Сквозь нас

Сегодня — суббота, выходной. Я лежал на кровати. Шесть утра. Какого фига я проснулся так рано? Будильник не звонил, кошка не мяукала, соседи сверху не сверлили. Всё спокойно, а я не сплю.
Наверное, это и есть проклятие взрослой жизни — даже когда можешь отдохнуть, мозг говорит «Вставай, нечего тебе тут расслабляться». Спасибо, мозг. Люблю тебя.
Я пролежал ещё минут десять, пялясь в потолок, как будто он мне что—то должен. Потом встал. На кухне — тишина. Открыл холодильник. Пусто. Ну, почти. Половина лимона, банка горчицы и одинокий помидор, который, кажется, уже философ.
— Ну привет, брат, — сказал я помидору. — Сегодня мы с тобой голодаем. — продолжил я
На полу, как обычно, развалилась Сашка — моя кошка, хозяйка этого дома. Глянула на меня с таким видом, будто я виноват в том, что она проснулась. Извините, барана
Сделал себе чай. Без сахара. Потому что сахар закончился. Потому что кто—то опять «забыл» купить.
Смотрел в окно. Улица была серая, какая—то лужная. Наверное, недавно шёл дождь. Или только собирался. Как и я.
Я сел на подоконник с кружкой в руках. Снова вспомнил вчерашнюю встречу с Аней. Эта девчонка как заноза — маленькая, но достаёт. Вроде не звал, а оказалась там, где я. Или это я оказался там, где она. Неважно. Всё равно странно. Сказала, что у неё в пакете мечты и картошка. Что ж, звучит как моя биография.
Сделал глоток. Горячо. Я вздохнул и сказал себе
— Ну что, Ром, пора жить дальше.
Сашка фыркнула, как будто ответила
— Ага, сначала покорми.
Я встал с подоконника, кружку всё ещё держал в руке, и пошёл кормить эту ведьму. Саша, как обычно в позе хозяйки мира, потянулась, зевнула и направилась к миске. Ела своей наглой мордой, как будто делает мне одолжение. Лицо у неё — чисто как у бабки—колдуньи из сказок.
Макс всегда боялся Бабы Яги, когда мы были мелкими, а я угорал. Он прятался за подушку, а я кричал «Макс, она за тобой!» — и у нас был концерт на весь дом.
Сейчас вот тоже концерт. Только без Макса. Без детства. И кошка вместо Яги. Реальность, блин.
Ну что поделать? День — дерьмо, хоть он только начался. Радует только одно — что весной день рождения. Восемнадцать лет. Прикинь, я прожил восемнадцать лет, но мозгов так и не набрался. Зато можно делать что хочешь.
На днях звонил батя — сказал, что на зимних каникулах приедет малой. И, конечно, его типичная отмазка «деловая встреча». Хотя просто будет сидеть дома со своей «новой» семьёй. После того, как нас мать бросила.
Восемь лет я её не видел — и вряд ли захочу. Смотреть в глаза женщине, которая бросила собственных сыновей и мужа... «Мать года».
Единственный близкий человек — ну, кроме малого — была бабушка по маминой линии. Бабушку зовут Пелагея. «Бабушка Гея» — до сих пор помню, как я её называл до того, как мать ушла.
Я всегда был у бабушки. Хоть она и в возрасте, но когда её просили посидеть со мной — никогда не отказывала. Потому что не умела говорить «нет», когда надо. Или просто хотела быть рядом.
Первые два года жизни я только и был у бабушки — собственного дома не знал. Потом родился малой, и несколько лет мы жили в деревне у неё, хотя родители были в Москве. Как справедливо.
А уже потом приехали в Чекалин. Отец стал мэром. Я до четвёртого класса жил в деревне — как раз в тот год мать ушла. Эту ночь я очень хорошо помню. Будто у меня перед глазами. Мать и отец ругались прямо при бабушке. И вдруг — та самая фраза
«Всё, я устала быть мамой.»
Как будто она вообще когда—то была ею. Родила двух сыновей — и ушла. Бабушка пыталась её отговорить. Но какой толк. Это было полночи. Я не мог уснуть, но и не плакал — слишком гордый. Тем более... мужики не плачут.
Никогда не забуду тот Новый год с бабушкой. Мне было семь, Максу — пять. Мы с бабушкой наряжали ёлку. Макс даже свою комнату украсил — легко и просто, зато красиво. Мы с ним жрали мандарины, как последние лошади. А потом живот болел.
Потом со всеми соседями вышли на улицу с бабушкой — смотрели салюты. Бабушка с её кнопочным телефоном хотя там камера была какая—никакая снимала, хотя первые пятнадцать секунд пыталась повернуть камеру. Макс тогда нажал на какую—то кнопку — и всё заработало.
Самый лучший Новый год в моей жизни. Родители даже не поздравили. Без подарков. Даже не приехали к бабушке. И к нам. Родители...
Да кому я, чёрт возьми, нужен?
Иногда думаю может, так и буду один. Ну и ладно. Но если вдруг... когда—нибудь... появится та, кому я поверю — она обязательно познакомится с бабушкой Геей. Иначе — никак.
Я допил остывший чай. Гадость, конечно, но бодрит. Посмотрел на Сашку. Она уже развалилась на полу, умывается, будто у неё дел на день больше, чем у меня.
— Ну ты и актриса, — буркнул я. — Наверное, в следующей жизни будешь человеком и тоже будешь спать до обеда? — добавил я
Ответа, разумеется, не последовало. Хотя, честно, иногда кажется, что она всё понимает.
За окном небо было серым и тяжёлым. Сырость повисла в воздухе, как будто даже домам дышать тяжело. Дождь вроде бы прошёл, но следы остались — в лужах, на жёлтых листьях, размокших и на тротуарах.
Я натянул толстовку, старую куртку, кроссовки да, в дождь — идеально и вышел. Просто пройтись. Без цели.
В подъезде воняло мокрой тряпкой и старым лифтом. Лестница скрипела, как будто жаловалась на жизнь. На улице прохладно, воздух влажный, ветер дует в лицо. Листья под ногами хлюпают и шуршат.
Город, как всегда, в себе. Люди идут, смотрят в телефоны. Кто—то с зонтом, кто—то просто идёт быстро — как будто убегает от чего—то.
А я иду. Медленно. Без наушников. Без мыслей. Или с ними, но не до конца.
Иногда мне кажется, что я просто заполз в жизнь. Ни цели, ни смысла. Только кошка, чай без сахара и осень.
Но если уж я здесь — значит, пока не всё потеряно. Повернул за угол. Вижу магазин. Ну что, Ром. Купим сахар. Начнём с малого.
Двери магазина заскрипели, как будто тоже не выспались. Свет внутри резал глаза — после улицы казался каким—то слишком ярким. Полки стояли уныло, как будто в ожидании кого—то важного. Я взял сахар. Потом хлеб. Потом, подумав, — мандарины. Осень, а мандарины греют. Даже без повода. Ну вот, пошли домой. Саша и Пельмешка ждут.