Лулу

Дядя Арчибальд заявился в мою комнату совершенно нежданно, во время того, как я примеряла новые платья. Остановившись у двери, он оценивающе окинул мою фигуру взглядом, остановился на более выпирающих частях. Наверняка моё лицо покрылось красными гневными пятнами и, видя это, дядя расхихикался.

— Привыкай, милочка. Мужчины будут пожирать тебя взглядами. Особенно в «Белом олеандре». Кстати, мы идём туда сегодня вечером и я очень хочу чтобы ты надела одно из новых нарядов.

— Вы знаете, кто их прислал?

— Конечно знаю. Но не буду тебе говорить, чтобы не портить сюрприз. Ах да, через час нас ждут в парикмахерской. Тебе нужно обновить прическу, ибо сейчас в моде короткие волосы.

Я коснулась своих роскошных кудрей цвета зрелой пшеницы, провела рукой по шелковистым прядям. Для меня эта новость не стала неожиданностью, я даже этого искренно ждала. И немного опасалась. Ведь волосы, после лица, были моим личным достоянием, моей маленькой гордостью. Безусловно, расставаться с ними будет больно, однако это та жертва, на которую я готова пойти, чтобы добиться успеха.

В парикмахерской было многолюдно, несмотря на дождливую погоду. Каждое кресло занимала та или иная дама и над каждой, словно пчелы, порхали парикмахеры. Из радиоприемника доносилась приятная музыка, а через большую витрину были видны просторы Чикаго.
Спустя почти два часа я смогла рассмотреть свое отражение в большом зеркале. Некогда пушистые волосы, обвивавшие мою голову золотистым ореолом, сейчас доходили лишь до мочек ушей, рассыпаясь в мелких, слипшихся от лака, кудряшках. Однако результат мне, на удивление, понравился. Глядя на других дам, стригшихся по последней моде а-ля гарсон, в большинстве своем выглядели либо как яйцо, которое обросло редким волосяным покровом, либо как обезьяны, которые никогда не прикасались к воде. Но глядя на себя, я могла охотно сравнить свой вид с тем гламуром и богемой, что встречаются в Ритце или на больших экранах кинотеатров.

Я вышла из парикмахерской новым человеком, ведь последняя частичка прежней тихой жизни лежала на холодном полу, готовая сгореть в огне. Мне не было жаль. Я знала, куда еду и что собираюсь делать. Все мы чем-то жертвуем, чтобы двинуться дальше.

*  *  *  *

Под поэтичным названием «Белого олеандра» скрывалось заведение, намного больше по своему масштабу, нежели «Черный тюльпан». Однако оно и не уступало в той грязи, похоти и жадности, чем была пропитана атмосфера в «Тюльпане».
Высокие побеленные потолки с классической круговой лепниной, из центра которой торчала огромная хрустальная люстра, создавали впечатление дворцового зала. По стенам тянулась тяжелая полоса расшитых вручную гобеленов, прерываемая лишь высокими мраморными колоннами, капители которых были обвешаны вырезными ангелочками, что очень контрастировало с общим антуражем заведения. Огромный зал, в котором по обычаю проводились шумные ночные вечеринки, был странной помесью средневекового шика с осторожными элементами классицизма.
Стоит также заметить, что на всех гобеленах были схожие сюжеты – страстные соития с греческими богами, оргии с минотаврами, абсолютный разврат на королевском столе. Однако то, в какой нежной и ранимой манере были выполнены все полотна, меня поражало. По краям стройно переплетались растения и растительные орнаменты, складываясь в хрупкие цветочные белые силуэты. Цветовую гамму составляли такие оттенки, как мягкий зелёный, белый, бежевый, пастельный розовый и охристый, что напрочь путало восприятие сюжетной части.

На втором этаже, что составляла узкая галерея с балюстрадами, в специальной нише расположился квартет. Молодой темнокожий джазмен пел очень тихо, отчего его глубокий голос перекрывали звон саксофонов и бренчание контрабаса. В целом музыка была немного странной, непривычной на слух обычному слушателю. Это были известные классические произведения, переработанные под новые музыкальные течения – джаз и блюз.
Когда квартет применялся за второе,  в зале воцарялась томительная тишина, ничем не похожая на ожидаемую от этого музыкального жанра тихую грусть. Гости, выглядевшие более богато и чисто, чем в «Черном тюльпане» и надёжно скрывающие свое ремесло и профессию, сцеплялись в медленном танце, ничем не похожем на частый блэк-боттом или чарльстон. Но когда вновь гремел джаз, зал сходил с ума. И в этом было главное отличие «Белого олеандра» от прочих спикизи. Здесь можно было танцевать ночами напролет.

Когда мы вошли, сразу несколько любопытных взглядов приковались исключительно ко мне. Мужчины смотрели с плохо скрываемым желанием, женщины – с тихой завистью, хотя многие из них выглядели намного красивее меня. Возможно, это был немой реквием по уходящей в лету молодости.
Дядю сразу окружила толпа, которая постепенно вытеснила меня из его круга. На мгновение я растерялась, когда осмотревшись по сторонам, не обнаружила подле себя знакомого лица. Однако под влиянием двух залпом осушенных бокалов шипучего шампанского и раздающейся отовсюду музыки, я оказалась в самой гуще танцующих.

Это было похоже на торнадо. Буйство танцевальной агонии постепенно проникло в мою кровь, распространилось сверкающими жилами по направлению к мозгу. Оно захватило меня наравне с музыкой.
Танцы, танцы, танцы!
Бушующая энергия охватила разум, прогоняя по позвоночнику искрящийся ток яркого всполоха эмоций. Я двигалась резко, страстно,  не смотря ни на кого. Музыка была моим партнёром, и я всецело отдалась ей, прогибаясь под задорные ритмы.
Мелкие кудри скакали вместе со мной, пушистое перо, вставленное в бандо, нервически дергалось от каждого моего па, длинная жемчужная нить постоянно норовила окутать мою шею, удушить. Но мне было все равно. Я полностью положилась на джаз, отдавшись бурному самотеку.

Вскоре ко мне начали подходить молодые мужчины, желая танцевать только со мной. И я позволяла это им. Прежние страхи оказались позабыты, отложены на какую-то мысленную полку, где начали покрываться слоем пыли и плесени. Я расслабилась, позволяя мужчинам трогать меня за талию, наклоняться к моей шее, едва ли не касаясь её влажными губами, шептать какие-то вкрадчивые вопросы и предложения, от которых кто-нибудь другой на моем месте не смог бы отказаться. Однако хоть я и была одурманена шампанским и джазом, но честь держала при себе, ибо это было тем единственным, чем я могла гордиться. Это было моим сокровищем, таким же, как драгоценные листы с песнями. И также как со своими сочинениями, честь я бы не продала ни за какие сотни миллионов долларов.

Вскоре джаз сменился на меланхоличный блюз. Танцующие разбрелись по парам. Мужчины, которые желали со мной танцевать ещё несколько мгновений назад, куда-то исчезли, оставив меня в одиночестве среди ярких парочек, кружащихся в медленном фокстроте. И я была бы унижена, если бы не тёмный высокий силуэт, явившийся передо мной как спасительная нега.

Мы оказались втянуты в общий поток. Мельком я замечала страдальческие и томные взгляды прочих дам, которые время от времени разглядывали моего партнёра. Мужчины смотрели на него с завистью, которую я не могла понять, потому что даже не удосужилась поднять голову и посмотреть на лицо своего спасителя. Но когда я это сделала, ноги мои подкосились от трепета...

Высокий брюнет с зеркально чистыми голубыми глазами и аккуратной полоской усов над верхней губой был настоящим героем из популярных романтических комедий для женщин. Но помимо этого, он стал героем и для меня, спасая от неловких ситуаций из раза в раз. Моё юное трепещущее сердечко колыхалось где-то в грудной клетке от испытываемой эйфории при виде его силуэта. Я знала, что влюбилась в него ещё в «Тюльпане». И постоянно думала, при каких обстоятельствах состоится наша встреча. Думала о нём...

Раньше, ещё до приезда в Чикаго, я не испытывала таких ярких чувств к противоположному полу. Для меня все местные мальчишки всегда представлялись кем-то сродни надоедливых мошек. Они постоянно дразнили меня, бегали за мной, выкрикивая оскорбительные для девочки слова. Иногда доходило до драк, в которых один, дёрнув меня за косу, всегда получал в нос, а второй, пытаясь поднять подол моего платья, обязательно падал на землю плошмя, получив ногой в живот. За это я ненавидела их и презирала.
Но тут было всё иначе. Взрослый мужчина обратил внимание на меня, только-только расправляющую свои хрупкие крылышки после долгого нахождения в изолированном коконе детства. И это странное чувство, которое обычно называют влюбленностью, застигло меня врасплох. Я не знала что делать, как вести себя, оставшись с настоящим мужчиной. Он не дразнил меня, не пытался дёрнуть за косичку. В этом и была проблема.

Мы продолжали мерно раскачиваться под спокойную музыку. Его рука мягко ощущалась на моей пояснице, а свою я положила ему на грудь, отчего мои щеки покрылись красноречивым румянцем. Он это видел и порой улыбался, но не по-злобному, а задорно, будто я его веселила. И несмотря на внешнюю непоколебимость, я видела, точнее даже чувствовала, что внутри он был живее всех живых. Его глаза игриво сверкали при тусклом свете ламп, мерцающих в хрустальных капельках. И эта игривость не была такой, как у других мужчин. Она была безобидной, мальчишеской.

Я восхищённо смотрела на него, робея произнести хоть звук. Однако он, в свою очередь, оказался смелее меня и изредка прерывал наш танец тихими вопросами:

— Вы впервые в Чикаго?

Я долго молчала, не решаясь ответить, словно маленькая стеснительная девочка, жаждущая поскорее спрятаться за мамину юбку. Однако я была достаточно взрослой, и тянуть с ответом было неуважительно.

— Да...

— Как вам город?

— Он... Большой.

Незнакомец улыбнулся и издал странный звук, похожий на кашлянье и фырканье одновременно. Позже я поняла, что он едва сдержал смешок.

— Действительно. Вам здесь нравится?

— Наверное... Я не успела тщательно осмотреть город...

— Где вы остановились? Я видел мужчину, с которым вы пришли сюда. Это ваш муж?

Я опешила, потом поперхнулась слюнями, а после едва не наступила ему на ногу. Увидев мое смущение, он поспешил извиниться:

— Простите, я не подумал. Если вы не желаете отвечать, я пойму.

— Нет-нет! — я воскликнула слишком громко, отчего собрала на себе неодобрительные взгляды некоторых гостей. Пытаясь исправить положение, следующую фразу я произнесла слишком тихо, так, что моему партнеру пришлось немного склонить голову, чтобы расслышать мой ответ. От этого жеста я готова была упасть навзничь, лишь бы он перестал смотреть на меня так пристально.

— Простите? Вы сказали слишком тихо, я не расслышал.

— Я пришла со своим дядей...

— Он весьма забавен. Не находите?

— Да, конечно...

Музыка сменилась на более весёлую и народ опять начал расходиться, чтобы затем вновь пуститься в безумный пляс. Мы были не исключением. Однако вскоре я заметила нетерпеливый взгляд дяди Арчибальда, который пристально смотрел на меня сквозь гущу гостей. Уж от его взгляда мне не хотелось расплываться, скорее сбежать на край света, в какую-нибудь Россию, чтобы он никогда меня не нашёл.

Попрощавшись с незнакомцем через боль и муки, я с явной неохотой подошла к дяде, который уже не обращал на меня никакого внимания, увлёкшись беседой с Чарли и с каким-то странным джентльменом в очках.

— А вот и она! — нарочито ласково воскликнул дядя, положив мне свою толстую вспотевшую ладошку на спину и придвигая меня ближе к Чарли и незнакомому мне мужчине. — Луиза, это мистер Джеральд Гаррис, известный в высших кругах адвокат.

Пухлые губы мистера Гарриса растянулись в плешивой улыбке, от которой мне хотелось вытошнить весь свой обед. Однако, из чистой вежливости, мне пришлось протянуть свою руку (слава Богу в перчатке) этому мистеру, дабы он омерзительно оставил жирный след своих губ на гладком атласе тыльной стороне моей ладони. Оставив поцелуй, он похотливо улыбнулся, в то время как меня передёрнуло.

— Рад знакомству, Луиза, — он произнес мое имя с каким-то особенным нажимом, от которого по моей спине расползлись скрежущие мурашки.