Фотовспышка

Жеми провела еще два дня в Соткамо, прогуливаясь с Элин, расспрашивая о ее жизни и искусстве, о значении ракурса и тем ее фотографий. Эта женщина не лезла к ней в душу, и пусть самой девушке было тошно думать о семье Брудеру – Мирич и Кафи, история со странным сводничеством и внебрачным ребенком заставляли испытывать далеко не уважение самой Элин, но Жеми успешно абстрагировалась от этой стороны фотографа.

Возвращение в Хельсинки было весьма прохладным – она вернула арендованную машину и тут же начался дождь, под которым она прошла почти полчаса до своей квартиры. Замерзшая, с привкусом горечи во рту, она столкнулась с Вениром, сидящем у двери на холодном бетоне. Нисколько не романтично – это вызвало лишь раздражение, единственным желанием Жеми было выгнать его, принять ванну и... Что должно было быть после и, она не могла сообразить. В голове все смешалось, и попытки хоть как-то разобрать по полочкам полученную информацию не удавалось.

Все было просто, ведь так? Миколай привез картины Иною лично, потому что на «Обмане» была изображена Кафи. Оликка, естественно, не ответила ему, почему нарисовала именно ее, но когда дядя рассказал, что знает девушку с картины, а отец их предложил ее купить, Миколай тут же отправился в Финляндию, полный надежды.

Жеми кивнула Вениру:

– Я бы хотела побыть одна, поэтому если тебе нечего мне сказать, я бы хотела, чтобы ты ушел.

– Пойдем наверх, ты замерзла, – грустно улыбнулся он, подошел ближе и приобнял за плечи. Дядя Иной тоже любил такие жесты заботы. Жеми тошнило. Внезапная мысль о том, что подобное она терпела только от Миколая, беспокойно забилась о края черепной коробки.

Она лежала в ванной, укрытая пеной, пока Венир сидел на полу, прислонив голову к бортику.

– Ты тоже думаешь, что я была привязана в нему сильнее, чем это должно быть?

– К кому? – парень звучал устало. Любопытно, что именно его утомило так сильно. Ожидание? Жеми ни о чем не просила.

– К Миколаю. На похоронах Корте его любовница сказала мне, что он изменял мне, потому что я не любила его так, как брата. И его это оскорбляло. Я все думала, что это бред.

– Миколай и сам любил тебя больше всех остальных, Жеми. Он беспокоился о твоих отношениях, хотя сам страдал без Кафи.

– А ты откуда знаешь? – усмехнулась она, прикрывая глаза. Горячая вода броней защищала ее душу от нападения. Хотелось остаться тут навсегда.

– Мы с ним хорошо общались последний год до его смерти. Он знал, что я влюблен в тебя и готов на все, чтобы защитить.

– Тогда причем тут его беспокойства?

– Он не хотел, чтобы ты была так же несчастна, как Кафи. Миколай рассказывал, что он сам умер бы, лишь бы она осталась жива. Я так понимаю, что-, – Венир обернулся, ожидая ответ.

– Ага, брат исполнил свое желание: умер, а она нет. Бред, да?

– Он сказал мне убить Корте, если он причинит тебе слишком сильную боль, – внезапное признание заглушило все звуки в комнате.

Она резко открыла глаза, поднялась и шокировано уставилась на парня.

– Ч-что? Оззи сказала правду?

– О чем ты?

– Оззи сказала мне, что это ты застрелил тогда Корте.

– А, ну да. Очевидно же, нет? Миколай защитил меня, поэтому даже Мишель не был в курсе.

Жеми ощутила, как с ее плеч сбрасывается большой груз. Она не должна была корить себя: все вокруг пытались сделать для нее что-то, но она не просила ни о чем из этого. Не просила свободы, не просила счастья, не просила совершать ради нее преступления, умирать или страдать.

– Кафи была права, – в горле застрял ком, а глаза защипало. – Венир, зачем тебе все это? Ты убил человека, в курсе?

– Я пытался уберечь тебя, и ни о чем не жалею.

– Уберечь от чего? – уже, казалось, утихшее раздражение поднялось в груди, заставляя кулаки нервно сжиматься. – Я хотела жить своей жизнью, даже если мне чего-то недоставало, я могла с этим справиться. Корте не мешал мне, он не причинял мне боль своими изменами – мне всегда было плевать на это. Тебе не кажется, что ты просто для себя путь расчищал?

– Миколай считал, что я буду любить тебя достаточно сильно, чтобы сделать счастливой.

Ее брат пытался решить ее судьбу за нее.

Осознание этого давалось с трудом. Жеми ценила Миколая больше остальных, потому что он оставался самой близкой ее семьей, и неважно, какие чувства были в ее груди – пусть даже она остановилась бы на тех скудных 8 или вообще забыла обо всем – верить ему было проще всего. Просто говорить с ним, просто высказывать свои мысли, просто шутить или обнимать его, делить секреты на двоих – Миколай ее брат. Был.

– Миколай умер. Он планировал это. С тех пор, как Кафи отшила его, когда они виделись здесь. Он написал завещание, закончил все дела и просто убил себя.

Что-то обжигающе-белыми всполохами пламени кусало ее за шею, заставляя всхлипывать. Слезы впервые в жизни лились из глаз бурным потоком, щипая щеки и искусанные губы.

Правда была в том, что это Жеми не хотела отпускать Миколая. Плевать на других – она надеялась, что Кафи осталась жива только для того, чтобы у него был стимул жить дальше. Боль в груди была нестерпима.

Выть в потолок, бить руками по бортикам ванны и глотать слезы – это и есть настоящее чувство потери дорогого человека?

Если для всех ты будешь мертв, люди справятся с болью?

Жеми ни за что не хотела бы ощущать это снова. Все чувства, которые она так лелеяла, вмиг оказались пустышкой, на одну тысячную от того, что делает их полными.

Плевать на все – заберите их, подарите забвение, я никогда не хочу чувствовать это больше.