Эффект
Я зашёл в паб недалеко от отеля, чтобы выпить и хорошенько подумать обо всём, что успело со мной приключиться.
— Юнги? — спросила Джиюн, приближаясь ко мне энергичным шагом, размахивая руками.
«Главное же, не пытайтесь снять незнакомку, напоив ее, с этим веществом вы можете натворить дел, — предупредил меня Поросенок. — Вас сразу же раскроют, к тому же этот наркотик может вызвать весьма существенные перепады настроения. Теперь представьте, что может произойти, если вы дадите его тому, кого совершенно не знаете и с кем не были близки... — Что же мне делать? Не кажется ли вам, что лучше сначала все объяснить человеку, чтобы он согласился это принять?»
— Что с тобой?
Я снова почувствовал, как во мне растет это возбуждение. У Джиюн был тот же голос, то же выражение, как и всегда. Зайти в первый попавшийся ресторан экзотической кухни — вьетнамской, марокканской, пакистанской, — какой угодно, набраться местных горячительных напитков до состояния не стояния, словом, в хлам, потом к ней, завалиться в постель, даже не принимая душа, не гася свет, черт с ним, облизывать ее всю, прогуливаясь языком по всему телу, и тут вытащить розовые таблетки, как будто только что вспомнил об их существовании: «Нет, я полный идиот, как я мог тебя оставить, как мог разочаровать? — Что это за таблетки? — Так, ерунда», — и вскрыть упаковку, проглотить и потом вставить ей так, чтобы из ушей полезло.
— Посмотри на себя, Юнги, с тобой явно что-то творится.
Я чуть было не выложил ей все, но сдержался, опрокинув залпом остатки коктейля.
— Что ты скажешь насчет венгерской кухни? Я отыскал хороший ресторан в одном журнале и позвонил, столик уже заказан.
Ресторан находился не очень далеко от отеля. По дороге туда Джиюн в деталях изложила мне, как восполняла мое отсутствие все эти полтора года, с тех пор как я смылся.
— Теперь уже лучше... я даже могу идти рядом с тобой. Но, знаешь, поначалу было тяжко. У меня нет особого желания говорить с тобой об этом. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя виноватым. Тебе бы это не понравилось, ведь так? К тому же мы никогда ничего друг другу не обещали, никаких там планов, с самого первого дня нашей встречи. Говорят, ты не отдаешь себе отчета в том, насколько важным для тебя становится человек, пока не потеряешь его. Для меня же все с самого начала было ясно: я только что пережила несчастную историю и решила: больше никому не позволю ранить меня. Я сделала все возможное, чтобы не позволить тебе стать тем, кто действительно что-то для меня значит. Какая дура!
Я вышагивал рядом с ней, держа ее под руку, слушал и соглашался, не совсем понимая, с чем, собственно, я соглашаюсь, не в силах сказать ей, что она зря упрекала себя, что это я был идиотом, что она просто была слепой, в то время как я истекал слюной по Чимину, не в силах сделать что-либо, кроме как позволить запаху этой девки, до сих пор влюбленной в меня, увлечь себя. Было начало девятого, и на улицах немного посвежело, и поток неоновых огней рекламы создавал особую атмосферу благоприятствующую любовным признаниям. Окна небоскреба отражались у нас в зрачках, как сотни прямоугольных лун.
— Когда я говорю, что ты кое-что значил для меня, я говорю это искренне. Я не хочу больше лгать самой себе. Я уже, знаешь, не так молода, и потом, я никогда не считала себя особо крепкой.Юнги-я, ты овладел мной... и, если хочешь, я даже собиралась ждать тебя. Прошло три месяца, четыре. Это становилось все невыносимее. Все началось, когда наступило лето, да, на деревьях вновь появились листья, это случилось в обеденный перерыв, я видела, как пары спорят о чем-то, девушки надели яркие свитера, все это меня страшно расстроило, у меня ноги подкашивались при одном взгляде на это оживление. Тогда-то я и поняла, что так больше продолжаться не может.
Джиюн - та самая девка с достойным задом, японская сука, что работала на Чимина. Я давно понял: Джиюн была не из тех женщин, которые ломают голову над трудными вопросами, она быстро нашла себе место в службе управления. С ее характером она была бы прекрасной домохозяйкой. Когда я сказал ей об этом, она долго смеялась: «Даже не знаю, лучше скажи, что мне так и не удалось найти кого-нибудь подходящего для этого...»
Мошкара, которая в начале осени все еще носилась в воздухе, тучами собиралась в свете фонарей, стоящих ровными рядами между зданиями. Случалось, под одним фонарем их была тьма, под другим — совсем немного. «Это, должно быть, зависит от числа самок», — подумал я. Слушая, как Джиюн рассказывает о своем сослуживце, я испытывал жгучее чувство предательства, и мне не терпелось, чтобы мы уже поскорее добрались до этого ресторана. И в то же время я был признателен ей за то, что она не спрашивала, почему я позвонил ей сегодня. Наставления кибернетики были верными: желание может возникнуть только в присутствии объекта желания.
Я пропустил трагичную историю о её "первой" любви, задумавшись о встрече с мистером Х. Я не до конца уверен - мог ли это быть Чимин?
Джиюн остановилась и обняла меня, словно всё, что ей было нужно - это дружеское плечо.
Мы поцеловались, стоя в конусе желтого света, в первый раз спустя все 10 месяцев нашего общения. «Я люблю тебя», — сказал я Джиюн. Никогда еще я не говорил девками ничего подобного. «Я знаю», — ответила она, вытирая слезы.
Мы заказали сперва суп из карпов с красным перцем, затем рагу из оленины и перепелов, венгерскую колбасу, все это обильно сдабривалось венгерским красным вином. Когда умолкла цыганская музыка, все эти восемь месяцев превратились в далекое воспоминание. «Джиюн была очень даже привлекательной, несмотря на то что макияж её был неопрятный... эти её пережжённые волосы, уже грязно лилового оттенка, тонкая шея, начинающая немного расплываться фигура», — думал я, физически ощущая груз двух таблеток, которые оттягивали мой карман. Мы завершили трапезу двумя стаканами шнапса, крепкого прозрачного алкогольного напитка германского производства.
— Слушай... — начал я. — Я тебе уже рассказал в двух словах, что работаю сейчас в одной фото компании...
- Да, это подходящее место для тебя.
- Чёрт с ним, с этим местом. Джиюн, ты как? Завязала с героином?
- Типо того, ну, если у тебя есть - я буду, - она заметно напряглась, а с её руки закапал пот.
- У меня есть экстази, ты пробовала их, так ведь?
-Нет, Юнги, я сижу только на героине и покуриваю травку, забыл что ли?
— Хорошо, это наркотик, который освобождает сердце. Под его действием люди начинают рассказывать то, что до сих пор держали в себе. Говорят еще, что он вызывает сексуальное влечение, хотя некоторые полагают, что это всего лишь некая разновидность плацебо. В Корее его очень трудно достать.
— У тебя есть? Дай мне немного...
Я высыпал обе розовые таблетки на ладонь.
— Горькое, — поморщилась Джиюн, первой проглотив таблетку.
Ну и что это такое? Я, например, ничего не чувствую... — объявила она, оказавшись в потоке электрического света. Мы как раз вошли в одно кафе, покинув венгерский ресторан. Несколько будоражащая обстановка этого места чем-то напоминала восточное побережье Соединенных Штатов, неоновые огни разделили лицо Джиюн на две части — зеленую и розовую.
— Я тоже ничего. Никакого эффекта.
Мне в конце концов удалось снять номер с большой кроватью, после того как я обзвонил практически все city hotels в Сеуле. Я еще подумал тогда, что гораздо предпочтительнее находиться в нейтральной обстановке.
— «Открыть свое сердце» — что это значит?
Я пожал плечами:
— Понятия не имею.
— Кто тебе дал экстази?! Может, тебя надули?
— Гм! Очень даже может быть, — сказал я, залпом осушив свой стакан виски, и выражение, появившееся у меня на лице, должно быть, можно было принять за удовлетворение.
«Почему я и сам не чувствую эффекта? Вдруг это из-за лечения, а может, доза оказалась недостаточной?» — размышлял я про себя, когда Джиюн вдруг спросила, нахмурившись:
— Ты не находишь, что здесь слишком шумно? Я никак не могу сосредоточиться.
Я попросил счет у официанта, который как раз подошел справиться, не хотим ли мы чего-нибудь еще.
— Слушай, может, пойдем уже в отель?
Каков был механизм сексуального желания? Мне показалось, что я никогда не принимал наркотики, а все те разы, что я ширялся, нюхал и курил - тоже плод моей больной фантазии. Я не чувствовал ничего особенного, кроме своего тела, отягощенного смешавшимися у меня в желудке венгерским вином, шнапсом и виски, и пребывал в состоянии какого-то оцепенения, которое, казалось, рассеивало мое разочарование оттого, что я не ощущал никакого особого возбуждения. Внутри у меня как будто разворачивалась пустота, вытесняя весь поглощенный за этот вечер алкоголь. Я понял, что понемногу трезвею. Может, это перспектива переспать хоть с кем-то левым меня расхолодила?
В баре были в основном молодые парочки лет по двадцать. Они не затыкались ни на секунду, уплетая свой калорийный завтрак. Я чувствовал, что Джиюн все больше напрягается.
— Пойдем отсюда, а?
— Тебе, кажется, не слишком охота оказаться со мной наедине, так? Что же это такое? Мы уже готовы были поссориться, а никакого физического или психического действия наркотика все еще не наблюдалось. Я взглянул на часы: прошло уже сорок минут с тех пор, как мы приняли по таблетке. Лекарство от желудка уже начало бы действовать, средство от простуды уже вызвало бы некоторую сонливость. «Радуга в вашем сердце», — объявил тогда Поросенок. Радуга? Я не видел никакой радуги ни на затылке Джиюн, ни на стенах кафе, а может, она была столь же неразличима, как и мое опьянение? Молодежь принялась орать хором какую-то популярную песню, и голоса их усиливались громкоговорителями. Слова этой песни были явно не из литературного корейского. Разгоряченные и пьяные посетители бара дергались под музыку, с лицами, пунцовыми от выпитого саке и проглоченной картошки с дешевым мясом. Мне показалось, что пульс у меня участился, но это, несомненно, было связано со страхом перед неминуемо приближающимися упреками этой жопастой японки, моей спутницы.
— У тебя такое лицо... можно подумать, ты уже жалеешь, что грохнул столько денег, и все, что я тебе только что рассказала... тебе ведь просто смешно, а?
Положение ухудшалось. Джиюн, которой, конечно же, очень хотелось упрекнуть меня за время моего отсутствия, находилась на грани истерики. Истерика! Слово показалось мне старомодным. Я чувствовал, что она, переполняемая той самой энергией, которая рождается от безысходности, готова наброситься на меня с совершенно абсурдными обвинениями, наговорить неизвестно чего.
Я не знал, как быть: она непременно накинулась бы на меня, если бы я продолжал молчать, но ответь я — это могло бы разозлить ее вдвойне. И первое и второе заранее утомляло меня. Конечно, лучше было промолчать в ответ на необоснованные обвинения, но дело в том, что я молчал уже довольно долго.
— Ну все, я ухожу!
Джиюн поднялась, прошла к выходу, проталкиваясь сквозь толпу посетителей, которые все до одного были моложе ее лет на пять. У двери она обернулась ко мне, как бы говоря: «Так ты идешь или нет?» Я почувствовал, как на меня обратились взгляды раскрасневшихся студентов, в большинстве своем довольно пьяных. «Что за панк, не может послать подальше эту невзрачную дамочку». — казалось, говорили они. У официанта были лисьи глаза, и взгляд его пронзила ярость: не дав ему договорить, что с меня всего две тысячи восемьсот семьдесят одна иена, я сунул ему три тысячных банкноты и кинулся вслед за Джиюн. Когда я выбрался наконец на улицу, та стояла у края тротуара и ловила такси.
— Я... — прошептала она в такси, — я никчемная, пустая... не только сейчас, с тобой, я всегда была такой, с самого рождения.
Зрачки ее настолько расширились, что я не мог уже различить даже радужную оболочку. Глядя на нее, я вдруг вспомнил годы своей учебы в коллеже, уроки рисования, секция вместе с Чимином по танцам, тот день, когда я чуть было не разрыдался, увидев впервые его cover на "Adult ceremony performance". Сейчас я чувствовал то же самое. Огромная симпатия, столь резкая и пронзительная, что я уже готов был закрыть руками лицо, дрожал и стучал зубами. «Что-то произошло», — понял я, отводя взгляд от лица Джиюн, пораженный и возбужденный до предела. Я попытался сконцентрировать внимание на городском пейзаже, разворачивавшемся за стеклами такси. Вдалеке я заметил наш отель. В каких-то окнах горел свет, в других его уже погасили, все вместе было похоже на мозаику, приветствовавшую нас.
— Смотри, — сказал я Джиюн, — смотри, как нас встречают!
Таксист взглянул на меня в зеркало заднего вида. Я улыбнулся ему. Он мне не ответил. Между тем я знал, что ему хочется улыбнуться, но по правилам этого, вероятно, делать было нельзя, если только он не решил вообще никогда в жизни не улыбаться после какого-нибудь несчастья с одним из его близких.
Я улыбнулся также и всему персоналу, выстроившемуся в приемной, пока заполнял карточку посетителя; дрожь в пальцах мешала мне четко написать мое имя и адрес. Переполняемый чувством глубокой признательности, я улыбнулся и основателю этого отеля, чей портрет висел над стойкой.
* * *
Очутившись одни в нашем номере, мы повалились, обнявшись, на кровать.
— Так странно, странно себя чувствую, — залепетала Джиюн, расстегивая мою ширинку, чтобы высвободить уже твёрдый член. Она взяла его в рот. Я сразу понял, что ее агрессивность прошла. Желание, которое я испытывал, не было похоже на волну, которая подняла меня, когда я принимал кокаин. Джиюн попыталась освободиться от своей одежды сама, не выпуская мой член изо рта, при этом она не была похожа на собаку, сосунка или нимфоманку. Она стояла на четвереньках, задрав зад, промежность ее увлажнилась, но запах влагалища, растекавшийся по бедрам, не тревожил меня. У меня было такое впечатление, что мы повисли в воздухе, на ладони у Иисуса, под стеклом микроскопа, на ковре-самолете, на крыле вертолёта. Когда она прикасалась ко мне, кончики пальцев моих рук и ног немели, при этом раздавался какой-то приглушенный звук, мне казалось, что каждая моя клеточка вытягивается в струнку, а железы разбухают, выделяя влагу.
Когда я вошел в Джиюн, теплая слизь выступила наружу, тонкими прозрачными струйками разливаясь по ее влажному влагалищу, жар, скопившийся у меня под кожей, вдруг бросился мне в вены и распространился по всей нервной системе, собравшись затем на конце моего пениса. «Как это возможно, чтобы этот орган, доставлявший мне столько удовольствия, был частью меня?» — думал я, двигаясь все быстрее. Я уже готов был кончить. Мне казалось, что какие-то феечки или маленькие, едва различимые под микроскопом шлюхи, расположившиеся вдоль вагины Джиюн,с ног до головы покрытые ее клейкой влагой, улыбаясь, щекотали конец моего пениса. Много раз мой вулкан готов был извергнуть семя, но тут же волна отступала, я менял положение, раздвигал еще больше бедра женщины. Ее лицо исказилось, как фотография, которую, сначала смяв, потом разгладили. Мне казалось, что выражение ее лица меняется с каждым толчком моих бёдер. Я превратился в тучу с ледяным градом. Если бы я мог заснять этот момент, сцена вышла бы неповторимая. Мы оба вспотели, пот пропитал покрывало, и когда Джиюн попыталась прижаться ко мне, мы мягко съехали на пол, продолжая слизывать друг с друга пот и другие выделения, покрывавшие наши тела. Затем мы громко рассмеялись, прильнув друг к другу и мерно раскачиваясь.
Смех вырывался из нее толчками, как будто она задыхалась, отчего дырка ее сжималась еще больше. Маленькие феи или шлюхи, защекотали меня быстрее и тоже громко засмеялись. Внутри моего черепа, как песчинки на поверхности булочки с маком, черные крапинки покрыли вдруг мой мозг, они всё скапливались, всё сгущались и скоро превратились в кишащую тьму — «Тьму зимней ночи без звезд», — подумал я в тот момент, когда Джиюн впала в транс, по животу ее пробежали судороги, а пальцы ног свело. Я продолжал одной рукой вытирать слюну, сочившуюся у нее изо рта, а другой принялся растирать ей пальцы ног.
— Сейчас, сейчас все сделаем, — приговаривал я, массируя ей пальцы, отчего у меня вдруг возникло впечатление, что я раздвоился, что нас теперь двое — я и мой брат-близнец, или мой сын, который когда-нибудь у меня появится, я и мой ребенок. Я сказал это Джиюн, но она уже больше ничего не слышала, она орала, с пеной у рта и полузакрыв глаза, это был один монотонный звук, рвущийся к бесконечному.
Потом я подумал об этом парне, о том, с которым должен был встретиться. Я выполнил условие, принял этот наркотик. Я почувствовал, как на спине у меня выступил холодный пот. Зачем он дал нам наркотик?
Первые лучи солнца уже проникли в комнату, а мы все еще не могли заснуть, сосали, облизывали друг друга, тщетно пытаясь совокупиться еще раз. Когда Джиюн, наконец, уснула, я все еще был возбужден. Я стал мастурбировать, но мой член все никак не вставал, и хотя я сжимал его все интенсивнее, я так и не кончил.