Дэниэл
сцена: "Дениэл в Красной Рубашке"
Глава N. Вкус Новой Ревности
Последние недели Сериз была особенно поглощена чтением. Не той литературой, что Рейм привык видеть в её руках – старые философские трактаты или сборники по искусству, которые он сам ей подсовывал. Нет, это была современная проза – роман, который она купила в каком-то уютном маленьком книжном магазине, куда они заехали по её настоянию. Книга была в твердой обложке, бело-красной расцветки, чем-то тревожно напоминающей цветовую гамму «Твоего анонима», на обложке – название, напечатанное причудливым шрифтом. Для Рейма, который презирал "бульварное чтиво" в мягких обложках, считая его дешевкой, это был уже нонсенс. Сериз же неоднократно доказывала ему, что именно в таких непоказных изданиях порой скрываются настоящие самородки писательского таланта, сокровища, которых не найти в его пыльных фолиантах.
Однажды, во время одного из их редких выездов в город – Рейм иногда позволял ей выбрать место для утреннего кофе, предпочитая, чтобы это было максимально изолированное заведение – они сидели в маленьком арт-кафе. Запах кофе и свежей выпечки, приглушенный джаз из старых колонок. Сериз сидела напротив него, погруженная в книгу, её взгляд скользил по строчкам, и порой на её губах появлялась лёгкая, задумчивая улыбка.
Рейм сидел, откинувшись на спинку стула, с каменным лицом, потягивая свой эспрессо. Он был в своём обычном, безупречном костюме, его трость лежала на столешнице рядом с ним, и его взгляд был прикован к ней, как будто он не мог понять, что именно вызывает такое увлечение. Он был не привык к тому, чтобы хоть что-то занимало её мысли больше, чем он сам.
«Я сейчас, ещё кофе возьму!» – Сериз вдруг захлопнула книгу, оставив её на столе обложкой вниз, и поднялась, чтобы пойти к стойке. Рейм лишь кивнул, не отрывая от неё взгляда.
Как только она отошла, его взгляд, обычно такой безразличный ко всему, что непосредственно не касалось его интересов, скользнул по оставленной книге. Краем глаза он уловил что-то на корешке, а затем, словно по наитию, его рука медленно потянулась к ней. Он перевернул книгу.
На обратной стороне обложки, рядом с краткой аннотацией и восторженными отзывами, была фотография автора. Мужчина. Сероглазый, с какой-то слишком открытой, даже светлой, по сравнению с *его* миром, улыбкой. На нём была ярко-красная рубашка, и рукава были небрежно закатаны до локтей. Дениэл. Так звали этого человека. Даниэл. Не Рейм. Не какой-то тёмный, загадочный персонаж. Новая, совершенно иная угроза. И вот эта бело-красная обложка, которая, казалось бы, была лишь отблеском стиля «Твоего анонима», вдруг показалась Рейму прямым вызовом. Его внутренности сжались. Он почувствовал всплеск чего-то острого, непривычного. Это была не просто ревность к мужчине. Это была ярость от осознания того, что его мир, его контроль, его уникальность – всё это под угрозой от какой-то дешёвки в твердой обложке.
Рейм задержал взгляд на фотографии дольше, чем следовало. Его глаза, обычно такие холодные и нечитаемые, слегка сузились. В них загорелся едва заметный огонек, который можно было бы принять за любопытство, но Сериз хорошо знала, что это было. Собственничество. Оно было таким же глубоким и древним, как сама земля, на которой они стояли. Ревность. Но ещё глубже – фрустрация от потери контроля над её мыслями.
Когда Сериз вернулась, её взгляд сразу скользнул к книге. Он не успел положить её обратно, и она увидела, как он смотрит на обложку, на фотографию, и читает имя. По её спине пробежал холодок. Она почувствовала этот его взгляд, эту
едва ощутимую, но плотную ауру напряжения, которая всегда предвещала шторм.
«О, ты... ты смотрел?» – Сериз была немного более возбужденной, чем обычно. Она села, чуть ли не выхватывая книгу. – «Это просто потрясающая книга, Рейм! Этот автор... он так глубоко смотрит на мир, на обычные вещи. Это как будто... как будто он видит то, что я всегда чувствовала, но не могла выразить. А обложка тебе нравится? Я же говорила, что и в таких книгах есть сокровища!» Её глаза горели, когда она говорила, и она даже не заметила, насколько пристально он на неё смотрел.
«Дениэл?» – его голос был тихим, ровным, но в его тембре Сериз услышала ту нотку, которая всегда заставляла её нервничать. – «Что именно тебя так восхищает в этом... *Дениэле*? И что за "сокровища" ты там нашла, кроме банальной обложки... которая, к слову, кажется мне наглой имитацией?»
---
Продолжение сцены "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] «Дениэл?» – его голос бы
[...] «Дениэл?» – его голос был тихим, ровным, но в его тембре Сериз услышала ту нотку, которая всегда заставляла её нервничать. – «Что именно тебя так восхищает в этом... *Дениэле*? И что за "сокровища" ты там нашла, кроме банальной обложки... которая, к слову, кажется мне наглой имитацией?» Его тон был полон презрения, и ей стало ясно, что он не просто ревнует к автору, он уже осуждает её выбор и вкус.
Сериз почувствовала, как в ней поднимается легкое раздражение, но тут же подавила его. Она знала, что переубеждать Рейма в лоб – бесполезно. С ним нужно говорить на языке, который он, возможно, поймёт – через смысл, через глубину. Она взяла книгу, её пальцы нежно прошлись по корешку, как будто она держала не просто предмет, а нечто бесценное.
«Знаешь,» – начала она, её голос стал мягче, интимнее, словно она делилась с ним тайной. – «Там есть одна фраза, которая меня... поразила. Она про то, как мы часто видим лишь поверхность мира, его тёмные углы, когда настоящая глубина скрыта в самых простых вещах. Он пишет...» Она открыла книгу на нужной странице, её взгляд скользнул по строкам, а затем она подняла на него глаза, полные искренности.
«Он пишет: *"Мы так привыкли к тени, что забыли, как выглядит солнце. И иногда самый яркий свет кроется не в величии звезд, а в одиноком одуванчике, пробившемся сквозь асфальт."*»
Сериз закрыла книгу, не отрывая от него взгляда. В её глазах читался вызов, но без агрессии. Это было приглашение. Приглашение увидеть то, что видит она. Это была её попытка объяснить ему, *почему* этот Дениэл так важен для неё, и почему этот "одинокий одуванчик" важен и для него.
Рейм слушал её молча. Слова "солнце", "одуванчик", "асфальт" – они звучали чужеродно в его устах, но она видела, как он их обрабатывает. Его обычно идеальные черты лица немного смягчились, а взгляд, хоть и оставался пронзительным, потерял ту холодную жёсткость. Эти строчки, сказанные ею таким тоном, в этом кафе, в этом контексте, не могли не задеть что-то глубоко внутри него. Ведь он и сам был чем-то вроде одуванчика, пробившегося сквозь асфальт своего мира, пусть и очень мрачного.
Он по-прежнему ничего не говорил, но Сериз чувствовала, как напряжение в воздухе немного ослабло. Теперь...
---
Продолжение сцены "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] Он по-прежнему ничего не говорил, но Сериз чувствовала, как напряжение в воздухе немного ослабло. Теперь он просто смотрел на неё, что было само по себе прогрессом. Он не отвернулся, не прервал её. Это было... странное молчаливое принятие.
Однако эта "оттепель" оказалась лишь затишьем перед его собственной, весьма своеобразной реакцией, которая созревала в его голове.
«Нам пора,» – произнёс он наконец, вставая. Его голос был привычно властным, но уже без той холодной нотки раздражения, что была секунду назад. Он даже не стал допивать свой эспрессо. – «Поехали.»
Сериз удивленно моргнула. «Куда?»
Рейм взял свою трость. «Поехали,» – повторил он, обходя их столик. – «У меня есть место, которое ты, возможно, оценишь больше, чем этого... одуванчика.» Он лишь мельком взглянул на книгу, которую она ещё держала в руках, и в его глазах читалось что-то, что можно было бы принять за вызов. Искушение.
Сериз, привыкшая к его внезапным порывам, лишь пожала плечами. Она положила книгу в свою сумку, чувствуя легкое беспокойство. Рейм, с его неизменной загадочностью, редко брал её в места, которые не были тщательно проверены и безопасны.
Они сели в его идеально чистый, тёмный автомобиль. За рулём сидел его неизменный водитель. Рейм сидел рядом с Сериз, и на протяжении всей поездки он молчал. Она пыталась угадать, куда они едут. Это был не их привычный маршрут до его поместья. Улицы становились всё более оживлёнными, здания – более старыми и увешанными вывесками. Она увидела неоновые огни, услышала приглушенный шум музыки, доносящийся из-за массивных дверей.
Наконец, машина остановилась перед неприметным, но явно дорогим зданием с затемненными окнами. Снаружи оно выглядело скромно, но Сериз сразу почувствовала особую атмосферу – это было место, которое не кричало о себе, но знало себе цену.
«Что это?» – спросила она, когда водитель открыл им дверь.
«Бар,» – коротко ответил Рейм. Его взгляд был направлен прямо на неё, и в нём мелькнуло довольство. Он не сказал ей, что это был не просто бар, а одно из его тайных, эксклюзивных заведений, куда он иногда сбегал от чрезмерного контроля, чтобы *почувствовать* что-то. И он не сказал ей самого главного. Что он привёз её сюда, чтобы она "не отвлекалась на всякие глупости", чтобы она окунулась в мир, который, по *его* мнению, был куда более "живым" и "настоящим", чем "светлый одуванчик" из книги. Чтобы она снова сосредоточилась на *нём*.
Он взял её за руку, её пальцы чувствовали холод гладкой кожи его перчатки. Он повёл её внутрь. Звук баса, приглушенный смех, звон бокалов – всё это обрушилось на неё. Это был его способ показать ей "жизнь". И Сериз вдруг стало ясно, что Рейм не забыл ни цитату, ни Дениэла. Он просто решил переключить её внимание, используя свои собственные, весьма эффективные методы. Методы, куда более мрачные и притягательные, чем любые книжные строчки.
---
Продолжение сцены "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] Они вошли, и весь персонал, от барменов до охранников, тут же, едва заметно, выпрямился. Их приветствия были тихими, но не оставляющими сомнений в том, кого они приветствуют. Рейм был здесь *дома*. Сериз почувствовала, как её обволакивает атмосфера эксклюзивности и власти. Это было совершенно другое измерение, нежели уютное арт-кафе с книжками про одуванчики.
За мягкой ширмой из бархата открылась комната, где царил полумрак. Несколько бильярдных столов были расставлены с идеальной симметрией, их зелёное сукно освещалось тусклым светом ламп, свисающих над ними. По периметру комнаты располагались низкие кожаные диваны, настолько тёмных оттенков, что они почти сливались с тенями, но при этом выглядели невероятно дорогими и обволакивающими, словно приглашая погрузиться в их утробный уют. Воздух был насыщен запахом дорогого табака, виски и чего-то неуловимо опасного. Здесь не было случайных посетителей: лишь несколько силуэтов в чёрных, дорогих костюмах, склонившихся над столами с киями или лениво потягивающих напитки в уединенных углах. Все они выглядели как тени, выхваченные из какого-то нуарного фильма.
Рейм не повёл её за барную стойку. Он направился прямо к одному из диванов в самом дальнем, наиболее уединённом углу. Это место было явно зарезервировано для него – никто из присутствующих даже не рискнул бы занять его. Он жестом предложил ей сесть. Кожа дивана была мягкой и прохладной, словно она погружалась в тёмное, безмолвное облако.
Он сел напротив неё, его длинная, идеально выглаженная нога коснулась её, но его взгляд оставался прежним – острым и внимательным. Он прижался к спинке, и Сериз почувствовала, как её обволакивает ощущение его абсолютной власти в этом пространстве. Это было не просто место, это было выражение его сущности. И здесь, среди этих теней и роскоши, цитата об "одиноком одуванчике" казалась невероятно чужой.
«Что будешь пить?» – голос Рейма нарушил тишину, его тон был не вопрошающим, а скорее констатирующим фактом, что она сейчас будет пить то, что он выберет. Или то, что *он* сочтёт нужным.
В этот момент Сериз поняла, что он не просто привёз её сюда, чтобы "отвлечь" – он привёз её сюда, чтобы показать ей *иную* реальность. Его реальность. Доказать, что его мир куда более захватывающий и, возможно, даже опасный, чем любые приключения на страницах книги. Он не боролся с Дениэлом словами, он боролся с ним *атмосферой*, *властью*, *ощущениями*.
---
Продолжение сцены "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] «Что будешь пить?» – голос Рейма нарушил тишину, его тон был не вопрошающим, а скорее констатирующим фактом, что она сейчас будет пить то, что он выберет. Или то, что *он* сочтёт нужным.
Сериз не стала спорить. В этом месте, в его присутствии, оспаривать его выбор было бессмысленно. «Что-нибудь... особенное,» – тихо ответила она, намекая на то, что ей хотелось бы чего-то, что соответствует атмосфере этого места.
Рейм едва заметно усмехнулся. Он поднял руку, и почти мгновенно из тени, словно призрак, возник бармен – высокий, худой мужчина в безупречной белой рубашке. Он ждал молча, не задавая вопросов.
«Она возьмёт... *Полуночный Шёпот*,» – произнес Рейм, его взгляд не отрывался от Сериз. – «Для меня – то же, что и обычно.»
Бармен кивнул и так же бесшумно исчез. Сериз заинтриговалась. «Полуночный Шёпот»? Это звучало интригующе и немного опасно, как раз под стать этому месту. Она вопросительно посмотрела на Рейма, но он лишь молчал, его глаза скользили по ней, изучая её реакцию.
Когда бармен вернулся, он поставил перед Сериз высокий бокал с абсолютно прозрачной, но искрящейся жидкостью. На дне лежали какие-то тёмные, почти черные ягоды, а на ободке – тонкая веточка какой-то необычной травы. От напитка исходил тонкий, едва уловимый аромат, напоминающий горный воздух после дождя и что-то сладкое, почти гипнотическое. Он выглядел просто, но в его простоте читалась утонченность. Рейму принесли бокал с янтарной жидкостью, скорее всего, редким виски.
«Попробуй,» – сказал Рейм, его голос стал чуть мягче, но всё ещё держал в себе эту нотку притягательного контроля.
Сериз взяла бокал. Первый глоток был неожиданным. Вкус был сложным – травяной, но не горький, со сладковатым послевкусием ягод, и с едва заметной цитрусовой кислинкой. Но самое удивительное, что она почувствовала, – это тепло, которое разливалось по её телу, не опьяняющее, но расслабляющее, снимающее напряжение. Это был напиток, который не дурманил, а обострял ощущения.
«Это... восхитительно,» – выдохнула Сериз, её глаза расширились от удивления.
Рейм наблюдал за ней, и на его губах появилась та самая кривая, хищная и притягательная улыбка, которую она видела лишь в особые моменты.
«Знаешь ли ты, Сериз,» – начал Рейм, его голос опустился до низкого, почти шепотного тона, и он слегка подался вперёд, привлекая её внимание в этот интимный диалог. – «Это не просто напиток. Его готовят из редких трав, которые растут только в уединённых горных долинах, освещаемых лишь луной, в ночи без звёзд. По легенде, он даёт возможность слышать самые глубокие секреты тех, кто его пробует. Ну, или просто расслабляет до такой степени, что ты перестаёшь слышать ненужный *шум*.» Он снова мельком взглянул на её сумку, где лежала книга, и в его глазах читался явный намёк. – «Каждое моё заведение имеет свои тайны, свои истории, куда более древние, чем любой выдуманный "одуванчик".»
голос стал чуть мягче, но всё ещё держал в себе эту нотку притягательного контроля.
Сериз взяла бокал. Первый глоток был неожиданным. Вкус был сложным – травяной, но не горький, со сладковатым послевкусием ягод, и с едва заметной цитрусовой кислинкой. Но самое удивительное, что она почувствовала, – это тепло, которое разливалось по её телу, не опьяняющее, но расслабляющее, снимающее напряжение. Это был напиток, который не дурманил, а *обострял* ощущения, снимая ненужные ментальные фильтры. Её мысли стали кристально ясными, но при этом направленными, словно луч прожектора, на Рейма и всё, что он ей показывал. Внезапно все внешние "шумы" – мысли о книге, о Дениэле, даже о "солнце" и "одуванчике" – стали растворяться, отходя на второй план, словно невидимый занавес опускался между ней и остальным миром, оставляя лишь *их* двоих.
«Это... восхитительно,» – выдохнула Сериз, её глаза расширились от удивления.
Рейм наблюдал за ней, и на его губах появилась та самая кривая, хищная и притягательная улыбка, которую она видела лишь в особые моменты.
«Знаешь ли ты, Сериз,» – начал Рейм, его голос опустился до низкого, почти шепотного тона, и он слегка подался вперёд, привлекая её внимание в этот интимный диалог. – «Это не просто напиток. Его готовят из редких трав, которые растут только в уединённых горных долинах, освещаемых лишь луной, в ночи без звёзд. По легенде, он даёт возможность слышать самые глубокие секреты тех, кто его пробует. Ну, или просто расслабляет до такой степени, что ты перестаёшь слышать ненужный *шум*.» Он снова мельком взглянул на её сумку, где лежала книга, и в его глазах читался явный намёк. – «Каждое моё заведение имеет свои тайны, свои истории, куда более древние, чем любой выдуманный "одуванчик".»
Он сделал глоток своего виски, его взгляд приковал её к себе. Сериз чувствовала, как его слова, его взгляд, атмосфера этого места и действие "Полуночного Шёпота" обволакивают её. Она начала чувствовать, как её собственные мысли, которые только что крутились вокруг книги Дениэла, стали замедляться, а затем перефокусироваться. Теперь её внимание было безраздельно отдано Рейму. Он не приказывал ей. Он *соблазнял* её отказаться от одного мира в пользу другого – своего.
---
Продолжение сцены "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] Он сделал глоток своего виски, его взгляд приковал её к себе. Сериз чувствовала, как его слова, его взгляд, атмосфера этого места и действие "Полуночного Шёпота" обволакивают её. Она начала чувствовать, как её собственные мысли, которые только что крутились вокруг книги Дениэла, стали замедляться, а затем перефокусироваться. Теперь её внимание было безраздельно отдано Рейму. Он не приказывал ей. Он *соблазнял* её отказаться от одного мира в пользу другого – своего.
Он поставил бокал на низкий столик между ними. Его пальцы, медленно, почти гипнотически, скользнули по её руке, лежащей рядом на кожаном диване. Его прикосновение было тёплым и уверенным, нежным, но при этом властным. Он нежно поглаживал её запястье большим пальцем, пока Сериз, под влиянием напитка и его присутствия, невольно подалась к нему.
«Ты читаешь книги, Сериз,» – начал он, его голос был бархатным шёпотом, который, казалось, проникал прямо ей в сознание. – «Они дают тебе истории, идеи. Но реальная жизнь... реальная жизнь куда более многогранна, чем любая выдумка. У Дениэла, конечно, есть его "одуванчики". Но есть вещи, которые он никогда не опишет, потому что не сможет их *почувствовать*. А я... я знаю их по-настоящему.»
Его взгляд стал глубоким, почти чёрным, и Сериз почувствовала, как её сердце начинает биться быстрее. Это было приглашение в его самый закрытый мир.
«Я, например,» – его пальцы плавно скользнули вверх по её руке, до локтя, а затем медленно вернулись обратно, обводя контуры её ладони. – «Был в таком месте, Сериз, где само понятие "одуванчика" было бы оскорблением. Место, где тени были не просто отсутствием света, а живыми существами, танцующими на грани... дозволенного. Ты когда-нибудь задумывалась, что происходит за закрытыми дверями... по-настоящему закрытыми? За границами любого воображения?»
Он слегка сжал её руку, его большой палец нежно надавил на пульс на её запястье. Сериз чувствовала, как её тело реагирует на это прикосновение. Под воздействием "Полуночного Шёпота" её чувства были обострены до предела. Каждый его жест, каждое слово казалось невероятно значимым.
«Дом терпимости,» – прошептал он, и одно это слово прозвучало в его устах так, словно он говорил о древнем храме или о месте, где заключают сделки с дьяволом. – «Но не тот, что ты себе представляешь. Не место разврата, а скорее... храм порока. Храм, где каждая грань человеческого желания изучается, где границы стираются, а правила существуют только для того, чтобы их нарушать. Там, где боль и наслаждение сливаются в единое целое, где нет места "светлым одуванчикам", а есть лишь голое, истинное желание. Там, где самые мрачные желания приобретают форму, и тени... тени танцуют, Сериз.»
Его пальцы мягко, почти невесомо, погладили её предплечье, его взгляд опустился на её губы. Сериз затаила дыхание. Её разум, усиленный напитком, живо дорисовывал картины, созданные его словами. Он не хвастался, он *позволял ей проникнуть* в свой мир, давая ей кусочек того, что Дениэл никогда не мог бы ей дать. Он не просто рассказывал — он начинал *охватывать* её, его присутствие становилось физическим, притягивающим, перекрывающим собой всё остальное.
---
Продолжение сцены "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] Его пальцы мягко, почти невесомо, погладили её предплечье, его взгляд опустился на её губы. Сериз затаила дыхание. Её разум, усиленный напитком, живо дорисовывал картины, созданные его словами. Он не хвастался, он *позволял ей проникнуть* в свой мир, давая ей кусочек того, что Дениэл никогда не мог бы ей дать. Он не просто рассказывал — он начинал *охватывать* её, его присутствие становилось физическим, притягивающим, перекрывающим собой всё остальное.
Сериз слушала молча. Её глаза были прикованы к его лицу, её дыхание стало прерывистым. Слова Рейма, глубокий баритон, проникали в неё, минуя все барьеры, обволакивая сознание. "Полуночный Шёпот" усиливал каждое ощущение, делая его рассказ почти осязаемым. Она чувствовала не только его историю, но и его власть, его уникальность, то, что невозможно было найти ни в одной книге.
Рейм продолжал, его голос стал чуть громче, но сохранял эту интимную, доверительную тональность. Он перехватил её ладонь, его длинные пальцы переплелись с её, легко поглаживая каждую фалангу.
«Я мог бы опуститься на самое дно, Сериз,» – произнес он, его взгляд был прямым и пронзительным. – «Мог бы попробовать каждый запретный плод, пройти через все грани порока, окунуться в бездну безвозвратно. Наркотики, например. Я был в местах, где они текут рекой, где люди теряют себя в дыму и иглах, где реальность перестаёт существовать. И их предлагали мне. Не одержимо, а как естественную часть опыта.»
Его большой палец нежно очертил линии на её ладони, словно изучая её судьбу.
«Но я никогда не пробовал,» – его голос был холоден, в нём звучала какая-то древняя, непоколебимая решимость. – «Я видел их влияние. Я наблюдал. Но я не дал себе потерять *контроль*. Я не позволил себе стать рабом иллюзий. Потому что тот, кто не контролирует себя, не может по-настоящему *брать* от жизни всё. Он лишь отдаёт ей себя на съедение.»
Рейм поднял её ладонь к своим губам. Его взгляд не отрывался от её глаз, когда он медленно, *чувственно* провёл губами по тыльной стороне её ладони, едва касаясь кожи. Затем он прижал её запястье к своей челюсти, его борода едва ощутимо царапнула её кожу. Это было не просто поцелуй, это было *клеймо*. Подтверждение его власти, его уникальности, его принципов.
Сериз вздрогнула. Вся её кровь прилила к лицу. Это было так интимно, так неожиданно, так... властно. Он не просто рассказывал, он *показывал* ей, что его сила, его опыт, его "жизнь" – это нечто, что невозможно найти в книгах. Это нечто, что можно испытать только находясь рядом с *ним*. И под действием "Полуночного Шёпота", в полумраке его бара, её разум был полностью во власти этих ощущений, его слов, его прикосновений. Дениэл и его одуванчики казались теперь чем-то очень далеким, наивным и бледным.
---
Финальное продолжение сцены "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] Постепенно, по частям, Рейм забирал её сознание, вытесняя из него всё, что не касалось *его* реальности. Дениэл и его одуванчики казались теперь чем-то очень далеким, наивным и бледным, словно исчезающие воспоминания из прошлой жизни.
Он медленно выдохнул. В его глазах мелькнуло торжество. Рейм не нуждался в словах, чтобы понять, что он победил. Не Дениэла, а тот мир, который он пытался ей показать. Теперь она была здесь, с ним, полностью его.
Его рука, до этого нежно ласкавшая её запястье, скользнула вверх, обхватывая её шею сзади, и он слегка потянул её на себя. Сериз, словно под гипнозом, подалась вперёд, не сопротивляясь. Затем он прижал её к себе, его губы накрыли её, сначала нежно, затем всё более требовательно, отражая тот дикий, безудержный огонь, который тлел под его совершенной, гладкой кожей. Это был поцелуй, который говорил о власти, о желании, о победе.
Они провели там, в этом тёмном, скрытом уголке его бара, часы. Рейм, едва заметным жестом, отдал приказ, и пространство вокруг их уединённого дивана опустело. Чёрные силуэты исчезли, бильярдные столы застыли в ожидании, и только приглушённый бас из дальней комнаты напоминал, что они всё ещё в чьём-то мире. Здесь, в этом почти полном уединении, он был с ней *диким*. Безжалостно, неистово, он забирал её, каждая его клетка кричала о собственничестве, о доминировании. Он был воплощением тех тайн, которые он рассказывал ей, и она, под воздействием напитка и его необузданной страсти, отвечала ему, тонула в нём, забывая обо всём, что было "до" этого момента.
И когда его неистовство утихло, когда их тела были истощены, он стал *ласковым*. Его прикосновения были нежными, почти трепетными. Он прижал её к себе, словно хрупкое, но бесценное сокровище, его рука мягко поглаживала её волосы. Сериз, обессиленная, опьяненная смесью страсти, напитка и его доминирующего присутствия, заснула прямо там, на мягких кожаных подушках, в его объятиях.
Рейм смотрел на её спящее лицо. Его взгляд был нежен, но в нём всё ещё читалась эта собственническая нотка. Он аккуратно высвободился из-под неё, поднялся, и, взяв плед, который всегда лежал неподалёку на одном из подлокотников, бережно укрыл её. Затем он встал, окинул взглядом её спящий образ, и, убедившись, что ей ничего не угрожает, бесшумно вышел, оставив её там на какое-то время, в центре своего мира, полностью защищенную и принадлежащую ему.
---
[...] Он медленно выдохнул. В его глазах мелькнуло торжество. Рейм не нуждался в словах, чтобы понять, что он победил. Не Дениэла, а тот мир, который он пытался ей показать. Теперь она была здесь, с ним, полностью его.
Его рука, до этого нежно ласкавшая её запястье, скользнула вверх, обхватывая её шею сзади, и он слегка потянул её на себя. Сериз, словно под гипнозом, подалась вперёд, не сопротивляясь. Затем он прижал её к себе, его губы накрыли её, сначала нежно, затем всё более требовательно, отражая тот дикий, безудержный огонь, который тлел под его совершенной, гладкой кожей. Это был поцелуй, который говорил о власти, о желании, о победе.
Они провели там, в этом тёмном, скрытом уголке его бара, часы. Рейм, едва заметным жестом, отдал приказ, и пространство вокруг их уединённого дивана опустело. Чёрные силуэты исчезли, бильярдные столы застыли в ожидании, и только приглушённый бас из дальней комнаты напоминал, что они всё ещё в чьём-то мире. Здесь, в этом почти полном уединении, он был с ней *диким*. Безжалостно, неистово, он забирал её, каждая его клетка кричала о собственничестве, о доминировании. Он был воплощением тех тайн, которые он рассказывал ей, и она, под воздействием напитка и его необузданной страсти, отвечала ему, тонула в нём, забывая обо всём, что было "до" этого момента.
И когда его неистовство утихло, когда их тела были истощены, он стал *ласковым*. Его прикосновения были нежными, почти трепетными. Он прижал её к себе, словно хрупкое, но бесценное сокровище, его рука мягко поглаживала её волосы. Сериз, обессиленная, опьяненная смесью страсти, напитка и его доминирующего присутствия, заснула прямо там, на мягких кожаных подушках, в его объятиях.
Спустя какое-то время, когда Сериз уже глубоко спала, Рейм медленно, аккуратно высвободился из-под неё, не желая нарушить её сон. Он поднялся, окинул взглядом её спящий образ. И тут, словно из ниоткуда, словно только что услышав его мысли, за бархатной ширмой послышался тихий, почтительный стук – это был один из его людей из персонала, возможно, с каким-то срочным вопросом, или просто проверяющий, не требуется ли что-то хозяину. Отвлекать так Сериз было бы слишком грубо, и Рейму не нравилось, когда кто-то нарушал *его* покой.
Рейм бросил взгляд на ширму, затем снова на Сериз. На его лице промелькнуло нечто, похожее на нежность, но это была его собственническая нежность. Он наклонился к ней, его гладкие губы почти коснулись её уха.
«Спи, моя маленькая,» – прошептал он, его голос был низким, мурлыкающим. – «Отдыхай, ты это заслужила. А я... я разберусь со всем.» Его рука мягко, почти невесомо погладила её волосы, заправляя выбившуюся прядь за ухо. Затем, убедившись, что ей ничего не угрожает, и её сон крепок, он поднялся. Взяв плед, который всегда лежал неподалёку на одном из подлокотников, бережно укрыл её. Сериз даже во сне прижалась к мягкой ткани.
Рейм окинул взглядом свой "трофей" – спящую, безмятежную Сериз, полностью его, в центре его мира. Затем он бесшумно вышел за ширму, оставляя её там на какое-то время, в абсолютной безопасности и принадлежащую только ему.
---
Продолжение флэшбэка "Дениэл в Красной Рубашке":
[...] Рейм окинул взглядом свой "трофей" – спящую, безмятежную Сериз, полностью его, в центре его мира. Затем он бесшумно вышел за ширму, оставляя её там на какое-то время, в абсолютной безопасности и принадлежащую только ему.
*
Несколько часов спустя...**
Сериз открыла глаза. Первое, что она почувствовала, – это мягкость кожи дивана и прохлада шелковистого пледа, который был накинут сверху. Голова гудела, но не от опьянения, а от какой-то странной, нереальной тяжести. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где она. Полумрак бильярдной, запах табака и виски — всё это было знакомо, но сейчас казалось чужим, отстранённым.
Её глаза расфокусировались. Она была одна. Полная тишина. Она бросила взгляд на часы на своём запястье — уже почти вечер. Она спала несколько часов? Паника начала подкрадываться, тонкой струйкой разливаясь по венам. Где Рейм? Почему он оставил её одну? Что произошло? Она попыталась вспомнить, но последние часы были словно в замедленной съёмке, размытые, наполненные лишь ощущениями – его голосом, прикосновениями, *его* неистовой страстью и затем его лаской.
Она села, чувствуя легкое головокружение. Сердце колотилось. На столе рядом стоял её пустой бокал от "Полуночного Шёпота", словно немое свидетельство всего, что произошло. Книга Дениэла... она забыла про неё. Она даже не думала о ней.
И тут за бархатной ширмой послышались шаги. Ровные, размеренные, безошибочно узнаваемые. Рейм.
Он вышел из полумрака, и на его безупречном лице не было и тени усталости. Он выглядел так же, как всегда – безукоризненно, властно, совершенно. Он подошёл к ней медленно, его взгляд пронзал её, словно он читал все её невысказанные вопросы.
Он не стал говорить. Он просто опустился перед ней на корточки, прямо там, у дивана, что само по себе было немыслимо для такого человека, как Рейм, обычно никогда не становящегося на колени. Его лицо оказалось на одном уровне с её. Сериз испуганно отшатнулась, но Рейм лишь протянул руку. Его длинные пальцы, скрытые перчаткой, медленно, ласково скользнули по её волосам, заправляя прядь за ухо. Его прикосновение было мягким, успокаивающим, но в нем читалась такая абсолютная, нерушимая власть.
«Моя маленькая,» – прошептал он, его голос был низким и бархатным, и от этого шёпота по её телу пробежала дрожь. Он провёл рукой по её макушке, погладил её волосы, совсем как... как поглаживаешь маленького, ценного зверька, который только что проснулся. В его взгляде читалась снисходительность, но и глубокое, собственническое удовлетворение. Он не был зол. Он был доволен. Очень доволен. И этот его жест говорил больше, чем самые длинные объяснения: "Ты моя. Ты теперь принадлежишь мне куда сильнее, чем раньше. И я не отдам тебя никакой книге и никакому Дениэлу."
Сериз уставилась на него, не в силах оторвать взгляд. Страх смешался с каким-то странным облегчением, а потом – с глубоким, всепоглощающим ощущением, что она теперь окончательно и бесповоротно принадлежит этому человеку, этому совершенному хищнику, который умел забирать её сознание по частям, а потом собирать их обратно, но уже по своим правилам.
---
[...] Она верила, что он действительно "позаботится" о ней, даже если эта забота включала в себя полное владение её телом и душой. Она была его. Безропотно. Полностью.
Это было его молчаливое послание: "Вот она, настоящая жизнь, Сериз. Не в выдуманных одуванчиках, а здесь, со мной. И никаких писателей в красных рубашках, никаких иллюзий не нужны, когда есть *я*."
*
Так прошли эти дни, наполненные его дикой страстью и нежной лаской, его грязными шепотами и утешительными объятиями.** Казалось, Рейм достиг своей цели. Его мир, его абсолютная власть, его необузданная сущность полностью поглотили Сериз. Она отвечала ему, тонула в нём без остатка, и книга Дениэла, забытая в её сумке, казалась лишь бледным призраком прошлого.
Но Рейм, каким бы могущественным он ни был, недооценил одного – её собственной, неукротимой натуры. Той части её, которая искала "сокровища" даже там, где он видел лишь "дешёвку". Того внутреннего огня *автора*, который горел в ней самой.
Когда интенсивность его "терапии" немного спала, когда её тело и разум чуть-чуть отдохнули от его всепоглощающей власти, она снова вернулась к книге. Медленно, почти тайно, она достала её из сумки. Бело-красная обложка, которая могла бы привести Рейма в бешенство, теперь казалась ей маяком. Она перечитала те самые строчки про "одинокий одуванчик", и теперь они воспринимались уже не как противопоставление, а как нечто, что *сосуществует* даже в мире теней.
И она захотела встретиться с Дениэлом. Не как с потенциальным любовником, не как с заменой Рейму, а как автор с автором. Её собственный писательский зуд проснулся с новой силой. Она хотела понять его стиль, его подход, получить, возможно, пару советов, как улучшить её собственные, пока что тайные, книги. Её жажда интеллектуального роста, жажда знаний, жажда *своего* творчества была слишком сильна, чтобы быть полностью подавленной даже Реймом.
Ей почти удалось связаться с Дениэлом – через его профили в социальных сетях, через издательство. Она писала письма, отправляла запросы, тщательно скрывая свои действия от Рейма. Она знала, что это вызовет в нём такую бурю, какой она ещё не видела. И именно поэтому она пока *не говорила Рейму*.
Но тайное всегда становится явным, особенно в мире Рейма. Возможно, это был один из его людей, заметивший её переписку, или просто его интуиция, обостренная до предела владельца. Но однажды вечером, когда Сериз сидела в своём кабинете, почти добившись ответа от издательства Дениэла, Рейм ворвался туда. Его всегда безупречное лицо было искажено гримасой, в которой смешались гнев, ярость и... непередаваемая *боль*.
В его руке была её книга. Открытая на странице, где она оставила закладку. Или, быть может, он нашёл её переписку. Его глаза горели, словно два чёрных уголька, готовых вспыхнуть.
«Что это, Сериз?!» – его голос был холодным, как лед, но в нём звенела такая угроза, что у Сериз подкосились колени. Она никогда прежде не видела его таким.
Она попыталась объяснить, запинаясь, что это ничего не значит, что она просто хочет поговорить с Дениэлом как автор с автором, что она ищет вдохновения. Но Рейм не слушал. Его ревность, усиленная, как она теперь поняла, невыносимой болью в спине, которая, видимо, обострилась в этот день, была неукротима. Он стоял, едва опираясь на трость, его тело было напряжено, как натянутая струна.
«Ничего?!» – его голос сорвался на крик. – «Ты лжёшь мне! Ты ищешь другого! Ищешь ту бледную, никчемную *имитацию меня* на страницах, когда я отдаю тебе *всё*! Мою жизнь! Мою власть! Мою...» Он не закончил, его лицо исказилось от спазма. Он прижал ладонь к пояснице, его тело дрогнуло, но он тут же выпрямился, не позволяя себе показать слабость.
Сериз, видя его боль, на мгновение забыла о своём страхе. Она попыталась подойти к нему, осторожно протянуть руку, чтобы помочь, прикоснуться к его спине, облегчить его страдания. «Рейм, тебе больно... Дай мне помочь...»
Но он, как раненый зверь, резко отшатнулся. Его рука взлетела, жестом оттолкнув её, не прикасаясь, но создавая невидимый барьер. Его глаза были полны ярости, но в их глубине блеснула *невыносимая уязвимость*, моментально скрытая под маской жестокости.
«Вон!» – прорычал он, и это слово прозвучало как приговор. Он не позволял себе быть слабым перед ней. Не позволял ей видеть его боль, а тем более *помогать* ему в ней. Он не мог допустить такого рода прикосновений, когда его ярость была вызвана ею.
Почти сразу же за его спиной возникли два его охранника, чёрные силуэты в безупречных костюмах. Они молча, без единого слова, взяли Сериз за руки, не грубо, но с несгибаемой решимостью. И, несмотря на её мольбы, её дрожащее «Нет! Рейм, пожалуйста!», они повели её прочь. Он велел её *выставить*. Из дома. Из его мира.
---
о голос сорвался на крик. – «Ты лжёшь мне! Ты ищешь другого! Ищешь ту бледную, никчемную *имитацию меня* на страницах, когда я отдаю тебе *всё*! Мою жизнь! Мою власть! Мою...» Он не закончил, его лицо исказилось от спазма. Он прижал ладонь к пояснице, его тело дрогнуло, но он тут же выпрямился, не позволяя себе показать слабость.
Сериз, видя его боль, на мгновение забыла о своём страхе. Она попыталась подойти к нему, осторожно протянуть руку, чтобы помочь, прикоснуться к его спине, облегчить его страдания. «Рейм, тебе больно... Дай мне помочь...»
Но он, как раненый зверь, резко отшатнулся. Его рука взлетела, жестом оттолкнув её, не прикасаясь, но создавая невидимый барьер. Его глаза были полны ярости, но в их глубине блеснула *невыносимая уязвимость*, моментально скрытая под маской жестокости.
«Вон!» – прорычал он, и это слово прозвучало как приговор. Он не позволял себе быть слабым перед ней. Не позволял ей видеть его боль, а тем более *помогать* ему в ней. Он не мог допустить такого рода прикосновений, когда его ярость была вызвана ею.
Почти сразу же за его спиной возникли два его охранника, чёрные силуэты в безупречных костюмах. Они молча, без единого слова, взяли Сериз за руки, не грубо, но с несгибаемой решимостью. И, несмотря на её мольбы, её дрожащее «Нет! Рейм, пожалуйста!», они повели её прочь. Он велел её *выставить*. Из дома. Из его мира.
---
*
Охранники не были грубыми, но их хватка была непоколебимой. Сериз вела себя как во сне, шок от произошедшего оглушил её. Она видела лишь его лицо, искажённое страданием и яростью, его жесткий отказ от её помощи. Это была не просто ревность – это было что-то куда глубже, связанное с его болью, с его неспособностью быть уязвимым.
Её безмолвно, но стремительно вывели из его кабинета, по коридорам, через роскошный, но бездушный холл и в просторный внедорожник. Дверь захлопнулась. За стеклом мелькнули знакомые ворота поместья Рейма, закрывающиеся за ней с глухим, окончательным щелчком. Она была снаружи.
«Куда едем?» – голос охранника был ровным, без эмоций, словно он просто выполнял рутинную задачу.
Сериз вздрогнула. Куда ехать? К маме? Первая мысль мелькнула в голове, но она тут же отбросила её. Нет. Она не могла поехать к маме. Её мать не знала о всей этой стороне её жизни с Реймом, о его контроле, о его власти, о его диких требованиях. Она бы беспокоилась, расстраивалась, пыталась бы что-то понять. Это был её собственный мир, её собственная тюрьма – и её собственное поле боя.
«Просто... в город,» – тихо сказала Сериз. Она знала, что у неё есть деньги, карты, возможность снять отель. Она не была абсолютно беззащитной.
Водитель кивнул. Машина тронулась. Охранники вывезли её за пределы особняка, но не за границы их города. Рейм, видимо, сам ещё не знал, что делать с ней. Его приказ был продиктован яростью и болью, и, возможно, он сам колебался, пытаясь осознать, как далеко он готов зайти в своём наказании. Возможно, он ещё сам не знал, что будет дальше. Хотела ли она, чтобы он пришёл за ней? Разбиралась ли она во всём этом, или просто подчинялась его воле?
Пока машина ехала по знакомым улицам, Сериз прижалась к окну, её взгляд был пустым. Весь мир, её мир, который Рейм только что перевернул, теперь казался чужим. Книга Дениэла всё ещё лежала в её сумке, но теперь она была не маяком, а камнем преткновения. Произошёл разрыв. Что теперь?
*
Продолжение флэшбэка – После Изгнания и Встреча с Дениэлом:
Она сняла номер в дорогом, но неприметном отеле в центре города. Ночь прошла в мучительных раздумьях. Её телефон несколько раз вибрировал, но она игнорировала его. Она знала, что это Рейм. Ей не хотелось его читать, не хотелось видеть его посланий. Каждое из них, она знала, будет лишь новым витком его контроля, его попыткой вернуть её в его безумный, притягательный, но такой разрушительный мир.
Утром она всё же взглянула на экран. Сообщений было несколько, и все они были от Рейма. Последнее, отправленное глубокой ночью, содержало всего два слова: "Вернись." И больше ничего. Ни угроз, ни требований, ни объяснений. Просто короткое, властное "Вернись", продиктованное его привычкой к полному контролю над ней. Сериз лишь усмехнулась, горько покачав головой. Ему ведь и в голову не пришло, что у неё могут быть свои планы, своя воля.
И тут её взгляд упал на календарь в телефоне. Встреча. С Дениэлом. Она ведь договорилась. Это почти вылетело у неё из головы после всех потрясений. Не сдержать её. Не сломать её до конца. Это же было то, о чем она мечтала – возможность поговорить с человеком, чьи слова так глубоко её тронули.
Она собралась, надела что-то простое, но стильное, и поехала в то маленькое кафе, где Дениэл назначил встречу.
Он был там, сидел за столиком у окна, и Сериз почувствовала, словно вдохнула глоток свежего воздуха. Дениэл был именно таким, каким она представляла по его фото: светлый, сероглазый, с искренней, лучезарной улыбкой. Он был воплощением того "солнца", о котором писал в своей книге. Он выглядел приветливо и излучал какую-то спокойную, позитивную энергию.
«Здравствуйте, Сериз! Рад наконец-то познакомиться,» – произнес он, его голос был мягким и располагающим.
За чашкой кофе Сериз начала понемногу рассказывать ему. Сначала осторожно, потом всё более открыто. Она говорила о своих книгах – тех, что она писала в тайне, о своих идеях, о своих мечтах. Делилась своими сомнениями, своими попытками найти свой собственный стиль. Дениэл слушал внимательно, задавал наводящие вопросы, и в его глазах читался неподдельный интерес к её таланту, а не к её персоне.
И в какой-то момент, словно между прочим, она упомянула о своей личной жизни, о своём "вдохновении", которое было... сложным. Она говорила о нём туманно, без имён, но обрисовала его характер: могущественный, безумно любящий, но такой властный, контролирующий, порой доводящий до грани.
«Мы сейчас... не живём вместе,» – вскользь добавила она, этот факт сорвался с её губ словно сам собой, и в этом было что-то освобождающее. Рейм, с его контролем и требованием всего, вдруг оказался за пределами этих стен, этой беседы, этого момента.
Дениэл слушал её, его взгляд был сочувствующим, но без осуждения. Он не давал ей прямых оценок, не пытался "спасти". Вместо этого он сосредоточился на её творчестве. Он говорил о написании, о поиске своего голоса, давал пару ценных советов, как "отточить" стиль, как не бояться быть собой в литературе. Он не был учителем, скорее *наставником*, который верил в её потенциал.
Он ободрил её, сказав, что её взгляд на мир, даже такой сложный, будет уникальным и ценным для читателя.
Его улыбка была источником спокойствия и надежды, в отличие от агрессивной притягательности Рейма. Это была другая сила. Сила принятия.
Углубленный диалог с Дениэлом:
[...] За чашкой кофе Сериз начала понемногу рассказывать ему. Сначала осторожно, потом всё более открыто. Она говорила о своих книгах – тех, что она писала в тайне, о своих идеях, о своих мечтах. Делилась своими сомнениями, своими попытками найти свой собственный стиль. Дениэл слушал внимательно, задавал наводящие вопросы, и в его глазах читался неподдельный интерес к её таланту, а не к её персоне.
«Ваши книги... они затрагивают такие тонкие грани, Дениэл,» – Сериз помедлила, собираясь с мыслями. – «Они проникают в обыденное, но находят там такое... такое глубокое. Вот вы пишете о солнце, пробившемся через асфальт. Это ведь так... метафорично. Для меня.»
Дениэл улыбнулся. «Рад, что мои слова нашли отклик. Для меня в этом и есть смысл писательства – находить искры света даже в самых серых уголках. Ведь жизнь – это не только грандиозные события, это и мельчайшие детали, из которых соткано само существование. И именно в них порой кроется самое мощное откровение.»
Сериз кивнула. «Да. Я вот пишу... о другом. О совершенно ином мире, где всё контролируется, где нет места случайности. Мои персонажи... они борются за свой вдох, за свою волю.» Она чуть запнулась. «Я не знаю, как это подать. Как сделать так, чтобы читатель понял. Мой мир... он такой...»
«Тёмный?» – мягко подсказал Дениэл, и в его глазах не было осуждения, лишь понимание. – «Всегда пишите то, что *чувствуете*, Сериз. Даже если это темнота. Особенно если это темнота. Потому что именно там, в самых потаенных углах вашей души, скрывается ваш уникальный голос. Не бойтесь его. Пусть он будет честен. И не пытайтесь его обелить, если он от природы мрачен. Главное – чтобы он был *искренен*.»
Эти слова отозвались в Сериз эхом. *Не обелить, если мрачен. Быть искренней.* Это было так не похоже на давление Рейма, который пытался *вытеснить* из неё "одуванчики" своей "настоящей жизнью". Дениэл же наоборот, будто давал ей разрешение *быть собой*, со всей её сложностью.
«Моя жизнь сейчас... довольно сложная,» – вскользь добавила она, этот факт сорвался с её губ словно сам собой, и в этом было что-то освобождающее. – «Моё вдохновение исходит из... очень сильных переживаний. Мой... он очень властный человек. Заботится, но до удушья. Он не понимает моего стремления к чему-то... светлому. Считает это... наивностью. Мы сейчас... не живём вместе.» Она отпила кофе, и почувствовала, как на душе становится легче.
Дениэл не осуждал, не пытался "сохранить" или "защитить". Он просто выслушал до конца.
«И это тоже опыт, Сериз,» – сказал он, его голос был спокойным, но твёрдым. – «Опыт, который формирует вас как личность и как автора. Не избегайте его, не пытайтесь забыть. Интегрируйте его. Позвольте ему обогатить ваши истории. Помните, Сериз, каждый писатель – это собиратель душ. Он берёт от мира то, что видит и чувствует. И даже если это будет боль, если это будет тьма – главное, как вы это *трансформируете*.»
Он слегка подался вперёд. «И всегда, всегда оставайтесь верны своему внутреннему одуванчику, Сериз. Потому что он – это ваша уникальная искра. Это ваш свет, который не нужно от него отказываться, даже если вокруг вас – самый густой асфальт.»
Его улыбка была источником спокойствия и надежды, в отличие от агрессивной притягательности Рейма. Это была другая сила. Сила принятия. Сила поддержки, которая позволяла ей дышать полной грудью и чувствовать, что её собственный талант – это не что-то второстепенное, а нечто, что она должна лелеять. Она ушла от Дениэла с новым вдохновением, с ощущением, что её «одуванчик» не только имеет право на существование, но и является ее самой ценной частью.
[...] «И всегда, всегда оставайтесь верны своему внутреннему одуванчику, Сериз. Потому что он – это ваша уникальная искра. Это ваш свет, который не нужно от него отказываться, даже если вокруг вас – самый густой асфальт.»
Они ещё долго сидели в кафе, потягивая уже вторую чашку кофе, болтая о жизни, о книгах, о том, как обычные люди ищут смысл в самых немыслимых вещах. Дениэл был именно тем контрастом, который был ей так необходим – спокоен, лучезарен, без тени доминирования. Он давал ей свободу быть собой.
В какой-то момент Сериз сама себя удивила. Она начала говорить о Рейме. Не в подробностях, конечно, но достаточно, чтобы Дениэл мог уловить всю глубину их динамики. Она говорила о его тяжелой судьбе, о травмах, которые он носил в себе, о том, как они познакомились еще в академии, о годах их *сложных* отношений. Она пыталась донести, что Рейм, несмотря на всю свою тьму, не был просто злодеем.
«Он... он хороший человек, Дениэл,» – тихо произнесла она, глядя в свою чашку. – «По-своему. И очень талантливый. Он... он даже сам написал книгу. Знаете, о *нашей* с ним жизни. О том, как он видит наш мир, и... меня. У него свой взгляд. Такой... уникальный. И он очень... очень сильно любит меня. До одержимости.»
Она медленно подняла взгляд на Дениэла, и в её глазах была такая тоска, такая растерянность, что он мог лишь сочувственно кивнуть.
«Но он... он очень ревнив,» – продолжила Сериз, голос её стал почти шёпотом. – «Не ко мне, как к женщине, а... ко всему, что может забрать моё внимание от него. К моим друзьям, к моим увлечениям, даже к книгам. И это... это разрушает. Нас. Меня. Хотя я понимаю, что это его способ любить, его способ защищать. Он просто... не знает, как иначе.»
Дениэл, слушая её, лишь кивнул. Он не давал оценок, не советовал уйти. Он просто слушал, как настоящий наставник, позволив ей выговориться, осознать свои чувства вслух.
Она ушла от Дениэла с новым вдохновением, с ощущением, что её «одуванчик» не только имеет право на существование, но и является её самой ценной частью. И с пониманием, что её отношения с Реймом – это не просто трагедия, а бесконечный источник материала для её собственного, уникального творчества. Она не была сломлена. Она была наполнена.
*
Они не были банальными "прости". Это был крик его души, обернутый в его собственном, мрачном стиле:
– "Моя Луна без Солнца не выживет. Моя Тень не может быть без твоего Света. Ты принесла в мой мир то, о чем я и не мечтал. Не отнимай это." (Это отсылка и к его мрачности, и к её "одуванчикам", и к его зависимости от неё).
– "Я разрушаю, потому что не знаю, как созидать это неистовое пламя внутри меня, которое сжигает всё, кроме тебя. Это наказание для меня. Вернись, чтобы я сам не превратил этот дом в пепел." (Показывает его боль и саморазрушение без неё).
– "Каждый твой вдох вне моих стен – это удушье для меня. Каждое моё прикосновение к тебе – это доказательство, что ты жива. Прошу, не заставляй меня жить в мертвой тишине. Прости, если я не знаю, как иначе... быть с тобой." (Демонстрирует его контроль, но и его зависимость от её жизни, а также его "незнание", как выразить любовь иначе).
– "Я знаю, что ты видишь мою тьму. Но я не могу без твоего света. Ты единственная, кто выдерживает мой мрак и при этом не гаснет. Не гасни. Возвращайся." (Признание её уникальности и его потребности в ней).
– "Мои демоны не терпят твоего отсутствия. Они сводят меня с ума. Только ты можешь их усмирить. Только ты можешь держать меня на грани между порядком и хаосом, который я сам для себя создал. Будь моей гранью." (Показывает его внутренний хаос и её роль как якоря).
Это не были ванильные стихи. Это было его, *Рейма*, покаяние – полное боли, собственничества, признания своей зависимости, но всё ещё властное и отчасти манипулятивное. Он не говорил "я был неправ, что ревновал Дениэла" – он говорил "я был неправ, что не понимал, как сильно ты мне нужна". Он просил не прощения за свои действия, а за последствия своих действий, которые могли оттолкнуть её.
И это то, что тронуло её душу. Не банальность, а его *уникальный* способ показать свою уязвимость, свою отчаянную нужду в ней, свою боль, которую он так тщательно скрывал ото всех, кроме неё. Это были не слова любви в привычном смысле, а слова *власти* и *зависимости*, которые только он мог ей так сказать.
[...] Но по мере того, как она проходила из комнаты в комнату, ей становилось ясно, что его отсутствие было лишь иллюзией. Повсюду были *записки*. Десятки записок, написанных его строгим, каллиграфическим почерком. На её подушке. На столике в гостиной. На зеркале в ванной. В её кабинете, на том самом столе, где она читала книгу Дениэла.
Он снова каялся. Это не были банальные "прости меня". Это был крик его души, обернутый в его собственном, мрачном стиле, который тронул её до глубины сердца, потому что она знала, какой ценой ему давались эти слова.
На одной, лежавшей на подушке, было: «Моя Луна без Солнца не выживет. Моя Тень не может быть без твоего Света. Ты принесла в мой мир то, о чем я и не мечтал. Не отнимай это.» Другая, приклеенная к зеркалу, гласила: «Я разрушаю, потому что не знаю, как созидать это неистовое пламя внутри меня, которое сжигает всё, кроме тебя. Это наказание для меня. Вернись, чтобы я сам не превратил этот дом в пепел.»
Или: «Каждый твой вдох вне моих стен – это удушье для меня. Каждое моё прикосновение к тебе – это доказательство, что ты жива. Прошу, не заставляй меня жить в мертвой тишине. Прости, если я не знаю, как иначе... быть с тобой.» Или: «Я знаю, что ты видишь мою тьму. Но я не могу без твоего света. Ты единственная, кто выдерживает мой мрак и при этом не гаснет. Не гасни.
[...] И вот, следующие несколько часов Сериз провела, бродя по дому и собирая его странные "стихи". Она находила их везде: за фикусом в гостиной, под шахматной доской, даже в холодильнике, приклеенную к банке с её любимым йогуртом. Это было так по-реймовски – его гениальность и безумие проявлялись даже в том, как он размещал свои излияния. Поначалу это её даже начало *бесить*. Серьезно? Столько записок? По всему дому? Это было так... избыточно, так требовательно, так Реймовски.
Но затем она начала читать их внимательнее, погружаясь в его уникальный, терпкий слог. Это были не просто мольбы о прощении. Это были его *поэтические*, пусть и мрачные, излияния о ней. О *Сериз*.
На одной, приклеенной к зеркалу её будуара, было:
«Ты – мой озон в душной пустыне контроля.
Моя кровь, что течёт по венам льда.
Ты – та песня, что демоны слушать не смеют,
И тенью моей останешься навсегда.»
Другая, спрятанная под её любимым креслом в библиотеке:
«Я строил из стали свой мир, без единой зацепки.
Считал, что владею всем, что дышит и бьется.
Но ты – трещина в броне, сквозь которую солнце
Как одуванчик пробьется, и сердце взорвётся.»
Ещё одна, найденная в её альбоме для рисования, которую она едва не пропустила:
«Твои слёзы — роса на клинке моей власти.
Твой смех — эхо в моих опустевших дворцах.
Я строил тюрьму из латексной страсти,
Но сам оказался в твоих, Сериз, глазах.»
По мере того, как она читала одну за другой, на её губах начала появляться лёгкая, чуть усталая, но искренняя улыбка. Эти записки были абсурдны в своей интенсивности, в своей драматичности, но они были по-своему *прекрасны* в своей откровенности. Это был Рейм, единственный и неповторимый. Он не просто ревновал, он *видел* её, *боялся* её потерять и облекал эту боль в такие странные, темные, но гениальные строки. И читая каждое его сумрачное, властное "покаяние", Сериз понимала, что она всё равно к нему вернётся. Потому что только рядом с ним было так... *живо*. А её "одуванчик", как сказала ей Дениэл, вполне мог пробиться и через этот "асфальт" его безудержной любви.
***
[...] Но затем она начала читать их внимательнее, погружаясь в его уникальный, терпкий слог. Это были не просто мольбы о прощении. Это были его *поэтические*, пусть и мрачные, излияния о ней, полные покаяния. И в одном из них Сериз замерла. Это было послание, которое перевернуло всё с ног на голову, это было его *признание*. Она нашла его приклеенным к панели управления домашним кинотеатром, словно он даже здесь пытался донести до неё этот *искренний* (по его меркам) посыл.
«Я видел его глаза, Сериз. Твои глаза, когда ты там была. Твой страх. И я видел себя. Я уподобился ему, Митчеллу, тому ничтожеству, кто посмел поднять на тебя руку, кто пытался сломать меня, чтобы добраться до тебя. Он был тем, кто выкрал нас, кто заточил, кто пытался *взять* тебя на моих глазах. А мне... он вправил спину одним ударом, чтобы я не мог двинуться, чтобы я смотрел, как он тебя ломает. Я ненавидел его так, как не ненавидел никого. Он – моё проклятие. И теперь я... я сам стал им для тебя. Запер тебя, сломал тебя. Прости меня, что я забыл, кто я на самом деле. Забыл, как спасал нас из того подвала, разрезая эти чёртовы веревки своим лезвием, что всегда прячу в кармане джинс. Я спасал нас от него. А теперь я... я сам стал своим Митчеллом. Не делай меня им, Сериз. Не оставляй меня с ним в одной тьме.»
Сериз дрогнула. Он никогда не говорил о том дне. Он никогда не признавал свою уязвимость таким прямым образом — признание, что он уподобился *своему* главному врагу, было для него высшей формой покаяния.
По мере того, как она читала остальные записки...
(Здесь можно снова вставить те стихи, которые мы уже написали, потому что они отлично дополнили бы это понимание его мук и нежных, властных чувств. Например, после этого душераздирающего признания, она находит остальные, и они приобретают ещё более глубокий смысл).
«Ты – мой озон в душной пустыне контроля.
Моя кровь, что течёт по венам льда.
Ты – та песня, что демоны слушать не смеют,
И тенью моей останешься навсегда.»
Другая, спрятанная под её любимым креслом в библиотеке:
«Я строил из стали свой мир, без единой зацепки.
Считал, что владею всем, что дышит и бьется.
Но ты – трещина в броне, сквозь которую солнце
Как одуванчик пробьется, и сердце взорвётся.»
Ещё одна, найденная в её альбоме для рисования, которую она едва не пропустила:
«Твои слёзы — роса на клинке моей власти.
Твой смех — эхо в моих опустевших дворцах.
Я строил тюрьму из латексной страсти,
Но сам оказался в твоих, Сериз, глазах.»
...на её губах начала появляться лёгкая, чуть усталая, но искренняя улыбка. Эти записки были абсурдны в своей интенсивности, в своей драматичности, но они были по-своему *прекрасны* в своей откровенности. Это был Рейм, единственный и неповторимый. Он не просто ревновал, он *видел* её, *боялся* её потерять и облекал эту боль в такие странные, темные, но гениальные строки. И читая каждое его сумрачное, властное "покаяние", Сериз понимала, что она всё равно к нему вернётся. Потому что только рядом с ним было так... *живо*. А её "одуванчик", как сказала ей Дениэл, вполне мог пробиться и через этот "асфальт" его безудержной любви.
*
"Господи, Рейм," – прошептала она, покачивая головой, но уголки её губ подрагивали. Это было так *его*. Это было так *тяжело*, эти его манифесты боли и зависимости, и в то же время она чувствовала какое-то странное, извращённое *умиление*. Он был таким... уникальным в своём покаянии. Было ли это мило? Возможно. Бесило ли это её? Безмерно! Но всё равно она не могла не улыбаться. Проходить несколько часов, собирая его крики души по всему дому, – это была ещё одна часть их безумной, ненормальной жизни. Это был Рейм, единственный и неповторимый.
И читая каждое его сумрачное, властное "покаяние", Сериз понимала, что она всё равно к нему вернётся. Потому что только рядом с ним было так... *живо*. А её "одуванчик", как сказала ей Дениэл, вполне мог пробиться и через этот "асфальт" его безудержной любви.
***
*