Стыд. Снежная вьюга. Оргазм
Спустившись в холл, я сразу бросился к туалету, зажимая рот ладонью. Меня уже начало тошнить, до того как я успел влететь в кабинку. Я чувствовал, как желчь забурлила у меня в желудке, поднялась по пищеводу и уже текла меж пальцев. Меня стошнило, однако легче не стало. Желудок, горло, затылок, виски — все во мне пробирало дрожью, которую я никак не мог унять и даже не понимал, откуда это, один только пенис был твердым. Я стал тискать его. Мне даже не надо было концентрироваться на словах Чимина, его манере говорить или представлять себе его тело, достаточно было вспомнить атмосферу той комнаты в присутствии этого мальчика, чтобы кончить. Оргазм затянулся настолько, что сперма, вытекшая мне на руки, уже начала засыхать, когда я пришел в себя.
Удовлетворив себя, я почувствовал, какую-то тревогу, сильную и давящую. Все эти мысли разом одолели меня, все сигналы были красными, и я чувствовал, что нет большей опасности, чем подобное разложение себя самого, этот подрыв личности, я знал, что не перенесу его. Состояние это не имело ничего общего с помутнением рассудка или упадком сил, поскольку не существует таких физических или умственных расстройств, которые предоставляли бы тебе возможность от них избавиться. Мне во что бы то ни стало следовало сохранять связь с внешним миром, у меня еще были силы желать этого.
И тем не менее я ничего не предпринял и вернулся в номер Чимина, поскольку то, что ожидало меня там, превосходило даже страх потерять себя. Это была простейшая вещь: удары моего сердца, которые влекли меня туда, возбуждение, которое одолевало меня, мои тщетные попытки защитить себя, которые я мог ему противопоставить.
— Сначала мы выбрали одну девушку, которую я знал.
Он заговорил сразу же, как только я присел на софу. Должно быть, почувствовал запах спермы у меня на пальцах и под ширинкой. Я сгорал от стыда, мне хотелось переломать себе пальцы. Однако я знал также, что у меня нет никакой возможности скрыть от него это.
Чимини последовал совету своего парня, с которым путешествовал, вёл дела, и попал в клуб садомазо, как будто постучавшись в двери монастыря, словно этот совет явился для него непреложной истиной или пророчеством. «Ты знаешь, ты мог бы стать проституткой, Чимин! — сказал ему приятель и прибавил: — Не простой проституткой, которая продается за несколько иен, но мальчиком, из-за которого могла бы вспыхнуть война, мальчиком, способной объединить удовольствие и дело...» Он не сказал «быть проституткой», но «стать», «мог бы стать», и Чимини был тронут столь внимательным отношением к словам. Год спустя после окончания старшей школы он начал работать в клубе в нашем маленьком городке. После первого же раза, потрясенный суммой, которую выложил ему клиент, он истратил все сразу — около восьмидесяти тысяч вон, — купив себе на все деньги розы. Он не могла удержаться от слез и так и шёл в ту ночь по улицам, прижимая к груди охапку ярко-красных роз. Слезы эти объяснить было очень просто. Они означали, что он, наконец, исполнила то, о чем всегда мечтал, и кое-что еще. Чувство, похожее на блаженство. Он был счастлив осознать, что обладал внутренней силой конкретизировать свое желание.
Это самое желание и привело его в клуб, как благоговение приводит иных в храм. Первое время он тратил все деньги на розы, это продолжалось четыре года. Он обладал очарованием и притягательностью, с которыми не могли равняться достоинства прочих парней клуба, он был способен на все, удовлетворить какое угодно желание и довольно скоро превратился в ходячую легенду и хозяина церемонии посвящения.
— Все мои подруги чем-нибудь увлекались — кто музыкой, кто рисованием, кто танцами, это были девушки, не знавшие ни зависти, ни злобы, ни ревности — никаких пороков. Именно по этой причине, посвящая их в наши любовные игры, мы уже не могли от них освободиться. Я иногда даже смущался. Он — нет, он порой вздыхал, но это были вздохи от скуки. Мы не получили от этого никакого удовлетворения.
«Господин Мин». Мне было как-то странно слышать, что меня называют по имени. Я уже успел забыть, что Мин Юнги являлось именем собственным, моим; произошло это только что, когда Чим заговорил о снижении профессионализма девушек из клубов садомазо, делая вид, что не заметил, как я только что мастурбировал в туалете отеля. Именно в тот момент я решил отказаться от собственного «Я». В настоящее время все предметы комнаты словно вонзались в меня, это было какое-то неотвязное и неприятное ощущение. Я еще подумал, что это должно быть похоже на ощущение женщины, когда в нее проникает член мужчины, которого она не хочет. Все эти вещи всасывали меня, тогда как они, напротив, должны были бы проникать в меня, и мне казалось, что кожа моя вывернута наизнанку, как перчатка, а внутренности вывалены наружу. На всеобщее обозрение. Я ощущал опасность, но не находил в себе сил противостоять ей. У меня больше не было моего «Я», и это напомнило мне тот день, когда я чуть не утонул. Я тогда еще учился в начальной школе. Я плавал в большом водоеме и внезапно почувствовал, как у меня свело ноги. Никто даже не заметил, что происходит, а я правда чуть не утонул. Никто ничего не видел, а я пошел ко дну. Я отчаянно забился под водой, и именно это привлекло внимание Чимина, который нырнул и вытащил меня. Это происшествие отпечаталось в моей детской памяти. Перспектива умереть, захлебнувшись, заставила меня найти в себе силы забиться под водой. Страх смерти, бессилие и вода, которой я уже наглотался, успели лишить меня последних сил, и я помню, что уже готов был отказаться от борьбы. Но в последний момент был спасен. Ощущение, что меня будто заглатывают предметы декора, походило на страх, который я испытал в детстве, на то чувство нежелания бороться, которому я чуть не поддался. В настоящий момент я уже готов был разжать зубы, но страх заставил меня поднять голову, однако, даже если на этот раз мне не грозило захлебнуться, я все равно готов был отступить. Теперь я думал уже не головой, но какой-то низшей, более простой частью тела, скажем, мышцами ягодиц. Я чувствовал, что все мое тело, за исключением какой-то мизерной части его, уже приняло эту мысль о растворении личности.
Я уставился на Чимина: эффектный мэйк, со вкусом подобранный образ, будто охмеленные глаза в дымчато-серых тенях. Весь он – воплощение идеи извращенного гения. Мне уже не хотелось понять, как из вульгарной бесстыжей суки он сумел стать умелым искусителем,стать самим желанием, фантазией, наконец, моим личным сумасшествием.
— Перепробовав множество знакомых и абсолютно посторонних девушек, я пришёл к выводу, что нам нужен ещё один мужчина. Только вот этот человек не был согласен со мной. Может, я был не совсем нормальным, что думал об этом? С самого детства я метал о парнях, понимаете? Нет, конечно я не отдавал себе об этом прямого отчёта: смотрел фотографии в журналах матери, где парни с добрыми глазами и широкими плечами косили сено или развешивали стиранное бельё на заднем дворе. Мне хотелось тогда облизать их тела, особенно соски и члены. Вместо этого я целовал страницы с языком. Может, я был чокнутым, что мочился в штаны, каждый раз думая об этом? Как будто еще вчера моя соседка, старуха, спросила меня, не являюсь ли я сексуально озабоченным. Я не знал, что это значит— «сек-су-аль-но-о-за-бо-чен-ный», но понял, она хотела сказать, что мужчины с их членами погубят меня, когда я вырасту. Я всегда жил в этом страхе. Поэтому-то я ничем не рисковал, даже стоя на краю пропасти. Несмотря на страх и напряжение, которые держали меня. Впрочем, как ни странно, я никогда не пытался от них избавиться. Встреча с тем парнем оказалась решающей...
- Мгм, так кто он? Этот парень? Можете сказать хотя бы, в каких отношениях вы состоите сейчас?
- Наше общее дело, Вы помните?
Я вытер пот с верхней губы и кивнул, а Чимин поднявшийся со стула со стаканом чая, уверенно продолжил:
- Так вот, это самое дело дало успешный старт, после подстава и... расплата, по сей день. О чём идет речь, Вы конечно же не поняли, но не ответить было бы дурным тоном.
Дальше я уже не мог говорить. А Чимин поведал о связывании, вылизывании вагин, хуёв и анусов, о порке кнутами, сперме и моче.
Я посинел наверно, когда попытался представить Чимина участвующего во всех этих авантюрах, которые он пережил. Между тем я не видел в нем мальчика из его историй, связанного, насилуемого, растерзанного и психически изуродованного, он не был похож на всех этих девушек и парней, которых они с этим мужчиной заставляли кончать себе на забаву. Я слегка тряхнул головой и поднялся, чтобы пойти взять в холодильнике чего-нибудь выпить. Таким образом я сумел удалиться от магнитного поля, как будто источаемого Пак Чимином, и тут же осознал, что стоило мне сделать несколько шагов, совершить это простое и инстинктивное действие, чтобы сразу прийти в себя, почувствовать, что мое тело и мой рассудок вновь спаялись в одно целое, пусть даже картины этих гостиничных номеров, видевших столько оргий, и впечатление, что мое «Я» на время исчезло, были еще долго живы для меня. Взяв бутылку питьевой воды, я попытался успокоиться. Я уже чувствовал, что недомогание и головокружение начинают отступать, как вдруг голос Чимина вновь пронзил меня: «Вы хорошо расслышали?»
Настоящая собака Павлова. Это была дрессировка, упражнение, этот голос будто проводил сейчас инициацию юного девственника. Его голос обладал необычайной силой, он заключал в себе все необходимые составляющие, чтобы подчинить собеседника. Тон и громкость, манера выражаться, подбираемые слова, смысл которых был шире, чем просто их обычное значение. Голос, который попадал точно в цель при каждом выстреле и мгновенно подчинял меня, разрушая последние ошметки моей личности. Это уже был росток мазохизма, и я понял, как это сладостно — быть рабом. Мое подчинение в действительности не могло не быть добровольным. Сидя с бутылкой в руке, я почувствовал невыносимое страдание оттого, что до сих пор был вынужден носить эту личину собственного «Я». «Сейчас уже ничто не имело значения, нужно было, чтобы я совершил это самое что ни на есть определенное действие, чтобы Пак Чимин позволил мне пасть к его ногам и лизать подметки туфель. Жрать его дерьмо было бы для меня еще более естественно», — думал я, бормоча в то же время какие-то слова извинения в его адрес. «Да, да, я слушаю очень внимательно...» — ответил я. У меня опять закружилась голова, как я хлебнул немного воды. «Да, да, я слушаю очень внимательно», — холодно повторило мое другое «Я», слышавшее сказанные мною слова. Этот тип смотрел на меня в упор с издевательской улыбкой. Он просто издевался, он был сильнее, гораздо сильнее меня. «Да, да, я слушаю очень внимательно... Придурок вшивый!» — повторил он, расхохотавшись мне в лицо. Смех его становился все громче. Я повернулся к нему. «Мы так кончим шизофрениками!» — сказал я. «Придурок! Можешь убираться куда хочешь! Козел хренов! — бросил он и стал осыпать меня новыми ругательствами: ты-то точно кончишь шизофреником! Недоносок! Я уж как-нибудь выкручусь, буду жрать дерьмо и пить мочу этого юноши! Давай вали отсюда... Исчезни!» Я запаниковал, это было похоже на то, как если бы я начал бороться сам с собой, чтобы выпутаться из этого кошмара. Я чувствовал, как это второе «Я» неотвратимо вылезает из меня. И когда наконец он покинул меня, я понял, что отныне у меня нет никакой возможности понять, кто я такой, кто, кто я есть? Я, который сидел здесь, на диване, напротив Чимина, соглашаясь между двумя глотками воды со всем, что бы он ни сказала. «Кто я такой?» — спрашивал я себя. Но так и не получил ответа. Чимин продолжал говорить о новых наркотиках на рынке - "Снежная вьюга":
Спустившись в холл, я сразу бросился к туалету, зажимая рот ладонью. Меня уже начало тошнить, до того как я успел влететь в кабинку. Я чувствовал, как желчь забурлила у меня в желудке, поднялась по пищеводу и уже текла меж пальцев. Меня стошнило, однако легче не стало. Желудок, горло, затылок, виски — все во мне пробирало дрожью, которую я никак не мог унять и даже не понимал, откуда это, один только пенис был твердым. Я стал тискать его. Мне даже не надо было концентрироваться на словах Чимина, его манере говорить или представлять себе его тело, достаточно было вспомнить атмосферу той комнаты в присутствии этого мальчика, чтобы кончить. Оргазм затянулся настолько, что сперма, вытекшая мне на руки, уже начала засыхать, когда я пришел в себя.
Удовлетворив себя, я почувствовал, какую-то тревогу, сильную и давящую. Все эти мысли разом одолели меня, все сигналы были красными, и я чувствовал, что нет большей опасности, чем подобное разложение себя самого, этот подрыв личности, я знал, что не перенесу его. Состояние это не имело ничего общего с помутнением рассудка или упадком сил, поскольку не существует таких физических или умственных расстройств, которые предоставляли бы тебе возможность от них избавиться. Мне во что бы то ни стало следовало сохранять связь с внешним миром, у меня еще были силы желать этого.
И тем не менее я ничего не предпринял и вернулся в номер Чимина, поскольку то, что ожидало меня там, превосходило даже страх потерять себя. Это была простейшая вещь: удары моего сердца, которые влекли меня туда, возбуждение, которое одолевало меня, мои тщетные попытки защитить себя, которые я мог ему противопоставить.
— Сначала мы выбрали одну девушку, которую я знал.
Он заговорил сразу же, как только я присел на софу. Должно быть, почувствовал запах спермы у меня на пальцах и под ширинкой. Я сгорал от стыда, мне хотелось переломать себе пальцы. Однако я знал также, что у меня нет никакой возможности скрыть от него это.
Чимини последовал совету своего парня, с которым путешествовал, вёл дела, и попал в клуб садомазо, как будто постучавшись в двери монастыря, словно этот совет явился для него непреложной истиной или пророчеством. «Ты знаешь, ты мог бы стать проституткой, Чимин! — сказал ему приятель и прибавил: — Не простой проституткой, которая продается за несколько вон, но мальчиком, из-за которого могла бы вспыхнуть война, мальчиком, способной объединить удовольствие и дело...» Он не сказал «быть проституткой», но «стать», «мог бы стать», и Чимини был тронут столь внимательным отношением к словам. Год спустя после окончания старшей школы он начал работать в клубе в нашем маленьком городке. После первого же раза, потрясенный суммой, которую выложил ему клиент, он истратил все сразу — около восьмидесяти тысяч вон, — купив себе на все деньги розы. Он не могла удержаться от слез и так и шёл в ту ночь по улицам, прижимая к груди охапку ярко-красных роз. Слезы эти объяснить было очень просто. Они означали, что он, наконец, исполнил то, о чем всегда мечтал, и кое-что еще. Чувство, похожее на блаженство. Он был счастлив осознать, что обладал внутренней силой конкретизировать свое желание.
Это самое желание и привело его в клуб, как благоговение приводит иных в храм. Первое время он тратил все деньги на розы, это продолжалось четыре года. Он обладал очарованием и притягательностью, с которыми не могли равняться достоинства прочих парней клуба, он был способен на все, удовлетворить какое угодно желание и довольно скоро превратился в ходячую легенду и хозяина церемонии посвящения.
— Все мои подруги чем-нибудь увлекались — кто музыкой, кто рисованием, кто танцами, это были девушки, не знавшие ни зависти, ни злобы, ни ревности — никаких пороков. Именно по этой причине, посвящая их в наши любовные игры, мы уже не могли от них освободиться. Я иногда даже смущался. Он — нет, он порой вздыхал, но это были вздохи от скуки. Мы не получили от этого никакого удовлетворения.
«Господин Мин». Мне было как-то странно слышать, что меня называют по имени. Я уже успел забыть, что Мин Юнги являлось именем собственным, моим; произошло это только что, когда Чим заговорил о снижении профессионализма девушек из клубов садомазо, делая вид, что не заметил, как я только что мастурбировал в туалете отеля. Именно в тот момент я решил отказаться от собственного «Я». В настоящее время все предметы комнаты словно вонзались в меня, это было какое-то неотвязное и неприятное ощущение. Я еще подумал, что это должно быть похоже на ощущение женщины, когда в нее проникает член мужчины, которого она не хочет. Все эти вещи всасывали меня, тогда как они, напротив, должны были бы проникать в меня, и мне казалось, что кожа моя вывернута наизнанку, как перчатка, а внутренности вывалены наружу. На всеобщее обозрение. Я ощущал опасность, но не находил в себе сил противостоять ей. У меня больше не было моего «Я», и это напомнило мне тот день, когда я чуть не утонул. Я тогда еще учился в начальной школе. Я плавал в большом водоеме и внезапно почувствовал, как у меня свело ноги. Никто даже не заметил, что происходит, а я правда чуть не утонул. Никто ничего не видел, а я пошел ко дну. Я отчаянно забился под водой, и именно это привлекло внимание Чимина, который нырнул и вытащил меня. Это происшествие отпечаталось в моей детской памяти. Перспектива умереть, захлебнувшись, заставила меня найти в себе силы забиться под водой. Страх смерти, бессилие и вода, которой я уже наглотался, успели лишить меня последних сил, и я помню, что уже готов был отказаться от борьбы. Но в последний момент был спасен. Ощущение, что меня будто заглатывают предметы декора, походило на страх, который я испытал в детстве, на то чувство нежелания бороться, которому я чуть не поддался. В настоящий момент я уже готов был разжать зубы, но страх заставил меня поднять голову, однако, даже если на этот раз мне не грозило захлебнуться, я все равно готов был отступить. Теперь я думал уже не головой, но какой-то низшей, более простой частью тела, скажем, мышцами ягодиц. Я чувствовал, что все мое тело, за исключением какой-то мизерной части его, уже приняло эту мысль о растворении личности.
Я уставился на Чимина: эффектный мэйк, со вкусом подобранный образ, будто охмеленные глаза в дымчато-серых тенях. Весь он — воплощение идеи извращенного гения. Мне уже не хотелось понять, как из вульгарной бесстыжей суки он сумел стать умелым искусителем, стать самим желанием, фантазией, наконец, моим личным сумасшествием.
— Перепробовав множество знакомых и абсолютно посторонних девушек, я пришёл к выводу, что нам нужен ещё один мужчина. Только вот этот человек не был согласен со мной. Может, я был не совсем нормальным, что думал об этом? С самого детства я метал о парнях, понимаете? Нет, конечно я не отдавал себе об этом прямого отчёта: смотрел фотографии в журналах матери, где парни с добрыми глазами и широкими плечами косили сено или развешивали стиранное бельё на заднем дворе. Мне хотелось тогда облизать их тела, особенно соски и члены. Вместо этого я целовал страницы с языком. Может, я был чокнутым, что мочился в штаны, каждый раз думая об этом? Как будто еще вчера моя соседка, старуха, спросила меня, не являюсь ли я сексуально озабоченным. Я не знал, что это значит— «сек-су-аль-но-о-за-бо-чен-ный», но понял, она хотела сказать, что мужчины с их членами погубят меня, когда я вырасту. Я всегда жил в этом страхе. Поэтому-то я ничем не рисковал, даже стоя на краю пропасти. Несмотря на страх и напряжение, которые держали меня. Впрочем, как ни странно, я никогда не пытался от них избавиться. Встреча с тем парнем оказалась решающей...
— Мгм, так кто он? Этот парень? Можете сказать хотя бы, в каких отношениях вы состоите сейчас?
— Наше общее дело, Вы помните?
Я вытер пот с верхней губы и кивнул, а Чимин поднявшийся со стула со стаканом чая, уверенно продолжил:
— Так вот, это самое дело дало успешный старт, после подстава и... расплата, по сей день. О чём идет речь, Вы конечно же не поняли, но не ответить было бы дурным тоном.
Дальше я уже не мог говорить. А Чимин поведал о связывании, вылизывании вагин, хуёв и анусов, о порке кнутами, сперме и моче.
Я посинел наверно, когда попытался представить Чимина участвующего во всех этих авантюрах, которые он пережил. Между тем я не видел в нем мальчика из его историй, связанного, насилуемого, растерзанного и психически изуродованного, он не был похож на всех этих девушек и парней, которых они с этим мужчиной заставляли кончать себе на забаву. Я слегка тряхнул головой и поднялся, чтобы пойти взять в холодильнике чего-нибудь выпить. Таким образом я сумел удалиться от магнитного поля, как будто источаемого Пак Чимином, и тут же осознал, что стоило мне сделать несколько шагов, совершить это простое и инстинктивное действие, чтобы сразу прийти в себя, почувствовать, что мое тело и мой рассудок вновь спаялись в одно целое, пусть даже картины этих гостиничных номеров, видевших столько оргий, и впечатление, что мое «Я» на время исчезло, были еще долго живы для меня. Взяв бутылку питьевой воды, я попытался успокоиться. Я уже чувствовал, что недомогание и головокружение начинают отступать, как вдруг голос Чимина вновь пронзил меня: «Вы хорошо расслышали?»
Настоящая собака Павлова. Это была дрессировка, упражнение, этот голос будто проводил сейчас инициацию юного девственника. Его голос обладал необычайной силой, он заключал в себе все необходимые составляющие, чтобы подчинить собеседника. Тон и громкость, манера выражаться, подбираемые слова, смысл которых был шире, чем просто их обычное значение. Голос, который попадал точно в цель при каждом выстреле и мгновенно подчинял меня, разрушая последние ошметки моей личности. Это уже был росток мазохизма, и я понял, как это сладостно — быть рабом. Мое подчинение в действительности не могло не быть добровольным. Сидя с бутылкой в руке, я почувствовал невыносимое страдание оттого, что до сих пор был вынужден носить эту личину собственного «Я». «Сейчас уже ничто не имело значения, нужно было, чтобы я совершил это самое что ни на есть определенное действие, чтобы Пак Чимин позволил мне пасть к его ногам и лизать подметки туфель. Жрать его дерьмо было бы для меня еще более естественно», — думал я, бормоча в то же время какие-то слова извинения в его адрес. «Да, да, я слушаю очень внимательно...» — ответил я. У меня опять закружилась голова, как я хлебнул немного воды. «Да, да, я слушаю очень внимательно», — холодно повторило мое другое «Я», слышавшее сказанные мною слова. Этот тип смотрел на меня в упор с издевательской улыбкой. Он просто издевался, он был сильнее, гораздо сильнее меня. «Да, да, я слушаю очень внимательно... Придурок вшивый!» — повторил он, расхохотавшись мне в лицо. Смех его становился все громче. Я повернулся к нему. «Мы так кончим шизофрениками!» — сказал я. «Дворняга пустоголовая! Можешь убираться куда хочешь! Козел хренов! — бросил он и стал осыпать меня новыми ругательствами: ты-то точно кончишь шизофреником! Недоносок! Я уж как-нибудь выкручусь, буду жрать дерьмо и пить мочу этого юноши! Давай вали отсюда... Исчезни!» Я запаниковал, это было похоже на то, как если бы я начал бороться сам с собой, чтобы выпутаться из этого кошмара. Я чувствовал, как это второе «Я» неотвратимо вылезает из меня. И когда наконец он покинул меня, я понял, что отныне у меня нет никакой возможности понять, кто я такой, кто, кто я есть? Я, который сидел здесь, на диване, напротив Чимина, соглашаясь между двумя глотками воды со всем, что бы он ни сказал. «Кто я такой?» — спрашивал я себя. Но так и не получил ответа. Чимин продолжал говорить о новых наркотиках на рынке — «Снежная вьюга»:
— Эта новая формула экстази, «снежная вьюга», оказалась самым сильным средством, какое мне когда-либо доводилось испробовать. Она буквально взорвала нас, опрокинув с ног на голову, понимаете? Обычное экстази действует четыре-пять часов, но после этого, нового, вы шатаетесь с расширенными зрачками часов тридцать. При взаимодействии с другими наркотиками более серьезными оказываются даже не психические, а физические последствия во время отрыва. Кроме того, этот феномен не ограничивался действием лишь этого вещества. Тридцать часов! Вы можете представить себе возбуждение, длящееся тридцать часов кряду? Ничего удивительного, что потом ты падаешь без сил! «Снежная вьюга»... Это он назвал его так: оно напоминало ему гудение ветра зимой. Я никогда не видел снег. Тогда мы пробовали очередную девушку — она работала нянечкой в детском саду. Её звали Ри, она сразу взяла больничный и пришла к нам. Он сразу дал ей порцию этого снежного зелья. Все происходило в сеульском номере отеля, и мы тогда все приняли этого, нового, — он, Ри и я. Вы по собственному опыту знаете: это начинает действовать как раз в тот момент, когда уже сомневаешься, начнет ли оно вообще когда-нибудь действовать. Как волна, которая внезапно поднимает Вас. Вы чувствуете, как она накатывает, и это уже рай! Прилив, заливающий с головой, захватывающий все Ваше существо. Какое ощущение! Стоило мне только заговорить об этом, и я уже тёк... Когда я впервые попробовал экстази, я еще работал в клубе и часто нюхала кокаин. Это был довольно тяжелый период, порошок выводится очень долго. Отрыв тоже очень продолжительный, настоящее сошествие в ад, особенно если вы переборщили с дозой. Я говорю «переборщили», но как узнать, когда вы перебрали? Экстази же было идеальным продуктом! Неужели наконец появился столь замечательный наркотик! Однако рай, естественно, не длится вечно. Потом приходится спускаться на землю. Это состояние знакомо лишь тем, кто пробовал экс много раз, кто испытал это полное расстройство системы чувств, это впечатление, когда вы проводите рукой по волосам, не будучи уверенным, что это ваши волосы, и не зная, ваша ли это рука. Я ненавидел это состояние и потому, чтобы не спускаться из рая, принимал еще и еще, одну таблетку за другой. Невозможно отказаться от того, чтобы испытать вновь то невероятное удовольствие, когда впервые твою ступню облизала волна океана. Мне необходимы были эти уколы удовольствия. Порой я принимал до семи таблеток подряд. Он — максимум четыре. Однажды он чуть не отправился на тот свет от передозировки мескалина в Лос-Анджелесе и с тех пор не особенно доверял веществам на чисто химической основе. Мы стали настоящими экспертами и могли бы числиться в списке первых специалистов в этой стране. Действие «снежной вьюги» превосходит все, что только можно себе вообразить. Если обычное экстази производит впечатление маленьких волн, ласкающих ваши ступни, то вьюга — это огромная волна, Гавайи, она уносит вас целиком и очень далеко. Такое впечатление, что вам бьют по мозгам, молотком. Так что нам оказалось довольно сложно придерживаться намеченного плана, который заключался в том, чтобы помочь превращению Ри, этой няньки, увязнувшей в своих комплексах и сознательно выводимой из равновесия видом наших обнажённых тел. Когда я почувствовал удары молота, я скинул с себя одежду и бросился на него, на это роскошное тело, сводившее меня с ума. Я стал жадно лизать его промежность: член, яйца и анус без разбору. Ри это шокировало, она метнулась в туалет, проблеваться. Но думаю, ее вывернуло не до конца; так как экстази все же начало действовать, вещество проникло в каждую клеточку ее тела, ее трясло, как осиновый листок. Выйдя из ванной и пробираясь по стеночке, она уже не смотрела на нас, сцепившихся в клубок. Глаза ее помертвели. Именно в этот момент мужчина и накинулся на нее, это превратилось в настоящую грызню двух зверей, ничем не напоминавшую сеанс садомазо, просто обыкновенная групповуха. Нам ужасно хотелось лишь одного — заткнуть чем-нибудь наши истекающие соком дырки, а он готов был вставлять нам до самого утра. Когда я почувствовал, что на меня накатывает волна, то попытался как-то сдержать себя, но, оглянувшись вокруг и заметив раздвинутые половые губы Ри, уже не мог удержаться от того, чтобы не просунуть туда язык. Потом, взглянув на часы, я понял, что прошло четыре часа. Я знаю, что уже с раннего детства был болен сатириазисом, однако это превосходило все мыслимое и немыслимое: я четыре часа кряду лизал ей! Невообразимо! Я с трудом мог в это поверить. Это было потрясающе и невероятно! Когда я наконец оторвался, я стал рассматривать влагалище Ри, распластавшейся на диване: оно дергалось в нескончаемых судорогах. Меня все еще трахал он. От нас остались только тела — два лихорадочно совокупляющихся животных. Ри была явно не в себе. Она уже не знала, где находится, кто она, где кончается ее тело и начинается мой язык. Она забыла, что была всего лишь скромной нянькой, что у нее самой была дочка, забыла, что сочиняла песни, что была человеческим существом. Это было столь захватывающе, что я тут же развернулся к нему, ебущему меня, и заставил его полюбоваться на эту сцену. Он был довольно умён, и даже под действием экстази нашёл в себе силы выкрикнуть: «Bay! Супер!» — прежде чем снова прильнуть ко мне, истекая желтой влагой от возбуждения. Дальше, сам будучи в таком положении, я поставил Ри раком. Я брал её сзади, она стояла, скрестив руки на диване. Поскольку она в самом деле была очень маленькой, то при каждом толчке члена ее слегка отрывало от пола. Мужчина удвоил напор, когда понял, что я вошёл в Ри, и вот тогда-то я и начал ее насиловать. Обычно упругий член ничего не разрывает, входя в это отверстие, Вы понимаете. Иногда женщине сначала немного больно, но потом сразу все замечательно. Все дело в том, что при этом говорить, дело в словах. Горько признаться, но мы расхохотались: я накачивал ее уже три часа и до сих пор не дал ей кончить! Как это было возможно, чтобы Ри еще не кончила, когда она прекрасно знала, как кончают этим способом? Ри была на грани помешательства, да нет, она уже съехала с катушек, от того, что человек, которого она обожала, так издевался над ней. Она превратилась в полную мазохистку, до последней капли крови, и заметьте, для этого даже не пришлось прибегать к суровым средствам. Как мы могли заставить ее так страдать? Поняв это, она должна была в полной мере ощутить, насколько она ничтожна и жалка. Она знала, что я и мой член ей не принадлежит, а потому нечего было и пенять на кого бы то ни было.
Всё это продолжалось всего пару месяцев: он прочитал мне короткую статью в газете, в которой говорилось, что Ри покончила с собой. Мы так и не поняли почему. В Нью-Йорке у нас была одна знакомая, которая трижды пыталась свести счеты с жизнью, четыре раза побывала в психиатрической лечебнице и продолжала дважды в день прививаться героином, не считая утренних пробежек и посещения церкви по воскресениям, и все же у нее еще было полно сил. Почему Ри покончила с собой? Мы никогда об этом не говорили. В то время он приходил ко мне все реже и реже. В его жизни появился другой парень и девок ему, видимо хотеться перестало. Он отнял у меня этого мужчину. Этот мальчишка много чего отобрал у меня. Он вовсе не был злым или вредным. Я не испытываю к нему никакой враждебности. Самое глупое, что он даже не понял, как и в какой момент обворовал меня. Здесь, собственно, и заканчивается моя история, Юнги.