2.2.
— Базосу Бейзсеф.
— Иди, — спокойно, Соновайс.
***
«Базосу. Базосу. Базосу. Базосу Бейзсеф».
Зачем ты столько раз пишешь своё имя?
— Зачем ты столько раз пишешь своё имя? — Кса Хабара тянется, положив руки на стол.
— А что, нужно, — тянет-протягивает заданным тоном Базосу, Базосу, Базосу Бейзсеф.
Базосу, Базосу, Базосу Бейзсеф! Теребит за воротник либо за галстук себя же Осонайн. Стоит, прислонившись к стене.
— Вычёркиваю мёртвых, — скалится Базосу.
— Себя в мёртвых не впиши, — снизившимся голосом отвечает Кса.
Списки мёртвых. Человек умирает — и его вписывают в списки мёртвых. Интересная выписка. Мертвец — кто окажется в какой колонке когда? У Базосу приятная работа. Моя певчая птичка... Осонайн — смотрит. Молчит. За спиной у Ксы. В полумраке.
«Мы тебя не возьмём в табличку, зато потом будешь со мной работать...»
***
Его глаза при свете лампы полупрозрачные. Искусственно-антуражно. В полутьме, густо, темно. На глазу левом тёмное пятно, так же. Глаз Гравилата. Лампа практически в лицо — зачем...
«Не трогай меня своими глазами», — спокойная, разветвлённая глазасто-обычной краской... Подружка. Руки — руки. Рассматривает свои пальцы. Улыбается. Чувствуется натянуто, словно сделана из шерши. Движения скованные. Свет.
***
— Не возьмём мы тебя работать, успокойся, — Базосу, Базосу, Базосу Бейзсеф. — Мало тебе колонки в табличке?
— Я... Я... Я не хочу.
Базосу Бейзсеф молчит.
— Освободись от должности, — голос Осонайна изначально хрипло-глухой.
— Спасибо...
Он приносил мне печатные издания.
***
Свет через занавеску. Полоса сверху окна. Задёргивает — не задёргивается. Та же яркая осень.
— Не тереби шторку, — затрагивается Осонайн.
— Нужно — трогаю, — у Ксы достаточно типично-бессмысленная бессвязная речь.
Дружеская речь. Родные просторы. Не дружись выше своего трепета. А ты дружишься, Кса Хабара! Бумажки... Запах бумаги. Так и хочется... их... сжечь.
Хребет. На самом деле Кса стал часто задыхаться. То ли от волнения, то ли грудь искривилась настолько. Каждая строчка ценна своей глупостью. Как Хабара читал вещи и лучше. Они бесценны своей произаичностью. Раздвоение личности или двуличие? Кса Хабара хотел бы вздрогнуть: Базосу Бейзсеф. Нет, Кса Хабара не сумасшедший. Не говорите такие вещи попусту.
Так вот, полоска света... Хребет болит, а от света тошнит. Слишком броский заголовок... На самом деле нет. Всего лишь...
Ксе Хабаре нравились его заголовки. Неизвестно, кто он такой, что из себя представляет, чем ещё занимается. Только его слово и его павшие мысли. Запавшие в душу. Съевшие всё другое. Тропинка в лесу по половые доски засасывает глазки назад, чтобы стереть щемит щемящий растущий взвой и брызг! Затмевает свет лучистые порывы, чтобы бумага лежит с рассветом и закатом через ветки.
Кса Хабара не хотел писать больше. Он задыхался. Ему слишком нравились его, чужие статьи. Эта лёгкость... Ему никто не запрещает писать то, что он хочет. Ему никто не запрещает писать. За это-то его и запрещают читать.
Осонайн Найто приносил мне печатные издания. Зачем заниматься такими вещами на почте?
***
Вечер. Темно. Звёзды в вышине выделяются на фоне неба, плотные, отдельные, светятся. Белые, круглые, объёмные. Свет в коридоре. Кса Хабара сидел на кухне. Свет полоской через дверной проём попадал в комнату. Темно и светло. Аккуратно. Тихо. Сидит за столом. Задумчиво. Рукой подпёр щеку. Голова. Голова. На столе лежит ничего. На столе лежит голова. Расстроенный настрой лежащих на металлическом настиле во дворе.
Вообще-то я беспокоюсь. Ты много для меня значишь. Главное, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты был счастлив. Мне очень страшно, когда тебе плохо. Будь здоров, пожалуйста. Всё пройдёт. Всё будет хорошо. Я понимаю, что мои слова тебе безразличны. Ты развлекаешься мной. А ты веселишь меня. Но ты так важен, так ценен. Твоя жизнь многое значит. Существуй. Живи. Будь счастлив. Мне очень больно, когда ты упираешься, когда тебе очень плохо. Ты достоин лучшего.
Стук. Стук в дверь. Стучание. Постукивание. Стук. На самом деле — два быстрых громких стука. Скромно-требовательные. Как всегда. Кса Хабара встаёт и идёт. Мало ли, кто пришёл. Но он знал, кто придёт. Эти стуки? Как обычно. Но разница есть. Есть разница.
На пороге — мокрый. С головы до ног... Стучат зубы. Глаза — раскрыты. Взгляд — широкий... Пропади же ты пропадом! Пропадом! Исчезни! Растущие заливистые смешки! Качаются травы и яблоки! Ветер мечется об вечер: рамка затачивает свои клыки об светлые, острые зубы, а зубы о глиняный горшок... Передёрнуло, Ксу Хабару передёрнуло. Его передёрнуло уже потом. Шнурки, мои шнурки длинные... Ногу оторвало об камень... Я рычал и радовался. Когда тело дрожит и трясётся. Светлые песни. Весёлые песни Кравоида. Кравоид поёт хорошо. Почему так хорошо Роге Цевалу? Мы с ней целовались. Нет, мы с ней не целовались. Мы целовались не с ней. Как ствол дерева. Как дерево во дворе. А у него — нет деревьей... Как я там оказался?
— Дай попить воды, — голос хриплый, глаза раскрыты широко.
— Проходи...
Соновайс не удивлён. Смотрит, прищурившись, сложив руки. Конечно же, они поздоровались. С Осонайна стекает вода на пол. Но тот сидит на кухне. Всё равно Ксе Хабаре убирать дом.
Осонайн пьёт вожу жадно, большими глотками. Давится. Кса Хабара кусает губы. Смотрит серьёзно, скорее недовольно. Соновайс — молчит. Даже не хочется читать, что у него в глазах. Разнообразные чувства. Зато в глазах блеск. У Осонайна они уже скорее сухие. А зубы — теперь, снова стучат... Движения ломаные.
Согреть человека. Осень. Между прочим, Осонайн тоже высокий. Точнее, выше Ксы, как и Кравоид. И зачем он пробовал утопиться? Спит.
Никто у него ничего не спрашивал. Даже Хса Хабара. Они привыкли друг с другом молчать о самом важном. Только в закрытой комнате... Бумага... Осонайн — бумажный. Высохшая бумага не станет прежней.
***
Врач. Почему он в очках? Раньше у него было хорошее зрение. Он видел... Он хорошо видел... Съесть бы его глаза. Один глаз бы съесть. Любой. Или правый.
Слишком стерильно. Не то что в комнате Ксы. Непривычно. Беседа... И зачем он говорит, что я сумасшедший? Кому это нужно?