Глава 17. Подвал.
ЭВЕЛИН.
Дом Генри Стоуна стоял на окраине города, в районе, где улицы были забыты, как и имена тех, кто когда-то здесь жил. Его двухэтажный фасад, некогда белый, облупился, обнажая серую штукатурку, покрытую трещинами — словно морщины старика, уставшего от времени. Окна заколочены досками, края поросли мхом, а крыльцо скрипело под нашими шагами, будто предупреждало: этот дом хранит больше, чем пыль и тени. Ветер завывал в щелях, неся запах сырости и гниющей древесины — дыхание прошлого, не желающего умирать.
Внутри воздух обрушился на нас тяжёлым покрывалом, пропитанным плесенью, старыми досками и чем-то неуловимым — эхо заглохших голосов. Фонарики выхватывали из темноты отклеившиеся обои с выцветшим цветочным узором и мебель, накрытую белыми простынями, будто застывшими призраками. Пол скрипел, каждый шаг отдавался эхом. Я вспомнила Лору — её одержимость правдой, ночные вылазки в такие места. Её тень будто шла рядом, шепча, чтобы я не останавливалась.
— Подвал, — сказал Дэвид и указал на узкую дверь в углу гостиной. Ручка облезлая, покрытая ржавчиной.
Мы спустились по лестнице, и каждое её стонущие звено звучало как протест. Внизу было холоднее, и мурашки побежали по коже. Подвал оказался узким, с низким потолком. На полках пылились коробки, старые книги, папки, покрытые плесенью. В дальнем углу, за ржавым шкафом, мы нашли сейф, вмонтированный в стену. Замок выглядел нетронутым — будто ждал.
Дэвид достал ключ. Его пальцы дрожали — не от холода, а от напряжения, которое чувствовала и я. Луч фонарика скользнул по металлу. Ключ вошёл с глухим щелчком, дверца открылась с протяжным скрипом — звук выстрела в тишине подвала.
Внутри — диктофон с потёртым корпусом, папка с фотографиями, перевязанная бечёвкой, и рукопись на пожелтевших от времени страницах. На конверте дрожащим, но аккуратным почерком было написано: «Если со мной что-то случится — доверьтесь Д.М.»
— Он знал, — прошептала я, — что мы придём.
Я взяла конверт. Бумага хрустела под пальцами. Взгляд Дэвида был сосредоточенным, в глазах — та же решимость, с которой он говорил о Стелле.
— Он доверил нам это, — сказал он твёрдо, будто давал клятву — и Стоуну, и Джоанне, и Стелле.
Я открыла конверт и достала диктофон. Его кнопки стёрты от времени, но он выглядел рабочим. Я нажала «воспроизведение». Шипение — и раздался голос. Чёткий. Храбрый. С лёгкой усталостью, будто шрамом.
Голос Джоанны Ли.
«Я знаю, что меня убьют. Но если ты это слышишь — значит, правда вырвалась наружу. Они думают, что могут спрятать свет, зачистить всех, кто знает. Но я оставила следы. Для тех, кто осмелится искать. Не дайте им снова спрятать свет. Сделай это ради Стеллы. Ради всех нас.»
Слёзы подступили к глазам, но я не позволила им пролиться. Голос Джоанны был как факел, переданный через годы и смерть. Она знала, что её время на исходе. Но не сдалась. И теперь её слова были с нами, в этом промёрзшем подвале.
Дэвид взял меня за руку. Его ладонь была тёплой. Это касание — не просто жест, а обещание: мы не одни. Я взглянула на него. Та же боль, что и во мне. И тот же огонь.
— Она говорит о нас, — сказал он хрипло. — О Стелле. О правде.
Я кивнула. Пластик диктофона был холодным, но голос Джоанны — живым, горячим. Я посмотрела на папку с фотографиями и рукопись. Наверняка — это и были те доказательства, о которых говорил Стоун: сделки, лица, встречи. Правда, которую они пытались стереть.
— Мы должны защитить это, — произнесла я, с трудом проглотив ком в горле. — Кравен, Карлсон — они не остановятся. Но и мы не остановимся.
Дэвид кивнул, его пальцы крепче сжали мои. Мы аккуратно сложили всё найденное — диктофон, папку, рукопись — в сумку. Тени в подвале сгущались, будто знали: мы уносим то, что способно разрушить систему.
Лестница скрипела под ногами, предостерегая. Я вспомнила Лору, её лицо, её смех. Её смерть. И поклялась: я не дам этой правде умереть, как умерла она.
На улице ночь была холодной. Облака скрывали звёзды. Город смотрел на нас тёмными окнами, как хищник. Я сжала сумку, ощущая её вес — груз доверия, переданный нам от Джоанны, Стоуна, Стеллы. Дэвид шёл рядом, плечо к плечу. Это тепло — единственное, что удерживало меня в этом промёрзшем мире.
Мы были готовы ко всему. Даже к войне. Потому что теперь мы несли свет, который Джоанна просила не дать погасить.