Чужие🥀

Я очень рано помню себя. Первые мои воспоминания - большая спальня с рядами одинаковых кроваток, большие окна и неуютно холодный пол. Какие-то женщины в белых халатах моют полы, а около стен - стеллажи с игрушками и колючая вода в душевой. Запах кухни и хлорки в коридоре. Детский дом - вот это и есть мои первые воспоминания, и потом тоже.

Наверное, мне повезло немного больше, чем остальным - родившая меня женщина пожелала дать дочери имя и фамилию, так что по документам я - Элиза Игоревна Климковская. Если посмотреть на то, какие имена и фамилии дают другим детям из приютов, мне с этим тоже повезло невероятно. На мне не было этой печати казенности, брошенности, а имя Элиза странное, но «домашнее», такие имена дают только родители. Почему мать бросила меня? Я не знаю и по сей день, как и того, кто она такая.

Возможно, мне и в другом повезло - мне досталась светлая голова, неплохая внешность и бешеный характер, иначе я бы попала на панель, так же как Ирка, но об этом как-нибудь потом. Я знаю одно: с первой минуты моей жизни судьба баловала меня - насколько можно баловать брошенного ребенка. Сначала я попала в дом малютки, потом в другой, потом кочевала из интерната в интернат - я даже не заморачивалась запоминать их, потому что они все были одинаковые: серые, с запахом кухни, хлорки и клея. И одежда всегда была одинаковая - вылинявшие платьица, кем-то давно изношенные, сухое от крахмала белье, исцарапанная растоптанная обувь.

А еще у меня был Медвежонок. Я уже не помню, в каком именно приюте я его присвоила, но запомнила, как он стоял среди других игрушек, оранжевый пластмассовый медвежонок с круглыми, словно удивленными глазами. Эти глаза, какие-то беззащитные, тронули меня до глубины души, и я взяла его, а когда прозвучала команда: «Поставить игрушки на места!», я даже и не подумала выполнить ее. Воспитательница силком отбивала его у меня из рук, но после того уже никто не смел брать Медвежонка, я выдирала его у врагов, не жалея кулаков. В конечном итоге Медвежонка мне все-таки отдали в полное частнособственническое владение - когда переводили в другой приют. И тогда я поняла: если долго и упорно гнуть свою линию, то все получится.

Я почти не помню тех, с кем делила спальни, столовые и игровые комнаты, как не помню и лиц женщин в белых халатах. У меня была только я сама и Медвежонок. А потом появился Рыжий. Мне тогда исполнилась семь лет, и меня снова перевели в другое место. Я по сей день не понимаю, зачем меня так часто переводили из интерната в интернат, но что теперь об этом толковать? А когда мне было семь, меня перевезли в паршивую дыру под названием Березань. Я только пошла в первый класс, но меня все равно сорвали с насиженного места. Именно в Березани мне и повстречался Рыжий.

Березань - небольшой городок, в котором было несколько промышленных предприятий и столько же профтехучилищ, готовящих рабочих для этих предприятий. Интернат стоит в центре, недалеко от танка - конечно, как же без танка на постаменте, каждая приличная дыра должна комплектоваться танком, пушкой и самолетом. Все это - атрибуты именно города, а потому танк в Березани водружен на центральной (и единственной!) площади, пушка мирно упокоилась на набережной, а самолет оказался напротив универмага - огромный магазин, целых два этажа! В общем, все как у людей.

Меня привезли туда в октябре. На проспекте уже опадала кленовая листва, танк стыдливо прятался среди елок, интернат отсвечивал светло-зелеными свежевыкрашенными стенами. Четыре этажа, большие окна. Меня это не заинтересовало, интернат как интернат.

Какой-то мужчина ведет меня за руку, а в моей новой школьной сумке лежит все мое имущество: Медвежонок, пластмассовая голубая расческа, капроновые банты - белые и голубые, книжка «Немецкие народные сказки» с яркими картинками и коробочка с календариками и фантиками. Этот мужчина только что купил мне в магазине маленькие золотые сережки - уши мне пару месяцев назад проколола воспитательница, что подарила книжку, но те сережки были самые простые, а теперь у меня в ушах - блестящие новые с розовыми камешками. И зеркальце он мне купил - круглое, в красивой оправе. И эту сумку, и пенал для карандашей и ручек, и пупсика с одежками и кроваткой, я давно хотела такого. И он купил мне все это - не знаю почему.

Сумку я несу сама, она нетяжелая.

Меня переодевают. Кастелянша, толстая седая женщина, выдала мне стандартный набор: вылинявшее розовое платьице, шерстяная синяя кофточка, школьная форма, белье. Как всегда.

- Тощая какая... Голодная, что ли?

- Нет.

- Как тебя зовут-то?

- Элиза.

- Вон как - Элиза! Красиво, ничего не скажешь. А меня зовут Варвара Ефимовна. Идем, покажу, где твоя спальня. Да смотри, будут обижать - не давайся. Вот, на тебе конфетку, ешь. До обеда-то еще долго. Откуда тебя привезли?

- Из Тулы.

- Идем. Ишь, серьги-то у тебя какие! Батюшки, золотые никак? Береги их да смотри, чтоб не отняли.

Длинный коридор, высокая белая дверь, много дверей. За ними - спальни. Вот в этой буду теперь спать я. Двенадцать кроватей, около каждой тумбочка для вещей.

- Ваши все еще в школе, так что давай, располагайся. - Ефимовна садится на соседнюю кровать. - Господи, какая ж ты тощая! Вас там, в Туле, голодом морили, что ли?

- Нет.

- А это твой медведь?

- Ага.

- И как его зовут?

- Медвежонок.

- Ишь ты... И куколка у тебя новая, и банты какие, а зеркальце-то! Не позволяй отнимать, смотри. Ну, я пойду, а ты привыкай. Да если обижать станут, мне скажи.

Я не знаю, что говорить. Никто никогда не интересовался мной. Хотя... вот, книжку мне учительница подарила - в той школе, куда я ходила. И банты тоже. Она была добра ко мне, не знаю почему. Уши мне проколола, вставила маленькие колечки-серёжки. И этот человек, что привез меня сюда, - он кормил меня вкусными вещами, купил новые серьги, зеркальце и пупсика с одежками, сумку и пенал для школы. Чужой человек, они все чужие. Только эти двое были со мной добры, а больше никто, но это неважно, потому что у меня все равно нет главного - родителей. Я уже достаточно взрослая, чтобы понять - у меня никого нет, и я не называю мамами женщин, которых встречаю. Только иногда, на Новый год, загадываю желание, чтобы наконец нашлась та, настоящая мама, но пока...

- Ну, сиди тут, никуда не уходи. Скоро воспитательница придет.

- Ладно.

Ефимовна уходит, а я остаюсь. Комната такая же, как и в других интернатах, и запах точно такой же.

- Ты новенькая?

Мальчишка рыжий, раскрасневшийся, в коричневых штанах и пиджачке. Почему-то похож на воробья.

- Ну, чего молчишь? Ты новенькая? - переспрашивает он.

-Да.

- А как тебя зовут?

- Элиза.

- У нас тут никого так не зовут.

Я это знаю и без тебя. Такого имени ни у кого нет.

- А меня зовут Вадик. Идем с нами?

- Куда?

- Просто так, гулять. Все в школе сейчас, а я сбежал, ну ее, эту школу. Так что, идем?

- Не сегодня. Может, завтра.

- Хочешь, карандаш подарю?

- Давай, если не жалко.

- На. Тут у вас есть Танька Петрова, будет тебя бить - мне скажешь, я ей так дам, что мало не покажется.

- А почему она будет меня бить?

- Она всех бьет. Эй, Стас, смотри - новенькая!

В комнату заглядывает еще один мальчишка -маленький, черноглазый, его глаза лукаво смотрят на меня.

- Я слышал, ты - Элиза. У нас на речке есть местечко, мы туда ходим хлеб на костре жарить. Возьмем ее, Рыжий?

- А то... И Кук придет. Ты еще Кука не знаешь! А если Танька будет тебя бить, скажи только, мы ей бошку отобьем сразу.

Я и сама умею давать сдачи. Я давно знаю, что надеяться надо только на себя, но это же нормально, по-другому не бывает. Так что с какой стати я буду жаловаться? Ябед не любят, да и кому есть дело до моих жалоб?

- Смотрите, новенькая!

Девочки вбегают в спальню одна за другой. В школьных формах, с портфелями в руках, с одинаковыми короткими стрижками, они кажутся похожими, но это только вначале. Они все разные, и среди них обязательно найдется та, которой я не понравлюсь. А может, и не одна. Мне немного страшно, но я знаю: ничего нельзя изменить, так должно быть.

Девочки быстро рассовывают вещи по тумбочкам, переодеваются. Я сижу на застланной кровати - в углу, за дверью. Хорошее место, странно, что никто его не занял раньше.

- А это что у тебя?

Высокая коренастая девочка исподлобья смотрит на меня маленькими темными глазами, недобрыми и колючими.

- Медвежонок.

- Дай сюда.

- Нет.

- А я сказала - дай!

Да мало ли что ты там сказала. Уже были те, кто так говорил, и где они сейчас? Размахнувшись, я бью ее кулаком в ухо, потом ногой в живот. Девочка судорожно всхлипывает и падает на пол. Я резко и сильно добавляю ей ногой в грудь. Так меня учил драться один мальчишка в интернате в Туле.

- Что здесь происходит?!

Появляется женщина, молодая и красивая, в вязаном синем платье. Серые глаза, красиво уложенные волосы, она мне даже нравится, наверное.

- Ты новенькая, а уже дерешься! Побила девочку...

- А что, было бы лучше, чтобы побили меня?

Женщина наклоняется над девочкой. Та лежит

на полу, не шевелится. Притворяется, наверное, не так уж много ей и досталось.

- Что она тебе сделала? За что ты ее так избила?!

- Она хотела отнять у меня Медвежонка.

- Этого уродца?! Немедленно отдай!

- Нет.

- Может, ты и меня будешь бить?

-Да.

- Какая наглость! Немедленно отдай!

Я молча бью женщину ногой в колено, она испуганно смотрит на меня и кричит тонко и пронзительно. Девочки стоят вокруг, тихие и испуганные, но глаза их горят любопытством - что же будет дальше? Спектакль, ага.

Еще одна женщина хватает меня за руку, тащит к выходу по коридору, по ступенькам вниз. Мне страшно, но я прижимаю к себе Медвежонка, и пусть они как хотят, но я его никому не отдам.

- Вот посиди тут и подумай.

Злобно ухмыляясь, она толкает меня в какое-то помещение, поспешно вырывает из моих ушей сережки и закрывает дверь. Она захлопывается с оглушительным грохотом - обита металлом.

Я остаюсь одна в темноте, высоко под потолком зарешеченное окошко, голые стены, в углу ведро. Я сажусь на бетонный пол, прижимая к себе Медвежонка. Его глаза смотрят грустно и сочувствующе, я целую его пластмассовую мордочку. Мне холодно, болят мочки ушей, из которых грубо выдернули мои новые сережки, и хочется есть. Почему-то вспомнился рыжий мальчишка, похожий на воробья, и тот, второй...

- Лизка, ты тут?

В окне появляется знакомое загорелое лицо. Легок на помине.

- Ага.

- Есть хочешь?

- Хочу.

- Подойди, встань под окном, я тебе бутерброд передам.

- Как?

- А тут стекла нет.

Я подхожу к стене, из окна спускается бечевка, к которой привязан проволочный крюк, а на крюке - большой бутерброд с маслом и колбасой.

- Сними с крючка и ешь на здоровье.

- Спасибо.

- Это Ефимовна сделала, Кук попросил - она и приготовила для тебя. Ты зачем воспитал ударила?

- Она хотела отнять у меня Медвежонка. И сережки мои забрали...

- Насидишься теперь! Там шум до небес. Ну как, вкусно?

- Ага.

- Побегу, пока никто не увидел. Я приду еще, не бойся.

- Мне холодно.

- Попрыгай немного, только на пол не садись, застынешь. Все, Стасик свистит - несет кого-то нелегкая.

Он уходит, а я вгрызаюсь в бутерброд. Ничего, теперь не пропаду. Но если будут заставлять извиняться, не стану нипочем. Воспитатели всегда говорили: «И проклятый же характер у этого ребенка! Молчит - хоть режь ее!» Резать меня не пробовали, но били - будь здоров.

Гремит, открываясь, дверь, в помещение заходит мужчина. Я уже знаю, почему надо бояться мужчин. Дети из интернатов рано узнают такие вещи, но этот совсем не страшный. У него темные внимательные глаза, высокий чистый лоб, белые усы и густые белые волосы, совсем белые, просто серебристые.

- Так, значит, это здесь держат преступников? - мужчина улыбается, потом берет меня за руку. - Ну что, летим на свободу, птичка небесная?

Я прижимаю Медвежонка к себе. Если в этом есть какой-то подвох, то я всегда начеку и не отдам ничего своего.

- Со мной пойдешь или тут останешься?

- А куда идти?

- Ко мне в гости. Так что решила?

- Ладно.

Он выводит меня наружу - как я понимаю, карцер находится в подвале. Вот почему там было так холодно, а теперь тепло, пахнет чем-то терпким и необычным. Мужчина ведет меня по ступенькам наверх, к высоким дверям - в комнату, посреди которой стоит большой письменный стол, у стен - книжные шкафы, полки заполнены папками и книгами. Перед столом - кресло.

- Садись, Элиза Климковская. Вот сюда, в это кресло.

Я влезаю прямо с ногами, мне здесь почему-то уютно и спокойно. Мужчина смотрит на меня теплым внимательным взглядом, и мне хочется плакать, но я не буду, ни за что.

- Вот, это, кажется, твое?

Он кладет передо мной мои сережки. Я молча вдеваю их в уши; хоть и больно, но это пройдет. Главное, что они опять у меня.

- Расскажи мне о Медвежонке.

Этого я не ожидала. Чего угодно, но не этого.

- Я не знаю, что рассказывать.

- Откуда он у тебя?

- Подарили.

Я пытаюсь как могу рассказать этому человеку, как ездила из одного интерната в другой, и какие у Медвежонка грустные и все понимающие глаза, и что мне с ним хорошо, я его люблю и не отдам... А седой мужчина смотрит на меня все тем же взглядом, от которого почему-то хочется плакать... смотрит и молчит.

- А почему ты побила девочку и воспитателя?

- Они хотели у меня его отнять.

- Ты в этом уверена?

- Да. А та, вторая, сережки забрала...

Он молчит, раздумывая о чем-то, я сижу и смотрю на него.

- А ты любишь читать, Элиза?

-Да.

- Ты, наверное, не хочешь у нас оставаться?

- Мне все равно.

- Ну ладно. Сейчас придет Ефимовна, поведет тебя в столовую, и все как-то образуется. Завтра пойдешь в школу, а там и Новый год не за горами, елка будет, подарки... ты что хочешь на Новый год?

- Куклу с такими волосами, как у принцессы, в розовом платье, и чтоб глаза закрывались, а не нарисованные были.

- Ну, это уже другой разговор, мне нравятся люди, которые знают чего хотят, - седой человек смеется. - Иди, обедай, отдыхай и постарайся никого не побить - ну хотя бы сегодня. Постараешься?

-Да.

В комнату входит Ефимовна, берет меня за руку и ведет в столовую. В коридоре мимо нас пробегает заплаканная воспитательница - она уже одета в синее пальто с большим пушистым воротником.

- Иди сюда, вот столовая. - Ефимовна гладит меня по голове. - Валя, давай еще порцию.

- Вот, прошу. - Валя, молодая и улыбчивая, заинтересованно рассматривает меня, как какого-то экзотического зверька. - Так это и есть наша сегодняшняя арестантка?

- Не болтай зря. Кушай, маленькая, кушай.

- А тощая - одни глаза!

- Мало им, что дите от голода прозрачное совсем, так они давай ее в подвал, а ведь запретил же новый директор! А она молодец, в зубы им смотреть не стала.

- Ешь, малышка, не наешься - добавки дадим. Что, уволил директор Настену?

- Уволил. И старшую тоже уволил... давно пора. Вылетели обе в один момент! И поделом. Где это видано - детей в подвал холодный да на голый пол? И серьги из ушей у ребенка вырвала разве что не с мясом! Я как увидала у нее эти серьги - так мигом к директору! Давно пора было их уволить. Дети эти и так судьбой обиженные, а они, фифы, повадились. Фашистки какие-то... Кушай, Лиза, кушай побольше. Ой, тощая какая, одни косточки...

Уже потом я узнала, что мой спаситель - это Павел Семенович Рожков, заслуженный учитель республики, жизнь положивший на нас, обделенных родительской лаской детей. Уже потом я поняла, что Павел Семенович - единственный отец, который был у меня. У нас у всех - воспитанников березанского интерната. А сейчас я точно знаю, что он, Учитель, - это еще один подарок судьбы мне. И Рыжему тоже. И еще многим.