Глава 5. Стелла.
ДЭВИД.
Линден-Фоллз был в часе езды от города, но казался другим миром — тихим, замкнутым, где время текло медленнее, а скорбь впиталась в каждый камень. Дорога вилась между холмов, поросших чахлой растительностью, и голые ветки деревьев царапали небо, как когти. Лёгкий туман цеплялся за асфальт, а фары «Форда» выхватывали из него лишь фрагменты: ржавый указатель, покосившийся забор, одинокую ворону, следившую за нами, как молчаливый страж. Приют стоял на вершине, окружённый каменной оградой, поросшей мхом и плющом, будто сама природа пыталась скрыть это место от чужих глаз. Здание было старым, но ухоженным, с облупленной белой краской и узкими окнами, в которых свет, казалось, чувствовал себя чужим. Воздух был влажным, и в нём витала горечь — еле уловимая, но тяжёлая, как память.
Я припарковался у ворот, чувствуя, как тишина Линден-Фоллз давит на грудь. Даже пение птиц звучало приглушённо, будто всё здесь боялось говорить вслух. Мы с Эвелин ехали молча. Не нужно было слов — оба знали, что Стелла, девочка с фотографии на стене Бена, теперь — наша единственная зацепка. И оба боялись, что найдём.
Коридоры приюта были узкими и выкрашенными в тускло-зелёный, облупившийся от времени цвет. Повсюду висели детские рисунки — дома, деревья, солнце — поблёкшие, с отклеившимися уголками, как воспоминания, потерявшие яркость. Запах дезинфекции смешивался с сыростью, оседая на коже, как пыль из прошлого.
Общая комната была просторной, с высокими потолками и большими окнами. За стеклом ветви деревьев качались на ветру, будто махали кому-то прощально. Несколько детей сидели за столами — кто-то рисовал, кто-то смотрел в никуда. Их лица были бледны, как будто свет в них угас. Но моё внимание сразу приковала фигура у окна.
Стелла.
Сидела, сгорбившись, на старом диване с выцветшей обивкой, будто пыталась стать меньше, незаметнее. Ей было, наверное, семнадцать, но в ней было и меньше, и больше — худощавая, напряжённая, как струна, готовая лопнуть. Кудрявые чёрные волосы спадали на плечи, и я узнал в них ту самую девочку из комнаты для допросов. Тогда она держала куклу с потухшими глазами и смотрела на меня, будто я мог всё исправить. Я не смог. Теперь — она здесь, и её молчание снова говорило громче слов.
— Привет, — сказал я. Голос прозвучал хрипло, будто я вдохнул пыль Пайн-стрит.
Она не обернулась. Смотрела в окно. Эвелин стояла рядом, напряжённая, молча поддерживая меня. Это молчание было как опора.
— Меня зовут Дэвид. Это Эвелин, — продолжил я, сделав шаг. Половицы заскрипели — будто осуждали.
— Мы не враги, — сказала Эвелин, её голос был ровным, но твёрдым. Она приблизилась, но не подошла вплотную, давая девочке пространство.
— Нет, — отозвалась Стелла. Её губы дрогнули, но это не была улыбка. — Просто запоздалые.
Слово ударило, будто удар под рёбра. Я хотел сказать, что пытался, что не знал. Но горло сжалось, и я только смотрел на неё, чувствуя, как вина всплывает с новой силой.
Она не просила ни защиты, ни ответов. Только смотрела. Потом, почти ритуально, протянула нам старую, выцветшую тетрадь. На обложке — слова: «Если я исчезну». Я взял её — и будто держал в руках не бумагу, а крик.
— Это мама писала, — прошептала Стелла. — Спрятала в кукле. Недавно нашла. Там всё.
Эвелин шагнула ближе, но не торопилась с вопросами.
— Спасибо, Стелла. Мы разберёмся, — сказала она спокойно.
Стелла кивнула. Но уже не была с нами — взгляд снова в окне, где не было ни солнца, ни надежды.
Мы вышли, оставив её на диване — сгорбленную, как будто хотела исчезнуть. Тетрадь в моих руках была как мина — любое неверное движение, и всё взорвётся. Я знал, что внутри — правда. Или то, что добьёт нас окончательно.
— Она не доверяет нам, — сказала Эвелин в коридоре.
— Но хочет, чтобы мы прочитали, — ответил я, крепче сжимая тетрадь.
Мы вышли в холод Линден-Фоллз. Ветер хлестнул по лицу, как напоминание. Я заметил движение у ворот — тень, слишком быструю, чтобы быть случайной. Нас уже ждали. Игра продолжалась.