Хрупкая Правда

— Думаешь, я что-то скрываю? — внезапно спросил он, голос низкий, почти шёпот, но в нём слышалась боль, которую он пытался спрятать за усталостью.

Я повернулась от плиты, всё ещё держа деревянную ложку, липкую от соуса, и посмотрела на него. Его серые глаза, как туман на Пайн-стрит, были устремлены на меня, и в них столько сомнений, что сердце сжалось, словно сжали рукой.

Он спрашивал не о деле. Он спрашивал о себе, о том, кем был семь лет назад, когда Джоанна исчезла, а его жетон почему-то оказался в её сейфе.

Я вспомнила Лору — мою сестру, полную надежды, когда копала в делах, которые никто не хотел трогать. Она тоже сомневалась и погибла в борьбе. Теперь, глядя на Дэвида, я знала: я не могу позволить ему утонуть в той же пропасти.

— Ты не доверяешь себе, — сказала я мягко, но твёрдо, как якорь в бурю. Положила ложку на стол и села напротив, встретив его взгляд. — Ты винишь себя за Джоанну, за Бена, может, даже за Стеллу. Но не можешь нести это всё один.

Он замолчал, пальцы замерли на скатерти, оставив её смятой, словно карта его боли. Я видела, как он борется с собой, как старые раны открываются с каждым новым кусочком дела — стеной Бена, тетрадью Джоанны, фотографией Карлсона, жетоном, который не должен был там быть.

Я вспомнила Стеллу, её сухие глаза в приюте, её слова: «Запоздалые.» Они резали меня, как, я знала, и его. Но он не остановится, даже если это сломает его. Я не могла позволить этому случиться.

— Если я ошибся тогда... если не защитил Джоанну... — начал он, но голос дрогнул, как треснувшее стекло, и он замолчал, глядя в сторону, будто боялся, что я увижу слишком много — его вину, страх и надежду, что всё ещё тлеет глубоко.

Я протянула руку и положила её на его. Его пальцы напряглись под касанием, кожа была холодной и шершавой — годы борьбы оставили следы. Но я не убрала руку, несмотря на лёгкое сопротивление, потому что это был не просто жест — это было обещание, что я рядом, несмотря на тени, что преследуют нас.

— Ты здесь, — сказала я тихо, но с силой, которую сама не всегда осознавала. — Снова ищешь. Ты сделал больше, чем все остальные. Ты не бросил её тогда и не бросаешь сейчас.

Его взгляд стал мягче, словно он позволил себе поверить, что не один. Пальцы сжали мои — тихо и неуверенно, боясь, что этот момент исчезнет, как дым.

Я почувствовала тепло, пробивающееся сквозь холод его кожи. Этот момент — не просто передышка, а нечто большее. Доверие, построенное с того дня на Пайн-стрит, с каждой уликой и шагом в этой паутине, стало реальным, осязаемым — нитью, связывающей нас.

— Спасибо, — прошептал он, и в этом слове было всё, что он не мог сказать вслух: благодарность, страх, надежда.

Я улыбнулась, едва заметно, и впервые за долгое время не боялась. Ни теней за окнами, ни ядовитой улыбки Карлсона, ни системы, что зачищает всех, кто встаёт у неё на пути. Потому что Дэвид был рядом, и в этом касании мы были сильнее всего, что против нас.

Я вспомнила Лору, её смех и веру, и поклялась, что не позволю этой истории закончиться так же, как её.

Но флешка всё ещё была в лаборатории, письма лежали на столе — запечатанные, как бомбы, готовые взорваться. Я знала, что этот момент доверия — хрупок, как стекло, и когда мы откроем конверты и расшифруем флешку, всё может измениться.

Я посмотрела на Дэвида — усталое, но решительное лицо — и поняла: я готова. Потому что мы вместе.