Фианит в оправе диадемы

Карета двигалась по протоптанной дороге, мягко шурша колёсами по земле. Копыта глухо отбивали ритм, разрезая привычный тихий шелест травы и звонкое пение птиц на криво сшитые лоскуты.

Эмилия сидела напротив мужчины, но не он занимал её мысли, а вид за прозрачной сетчатой занавеской из окна. За те несколько часов в пути нищий господин не говорил ничего путного. Да и города почему-то карета не проезжала. Значит, путь лежал ещё дальше...

Ещё четверть часа прошла в томительном ожидании. Это первое путешествие для Эми, но, в силу её малого возраста, а может, из-за её неугомонного характера, сидеть спокойно ей не хотелось. Герцог де Шатрон видел, как она с коленями забиралась на лавку и своим веснушчатым носом с чуть приподнятым вверх заострённым кончиком вжималась в сетку, чтобы получше разглядеть мир за оконным проёмом. Девчонка ёрзала, горбилась, мурлыкала себе что-то под нос, пыталась рассказывать о себе, но мужчина старался не реагировать. Разве что мысленно благодарил судьбу, что в носу не ковыряла. Чему-то обучили, уже за то покойную Фурнье Как-Её-Звали можно было поблагодарить.

Мужчина вновь окинул Эмилию взглядом. Она томилась от скуки и не скрывала этого. Непосредственная. Ей хотелось идти рядом, сидеть на козлах и погонять лошадей, но точно не сливаться с пурпурными бархатными подушками внутри кареты в такой солнечный день.

«Нелегко тебе придётся!» — Де Шатрон мог лишь посочувствовать и, чтобы скрасить немного смертельную тоску, решил смилостивиться:

— Давай познакомимся ещё раз, — он натянул улыбку, но она вышла перекошенной. — Пока ты тут, можешь называть меня «месье Готье». Ты будешь моим человеком.

— Да, месье Готье. И что мне делать? Я прачка? Кухарка? Всё вместе? — Её наивные вопросы всё же задавались не просто так. Она предоставляла собеседнику выбор из тех вариантов, которые сама сочла благоразумными. Но верного ответа среди них не было, её судьба уже была предрешена.

— Я хотел одну шутку провернуть... В высшем свете. Знаешь, наряжу тебя, обучу манерам, отправлю играть роль одной моей дальней родственницы, — он говорил осторожно, подбирал каждое слово. Как лис, обхаживающий вокруг курятника в поисках лазейки. — Когда фарс закончится, я выделю тебе денег достаточно, чтобы выполнить условия сделки.

После этих слов Эмилия не скривилась, можно было выдохнуть с облегчением — гордость не задета. Была ли она вообще в арсенале этой девчонки — вопрос хороший. И мужчина не мог дать честного ответа, их общение с самого начала не слишком задалось. Но девица задумалась, она вытянула губы трубочкой и как будто надула щёки. Герцог де Шатрон сжал кулак, запоминая, что эту её привычку спрятать от любопытных взглядов лизоблюдов точно не выйдет.

— Получается, я... — Эми замолчала, пытаясь сформулировать проросшее зерно в более-менее приличный вопрос. — Я смогу забрать платья? Если они на мой размер, да?

— Конечно, Эмилия. Тебе просто нужно будет сыграть роль. Платья на тебя сошьют. Заберёшь с собой несколько, когда будешь возвращаться.

Никогда ещё Готье де Шатрон не видел настолько восторженное и одновременно ехидное выражение лица. Её хитрый прищур и широкая улыбка словно противоречили друг другу, но были столь естественны. Великий герцог не мог принять, что перед ним сидела не Её Высочество, а совершенно другой человек с иной мимикой, и пытался найти знакомые черты.

Тихий звук чужого голоса, шуршание по песку, и карета остановилась. Эмилия взглянула через ткань, и её встретил непроглядный лес. Деревья стояли ближе, чем зубчики на деревянном гребне. Куда идти, чтобы выбраться в деревню, она не знала. Волосы встали дыбом, а по спине прошёлся леденящий холод, заставляя девушку съёжиться.

«Будут убивать!» — гусиным гоготом пронеслось в её разуме.

Выбора как будто не было — лишь вскакивать и бежать, не разбирая дороги. Вперёд, рано или поздно, но лес кончится. А там поле и крестьяне, они точно защитят... Или нет? Мало ли, схватят девицу за волосы и отдадут как преступницу. Или за звонкую монету. Эмилия схватила свой кулёк с вещами, но противоположная дверца уже открылась. Секундное промедление стоило ей шанса на побег!

— А вот мы и прибыли! — месье Готье надел шляпу и прыжком выбрался из кареты, после чего протянул ладонь Эми. — Охотничий домик.

И правда, за его спиной можно было различить очертания добротного двухэтажного дома из сруба крупных деревьев. В деревне подобных домов Эми не видела: он стоял прямо, ровно, даже не косил, а перила, ведущие на крыльцо, издалека казались толщиной чуть ли не с её руку. Не солгали? Действительно выйдет в высший свет? Эмилия положила грубую ладонь деревенской девушки, изувеченную тяжёлым трудом и мозолями, принимая помощь мужчины. Сухая рука, жилистая с длинными пальцами, с грубой кожей. Это была рука не изнеженного дворянина, а человека, знающего цену упорному труду: будь то работа с мотыгой в поле или битва с добротным мечом на войне. Герцог помог Эми спуститься и не запутаться в ногах с непривычки. После кареты идти пешком было сложно, девушка покачивалась и иногда излишне подгибала колени. Как оленёнок на дрожащих ногах, Эми вновь привыкала к земле.

— Мы не хотели бы, чтобы твоё обучение выглядело как заточение, — де Шатрон предложил жестом взять себя под локоть, но Эми не смогла это понять. Она продолжала идти сама, отстранившись. — Но будет не очень весело, если кто-то узнает концовку шутки заранее, верно?

Мужчина без носа суетился. Он пару раз пытался взять у Эмилии её узелок с одеждой, но девушка прижала тот к груди, не желая расставаться с последней частичкой родного дома, так что слуга махнул рукой и побежал отпирать дверь перед великим герцогом. Несмотря на внешнее уродство, девушка его практически не замечала. Может быть, тот специально бесшумно двигался, может — месье Готье, несмотря на дорожную простую одежду, выглядел словно более величественно, чем в первую встречу, и взгляд приковывался к нему.

Обычно во дворцах и усадьбах всегда кто-то жил. Чаще всего это была прислуга, поддерживающая здание в приличном виде: водовозы, подметальщики, садовники, конюхи при конюшне. Пусть хозяева имения уехали, но у слуг жизнь продолжалась до следующего визита господ. Пыль не должна была прилипать к стенкам драгоценных шкатулок, а обивка не имела права выцвесть и заплесневеть. Настоящий гудящий рой дам в чепцах и передниках и мужчин в костюмах или фартуках был кровью, что трудилась на благо дому, гонимой ритмом отсчитываемых горстей монет жалования. Но сейчас в Охотничьем доме внутри было пусто. Де Шатрон избавился от лишних ушей: благо, в этой небольшой усадьбе оставалась пара слуг, которых заранее попросили отправиться в фамильное имение семьи главной ветви рода Ламбираков в помощь на предстоящем балу. Благовидный предлог, чтобы оставить Охотничий домик пустым на пару месяцев.

К зданию вела лестница с длинной верандой под навесом. Вероятно, летними долгими днями здесь любили вышивать женщины, а вечерами курить трубку мужчины. И те, и другие наверняка с наслаждением вдыхали лесной воздух, будоражащий сосновой свежестью и лёгким налётом росы. Но мебель унесли в дом и ещё не успели вернуть с зимовки, так что веранда оставалась пустой.

Трёхметровые двустворчатые двери из хорошей древесины распахнулись, но взглянуть на внутренности этого деревянного чудовища Эмилия снизу не могла, как ни старалась.

— Я буду жить здесь? — девушка нахмурилась и словно пыталась прочувствовать свои ощущения. Услышать себя, распробовать новый образ мысленно. Насколько это выглядело вкусно?

— Маловат? — великий герцог окинул серьёзным взглядом строение.

Здание не было таким безвкусно-аляповатым попугаем, каким был дом Эмилии. Более строгий и крепкий, он казался надёжным, способным выстоять землетрясение, если потребуется. По сравнению с дворцом в столице, с его каннелированными пилястрами (Колонны с углублёнными вертикальными рейками), элементами ринсо (Природный орнамент на фасаде, чаще всего в виде лоз, цветов или ягод) на стенах и... Прочими незнакомыми элементами, названия которых в её маленькой рыжей головке никогда не появлялись. На фасаде отчётливо проступал деревянный сруб. Единственная деталь, добавляющая изящества — это орнамент, вырубленный из деревянной панели, кружевной оборкой идущей под покатой крышей. Ламбрекен. Но даже этот элемент был для герцога привычным, и он давно не обращал на всё это внимания.

— Я ожидала иного, — она беззаботно пожала плечами и легко взобралась по ступенькам, оставляя хромающего де Шатрона позади.

Первая зала, куда попадали все гости, была просторной, появившейся благодаря привычному для высшего света желанию прекрасных дам встречать гостей роскошью. Пусть общий антураж был больше про уют, но главная лестница располагалась именно здесь. Эмилия скользнула взглядом по портрету молодой женщины в старомодном платье с высоким кружевным воротом. Но куда больше девицу Фурнье заинтересовала медвежья шкура, прибитая к стене. Бурая шерсть казалась расчёсанной и довольно мягкой издалека, а огромная морда с оскаленными острыми зубами вызывала опасение. Смешанные чувства, продолжать их испытывать сейчас Эми не хотела, и поспешно обернулась.

Стулья вдоль стен, пара маленьких столиков, накрытые то ли скатертями, то ли просто тканью, спасающей от пыли. Мысли блуждали, не поспевая за взглядом девушки, пока она не наткнулась на резную деревянную раму. А в ней — рыжая курносая девчонка с большими ушами. Она стояла посреди великолепного интерьера в грязном платье и... Эмилия сделала пару шагов и задрала голову. Над самым потолком под углом висело зеркало! Настоящее! Значит, это не картина, а она сама! Вероятно, знатные дамы, отправляющиеся составить компанию мужьям на охоте, поправляли здесь свои шляпки с длинными полями. А сейчас стояла Эмилия и с открытым ртом вглядывалась в своё мутное отражение на отполированном серебре, пытаясь рассмотреть нелепые веснушки, которые считала своей гордостью. Герцог де Шатрон мог позволить себе зеркала, но крестьянам и прочему люду такая роскошь даже и не снилась. Потому нередко в домах богатых господ они подвешивались повыше, чтобы лишний раз никто не мог разбить.

— Эмилия, пара правил, — мессир Готье подошёл к лестнице, ведущей на второй этаж, и положил руку на перила. Второй рукой он снял шляпу и мимоходом водрузил на небольшую статуэтку ощетинившийся волчицы. — Макэр тут для помощи тебе. Если что понадобится, говори ему. И если он покажет тебе что-то делать — выполняй без вопросов. Его задача заключается в том, чтобы наша шутка удалась, а секретность — важнее всего.

Эмилия снова взглянула на того, кого уже успела окрестить шутом. Мужчина без кончика носа. Его покатый лоб не вызывал доверия, а хмурый взгляд исподлобья пробуждал знакомую дрожь страха, смешанного с брезгливостью. Нельзя было определить на вид, сколько ему лет: где-то между пятнадцатью и сорока. Маленькое лицо казалось детским, но морщины вокруг глаз и крупный нос старили слугу. Только великий герцог видел Макэра иначе, во взгляде мужчины прослеживалась теплота, что-то похожее на отеческое покровительство.

— Покажет? — она тянула гласные, задрав нос, словно балки под потолком и подвесная люстра были гораздо интереснее, чем ответ на вопрос.

— К сожалению, тяжёлые времена отняли у него дар Словесности. Но у Макэра много других достоинств, — мужчина вздохнул, в его словах чувствовалась терпкая горечь. — Но тут второе правило. Я велел слугам покинуть этот дом, поэтому в свободное от обучения время придётся помогать Макэру. Готовка, стирка — чем сможешь.

Какие это «тяжёлые времена», Эми знала из чужих уст. Слишком мала была, но жители деревни целое десятилетие после не умолкали про ту тяжёлую войну против королевства Лостарии. Тогда на поле боя был убит предыдущий наследный принц — дофин. Всё ещё о его доблести, отваге и мудрости ходят разговоры в День Памяти. Впрочем, тогда поминают и других Невернувшихся. Разгромная война. Но Эмилия никогда не видела тех, кого горечь поражения преследовала в отражениях.

— Ну и последнее — обучение. Я подготовил книги, тебе нужно будет их прочитать, а потом...

— Читать? — на лице девчонки появилась такая жгучая смесь брезгливости и ужаса, что великий герцог поднял одну бровь, а двумя пальцами защипнул воздух над верхней губой. Когда мужчина поймал этот жест, пришлось заставить себя опустить руку.

— У тебя с этим возникли какие-то затруднения?

— Не обучена грамоте, месье, — Эми попыталась изобразить смиренный реверанс, но вышло неуклюже. Этим тоже придётся заняться, но позднее.

— Исправим.

Он медленно провёл по своим волосам. Даже в собственном имении, вдали от посторонних глаз, великий герцог де Шатрон предпочитал обходиться без трости. Больная нога горела, но эти заботы отходили на второй план. Лишь перед сном, когда слуги приносят горячей воды и тазик, регент может обратить внимание на ноющую боль. А пока нельзя было поддаваться слабости. Даже здесь. Особенно здесь.

Мужчина неспешно начал подниматься по лестнице, скрывая свои ощущения за маской ответственного и гостеприимного хозяина.

— Уж не обессудь, Эмилия, бытовые владения тебе покажет Макэр. Я проведу по второму этажу, — галантный, спокойный. Месье Готье был учтив с ней и одновременно держался отстранённо. Нет, конечно же, свой узел пусть несёт в руках сама. Да и, упаси Богиня, назвать её «мадемуазелью» без иронии! И в этом был его такт. — Ты когда-нибудь выезжала из деревни? Нет? Значит, сегодня будем знакомиться, а завтра начнём обучение. Тебе нужно время отойти с дороги.

Наверху хлопнула дверь, но никто этого не заметил. Великий герцог полностью завладел вниманием Эмилии, а та и не подумала, куда пропал Макэр. О том, кто сейчас наверху заканчивает последние приготовления для приезда гостьи: поправляет подушки, раскрывает тяжёлые драпировки штор, чтобы солнечный свет лился из высокого окна прямо на дубовый паркет, согревая спальню в прохладный весенний день. Как всегда. Макэр, старый слуга, делал свою работу хорошо, предугадывал желания своего господина и учитывал старые привычки. Но его старания были в порядке вещей. Солнце встаёт на востоке, петухи кукарекают на рассвете, а Макэр заботится о благополучии Готье де Шатрона.

— А это кто? — Эмилия указательным пальцем ткнула куда-то в сторону носа женщины с картины.

Абсолютно не было никакой необходимости поворачиваться, чтобы понимать, о ком речь, но взгляд месье Готье всё равно ненароком скользнул по острому подбородку, по кривой полуулыбке и напудренной белилами коже. В её лице читалось напряжённое ожидание окончания работы художника над портретом. Словно сама не рада и поскорее хотела бы сбежать из плена глаз, что дотошно вытягивали не только оттенки её платья, но и образ её мышления для наилучшего выражения взгляда. Де Шатрон смог оторваться и сосредоточиться на лице Эмилии — её щёки пылали здоровым румянцем, а в глазах было любопытство грызуна, высунувшего нос из своей уютной норы. Пару мгновений прошло в молчании, пока мужчина не отвернулся, продолжив восхождение по лестнице, не проронив ни слова. Он не мог позволить себе настолько высокие риски. Вопрос остался без ответа.

— Эта ваша родственница, месье Готье, — девица задумчиво подбирала слова, но ей красивые речи давались с трудом. А если честно, они не давались вовсе. — Которую я изображаю. Она вообще есть? Ну, или вы её выдумали?

— А, ты об этом... В высшем свете очень щепетильно относятся к генеалогии и семейным узам. И в этом есть некоторая сложность, Эмилия. Тебе нужно будет играть роль другого человека, о котором остальные уже имеют представление.

— Это ничего, — в её словах была слышна жалость, словно нянька успокаивала дитя с разбитыми коленками. — Я мадемуазелей умею хорошо показывать. Нахваталась за годы службы.

Великий герцог скептически усмехнулся, но ничего не ответил. Топтать веру в себя девчонке не было никакого желания. Тем более что это было для неё отдельной мотивацией стараться. Быть лучше и доказать, что, раз дочь купца она смогла изучить досконально и передразнивать, то и эта загадочная родственница ей окажется по зубам.

— В той стороне кабинет, — мужчина показал на двустворчатую запертую дверь. — Вероятно, там будут проходить занятия музицированию, живописи, чтению... Антураж вполне способствует плодотворной учёбе. В той стороне спальни владельцев.

— Какая она? — Эмилия заглянула в едва приоткрытую дверь одной из спален, но ничего не смогла разглядеть. — Родственница.

— Умная. Сложно найти женщину образованнее. Знает три языка, скромна, но обладает достоинством. Терпелива. Ты, право же, полагаешь, что я это говорю, чтобы ты училась усерднее? — И правда, на лице её читалось неприкрытое сомнение в сказанном. Это вызвало ухмылку де Шатрона. Он тихо рассмеялся и отрицательно покачал головой. — Это не так. Я бы хотел сказать, что ей пришлось научиться быть мудрой.

— Вы так говорите, месье Готье, словно она ваша дочь.

— Можно сказать, что частично так и есть. Я видел её первые шаги и аккомпанировал на первом маленьком выступлении при гостях семьи. Она и правда для меня как дочь.

— И что же? Нет никаких недостатков? Мне быть примерной девочкой и помалкивать?

— Что ж, были и недостатки...

Он выдохнул. Говорить становилось всё сложнее, чтобы не спугнуть раньше времени. Сейчас у Эмилии была возможность остановиться. Вписаться в подобную интригу с самозванкой могли только люди, готовые к смертной казни, если их раскроют. Как сам де Шатрон, как верный Макэр. И сейчас девушка в любой момент могла вернуться домой и не подвергать себя опасности, пока никто её не видел в том образе. Но рассказать про то, какой была принцесса, необходимо для понимания её характера.

— Она была ответственна и тянулась к справедливости.

— И где тут недостаток? Звучит как добродетели!

Уставший взгляд Её Высочества — двенадцатилетняя девочка с болезненным цветом лица смотрит на герцога де Шатрона. Она вот-вот лишится чувств, но стойко продолжает стоять с высоко поднятой головой, несмотря на то, как увлажнились её изумрудные глаза. Появление дофина стало невероятной радостью для всего королевства, но сильным ударом для принцессы. Для ребёнка, потерявшего в один день и свою мать, и возможность притязания на престол.

— Запомни, дитя. Справедливости не добиться.

Он подвёл Эмилию к концу коридора, где приглашающе была отворена дверь нараспашку. Мягкий свет заливал комнату, под направленными лучами мелкие ворсинки кружились, подхваченные весенним игривым ветерком, вовлекающим безвольные пылинки в незатейливый танец. Они опадали и поднимались, не принимая никакого участия в принятии решения о своих следующих па. Стены снизу по периметру были облицованы деревянными панелями, но сверху были закрыты рулонами бордовых бумажных обоев с цветочными повторяющимися жёлтыми узорами. Линии тянулись вверх, как лозы винограда, переплетаясь друг с другом, и спотыкались на несколько небольших искусно вышитых букетов в овальных рамах.

Но более всего Эмилии запомнилась кровать. У изножья стоял высокий комод с резными ножками — наверняка на них потратили несколько недель, чтобы вырезать каждую мельчайшую деталь. Красное дерево, тот же стиль, что и у письменного стола, стоявшего под окном. Сама постель была заправлена красной тканью с золотой вышивкой, защищавшей одеяло и круглую вытянутую подушку от пыли. Небольшое ухищрение слуг, чтобы не перестилать постель, пока комната ожидала своего гостя. От резного изголовья, увенчанного двумя медведями, вставшими на задние лапы, тянулась длинная тяжёлая ткань балдахина с кисточками, доходящая до потолка. Не только красиво, но и жуки, имеющие обыкновение иногда падать с балок под потолком, не испортят сон! Совсем не ровень той простой деревянной безынтересной кровати, на которой спала мадемуазель Анриетта, у которой Эми прислуживала в том доме. И совсем не похоже на лавку, на которой она сама вынуждена была спать последние несколько лет.

Девчонка открыла рот, зачарованная увиденным. И совсем не заметила, как безмолвной тенью Макэр с приставной лестницей выскользнул из комнаты. Последняя часть приготовлений — его забота. Балдахин не предусматривался в этой комнате, но так спать будет спокойнее.

— Располагайся, — вежливость требовала этой фразы, но от месье Готье это звучало не пожеланием, а скорее рекомендацией, которой нельзя пренебречь. Для него каждая комната была чем-то привычным и простым.

Ширма с расписным узором дерева цветущего персика, прислонённая к стене, уже перестала быть такой увлекательной, и Эми кивнула мужчине. Тот коснулся пальцами холодной круглой дверной ручки, но задержался, опустив взгляд. Пара мгновений, и в его голосе послышался нажим:

— Не забудь. Ты будешь играть роль моей родственницы, — интонация была ровной, спокойной, но сталь остро заточенного клинка звоном разносилась по комнате. Голос человека, знающего цену своим словам. — А у мадемуазель честь превыше всего.

Лёгкий щелчок закрывающейся двери и тихие удаляющиеся шаги. Сегодня проснулась девица Фурнье, а уснёт мадемуазель Эмилия. Как в сказках! Она бросила узелок на пол и подбежала к кровати. Один прыжок, и перина приняла юное тело с раскинутыми руками в свои мягкие объятия. Эмилия перевернулась на спину. Смешок легко затрепетал крылышками и сорвался с губ, когда она сминала покрывала, пряча раскрасневшееся довольное лицо от внимательных взглядов деревянных медведей. Вот теперь-то всё изменится!

***

Если бы Макэр получил предложение сыграть роль Великого Герцога на пару месяцев?

Он тянул вязанку дров в главную залу, чтобы затопить камин. Трубы разносили тепло по всей усадьбе, так что никто этой ночью не замёрзнет, как бы ни выл ночной ветер. Пусть в хозяйских спальнях и висели обои, защищая от сквозняков, но жилые помещения для слуг такой роскошью не обладали. Может быть, в будущем, добрые господа поймут, что этот предмет интерьера не только красивый, но и очень полезный в быту. Да и, кто знает, может и жить в каморке станет чуточку приятнее!

Тело кренилось на бок под весом ведра, когда Макэр бежал от колодца в конюшню, чтобы напоить лошадей. Нет, тут они оставались ненадолго, лишь когда в Охотничьем домике были люди. Запасы овса и сена частенько привозили в телеге незадолго до прибытия господ, а остатки съедали крысы. Лошади добрые, они не кусают старого Макэра, а тот весело треплет их морды и шлёпает по шеям. Воняет ужасно, но без лошадей никуда!

И лишь когда Его Светлость де Шатрон облачался в ночную сорочку и отходил ко сну, Макэр позволял себе бесшумно сбежать в каменный подвал Охотничьего домика. Когда-то прадед Готье использовал это место для увеселений. Кое-где камень поддался звериной силе когтей, запечатлев шрамами на своей поверхности их следы. Но те времена, когда бои животных радовали гостей, прошли. Сейчас же была иная мода — знатные господа предавались порокам искусства. А Макэр без особого рвения собирал в конце вечера книги или альбомы Её Светлости со стихами. Читала она, по правде сказать, великолепно, но порой слуга её не понимал. Но и не стремился. Он редко обращал внимание на красоту и больше привык полагаться на удобство.

Здесь же, в холодном лабиринте подвала, был винный погреб. Закупоренные подписанные бочки дожидались своего часа, но их было столь мало, что слуга приписывал их предыдущему владельцу усадьбы. И был тут один закуток, который Макэр считал своей тайной. Личной. Единственной, которую он себе позволил.

Мужчина отодвинул пустой стеллаж — тот был не столь тяжёлым, каким казался на вид. И за его стенкой пряталось углубление. Канделябр, на котором горели три свечи, был поставлен на каменный пол. Пламя охотно потянулось к земле, грозясь потухнуть, но облизывающий щиколотки сквозняк был не столь сильным. Мужчина опустился на колени, вынул из кармана новую свечу. Фитиль зажёгся от игривого пламени своих братьев, проливающих слёзы, и свеча водрузилась на блюдце со старыми следами воска.

На маленьком алтаре, неаккуратно выструганном из дерева собственноручно Макэром, стояло единственное его сокровище. Образок. Настоящее золото, в котором был вырезан узнаваемый силуэт Богини: женщина простирала руки с открытыми ладонями, готовая обнять любого, кто к ней обратится, но голова смиренно опущена, словно она страдала за каждую душу земную. Милосердная, сострадающая, иногда и осуждающая Богиня.

Макэр сложил свои руки в молитвенном жесте, прижав к груди, и мысленно стал возносить хвалу Богине и просить смилостивиться. Как умел.

За девочку, получившую возможность помочь великому герцогу в его стремлении защитить королевство.

За Её Светлость, доброта которой не уступает образованности. Она подарила образок, кочующий из одного Тайника в другой, куда бы ни отправился верный Макэр.

За Его Светлость, что после войны выкупил пленённого слугу, у которого из-за бед и лишений не осталось ни единой живой души его крови.

Макэр мог бы нарядиться в герцогские платья, напудрить нос и отрастить плохонькие усы. Но таким, как Готье де Шатрон, он бы не стал. И в то же время герцог не смог бы прислуживать, как это делал Макэр. Богиня дала каждому роль в этой жизни по их способностям, и коленопреклонный мужчина от всего сердца молился за долгую жизнь всего рода Ламбираков.