Прокляты агнцы Господни(Влад Череватый / ОЖП)

Ирландия. Корк. 1962 год.

Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш

диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить;

Противостойте ему твердою верою, зная, что

такие же страдания случаются и с братьями вашими в мире.

(*1-е послание Петра 5:8-9)

Заходить с улицы, где серый вечерний дождь напоминал о капризной погоде Корка, в тёплую церковь было приятно. Сквозь приоткрытую массивную дверь пробирался свет уличных фонарей. Быстрый сквозняк пролетел по полам притвора, занося с собой тонкий аромат городской сырости.

- Зашёл чистым, чистым и уйду. - шепчет себе под нос вошедший.

Тишина. Почти полная. Лишь молитвенный ропот, быстрые движения губ разгоняют плотный воздух внутри помещения. Окуная пальцы в воду, он перекрещивается почти как принято. Только в последний момент скидывает незамысловатый крест, уводя руку через плечо. Оглядывается и чувствует себя весьма комфортно в этой небольшой церквушке.

Перед ним выстелена дорожка, по бокам деревянные, угловатые скамьи, на которых можно заметить несколько человек. Они ждут своей исповеди. Сегодня прихожан было меньше, чем обычно, да и день уже начинал клониться к завершению.

Лёгкими шагами парень подходит ближе, внутри всё бушует и прыгает, метаясь загнанным кроликом по пространству тела. Бесы то ли рвались сюда, то ли бесились от текущих речей и едкого запаха ладана. Не поймешь этих созданий.

Одергивая высокий ворот неприметной рубашки, он вглядывается в дёргающееся пламя мелких свечей. Те на специальной подставке располагаются, отдавая тёплые блики статуе Христа чуть позади. Потом переводит взгляд на мужчину подле этого сооружения. Приличный, выглаженный, в угольно-сером костюме, с едва заметной щетиной.

Ну зажрался, смотреть тошно. Давай, блять, его бери. Отсыпем себе удачливости на пару веков вперед.

Пока подходит вперёд и тянет руку к коробке с не зажжёнными свечами, около конфессионала раздаётся шумиха. Сначала тихие пререкания, а потом чуть ли не шипение. Когда Череватый оглядывается, то видит только, как две женщины удаляются, ведя под руки девчонку. Монахини в длинных чёрных хабитах. Что-то говорят той строго, пресекая сопротивления лишь острым, почти режущим взглядом. Он не видит глаз протестующей, только тёмное, словно смешанное с грязью платье и странного рода стрижку. Короткую, рваную. По спине пробегает что-то липкое и булькающее. Как вязкая гуща знакомой тьмы. Бес внутри хихикает, и голову пронзает вспышка боли, словно тот крутит кувырки в его мыслях.

Сколько в церквушках паршивцев. И ходят ведь, молятся. Лучше б на кладбище прибежали, кровушки отлили, покормили. Бездари ебаные. Так и сожрёт её помощничек.

Сила всё не унимается, мешая заниматься своими делами. Влад вздыхает, отводя взор от выхода. Мало что ли бесноватых ходит? Да он пока по Европе колесил, столько навидáлся. Вовек не забудет. Какие-то девицы с подселенцами явно не стоят того, чтобы заострять на них внимание. Мужчина рядом с ним заканчивает негромкую молитву. Голос в голове взрывается, рыча резко и хрипло громкое:

Сука, делом займись. Не хуйнёй страдать пришли.

И этот приказ, словно у самого уха шепчется, а диктующий силуэт оседает тёмным сгустком на плечо. Но в то же время шипение въедается в сами кости. Колеблется, вибрирует по всей черепушке так... Будто сущность звенит в башке церковным набатом.

Парень кривится, да уже хочет рот открыть, попросить великодушного человека по соседству поделиться огоньком свечи. Но процесс прерывает громкий, особенно для этого места, вскрик. Весь настрой тут же сбивается, рассыпаясь раздражением по венам. Оглядывается.

Монашка падает пред алтарем, чёрное одеяние сбивается, цепляясь за небольшой выступ.

- Я слышу, слышу голос Господа, - хрипит, раскрывая глаза и оглядываясь на других сестёр. Те подходят с заметным волнением в глазах, пытаются уговорить её встать и отряхнуться. - Я всю жизнь ему посвятила, молилась и угождала всегда. Я достойна услышать, прозреть.

Женщина бормотала, и на её старом лице перекатывались морщины. Всё доказывала и доказывала, а стоящие вокруг не знали, что и делать с этим откровением.

Священнослужители прерывать исповедь не могли.

- И во снах ко мне приходят святые. Всё говорят и говорят. Это послание, наверняка предзнаменование!

- Сестра, успокойся, встань с колен. - Приговаривала другая.

В голове у чернокнижника загремело, затрепыхало насмешливым гулом.

Ну и цирк уродов, ты погляди! Возгордилась, падаль облаченная. Да у неё на шее наши сидят, да в уши хуйню заливают!Бог с ней разговаривает! Святая, ёбанный рот.

А старая не унимается, пытаясь описать видение и чуть ли не ползает по жесткому ковру.

Эх, хер с ним, с крадником.

Череватый делает шаг вперёд, машинально поправляя небольшой шарф - тот не особо греет, но успешно скрывает часть шеи с наколотым кадуцеем. В таком набожном обществе только и приходится извращаться, чтоб не попасть под ненависть католиков.

На него устремляются несколько пар глаз. От незнания, что со всем этим делать, они даже позволяют неожиданной надежде проискрить в их радужке.

- Я Владислав, много путешествовал по Ирландии и изучал местные монастырские каноны, - говорит остальным мягко и словно знающе. Обманчиво ласково. - Я стараюсь помогать тем, кому могу, ведь быть надо милосердными, как Отец ваш милосерд.

Бес внутри хохотал, как прокажённый, а на лицах, которые были видны среди черной вуали, застыл не потаённый интерес. Все замерли и стало неожиданно тихо. Пару секунд присутствующие переглядывались нервно, посматривали на других прихожан - лишь бы тревогу не забили.

Девушка чуть пониже, с округлыми чертами лица, всматривается в него, слыша твёрдый акцент, а потом тревожно утверждает:

- Вы не местный.

- Нет. Но вера едина для всех, - он зажигает свечу. - Мои молитвы могут звучать непривычно, но, если позволите, я попробую подарить сестре спокойствие.

Молчание. Их лица напряжённо скованны, но кто-то всё же задает вопрос:

- Вам ведомы другие молитвы?

- Я изучал ранние латинские тексты. Они сложнее, чем современные, но... более близки мне по духу. - Чуть склонив голову, Влад проскользил тёмным взором по ним всем. Ниже продолжала метаться служительница церкви, беспокойно рассматривая распятие, висевшее чуть дальше алтаря.

Рядом стоящая женщина перекрещивается, раскрывая губы для тихих фраз самой себе, потом шепчет:

- Сестра Тереза снова слышит голоса. Говорит, Господь ей велит молиться так и передавать слова.

- Святой отец вернётся скоро, может, стоит подождать? - Раздаётся сомнение.

- Если вы хотите, то можете дождаться, - он невинно пожимает плечами. - Но это не изменит моих переживаний по поводу чужого состояния.

Монахиня на ковре затыкает уши, губы морщинистые поджимает, да зажмуривается сильно-сильно. Что-то морочит ей сознание и никто не хотел продлевать эту тревожную сцену. Одна перебирает ткани на рясе и смотрит на другую, с явным вопросом: «Не сделает ли упущенное время хуже?».

- Попробуйте помочь, но не забывайте, Господь всё видит. - Всё же выносит вердикт самая старшая из них и кивает.

- Конечно, сестра. - Чернокнижник удовлетворенно поворачивается, дабы установить зрительный контакт с бесноватой.

У той зрачки бегали почти истерично. Она слышала Бога. Она была ближе к Нему, чем кто-либо. Так молвило сознание. Но совсем не ангелы шепчут человеку в ухо, когда он полон гордыни.

Апостолы должны были быть ловцами человеков. Разжигать в чужих сердцах веру, надежду, любовь. Но насколько они справились, раз люди пресмыкаются, падают на колени от страха пред гневом чужим, отрекаются от всего лишь бы получить ответы на свои вопросы? Это не уважение и созидание, это чистый ужас и отчаяние, кипящие в крови.

Рабство воспевается, когда приходит отклик. Но можно ли назвать это истинной верой? Где граница между богопочитанием и слепой покорностью, между святым призывом и демонической сделкой? Ведь не только апостолы ловят человеческие души. Бесы делают то же самое и, говоря прямо, быстрее и эффективнее.

Ведь разница этих миров только в скорости отклика.

Парень расфокусировано смотрел на огонь, начиная со всем знакомого «Отче наш», естественно, на латинском - все службы здесь велись на этом языке. И это лишь увеличивало доверие - он кожей чувствовал, как в такт словам двигаются рты остальных девушек. Надеялись, что поможет.

- Нима. Огавакул то сан ивабзи, Он еинешукси ов сан идевв ен и, Мишан мокинжлод меялватсо ым и, Ежокя ашан иглод ман иватсо и, Сенд ман джад йынщусан шан белх, - Теперь уже незнакомые фразы полились изо рта, завораживая монотонным звучанием яркое пламя. - Илмез ан и исебен ан окя, Яовт ялов тедуб ад, Еовт Еивтсрац Тедиирп ад, Еовт ями Яститявс ад! Хесебен ан исе, Ежи Шан Ечто. (*Перевернутая молитва "Отче наш", которая используется в чернокнижных практиках.)

Измененные архаичные молитвы... Насколько быстро другие верят в удобную ложь, если это приносит им ценность? Насколько быстро начинают воспевать, даже не пытаясь добраться до истины?

Не во имя Отца, Сына, да Святого духа.

- Вижу тебя, ко мне пойдём. Пойдём работать вместе, говорю. Откуплюсь, накормлю, - минуты шли, а говор всё искажался. Но главное, что сестра Тереза замерла и взора с него не сводила. Как приворожённая. - На ближайшем перекрёстке отплачу, нечего женщину мучить, всё равно проку не будет. А мы поработаем, всё вместе поделаем.

Огонек свечи увеличился, рыжими лепестками маяча перед глазами. Чернокнижник старался не переходить в жуткий шёпот, не ускоряться слишком сильно, а делать вид, что продолжает читать на латинском. От женщины потянуло согласием. Словно плотной жидкостью окутало руки - нечисть тянется, хочет перескочить в более выгодного человечешку.

- Через огонь заходи, входи, унесу тебя с собой. Отпускай, отпускай её. Отпускай. - Смотрит исподлобья и ладонь к её лбу аккуратно прикладывает.

Даже чувствует спиной всё внимание прихожан после этого жеста. Грудная клетка свербит, и ноша формируется внутри. Давит, распирает силой, пытается двинуться хоть в какую-то сторону. По конечностям, по венам идёт. Куёт скованность в считанные секунды, обволакивая тело.

В это время монахиня выдыхает. Гора с плеч в один миг слетела, оставляя только чувство непонимания от своего положения и лёгкий шум в мыслях.

- Тихо... стало так тихо. - Выдыхает тяжело.

Череватый отстраняется и, сдерживая ком в горле, да острые фразы на языке, пытается начитать последний раз «Отче наш». Для правдоподобности, конечно. Но каждое слово, как нож под рёбра. Режет и вызывает отторжение. Хочется скривиться, к чёртовой матери послать их певучие речи и мягкие восклицания. Пересилив себя, всё же дошёптывает. Руки, ноги - всё накрывает тяжестью.

Он не слышит, но сёстры поднимают грешную, да благодарят его, сверкая удивлением. Некоторые, более осторожно вглядываются в этого «чудотворца», как в мазки на рукописной иконе.

- Да благословит тебя Господь за твоё милосердие, - крестится одна из женщин, переводя взор то на парня, то на сестру Терезу, поправляющую рясу.

- Но что ты ей сказал? Какие слова? - Прищуривается старшая.

- Я лишь молился. Только искренняя молитва способна принести покой, - отвечает спокойно, сглатывая отвратительный ком, застрявший поперёк горла. - Но мне пора, правда.

- Быть может, вы сможете ещё раз навестить нас, Владислав? - Выступила вперёд сестра Елена, осторожно склонив голову. В больших глазах нарисовалась смесь надежды и любопытства.

Все затихли. Только свеча трещала, догорая в пальцах чернокнижника. Он глубоко вздохнул, возведя взгляд ввысь. По обе стороны нефа тянулись изящные колонны, строгие и величественные. Они сливались с белизной растянутого, сводчатого потолка.

Череватый думал несколько секунд. Обещать или нет? А бесы внутри наводили шумихи, поторапливая и подгоняя.

Да пиздуй ты уже отсюда. Встретитесь ещё, даже гадать не надо. Говори и уходи.

- Мне нужно завершить некоторые дела в городе. Но если вы хотите, я загляну снова... через какое-то время?

Сцепив ладони меж собой, всё та же старшая монахиня задумчиво кивает, поддерживая предложенную идею.

- Хорошо. Мы... мы будем благодарны, если вы придёте, Владислав.

Он понятливо отступает, а та, кто спрашивала о повторной встрече не сдерживает улыбки. В ответ на какие-то свои мысли растягивает края губ, а когда чернокнижник прощается сбивчивым «До встречи, сёстры. Пусть Бог хранит вас», поворачивается к Терезе. И всё же, что это было? Чудо Господне?

И всё же, с подачки одной из сестёр нарастает шёпот. Осторожный такой, недоуменный.

- Постойте... он говорил, что его зовут так необычно, Владислав?

- Где-то я уже слышала это имя. В Дублине? Или в Голуэе...

- Да, его знают... Говорят, он странствует по монастырям, читает старые молитвы. В Кашеле его встречали, кажется.

- В Кашеле? Точно, там говорили, что он помогает успокаивать тревожных... даже с настоятелем беседовал.

А парень вышел из церкви и вдохнул свежего вечернего воздуха. Дождь закончился и теперь только небольшие лужи на дорогах напоминали о непогоде. Где-то слышался гудок автомобиля, где-то ходили случайные прохожие, а его чуть ли на изнанку не выворачивало от энергии помощников. Вот же... Дожил до двадцати одного, а нечисть всё равно берёт своё, несмотря на все годы практики.

Но всё же. В голове всплывала погрязшая в ограничениях и грехах служительница.

Кто же на самом деле ловец душ?

Разве тот, кто проповедует?

Или тот, кто предлагает то, что услышат?