Прозрачно

Его раздражает, что желание открыть дверь возникает в сердце. Что он хочет повиноваться и сделать это. Его бесит, что он стоит у двери битые двадцать минут, всматриваясь через глазок в профиль Джейса, наблюдая за ним. Букет в руках смотрится неуместно. Виктора это смущает. Ну он ведь не девчонка какая-то. А торт он бы съел. Как раз тот, что Талис держит во второй ладони. И, возможно, Джейс прихватил с собой те вкусные спагетти с мясом из столовой, как обычно.

Но внутри все ещё ноет обида, что Джейс его не послушал, предал, сказал. Хотя Гайос напоминает себе снова — уговаривает — что поступил бы так же. Если бы Джейс сидел привязанным к стулу, а Оливия резала его сухожилия, то Виктор бы рассказал ей обо всем. Даже пароль от сейфа в лаборатории. Абсолютно всё. Но здесь другое. Здесь всё тоньше.

Конверт всплывает в мыслях неприятным воспоминанием, как и разговор с Оливией. В той самой квартире, которая была сожжена месяц назад. Там пахло так же. И куревом к тому же. Словно Оливия часто приходила сюда подумать и отдохнуть. Отпустить себя. Только Виктор не заметил бычков на полу и отмел эту идею. Оливия и курить? Только если трубку.

Она сидела на том же месте, что и при прошлой встрече. Откинув голову на подголовник. Всматривалась в звёзды. Виктор проследил за взглядом, наткнувшись на созвездие Кассиопеи. Красиво.

Они молчали слишком долго. Гайос не уставал от молчания, но свежие раны, заботливо обработанные Михаилом, были до странного чувствительны. Больно было даже повернуть голову. Оливия выдыхает очередное колечко дыма изо рта вместе с новыми словами о задании, которое и является основным. Виктор не то чтобы задыхается от подобного рассказа, но дышать явно перестает.

Убрать совет. Он не спрашивает, чем она хочет заменить, потому что, судя по взгляду, даже она не знает, зачем выполняет это задание. Но выполняет. И совет точно не продержится до конца этого лета. Это слишком понятно даже для затуманенного ума после антибиотиков. Джонен пускается в рассуждения, как провернула бы всё это сама. Она дымит, как паровоз своей трубкой, заставляя дышать через раз. Иногда через три. Иногда — вообще не дышать. Но Гайос прерывает её уже в начале. Её идеи не безопасны и слишком противоречивы. И если Виктору и кажется безразличной судьба Рунтерны, то за Джейса он говорить не может. Для Талиса Пилтовер стал домом. Академия — пристанищем. Совет — способом реализовать себя. И зачем-то терять это всё сейчас, лишь бы потешить эго каких-то болванов, даже не из этого города — странно. Только Гайос вслух не рассуждает. Не думает даже об этом, чтобы сказать Оливии прекратить всё. Он её почему-то понимает. Её цель — выполнить задание. Гайос стряхивает пыль с колен, на которые осела пыль сгоревшей квартиры, и поднимается с тем шипением от боли. Плохо. Очень.

— Я отправлю тебе письмо с лучшим планом.

И уходит. Потому что сказать больше нечего. Но запах чужого дыма оседает на пиджаке, и по дороге домой ощущается преследование. Хотя Виктор знает, что никто за ним не идет. Совсем и точно.

И теперь он почти не дышит, уставившись в этот профиль. Глупый, смазливый, родной. Такой тёплый, что хочется его стукнуть. Или обнять. Или сразу всё. Его на части раздирает от неясности, но сделать с этим ничего он не может.

Его пошатывает от долгого стояния на ослабленных ногах, и он отходит от двери, чтобы ментальная слабость не послужила толчком для её открытия. Он с каждым ударом сердца делает шаг дальше, не спуская глаз с дверной ручки.

Лишь бы не сорваться.

Лишь бы не...

Он хлопает дверью спальни за собой и валится на кровать, раскинув руки по матрасу. Не злится он на Джейса. Не тогда, не сейчас. Но видеть эту пустоголовую мордашку — не хочется. Нет подходящей модели поведения. Виктор это понимает холодным разумом. Мышцу на предплечье сводит судорогой, заставляя корпус складываться пополам.

Бинты Виктора жгут. Они неудобные, мешают двигаться, натирают кожу. Не лечат, но он всё равно не спешит их разматывать, потому что новые наложить сам не сумеет, а смотреть на раны больше нет желания. Михаил искусен в наложении швов и гипса, но процедура такая ежедневная — никак не вписывается в график Гайоса.

Потолок завлекает своими узорами, гипнотизирует. Звонок в дверь отвлекает. Гайос вздыхает натужно и садиться. Еще один раз и все. Честно.

Гайосу плохо видно все через стекло глазка в двери, но он не сдается. Хотя какой-то знак свыше, пожалуйста. Джейс переминается с ноги на ногу, то и дело проверяя торт, будто он — минное поле. Либо удостоверяясь, что не размазался шоколадный крем по крышке. Это же так в духе Джейса — притормозить резко на светофоре и наблюдать, как коробка торта колыхнётся с кресла на пол. Цветы топорщатся, как будто сами против быть переданными. Гайос косится. Почему именно розы?

Смешно. Виктору никогда не дарили цветов. Не то чтобы он просил или заслуживал. Но даже Хеймердингеру преподносили подобный подарок.

Он хмыкает и отворачивается от глазка. Бьётся мысль — не открывать. Снова и снова. Пусть стоит. Пусть чувствует себя идиотом. Но в груди всё равно щелкает. Тихо, неприятно. Щелчок, который переходит в звоночек, если отойти от двери на полшага. Какой-то внутренний звонок тревоги и горечи. Или же надежды. Он сам уже не различает.

Пальцы ложатся на дверную ручку. Не нажимают.

Одна секунда.

Один вдох.

Вторая секунда.

Выдох.

Он так устал от борьбы с самим собой, не то что с другими. Почему бы сейчас не сдаться? Хотя бы просто чтобы забрать торт и скрасить вечер. Циркуляция крови в плече под бинтом замедляется, и Виктор ведёт головой, чтобы расслабить тело. Нажимает.

— Ты открыл, — первым говорит Джейс. Голос будто из бочки. Виктор слышит больше шум собственной крови в ушах, чем партнера. Он устал. Как и Джейс. Но если у Виктора были причины для этого, то Талис, вероятно, изводил себя переживаниями по поводу своего же поступка. Даже волосы не уложил. И глаза красные. Не спал? Или плакал?

Виктор мотает головой. Медленно, как на подводной съемке, чтобы не потревожить раны и спину. Все же вечер и дождь за окном. Тело реагирует, крича о том, чтобы ему дали отдохнуть.

— Только чтобы забрать торт, — бурчит, стараясь не смотреть в глаза. Получается плохо.

— Конечно, — почти шепчет Джейс и протягивает пластиковую коробку с белым бантиком.

Цветы остаются в его руках. И будто висят между ними, словно связующее звено. Опасно.

— Розы — это... — Джейс начинает говорить, но Виктор перебивает:

— Глупо. Они вянут быстро. И пахнут, как дешёвый крем для рук.

Он забирает коробку с тортом, разворачивается и шаркает, опираясь на трость. Спина ноет. Ноют все мышцы. Особенно внутри. Особенно там, где что-то давит меж рёбер. Он не закрывает дверь. Решает, что выбор делать не станет сегодня. Зайдёт ли Талис, если его не приглашали — не Виктора решение.

Гайос ставит коробку на стол, переводит дыхание и косится за спину. Джейса в проеме кухни нет. Ушел? Слышится хлопок двери, и Виктор болезненно выдыхает. Морщится на собственное желание оставить Джейса у себя хотя бы на вечер. Но потом в коридоре раздаются шаги, достигая маленькой кухонки слишком быстро. Талис становится рядом. В пальто.

Спасибо, что не в обуви.

Он ставит на стол пакет, из которого проглядывают два бокса из столовой, и Виктор радуется, как ребенок. У него сегодня есть что-то вкусное на ужин, помимо торта, разумеется. Джейс укладывает цветы в раковину, включает кран, чтобы не дать розам засохнуть. Вздыхает тяжело и пальцами отбивает ритм по стойке. Виктор отворачивается от подобного зрелища. Подходит к окну, чтобы вытащить палки разных деревьев из единственной вазы. Единственной имеющейся в квартире.

— Я сожалею, — слышится сзади.

Виктор не оборачивается. Продолжает вытаскивать по одной веточке, складывая их на подоконник.

— Я знаю, — просто говорит. Он задевает рукой случайно вазу, которая пошатывается, норовя соскользнуть с края. Но грубые пальцы останавливают ее от подобного. Запах леса заполняет грудную клетку. Гайос задерживает дыхание. И вдруг хочется закричать. Всё сломать. Оттолкнуть Джейса, прогнать, дать разбиться фарфору. Может сказать: «Останься». Или: «Обними меня». Или: «Я люблю тебя, идиот. Ты хотя бы знаешь об этом?»

Но он только поднимает голову, встречаясь глазами с Джейсом:

— Чай будешь?

Талис медлит. А потом, как ребенок, кивает рьяно, с прищуром у глаз и улыбкой на пол-лица. Считает прощением данный жест. Плюнуть хочется под ноги себе и ему.

— Если ты сделаешь, — и, подумав, добавляет, — с лимоном.

Словно Гайос выращивает их и в холодильнике не мышь повесилась. Но фрукт у него и правда находится.

— Боюсь, лимон только один, — Виктор толкает дверцу холодильника сильнее, чем стоит, — придётся делить.

— Мне хватит.

Улыбка краем рта. Почти не видно. Виктор отходит к столешнице. Конечно, хватит. Тебе и пары капель достаточно. Гайос тянется к чайнику, ставит его на плиту, открывает коробку с тортом и чуть хмыкает.

Это действительно его любимый — с шоколадом и безе. Не любимее шарлотки, но всё же.

Он отрезает себе почти ровный кусок. Показательно откладывает нож. И вилкой отламывает кусочек, отправляя его в рот. Торт — его. А не Джейса. Делиться не станет.

Виктор успевает съесть половину кусочка, прежде чем чайник закипает. Он тянется к ручке, чтобы поднять, но мышцы на руке сводит от слишком высокого градуса, и он отдергивает ладонь.

Талис спохватывается, осторожно отодвигает Виктора в сторону и разливает кипяток сам в обе кружки, кидая туда две дольки лимона. Разворачивается. Тянется к руке Виктора, чтобы размять и унять судорогу, но тот отшагивает, и Джейс на секунду теряется. Гайос проходит мимо к стулу в углу, не оборачиваясь. Не хочет смотреть. Там либо жалость, либо нежность. А он ни того, ни другого сейчас не выдержит. Никогда не выдерживал.

— Ты так и будешь молчать? — Джейс первым нарушает тишину. Словно мало того, что он ворвался в чужой дом без приглашения и снял пальто ещё секунд десять назад, оставив лежать его на подоконнике, пачкая всё вокруг. И хотя голос у него ровный, почти скучный, Виктор чувствует напряжение в каждом выдохе. Не знает, как реагировать рядом с калекой? Или убийцей? Гайос приподнимает бровь, отпивая чай.

— А ты чего ждал? Извинений? — хмыкает, — Объятий? Или чтобы я заплакал и сказал, как мне было плохо без тебя?

Утрирует, и ему до чертиков хорошо от перекошенного выражения лица Джейса, что останавливаться особо не хочется.

— Чёрт, Виктор, я просто хотел...

— Ты хотел, — кивает, но «блаблабла» не добавляет, — Ты всегда хотел. А я всегда должен был тебя слушать. Верить тебе. Доверять. Даже когда ты делал глупости. И если у тебя было основание верить мне, то я каждый раз шагал в пропасть с верой в лучшее. В тебя. И ошибался. Каждый раз.

Отламывает ещё кусочек торта и тщательно его прожёвывает. Спина выпрямлена до предела, и от этого почему-то легче. От напряжения и боли. Но Джейсу почему-то подобные слова не по духу.

— Я пытался тебя спасти!

Гайос замирает, смотрит в ответ и закатывает глаза. Придурок.

— А я не просил о спасении, — голос срывается на последнем слове, выдавая недовольство и злость, которой так долго не давали пролиться. Он сам не планировал этого, сдерживался. Но уже поздно. Слишком много накипело, — Я не просил рассказывать ей про пароль. Я не просил идти туда. Я не просил. Оливию. В мою. Жизнь!

Джейс вскакивает. Вскипает. Почти стучит по столу кулаком — чашки дрожат. Словно имеет на это право. Гайос отставляет кружку от себя подальше.

— Да ты вообще когда-нибудь чего-то просишь?! — кричит, чуть ли не брызжа слюной, — Ты стоишь, как камень, всё терпишь, всё молчишь! И делаешь вид, что тебе никто не нужен! Я столько раз пытался тебя отвести от этого. Помочь, а ты всё «я сам». Знаешь, как это трудно?!

Виктор смеётся — резко, больно, с хрипотцой. Почти кашляет. Потому что горло и правда раздирает. Все же на улицу стоит одеваться теплее и не так часто валяться на земле. Какое право имеет Джейс высказываться таким образом и обвинять Гайоса в том, что считает его поступки неверными?

— А ты думаешь, что мне нужен ты? — выпаливает Виктор. Думает, что лучше так, чем объяснять. Джейс уйдет и будет в безопасности. Это проще, чем честность, — Думаешь, я не смог бы без тебя?

— Да! — вдруг орет Джейс, шагнув ближе. — И я не смог бы потому, что я тебя люблю, идиот!

Тишина.

Резкая. Колючей проволокой она тело обвивает, и Виктору кажется, что его сейчас разорвет на части. Стрела, ударившая в грудь, как ток, тычет в сердце, которое окаменело, разбиваясь. Признаваться стоит, но не всегда.

Талис замолкает будто слова вырвались сами, и он сам к этому не готов. Не готов к попаданию. Отшатывается, сам себя пугается.

Моргает.

Моргают оба.

Виктор даже не дышит. Только смотрит. Молча. Глаза медленно расширяются. Ни гнева, ни радости внутри. Чистейший шок. Химически чистый. Знать, что ты можешь такое чувствовать. Знать, что это не взаимно. А потом слушать опровержение. Слишком сильно.

Джейс опускает взгляд. Резко отворачивается. Уходит. Шаг — еще шаг — скрип пола — и за ним закрывается дверь кухни, которую он толкает с силой.

Не хотел говорить, да?

Я же для тебя только как игрушка удобен.

Тишина снова окутывает всё плотным полотном.

Черная секунда. Виктор считает это определение верным. Ночь кажется поглощает всякий свет. А он и так давно уже не светился.

А потом шаги возвращаются. Быстрые. Грубые.

Дверь открывается.

Джейс не говорит ни слова. Просто подходит и обнимает Виктора. Сильно. Почти грубо. С надрывом. Он грубо гладит Гайоса по волосам, сжимает плечи своими бицепсами до боли.

Виктор все ещё поражён, не отвечает. Но и не отталкивает. Почему-то. Когда противно — прикасаться к подобному не хочется. Дышит он медленно, будто заново учится. Прикидывает варианты исхода. Куда он мог бы переехать, чтобы его больше не нашли? Никогда. Никто.

Джейс горбится сильнее, утыкаясь лбом в плечо Виктора. И в этом — больше, чем в любом признании. Больше, чем в цветах, чем в шоколадном торте. В утренних завтраках и блюд на ужин. Поцелуев с сигаретным дымом и дорогих украшениях.

Потому что его больше не бросили.

Талис держит его молча. Просто держит. Будто за это время весь мир сдвинулся, и только эта точка, где соприкасаются их плечи, остаётся привычной.

Только Виктор уверен, что падает.

Гайос почти не дышит. Лёгкие все же забыли, как это делается. Грудная клетка сдавлена этим телом рядом, этой внезапной, упрямой теплотой. Так не вовремя. Так нежеланно. И всё равно... Он не отталкивает. Пускай.

— Ты не должен был этого говорить, — шепчет Виктор, чтобы сделать хоть какую-то попытку отдышаться. Но ошибкой он этого не называет.

— Я знаю, — голос Джейса глухой, теряется в волосах, но Талис слегка расслабляет хватку, давая чуть отодвинуться. Глаза Виктора щиплет от непрошенных слёз. Сказал, но не должен был. Знает ли об этом Джейс? Наверное, нет. Потому что всё это — ошибка. Большая. Огромная, — Но я больше не мог. Ты... Ты стоял там, и я видел, как ты снова отдаляешься. Как всегда. А я не хочу «как всегда».

Виктор закатывает глаза, отходит. Упираясь ногами и тростью в стол. Вздыхает через нос. Открывает веки только когда чувствует, что истерика больше ему не грозит.

— Эмоциональный идиот, — бурчит тихо, — Это ведь был просто торт. А не повод для признаний.

Джейс хрипло смеётся. Обстановку легче это не делает.

— С тортом проще. Он не орёт и не говорит, что я предатель.

— Я не говорил «предатель».

— Ты думал.

Виктор морщится. Думал. И прав на счет этого. Иголками обрастает, чтобы не дать самого себя похоронить с радостью под признанием. Хоть и все последствия решены из-за отсутствия выдержки у Талиса, он всё равно еще не простил. До конца.

— Да. И думаю. Я... — Виктор отворачивается, чтобы пальцами подцепить ручку кружки. Я не знаю, что с этим делать, Джейс. Я зол. Я не прощаю. И мне больно, чёрт побери. Выдыхает и произносит другое: — Тебе лучше уйти сейчас. Мне много... — тебя. Но и этого он не добавляет.

— Зато ты не один.

Джейс говорит это тихо, почти буднично. Как факт. Факт, который не устраивает Виктора. Со всеми другими нужно держаться и притворяться. С собой можно орать.

И Виктор вдруг понимает, как страшно было всё это время. Как только Джейс переступил порог, не знать, что тот скажет, было ужасно. И пусть он лучше будет таким же любезным советником, чем грубым насильником. Или слабаком.

Он выдыхает, как после удара. Уйти. Спрятаться.

— Чай остынет, — произносит с сухой ухмылкой. Можно ли гостя сопроводить из квартиры до окончания трапезы?

— Неважно, — шепчет Джейс, — Я уже всё самое горячее сказал.

Виктор хмыкает. А потом всё так же, не оборачиваясь, идет к окну. Медленно. Уверенно. Как будто возвращается к началу. Берет вазу и отодвигает её к раковине, начиная перекладывать цветы.

Самое горячее он сказал.

Лучше бы язык себе сжёг и не произносил подобного.

— Что ты хочешь от меня, Джейс? Чтобы я простил? Чтобы забыл? Чтобы притворился, что мне не было больно? Что всё нормально, раз ты сказал три слова, и теперь всё по-новой?

— Нет, — он выдыхает, — Я хочу, чтобы ты знал. Чтобы ты, наконец, понял.

— Понял, что?

— Что ты не обязан быть один, когда больно.

Сказать на это нечего. Только ударить хочется. Виктор опускает глаза, смотрит на стекающую воду со стебля. Медленно идет к столу, снова берёт чашку. Остывший чай. Он делает глоток. Скривляется.

— Омерзительно, — замечает и делает словесный выпад, — Как и ты, когда начинаешь говорить всерьёз.

Джейс улыбается, становясь рядом.

— Значит, мы оба безнадёжны.

— Нет, — сухо отвечает Виктор и отставляет кружку, возвращаясь к розам. — Только ты. Я скорее патологичный.

Они снова молчат. Гайосу уже порядком надоедает подобное. Было бы всё ясно — было бы легче. Говорили бы все правду — было бы легче. Он осторожно перекладывает каждый стебель, укладывая их в определённый рисунок в горлышке вазы.

И только потом — будто уговаривая себя — Виктор спрашивает, не глядя:

— Ты ведь не просто с тортом пришёл, да? Не ради того, чтобы сказанные слова стали дополнением к общей атмосфере праздника, — последнее слово кавычками выделяет. Не поворачивается, но замедляется, чтобы не дай бог не упустить ответ.

— Нет, — признаётся Джейс. — Я пришёл потому, что если ещё раз проснусь и тебя рядом не будет, я просто...

Он запинается. А Виктор медленно поворачивает голову, вздыхая.

— Просто что?

Каждую секунду отбивает стук стрелок в наручных часах, который слышен в этой тишине, которая глушит все вокруг. Слышится скрип ножек деревянного стула о линолеум и откашливание. Тень Джейса двигается ближе к Виктору.

— Просто сдохну, — выдыхает тот, оставаясь за спиной, но достаточно близко. Становится некомфортно.

Гайос фыркает. Почти улыбается. Сдохни. Возвращается к последним стебелькам с явным облегчением. Странно осознавать, что ты можешь быть необходим другому человеку так же, как и он тебе.

— Не драматизируй, Талис. Не к лицу советнику быть слабаком.

— А как торт? — переводит тему Джейс, и Виктор цепляется за возможность.

— Я все равно съем его один.

— Вот и отлично, —Джейс хмурится, Виктор чувствует его вздох, — Потому что я принёс его тебе. Не ради разговора и не ради прощения.

— Тогда зачем?

Гайос набирает воздуха, включая кран, перебивая ответ Джейса. Даёт время хорошо подумать.

— Потому что ты любишь... — он не уточняет «что» или «кого», — И потому что ты всё равно меня не выгонишь.

Виктор снова хочет сказать что-то колкое, уклончивое, но язык будто прилипает к нёбу.

Чёрт возьми, зачем же ты всё усложняешь, Джейси?

Он смотрит на Талиса, удерживая вазу в руках и опираясь пятой точкой о столешницу. Смотрит долго. Прямо. Возможно, сердито. Вздыхает.

— Спать останешься? — сдаётся сам себе же.

— Конечно, — спокойно отвечает Джейс, и пальцы, теребящие штанину, расслабляются, — Я ведь не просто так вернулся.

Гайос не отвечает. Отступает с розами к окну. Осторожно, чтобы не упасть и не уронить вазу, ставит её на подоконник и тянется за тростью, которую ему любезно подают. Выходит из кухни, чтобы умыться и смыть с рук зелёный сок цветов. Джейс не следует за ним. Это правильно. Это редкое понимание необходимости одиночества.

Из приоткрытого окна гостиной, когда он туда добирается, пахнет, как в его старой квартире. Куревом, старыми книгами и холодом. Виктор моргает. Отгоняет это. Возвращается в комнату. Даже если там было проще — сейчас он здесь.

Джейс всё ещё сидит за столом. Тот самый человек, которого он хотел ударить. Которого... чёрт возьми, не смог прогнать. И которого, по какой-то причине, чувствует.

— Ты похож на мебель, — замечает Виктор, напирая на трость сильнее. Ноги уже почти не держат от усталости.

— Я старался.

Они смотрят друг на друга. Смотрят до тех пор, пока тишина не перестанет быть напряжённой. Где-то за стеной мяукает соседский кот.

— Я спать, — говорит Виктор, отворачиваясь.

— Я могу уйти, если нужно, Ви.

Гайос смотрит. Оценивает. И качает головой.

— Не стоит. Раз уж пришёл. Тем более я разрешил.

— Я лягу на диван.

— Это разумеется.

Когда выдав постельное Талису, Виктор прикрывает за собой дверь спальни — он не запирает её. Не потому что надеется. Просто... на всякий случай.

***

Виктор почему-то смотрит прямо и думает, что стоит ему повернуть голову — и Джейс рассеется. Чем вызван этот позорный страх, он не знает, но всё равно не двигается, не имея желания проверять свои мысли на достоверность. Джейс слишком мил во сне, и Гайос чувствует себя маньяком, разглядывающим его сейчас. Но Виктор разумно предполагает, что Талис слишком чуток во сне и не спешит прикоснуться. Просто смотрит. Есть ли ответ на то, что чувствуют они оба? А может, нет ничего и в принципе.

Виктор отходит в сторону, думает, что стоит накинуть хотя бы плед на собственные плечи, почти решается наклониться к Джейсу перед тем, как выйти на балкон, но одергивает себя, оставляя всё как есть. Прикрыв дверь, просто позволяет холоду окутать себя. Виктор слишком любит низкие температуры. Но летом почти не встретишь подобное. Благо он сейчас в Зауне, где прохладнее, чем обычно. Даже лучше, чем всегда.

Первая сигарета исчезает пеплом в воздухе слишком быстро. Вторая тоже остаётся незамеченной, а третью Виктор долго крутит в пальцах, пытаясь понять, чего он сам хочет, а не его уставшее тело. Не одно ли это и то же? Не сейчас.

Храп доносится даже через закрытую стеклянную дверь балкона, и Виктор легонько приподнимает уголок губ. Милашка. А после щелчка зажигалкой вытягивает огонь из неё. Первая затяжка третьей сигареты, после которой остановиться уже не удается. Ему бы остыть, но он не собирается. И не то чтобы ему хотелось. Он запивает табак гранатовым соком, смотрит на крыши домов и думает, что Михаил и правда заслужил отдых на эти выходные. Все же он отлично выполняет свои обязанности.

Гайос ведет носом, чтобы впитать все запахи и понять, что пахнет розами? Он тянет ворот рубашки к лицу, вдыхая сильнее.

Черт.

Он не любил эти цветы, но пахли они превосходно, и забить себе нос ими не было критической проблемой. Скорее, некоторым удовольствием. Гайос жмурится от непрошенного желания и разворачивается, чтобы выйти с балкона, потушив перед этим сигарету и сбросив её вниз.

***

Утро пахло кофе. Неряшливым, пережжённым, сваренным в старой турке, которой никто не пользовался уже давно. Она была у него просто из-за того, что ему ее подарили. Ничего более. Видимо, Джейс нашёл её. Или вспомнил о своем подарке трехлетней давности.

Виктор не сразу выходит из спальни. Прячется там, как трус. Потом перебирается в ванну, чтобы умыться. Вздыхает пораженно перед тем, как с паром покинуть комнату и дойти до кухни.

Сначала — останавливается у двери. Потом — глядит в отражение окна. Синяки под глазами. Кожа бледная. Плечи сведены. Он выглядит как человек, который почти всё потерял. Потерял и себя. Становится тошно.

Он отталкивает от дверного косяка, ступая на кухню полностью. Не спеша. Медленно, чтобы не напугать Джейса.

Талис стоит у плиты. В футболке. В своей. Гайосу хочется забрать ее себе. Волосы растрёпаны, глаза прищурены. Пахнет от него так же, как обычно. И выглядит он чертовски неправильно. На этой кухне конкретно.

Виктор хмурится.

— Это была дорогая турка, — замечает он. Вспомнит Джейс или нет?

Талис оборачивается. Улыбается смущённо, неловко. Потирает пятерней затылок, хмыкает и отвечает, считывая слова Виктора — вопросом:

— Я не смотрел на ценник, когда покупал тебе на подарок.

Гайос не отвечает. Но глаза показательно закатывает, цокая языком. Богач. Садится за стол, укладывая ладони на гладкую поверхность стола. Смотрит на свои пальцы. Что он сейчас чувствует? Странно, что от признания больше не осталось ничего, помимо вчерашнего шока.

Зуд сухой и неприятный, шипит под кожей. Он хочет прикоснуться к Джейсу. К шее, к плечу, к губам. Хочет, как голодный — съесть взглядом для начала, хотя бы. Но вместо этого сжимает пальцы в кулак, пряча под стол.

— Ты всегда молчишь после ссор? — спрашивает Джейс, разливая кофе по кружкам.

— Я всегда молчу, — коротко и просто, чтобы не выдать смятения.

— Это неправда, — журит его и недовольно косится на перебинтованные плечи, не скрытые тканью майки.

— Значит, ты плохо меня знаешь, — парирует.

Талис ставит чашку и тарелку с яичницей перед ним. Сам садится напротив. Долго смотрит, будто разгадывает новую схему — сложную, хрупкую. Только у Талиса всегда плохо было с инженерией такого рода.

— Я думал, всё будет хуже, — все же произносит и отводит взгляд на свою тарелку.

— Хуже? — Гайос чувствует, что закипает от подобного заявления и старается запихнуть большой кусок белка внутрь себя, хотя есть совсем не хочется.

— После того, что я сказал. И сделал.

О, спасибо за напоминание и уточнение.

Виктор пожимает плечами. Медленно отпивает снова, пробуя теперь на вкус. Горько. Язык обжигает.

— Может, я просто устал, — спасти себя от неловкости — приоритет.

— Или тебе всё равно.

Виктор втягивает носом воздух, прикрывая глаза. Похоже, что ему все равно? Он молчит. Смотрит в чашку. А потом — на губы Джейса. И отводит взгляд. Пальцы снова зудят от дурацкого желания. Благо побить Талиса хочется сильнее, чем... Остальное. Гайос делает вид, что ему все равно и пожимает плечами.

— Я принесу нормальное одеяло для тебя, — меняет тему, — если ты остаёшься.

Очень надеется, что Джейс не в восторге от твердого вонючего дивана и сбежит в свою чудесную квартирку.

— Я не уйду, — Виктор мысленно стонет от плачевности ситуации.

— Тогда приведи всё в порядок. Здесь бардак, — испугается ли Талис уборки? Да, пожалуйста.

— Ты меня выгоняешь на уборку? — Джейс наигранно удивляется, вздыхая пораженно.

— Я напоминаю, что ты гость, а не кот, которого подкармливают.

Талис усмехается, а Виктор напоминает себе, что ненавидит котов. Предпочитает собак. Псин.

— Если бы я был котом, ты бы сбросил меня с балкона.

— Возможно, — ухмылка сдержать не удается. Джейс поразительно проницателен. Но они молчат после этого. И молчание это слишком многозначительное.

Виктор закидывает последний кусочек в рот и встаёт. Чашка наполовину полная. Один шаг — и остановка. Гайос говорит, не оборачиваясь:

— Я сегодня буду в лаборатории, а у тебя будет время, чтобы навести порядок и приготовить ужин, — «домохозяйка Джейси». Виктор не сдерживает смешок, на что ловит укоризненный взгляд Джейса. Не без смешинок в глазах, конечно.

— После всего? — Талис осматривает его ортез и бинты, порез на щеке, синяки под глазами. И даже в таком состоянии Виктор был слишком способен. На многое.

— Именно поэтому.

И выходит из кухонки, которая начинает душить. Он переодевается, стараясь не тревожить раны, набирает смс Синице, что будет в лаборатории минут через тридцать, где ждет и его, берёт сумку, папку с бумагами и выходит.

Только когда дверь уже открыта, Талис показывается в коридоре и добавляет:

— Вернись до темноты.

Гайос ничего не отвечает. Только кивает. Один раз. Резко. И исчезает.

На улице холоднее, чем ожидалось. Ветер пробирается сквозь рубашку, сквозь бинты, холодя железо на теле. Каждый шаг болью отдается в пояснице. Виктор не сбивается с заданного темпа. Не позволяет. Сумка давит на плечо. Он перебрасывает её в другую руку, чтобы слегка унять боль в мышцах. Капли дождя начинают бить по асфальту, когда он подходит к лестнице здания. Виктор почти этого не замечает.

Шагает вперед.

Потому что, если остановиться — снова затянет.

А у него слишком много дел еще.