всё это расследовал. Про свою молодость, как в фильмах. Это же всё было так давно и загадочно... пожалуйста?
Лукас поднял взгляд. В его морщинистом лице что-то дрогнуло — будто кто-то внезапно повернул ключик в старой музыкальной шкатулке, заставив её заиграть вновь. Его глаза блеснули, губы дрогнули в почти забытой улыбке. Он выпрямился и сказал, почти торжественно:
— Это была история... старая, тёмная история. История, начавшаяся слишком давно и законченная слишком печально. История, которую никто не хотел слушать... до сегодня.
Но прежде чем он смог продолжить, Лэм резко положил вилку, она глухо стукнула о пластиковую тарелку.
— Папа, — холодно произнёс он, не глядя на отца, — давай без этой чепухи. Не сейчас. Не здесь. Не при мне.
Лукас замолчал. Мгновенно. Как будто кто-то снова закрыл ту самую шкатулку. Он потупил взгляд, и его плечи снова опустились.
— Ну что ты так, милый? — тихо попыталась вмешаться Ракель, положив ладонь на руку мужа. Пусть расскажет, если хочет. Это же просто история...
— Это не «просто история», Ракель, — почти прошипел Лэм. — Это мания, на которой он чуть не разрушил всю свою жизнь. И нашу заодно. Я не хочу это слушать.
Повисла пауза. Ветер качнул верхушки деревьев. Где-то вдалеке пронеслась птица. Ракель перевела взгляд на сыновей и мягко, но с подчёркнутым тоном сказала:
— Мальчики, ваш дедушка расскажет, если захочет... но позже. Когда вы будете с ним наедине. Сейчас — лучше оставить это. Хорошо?
Лью сник, прижавшись к Лэю. Лэй кивнул, но в глазах его горело — он уже знал, что разговор с дедом обязательно состоится. Просто не сейчас. Их чаепитие продолжилось — теперь в молчании, с короткими взглядами, сдержанными фразами и слишком сладким лимонадом, чтобы заглушить горечь слов, что повисли в воздухе.
Несмотря на то, что обед начинался натянуто, с вкрадчивыми взглядами и неловкими репликами, ближе к середине всё неожиданно потеплело. Тепло — не только от солнца, пробивавшегося сквозь крону деревьев, но и от смеха, разлившегося по поляне, словно разлитый мёд.
После еды Ракель, сняв свои элегантные туфли, принялась с азартом играть с Лью в детские игры. Они запускали пластмассовый бумеранг, пытались прокинуть мяч сквозь арку из скакалки и даже пытались устроить мини-танцевальный батл на расстеленном пледе. Лью заливался смехом, когда мама изображала из себя робота, а дедушка Лукас, медленно, но старательно, пытался прыгнуть через скакалку.
Тем временем Лэм и Лэй немного уединились у дерева. Лэм прилёг, подложив под голову сложенный свитер, а Лэй сел рядом, раскрыв толстую, чуть потрёпанную книгу — «Моби Дик». Слова звучали размеренно, уверенно, голос Лэя заполнял паузу между пением птиц и лёгким шелестом листвы. Лэм молча слушал, глядя в небо сквозь ветви.
В какой-то момент он положил ладонь на колено сына. Его голос прозвучал негромко, но глубоко:
— Как ты, сынок? Всё ли у тебя в порядке? — он говорил спокойно, но в тоне сквозило беспокойство. — Ты в последнее время... погружён в себя. И я не могу избавиться от ощущения, что ты что-то от меня скрываешь.
Лэй замер на строчке, а потом закрыл книгу, не в силах продолжать.
— Всё в порядке, пап. Правда. — ответил он, глядя в землю.
— Нет, — Лэм покачал головой. — Ты лжёшь. Я же твой отец. Я слышу это в твоём голосе. Я вижу это в твоих глазах. Пойми, Лэй, мне не нужно знать всё, чтобы быть рядом. Но я должен знать, что с тобой происходит. Чтобы быть рядом — если понадобится.
Лэй медленно выдохнул и поднял взгляд:
— Есть кое-что, что действительно тревожит меня. — сказал он тихо. — Но это... это то, что я должен решить сам. Я пока не готов рассказать. Не потому, что не доверяю тебе, а потому что не хочу втягивать в это других. Но если не справлюсь — я обязательно попрошу у тебя помощи. Обещаю.
Лэм не стал настаивать. Он просто кивнул и сжал плечо сына:
— Я всегда на твоей стороне. Всегда. Что бы это ни было — я здесь. Помни об этом.
Они посидели молча, пока ветер не перевернул страницу книги. Солнце понемногу клонилось к закату. А на поляне, за их спинами, Ракель уже устраивала фотосессию с Лью и дедом, заставляя всех подпрыгивать в воздухе с фальшивыми усами, вырезанными из салфеток.
К вечеру семья собралась обратно. Усталые, но умиротворённые, они заползли в минивэн, с пледами под мышками, корзинками с остатками еды и приятной усталостью в телах. В воздухе повисла тёплая тишина — редкий момент настоящего семейного уюта. И даже Лукас, прислонившись к окну, позволил себе едва заметную, но искреннюю улыбку.
Дом снова наполнился привычной вечерней суетой. После пикника все были уставшие, но довольные. Молча, словно по давно отработанному сценарию, семья разгрузила машину: Лэм уносил термосы, Лью – пледы, Ракель вытирала посуду, а Лэй расставлял корзины на свои места. Всё делалось быстро и спокойно, как будто этот день существовал вне времени, как приятный сон, который скоро развеется.
Когда последние дела были завершены, каждый по очереди исчез за дверью своей ванной комнаты. За окнами уже темнело, вечер плавно переходил в ночь. Спать хотелось, но у Лэя и Лью было другое намерение. Тихо, стараясь не стучать громко, братья подошли к комнате деда. Они знали — Лукас поздно ложится. Внутри горел тёплый свет, слышалось, как перелистываются страницы.
— Можно? — шёпотом спросил Лэй, приоткрыв дверь.
Лукас поднял голову от книги. Он сидел в своём любимом кресле у окна, в вязаном жилете и старых шерстяных носках, с чашкой ещё неостывшего чая.
— Детишки, — произнёс он с лёгкой улыбкой. — Что привело вас ко мне в столь поздний час?
— Мы... хотим поговорить, — сказал Лью, подходя ближе. — Про цирк, дедушка. Про всё то, о чём ты когда-то намекал.
Лукас замолчал на мгновение. А потом, вместо ответа, похлопал ладонью по широкой кровати рядом.
— Ну, что ж... Раз вы пришли — устраивайтесь поудобнее.
Они втроем легли на одеяло, как в детстве, укрывшись шерстяным пледом. Лэй лежал справа, Лью — слева, а дедушка устроился между ними, положив руки поверх их плеч.
— Когда-то давно, — начал Лукас, — у меня был брат. Леонард. Он был старше меня на четыре года и был моим лучшим другом. Всё, что мы делали — делали вместе. Мы были неразлучны.
Он сделал паузу, тяжело вздохнув.
— Тогда в наш город впервые приехал цирк Вьен. Это было как чудо. Настоящее волшебство: яркие огни, музыка, фокусы, артисты, звери — всё это казалось нам с братом воплощением мечты. Особенно для мальчишек, которым было десять и четырнадцать лет. Мы пошли туда, конечно же, все три дня.
Голос деда стал ниже, спокойнее, будто он возвращался в тот вечер шаг за шагом.
— Вивьен... Хозяйка цирка. Она была необычной. Как будто... как будто не из этого времени. Молодая, с лицом, как у фарфоровой куклы, голосом медовым, и взглядом, будто знала тебя целую вечность. Она выглядела на восемнадцать, не больше, и это в то время, когда женщинам едва ли позволяли вести сцену, не то что целый цирк.
— Леонард... — Лукас осёкся. — Он был очарован. Увлечён. Одержим. Он хотел её автограф, а может — её внимание, её присутствие. В ту последнюю ночь он сказал мне: «Я просто подойду и поговорю с ней. Вернусь через минуту».
Лукас сжал руками плед, словно ища в ткани ту самую минуту.
— Я просил его не идти. Что-то внутри подсказывало мне, что нужно просто уйти. Но он ушёл. И... не вернулся.
Комната на мгновение замерла. Лишь часы на стене тикали в унисон с тишиной.
— Никто мне не поверил, — продолжил Лукас тихо. — Никто. Все думали, что он сбежал. Что у него была девушка, что он захотел новой жизни. А я... я знал. Я знал, что он пропал не просто так. Я видел, как она смотрела на него в ту последнюю ночь. Я слышал, как другие дети исчезали в других городах — там, где был этот цирк. Я собирал газеты, записывал, искал совпадения... Я потратил десятилетия, мальчики. И в какой-то момент меня стали считать сумасшедшим. Лукас перевёл взгляд на внуков.
— Но я не сошёл с ума. Я просто не смог забыть. Потому что, если ты теряешь кого-то, кого любил — ты не можешь жить, будто этого не было.
Он замолчал, но в глазах его горел огонь — не старости, не усталости, а верности и боли, которую не смыла даже жизнь. Лэй и Лью молчали. На этот раз — не из вежливости, а из глубочайшего уважения. Впервые они увидели в дедушке не чудака из прошлого, а настоящего человека. Детектива. Брата. И в этот момент их история обрела новую глубину.
Лукас затих. В его взгляде появилась усталость, но и нечто ещё — нечто, что долгое время было спрятано под тяжестью прожитых лет.
Он глубоко вдохнул и вдруг произнёс:
— Ребята... Сейчас я хочу рассказать вам один секрет. Самый страшный. Самый важный. Тот, что я никогда... никогда не говорил ни одному человеку. Даже вашему отцу.
Лэй и Лью напряглись. Их сердца забились чаще. Что-то в голосе деда стало совсем другим — будто он сбросил с себя всё и готовился исповедаться.
— На самом деле... я нашёл своего брата.
Повисла гробовая тишина. Братья переглянулись. Лэй первым прервал молчание, хрипло прошептав:
— Что... наш дядя-деда Леонард жив?
— Да, — кивнул Лукас, опуская глаза. — Я нашёл его спустя десятки лет. Это был не случай. Я долго шёл по следу. Я потратил на это молодость. Бросил работу, семью... И всё же я нашёл его. Не в цирке, нет. Он сам вышел на меня, однажды, спустя много лет. Просто... сел рядом в парке. Как ни в чём не бывало. Седой, но всё такой же. Он сказал: «Привет, брат. Не думал, что ты всё ещё ищешь меня».
Голос Лукаса задрожал.
— Мы сидели молча. Обнялись. А потом он рассказал свою правду. Он сказал, что сбежал сам. Что цирк показал ему не только тьму... но и свет. Что он был свободен впервые в жизни. И, да, он узнал много того, о чём никто и не догадывается. Что-то из этого... не стоит знать никому. Но главное — он был счастлив.
Лукас замолк на секунду, а затем, почти в отчаянии, произнёс:
— Я не мог этого принять. Я смотрел на него — и у меня в голове только один вопрос: Как ты мог? Как ты мог выбрать чужих людей... вместо семьи? Вместо меня?
И вот тогда Леонард, посмотрев на меня спокойно, с каким-то светом в глазах, сказал:
«Семья — это корни. Но даже дерево мечтает дотянуться до неба. Я не предал вас, Лукас. Я просто выбрал жить. Свободно. По-своему. И хоть я ушёл от вас — я никогда не ушёл от любви. Она всегда была во мне. Просто... в другой форме».
Лукас закрыл глаза, и по его щеке скатилась слеза.
— Я тогда злился. Я кричал. Но потом... понял. Я всю жизнь боролся за его возвращение. А он... уже давно был свободен. Не потерянный, не похищенный — а нашедший себя.
Он посмотрел на внуков. В его глазах теперь было тепло.
— Не всё в этом мире чёрное и белое. Иногда то, что кажется исчезновением — становится началом чего-то нового. Необычного. Даже страшного. Но — настоящего.
Лэй поднял взгляд на деда, и голос его прозвучал почти шёпотом:
— А где он сейчас? Вы поддерживаете связь?..
Лукас замолчал. Его лицо будто потускнело, но в глазах теплился тихий свет воспоминаний.
— Нет, Лэй, — мягко произнёс он. — Мы больше не виделись. Я не знаю, жив ли он или уже нет. Он исчез так же, как когда-то — легко, без следа. Без прощального письма, без адреса. Только взгляд. Прощальный. Тёплый.
Он сделал паузу, устало улыбнулся и опустил руки на колени.
— Но я знаю главное: он не жалел. Ни о своём уходе, ни о том, что оставил нас. Он выбрал свою форму свободы. Свою правду. И, каким бы странным ни был этот путь, он нашёл на нём то, что искал... Он стал счастливым. По-настоящему.
С этими словами внутри Лэя что-то дрогнуло. Словно невидимая нить резко натянулась. В голове всплыли слова Серафины. Чётко. Ясно. Почти дословно.
«Какой бы путь ты ни выбрал, ты всё равно будешь счастлив.».
Мир будто на мгновение затих. Тёплая лампа в углу отбрасывала мягкие тени. Лукас продолжал что-то говорить, но Лэй уже не слышал. Внутри него будто что-то закручивалось: узел воспоминаний, образов, слов... Предчувствие. Нечто неотвратимое. Он чувствовал: это не совпадение. Это — узор. Цепочка. Повторение. И возможно... предупреждение.
Тем временем внизу, когда в доме уже царила тишина, Ракель с Лэмом переглянулись, поднимаясь по лестнице. Как всегда, перед сном они хотели заглянуть к своим мальчикам — пожелать спокойной ночи, поцеловать в лоб и, может, тихонько поправить одеяла. Сначала Ракель приоткрыла дверь в комнату Лэя — пусто. Потом Лэм заглянул в спальню Лью — и там никого. На долю секунды они переглянулись с лёгким беспокойством, но затем, как по одной мысли, направились к комнате Лукаса.
Они приоткрыли дверь.
Их сердца тут же оттаяли от увиденного: на большой кровати, под мягким пледом, в обнимку спали трое. Лэй прижался лбом к плечу деда, Лью свернулся клубочком у его боку, а сам Лукас лежал, обняв внуков, с лёгкой, почти неуловимой улыбкой на губах. Свет торшера в углу лился мягко, заливая комнату тёплым янтарём. Словно время на секунду остановилось, чтобы не потревожить покоя.
Ракель прижала ладонь к груди, а Лэм лишь вздохнул и прошептал:
— Пусть спят.
Они аккуратно прикрыли дверь, стараясь не скрипнуть, и ушли по коридору, оставляя троих спящих в тихой ночной тишине — в безопасности, в тепле, в редком, хрупком моменте семейной близости.