7 дел полковника Миронова

Зима 1933 года. Слобожанщина, восток Украины. Деревня Забрудье - на грани исчезновения.

- Товарищ, - обратился Миронов к водителю. - Сколько нам осталось ехать?
- Та подъезжаем уже, - ответил тот, тяжко крутя баранку. - Главное, не сесть где. Толкать по грязи машину - не по чину. Остановимся - всё, пропали.

Пустые мартовские поля тянулись вдаль. Пасмурная погода, сырость - пахло свежестью, но весной и не веяло. Машина скрежетала и валилась из стороны в сторону, разбрызгивая чёрную жижу.

- А вы сами откуда будете? - спросил Коган.
- Я? - водитель улыбнулся. - Та с Медовики. Тут час езды. Я, товарищи, в основном чины вожу. Нэма у меня талантов, як баранку крутить.

Миронов прищурился.
- Слыхал про Забрудье? Что там приключилось? Райком, небось, наворотил?
Водитель перекрестился украдкой, но тут же натянуто улыбнулся:
- Товарищ, я за партию жизнь отдам. Как же я могу плохо про власть говорить? Но... мрут там люди с голоду. Где не мрут - там доживают.

Миронов разговор не стал тянуть. Настроения не было: вырвали с мягкого стельбища, в сырую глушь, по морозу. Сон клонил, да и только.

Вдруг машина замедлилась.
- Мда... - буркнул водитель. - Придётся в объезд через Копи. Дорога дальше растаяла, сядем ей-богу.
- На сколько крюк? - спросил Коган.
- Часик, не больше.

Через несколько минут «воронок» въехал в деревню Копи. Серая пустота. По главной улице тянулась мокрая деревянная церквушка.
- Стоп! - рявкнул Миронов. - Давай-ка, Семён, заглянем. Посмотрим, есть ли тут богомолы.

Они вышли, поправили планшеты на ремнях и перешли улицу. Мимо проехала телега: дед и баба на кляче, худые, словно тени. Дед, проходя мимо, плюнул и что-то буркнул себе под нос. Миронов лишь усмехнулся.

У ворот церкви слышалось пение. Деревянные створки заскрипели - и чекисты вошли. Сапоги оставляли на полу грязные пятна. Ухмыльнувшись, они уселись на последние скамейки.

Прихожане сидели недвижно, будто высохшие скелеты. Тела - тонкие, как молодые берёзки. Взгляды - угрюмые, злые: у попа, у лавочника, даже у детей в хоре. В церкви стояла гробовая тишина. Потом, после короткой паузы, хор запел имперскую песню.

Миронов хмыкнул. Встал посреди пения и вышел, натягивая перчатки. Погладил усы и, повернувшись к Когану, сказал:
- Запиши этих изменников. На обратном пути заедем, разберёмся. Сейчас дело поважнее этих белоповстанцев. Захватим покрепче ребят - покажем им. Нахалы.
- Товарищ полковник, а почему не сейчас? Зачем ждать? Они ведь открыто бунтуют.
- Эх, Сёмка... Начнём сейчас махач - и получим по шее. Голодные, злые, несчастные. А потом мы их всё равно за шкирку возьмём. Запиши. Пусть знают сказку Великой страны.
- Так точно, - улыбнулся Коган. - Запишу.

Они вернулись к машине. Водитель Микола, заметив, что Коган делает пометки, понял, чем это грозит. Под курткой на ремне у него в мешочке хранилась маленькая иконка. Он сжал её в ладони и пробормотал едва слышно:
- Эх, что ж будем делать, Миколка...

Завалившись в авто, Коган скомандовал:
- Давай, трогай!

Машина дернулась, и группа двинулась в сторону Забрудья.

Машина медленно волоклась средь черно- белых полей. Машина полностью была пропитана холодом, однако тепло укатанный Миронов ловил от этого свое удовольствие, снаружи холод, а он скукоживался как сова, как черепаха сомкнул свою шею в плечи, ему нравилось уют который создавало его чёрное теплое пальто, ещё чуть и он бы заснул.

Полковник был мужчиной под пятьдесят, крепкий и приземистый, с широкими плечами и тяжёлой поступью. Казачья кровь в нём выдавала себя густыми чёрными усами, мощными дугами бровей и взглядом, в котором сверкала одновременно жёсткость и усталость. Его лицо было словно высечено из серого камня - резкие скулы, морщины у глаз, каждая из которых говорила о прожитых боях и о том, что он привык принимать решения, от которых зависит чужая жизнь. В его облике не было ни мягкости, ни лишней красоты - лишь сила и уверенность, свойственная тем, кто давно отрёкся от сомнений.
Семён, помощник, напротив, выглядел более собранным и «правильным». Лицо его было узкое, с аккуратно подстриженными тёмными волосами, ровным носом и тонкими губами, которые редко позволяли себе улыбку. Взгляд его серых глаз всегда казался слегка настороженным, будто он всё время пытался угадать скрытый смысл сказанного. По осанке и движениям чувствовалась армейская выучка и внутреннее стремление держать всё в порядке. Он казался человеком принципа - но именно эта правильность делала его иногда наивным в глазах Миронова.
Водитель же выглядел иначе. Высокий, сухоплечий, с загорелым лицом крестьянина и натруженными руками. На его лице легко проступала улыбка - добрая, простая, но чуть скрывающая какую-то внутреннюю тревогу. Глаза карие, усталые, будто видели больше, чем хотелось бы. В его облике всегда было что-то «незаметное», как у тех, кто старается быть рядом, но не на виду. Он не бросался в глаза, но именно такие люди часто становились свидетелями и хранителями чужих тайн.

- Я вот не могу понять, - обратился Коган к Миронову. - Мы боролись с кулаками, боролись за свободу, за этих людей. Мы освободили их от гнёта господ - а они всё равно лезут обратно. В будку, на цепь.

- Во-первых, - начал Миронов, - мы сделали это для себя и своих семей. Во-вторых, для народа. Мы строим новую страну, могучую державу, которая покажет миру силу коммунизма и русского духа. Но люди не ищут свободу. Они ищут цепи, которые кажутся удобными.
Свобода пугает. Она требует думать, рисковать, отвечать за себя. Большинство выбирает клетку - привычку, правила, иллюзию безопасности.
Они не хотят правды: правда заставляет действовать, а действие рождает страх. Но без страха нет жизни. Прими это - или останешься в цепях.
Мы приняли свою дорогу, и мы на ней. Не спускайся до их уровня и не пытайся понять. Попробуешь разобраться - утонешь в омуте глупости.

- Может, вы и правы, товарищ полковник, - вздохнул Коган. - Но жутко смотреть, как извращён их разум. Сколько волка ни корми...

- Ну всё, товарищи, - раздался голос водителя. - Доехали.

Миронов задремал в дороге и теперь, мягко открыв глаза, осмотрелся. Дёрнул ручку двери - и та не поддалась.
- Что за чёрт...

- Ох ты ёптвою... - выругался водитель. - Простите, товарищ, ручка сломалась. Сейчас! - Он оббежал машину и распахнул дверь.

Миронов вышел, вдохнул воздух, распрямился. Тишина. Ни души. Дома тёмные, глухие. Главная дорога разъехалась от таяния снега.

Вдаль по улице он заметил две детские фигуры. Одна сидела, прислонившись к колодцу. Другая копалась рядом.

- Вот, - показал водитель на избу, доставая чемодан, - ваша хата. Всё чин-чином. Проходите, товарищ.

Коган и водитель направились в дом. Миронов же, настороженный пустотой, пошёл к колодцу.

Там он увидел двух девочек лет пяти-шести. Закутанные в лохмотья и рабочие куртки, они выглядели, как маленькие тени.
Одна повернулась к нему, держа в дрожащих серых руках кружку.

Миронов опешил: её лицо было изъедено язвами, а глаза - красные, словно налитые кровью. Она медленно поднесла кружку к губам и стала пить.

К колодцу была прибита доска с надписью: «Закрыто. Инфекция».
Под ней сидела другая девочка, прислонившись спиной к камню. Серое тельце казалось спящим, но глаза были плотно закрыты - она уже не дышала.

Полковник заглянул в кружку. Там была не вода, а жёлтая жижа с чёрными пятнами.

- Ты что творишь?! - крикнул Миронов и рванулся, чтобы вырвать кружку.

Девочка закричала, отпрянула и бросилась бежать. Миронов сам испугался собственного крика, обтёр руку о шинель и быстрым шагом направился к избе.

Он с силой стукнул сапогами о крыльцо, оставив грязь, сбросил обувь и влетел внутрь.
- Что здесь творится, чёрт возьми?!

- А что творится? - удивился водитель.

- У вас дети дохнут прямо у колодца, а никому дела нет! Тащи старосту!

- Товарищ, я ж не местный, откуда мне знать... - замялся тот.

- Семён! - Миронов повернулся к помощнику. - Быстро найди старосту и веди сюда.

Коган выскочил во двор. Спустя время он вернулся и распахнул дверь, вталкивая в комнату худого, высохшего, словно кора дерева, старика.

- Товарищ Сидоров, Климентий Сидоров, староста, - представил он.

- Садись, - указал Миронов. - Ну рассказывай, как получилось, что дети мёртвые по улицам валяются? Отвечай! - брызнул он слюной от злости.

Старик дрожал, сиплым голосом выдавливая слова:
- Так мы ж... куркулы. Осенью пришли... забрали всё...

Сухие губы едва ворочались. Каждое слово давалось ему с трудом. Он вынул из-за пазухи аккуратно сложенный листок.
- Вот... приказ.

Миронов сел, достал папиросу, закурил. Втянул дым, раскрыл бумагу и начал читать вслух.

Приказ № 17-Б

В связи с систематическим саботажем хлебозаготовок, укрывательством зерна, отказом вступать в колхоз и наличием активного куркульского элемента,

деревня Забрудье признаётся куркульским гнездом.

Постановляю:

Ввести в деревне чрезвычайный режим.

Организовать выездную бригаду для полного изъятия излишков продовольствия.

Остановить торговлю, отменить выдачу снабжения, прекратить приём жалоб.

Все подозрительные элементы подлежат изъятию и проверке.

Выполнение контролирует районный отдел ОГПУ.

Секретарь райкома ВКП(б)
Лебедев
Октябрь 1932 г.

---

- Ну и что? - Миронов швырнул бумажку на стол. - Значит, вы, дорогие мои, противитесь коллективизации, активно выступаете против партии. Рассчитывали на жизнь пряную? Сами виноваты. Что ж вы жалуетесь?

Дед, щебеча, почти плакал:
- А дети-то, дети-то при чём? Кто израду устраивал - старики да млады? Нет, товарищ. Мы всё делали, как райком указал. Да только ободрали нас. Всё посодрали. Поля в начале лета погорели, засуха, неурожай, а райком хлеба требует. Откуда ж его взять?
Сначала всё забрали, мужики да бабы поняли - помору пустят, так начали укрывать зерно. Подкоп за школой сделали, туда и поклали. Немного, хоть что-то, чтобы зимой не сгинуть. А они вернулись. Начали гонять. Полы в хатах копали, всё перевернули. Сколько людей пропало...
Одну бабу в подвале закрыли - за то, что жменьку сушёной свёклы потаила. С детьми вместе. Достали её три недели спустя, полумёртвую. Дети померли с голоду. Скажите, товарищ, за что нам это?

Лицо полковника скосило, оскомина во рту, ещё чуть и он бы выдал,что то, что рассказал дед его дёрнуло.
Полковник затушил папиросу в тарелке и откинулся на стуле. Даже Коган понял: рассказ деда неприятен Миронову.

- Сами вы виноваты, дед, - глухо сказал полковник. - Надо было сразу соглашаться. Делать, что велено. Не было бы мора. В бедах своих сами и виноваты.

- Да что вы говорите, товарищ полковник! - дед уже плакал. - А людей стреляли по чём зря? Детей поубивали сколько?

- Кто детей убивал? - резко схватил его за плечо Коган.

- Так активисты с райкома, - сипло ответил старик. - Схрон нашли, разозлились. Людей выволакивали, думали, что ещё схроны есть. У стенки школы ставили - и стреляли из дробовика. Кого зацепит - падали в яму общую. Всех ставили: детей, стариков.
Баб нагими с детьми ставили. Стрельнут раз: дробь по ногам, по рукам, по спинам или по детским тельцам впивается. И спрашивают: «Где зерно зарыли?» А зерна не было! Не верили. И перестреляли кучу народа...

Миронов сточил палец о край стола, стискивая его. Коган неподвижно стоял позади деда, ошарашенный услышанным. Он молча таращил глаза широко открытые, смотря в глаза Миронова, будто ожидая от полковника молниеносного решения, такого же порыва эмоций. Коган встал на распутье справедливости закона и человеческой справедливости. Он не знал куда метнуть мысли и подсознательно ждал реакции своего начальника. Миронов же увидив взгляд помощника метнул его глазами в сторону будто шепча-" не таращся так, потом поговорим" и продолжил допрос дальше.

- Дед, а что с колодцем? Чего дети заразу пьют? Новый вырыть не могли?

- Так я начал... да сил нет, - выдохнул Сидоров. - Мужиков не осталось, ни баб, кто на ногах стоял бы. Все полудохлые. Бабка моя снег топит - так и держимся. Вода ещё есть, снег не весь растаял, но с голоду пухнуть уже не можем. Солому сушёную жуём...

- Дед, ты о своём думаешь, а на других наплевал. Что с колодцем приключилось? Почему вода отравлена?

- Та-а... - дед скривился. - Водяной там поселился. Воду портит...

- Всё, хватит! - Миронов резко прервал его. - Уведи его отсюда, - скомандовал он Когану.

- Вставай! Пошёл!

Дед, еле разгибая ноги, побрёл в своих лаптях по улице. Коган захлопнул дверь и сел напротив полковника.

- Товарищ полковник... дед, может, и сумасбродицу несёт. Но расстреливать людей живьём... это ж какими зверями надо быть.

- Семён, знать мы не знаем, как всё обставили, - холодно ответил Миронов. - Может, сопротивлялись, поддерживали единоличников имперских. Вот и довели доносы на партию, ложь. Сам же слышал - прятали зерно. Ты молод ещё, сердце мягкое.
Мы за свободу этих людей боролись, кулаков били. Я под Казанью лично на штыки их насаживал.

- Да какая же это свобода? - не выдержал Коган. - Помором пускать народ... За это ли боролись?

- Семён, - Миронов резко поднял палец, - смотри за своими мыслями. Держи их при себе. Я знаю одно: коммунизм освобождает. Да, без ошибок не пройти. Страна после царской жопы в разрухе. Это не вина партии, отнюдь.
Партия поднимает страну. Конечно, проблемы не исправить за один день. Это последствия белых. Но ничего - мы поднимем. С колен поднимем.

- Так, Семён, - Миронов поднялся. - Водитель наш ждёт в машине. Поезжай с ним и привези сюда руководство райкома. Для протокола надо провести опрос. В принципе, мне и так уже всё ясно. Давай, двигай, пока не стемнело.

Семён взял сумку, сунул в неё планшет, нацепил фуражку и вышел из избы.

Миронов же отдохнул, покимарив часок-другой, и решил обойти деревню. Снарядился, вышел на крыльцо, достал махорку, закрутил папиросу. Солнце уже коснулось горизонта. В сумрачном свете деревня выглядела ещё мрачнее: тёмные избы, развороченная грязь на дороге. Давящее чувство безысходности висело в воздухе, но полковника такими пейзажами было не смутить. Он сам был деревенский, с Поволжья.

Затягиваясь горьким дымом, Миронов шёл по главной улице, мимо колодца с мёртвой девочкой, всматриваясь в тени. Кто знает, на что способны голодные люди...

Он свернул за колодец к школе. Окна заколочены, видно - давно заброшено. Подойдя к двери, увидел, что она подпёрта доской. Чекист отступил на шаг и вломил ногой. Деревяшка треснула, дверь распахнулась.

Внутри всё было по уставу: портрет Ленина, красная тряпка с надписью «ДОЛОЙ НЕГРАМОТНОСТЬ!» В учительской на столе - толстый слой пыли. Миронов отряхнул лежавший в углу дневник, расстегнул ремешок и раскрыл.

Из заметок:

22 сентября 1932
Сегодня разобрался, наконец, с этой мразью. Страшно за нашу власть, если у руля будут стоять такие люди. Отбил свою дочурку. Случайно шёл мимо домов Поликарпа и Семёна, слышу - крики. Меж изб ринулся. Гляжу - моя девочка брыкается в руках Лебедева. Я на него кинулся, бил головой о землю... Ей-богу, что меня остановило, чтобы не убить?

29 сентября 1932
Кто ж судить-то будет этого урода. Всех подавил. Но я так не оставлю. За Олесю свою упрячу эту гниду. Раздавлю на ногте.

17 октября 1932
Нас объявили куркулями за несдачу урожая. Всем известно - неурожай, ничего не осталось. Отбирают последнее. Избили двоих мужиков, полы в избах выворачивали.

20 декабря 1932
Голод сводит с ума. Зима жёсткая. Как бы не помереть... Нашли схрон под школой. Всех выгоняют на улицу, пытают. У Натальи трое детей умерли. Совсем беспредел. Сегодня написал Шолохову, пусть узнают о том, что творится. Лебедев мстит мне, а страдает вся деревня.

---

Миронов закрыл дневник. Под нос пробормотал:
- Что ж здесь натворилось...Не уж толи...

Вышел на улицу, закурил снова, выпуская нервы в дым. Обошёл школу кругом, ища место расстрелов.

Где-то в тени послышался шорох. Миронов резко обернулся, но свет падал сзади, и в темноте ничего не было видно. Он бросил папиросу на землю, прищурился, пытаясь разглядеть.

- Кто там?! Выходи! - крикнул он, медленно доставая пистолет.

Из тени вышла женщина лет сорока пяти, в косынке. По её лицу трудно было понять - мужчина это или женщина, если бы не платок. Перед ним стоял скелет в человеческом обличье: впалые глаза, костлявые руки.

- Ты кто такая? - не отводя руки от кабуры, спросил Миронов.

- Здравствуйте... - спокойно ответила она. - Меня Людмилой зовут. Людмила Михайловна Штерн. Я жена... моего покойного мужа, Георгия Штерна. Он здесь учителем был. Вот в этой школе.

Миронов убрал руку от пистолета. Женщина говорила спокойно, сдержанно, воспитанно.
- А где же ваш муж? Почему школа заколочена?

- Умер он. Лежит там, где вы сейчас стоите, - тихо сказала женщина.

Миронов резко отскочил. Присмотрелся - и при ускользающем свете заметил: из земли под его сапогами сочилась красная вода.

- Видите ли, мой муж покоится здесь. Вместе со всем его классом. Четырнадцать детей... всех их расстреляли.

- Так значит, всё-таки расстреляли... - пробормотал Миронов, уже мягче. - Кто и за что?

Женщина чуть приблизилась.
- Простите, можно узнать, как вас зовут? Вы ведь впервые здесь... и точно не из тех зверей, что убили моего мужа.

- Полковник ОГПУ Андрей Миронов, - представился он. - Здесь по поручению лично товарища Сталина. Расследую преступления против партии и против человечности.

На лице женщины отразилось не облегчение, а крайнее удивление и сожаление.
- Как же хорошо, что вы приехали... - наконец вымолвила она. - Наконец-то кто-то решит эту вопиющую ситуацию.

Она сделала несколько маленьких шагов к Миронову.
- Вы даже не представляете, что здесь происходило. Урожай не удался: половина погорела, другая засохла. Нам самим на зиму нечего было оставить. Третий год подряд - неурожай. Но раньше хоть что-то оставалось. В этот раз забрали всё на хлебозаготовки. Даже скотину ещё два года назад всю увели. Мы еле сводили концы с концами.
Вот народ и начал прятать, чтобы хоть крохи остались. Под школой выкопали подвал. Туда и сложили. А потом их там и расстреляли.

Она заговорила быстрее, голос дрожал:
- Люди не из жадности прятали - из нужды. Меня нагую вывели, грязью поливали... Гришка за меня вступился. Тогда его схватили. Пытали... а потом расстреляли.

Миронова охватила ярость. Его вывело из себя и то, что райком чернит саму власть, и то, что будущее строят на костях людей.

- Ваш муж был немец?

- Наполовину, - кивнула она. - Его отец жил в этих краях. С ним они были особенно жестоки.

- А почему вы носите его фамилию? Не боитесь, что и вас коснётся такое отношение?

- А куда хуже, товарищ полковник? - горько усмехнулась она. - Это последняя память о нём. По документам я Добрынина, но для себя и в память о муже - Штерн.

- Назовите фамилии тех, кто устроил этот геноцид.

- Наш главный райкомовец - Лебедев, Климентий Васильевич. Остальных по именам не знаю... простите.

- А что с вашим старостой? Мне показалось, старик не в себе.

- Вы про Климентия Сидорова? Он был умный, здравый человек. Но голод сушит мозг, как опрелые листья. Жена его умерла полгода назад от голода. Он не верит. Всё ещё спит на печи рядом с ней, никого не впускает. У нас нет старосты. Один только дед Клим... староста мёртвых душ.

- Родные у вас есть, Людмила? Дети?

- Были. Муж здесь лежит. Дочь... пропала. После расстрела мужа сбежала. Я не могла даже подняться, чтобы вернуть её. С тех пор нет её.

- Ступайте, Людмила, ступайте, - сказал Миронов. - Разберёмся завтра. Привезут глав райкома, всех дознаем.

- Батюшки, товарищ полковник... - взмолилась она. - Пожалуйста, не упоминайте обо мне ему. Если вы уедете, ничего не изменив, мне не сдобровать.

- Вы сомневаетесь? Всё решим. Советская власть... - Миронов сглотнул неудобное слово, - самая справедливая. Разберёмся. Для вашего спокойствия оставлю вас инкогнито.

Женщина медленно кивнула, сделала шаг назад.

- Стойте! - вдруг выкрикнула она. - Они колодец специально отравили. Чтобы мы снег ели. Оставили нас без воды и еды. Дети и взрослые пили - и умирали. Это ведь единственный колодец. А вырыть новый некому.

Миронов обернулся:
- Разберёмся. Если нужно - выроем новый. Ступайте.

Людмила пошевелила пальцами, шаря в карманах. Достала письмо.
- Вот... второе письмо мужа. Он не успел отправить Шолохову. Здесь всё подробно описано. Осталось десятка два свидетелей, не больше... Раньше в деревне жило двести человек. Все умерли.

Она вложила письмо в руки Миронова и медленно растворилась в темноте.

К этому моменту солнце окончательно ушло за горизонт.
Миронов вернулся в избу. Под впечатлением от услышанного, он долго не мог уснуть. Перед глазами стояла бледно-оранжевая картина - отпечаток его сапога, в котором выступала красная вода у школы.
Миронов перевернулся на жёсткой лавке, глаза не смыкались. Снова прошлое - оно всегда возвращалось, когда он оставался один. Его не оставляла мысль о том что случилось с дочкой этого учителя, ведь это задевало несколько струн его грубой души.

Когда-то он был патриотом империи. Верил в царя, как в отца. Верил, что служба матроса - это не просто работа, а служение великой России. Он носил набитый Андреевский флаг на груди и думал, что нет силы сильнее морской державы.

Но пришла гражданская. Белые, те самые, что должны были хранить честь и порядок, ворвались в его деревню, под предлогом что деревня под красными всех местных гоняли. Ворвались в Его дом, Толи от злости на якобы изменников, Толи просто от отсутвия чести, начали измываться над ним, над его женой и сыном. Его самого заковали в подвал, били так, что кожа сходила лоскутами. Жена Аксинья и маленький сын, остались наверху. Дощатый пол пропускал лёгкое мелькание солнца, тепло, крики и слезы. Они насиловали Аксинью на протяжении нескольких часов, она лежала лицом в пол, а из под пола вверх смотрел миронов, их разделяли только половые доски, на его лицо попадали капли не слез. Он с горя и злости чуть не выломал свои предплечья из оков. Спустя несколько часов белые солдаты забили насмерть жену и сына, просидев несколько дней в подвале видя только капли крови капающие на его огромные плечи. Когда освободили его красные, он уже не был человеком прежним. Он вышел на свет из того подвала, как будто из могилы. Он поднимал свои огромные плечи и боль оставшуюся на нем в каплях слез и крови, он встал будет был сам Иван Поддубный огромный налитый злостью, но надломленный.

Империя, которой он верил, предала его. Белые убили его семью, и тем самым убили в нём веру. А красные - освободили. Он шёл под красным флагом уже не из надежды, а из мести. И в то же время из верности: ведь именно они вытащили его из ада.

С тех пор он стал железным конем Богатырей защитников. Жена и сын остались в той земле, гОн же остался на этой земле только для одного - служить новой власти. В ней он искал не счастье, а оправдание, смысл, чтобы не сойти с ума.

Не вольно его глаз толкнул слезу, он отвернулся к стенке, глубоко вздохнул. Сон пришёл не милостью а ударом по голове.

Утром Микола и Коган привезли Лебедева, главу райкома, и его помощника Брагина.
Оба вошли в дом, сняли фуражки и зажали их в руках.

- Здравствуйте... - пробормотали они.

Полковник уже сидел за столом. Не встал и руки не подал. Это напрягло гостей ещё сильнее.

Два похожих мужчины: коренастые, в пиджаках, с одинаковыми лохматыми чёлками и глазами. Даже в мимике были схожи. Различало их только то, что у Брагина были усы, а у Лебедева - ещё и густая борода до груди.

Миронов медленно достал махорку.
- Ну-с, товарищи... - закурил он. - Рассказывайте. Где вся деревня?

Лебедев заговорил:
- Так... померли. Куркулы. Белые имперцы чуть ли не бунт подняли...

Миронов вскочил, едва не крича:
- Да вы что?! Мрази подзаборные, что вы тут натворили? Всю деревню перестреляли!

- Товарищ... - попробовал вставить Лебедев.

- Я тебе не товарищ, сволочь! - у Миронова сорвался голос в хрип. Откашленувшись, он поймал себя на мысли самоконтроля.
-Кто надоумил вас по людям стрелять?

- Так враги же... единоличники. Не хотели зерно отдавать. Пришлось ради блага силой забирать, - оправдывался Лебедев.

- Что забирать?! У них ничего не было! - Миронов ударил кулаком по столу. - Вы издеваетесь надо мной? Если бы тут всё было чисто, Сталин не послал бы меня. Вы коммунизм позорите!
- Вот письмо местного учителя товарищу Шолохову. Читай:

> «Урожая почти не было. С должной экономией мы бы прожили зиму. Надежда была. Но пришли с ордером и списком. Забрали даже семена, книги, сало, укроп...
...И ещё: в подвал за школой сбрасывают трупы - убитых или умерших от голода. Всех допытывают. Никто ничего не может отдать, ведь и так ничего нет».

- Кто приказал трупы в яму кидать?

Брагин поспешил перебить начальника:
- Мы яму копали сами... Был приказ - не создавать «антисоветских картинок». Захоронения скрытые, без отметок.

- Ах вы крысы... - прошипел Миронов. - Друг друга готовы сжить. Воду в колодце кто отравил? Чей приказ?!

Лебедев с ледяным взглядом пожал плечами:
- Колодец? Да сам отравился. Весной талая вода трупный сок вымыла.

Миронов вскипел, как паровоз.
- Вы... - он задыхался от презрения. - Встать оба!

Он выволок их на улицу, подогнал к большой яме у школы и поставил на колени.
- Стоять тут! - он достал пистолет.

- Товарищ полковник! - Коган шагнул вперёд. - Не пачкайте руки. Суд должен быть честный.

Миронов резко оттолкнул его и прижал Лебедева лицом к стене школы.
- Слышишь? - прошептал в его ухо. - Суд... Для такой свиньи?

Он уставился в доски, где оставались застарелые царапины и вбитые в сучки ногти.

Внезапно Лебедев дёрнулся, толкнул Миронова в грязь, выхватил у него пистолет и навёл ствол.

- Не рыпаться! - заорал он на Когана. - А то мозги начальству вышибу. Бросай пистолет! Давай!

Коган посмотрел на Миронова. Несколько секунд колебался, потом достал пистолет и кинул к ногам Лебедеву.

- Здесь вас, уродов, и положу! - выкрикнул тот.

Миронов, поднявшись с земли, смотрел прямо в глаза. В голосе кипела злость:
- Да стреляй! Ты убийца и не более. За твои злодеяния против страны приедут другие. Верёвка сама тебе шею сломает.

- А никто и не узнает, что случилось! - оскалился Лебедев. - Скажу: местные из злости вас прикончили.
- Как и то, что ты сделал с дочкой учителя?

Лебедев замер, усмехнулся криво:
- Ха... Так ты знаешь?..

- А хорошо! Расскажу, - усмехнулся Лебедев. - Эта Олеся - девчонка хорошая была. Созрела раньше времени, ох, хороша... Отец заступился за неё, жаловаться начал куда не надо. Вот я его и уложил в ту яму.
А хочешь, чикист, расскажу, что с ней сделал?

Он говорил почти с наслаждением:
- Батьку её я закопал. Она смекнула, что я своё возьму, и в лес бросилась. Ну куда голодная, по сугробам? Догнали мы её. Я вывез в поле, раздел догола, велел бежать впереди машины. Ой, товарищ, вы не представляете, как она бежала! Смешно. А груди так... сочно смотрелись. Не выдержал. Говорю: садись в машину, погреемся. А она упрямая, характерная. Я её гоню, гоню... час бежала. Я сам уже замёрз, а она всё бежала. Ноги синие.
Упала на колени, слёзы по щекам мёрзнут. А я ей: «Дам куртку, если дашь мне то, что прошу». Она знала - не выживет. И уже было всё равно. Просила только куртку... А я не дал. Ха-ха!
Коган внутри скомкался как лист бумажки. Ещё чуть и от не удобства и безысходности его пальцы ног скрючившись от напряжения порвали бы его сапоги.

Лебедев хрипло засмеялся:
- А знаешь, что потом сделал, начальник? Я снял свои штаны... И пригрелся в глотке этой куркульской сучки. Она была ещё теплая товарищ полковник...как парное молоко.

Раздался выстрел. Лебедев дернулся, ударился о деревянную стену, кровь брызнула во все стороны.

Миронов вскинул голову. Позади стояла Людмила с ружьём. Она не плакала. Держала его ещё секунду, затем повернулась и выстрелила в Брагина.
Навела ствол на Миронова... и бросила ружьё в грязь.
Развернулась и пошла прочь. Шаталась, но шла.

Миронов поднялся, вытер кровь с лица, подобрал пистолет и протянул его Когану. Поправил фуражку, посмотрел вслед Людмиле.

Из-за угла избы вышла девочка. Та самая - с красными глазами, с лицом, усеянным язвочками. Подбежала, протянула руку.

- Дядя... - прохрипела она. - Воду пить можно теперь?

Миронов опустил взгляд. Внутри его будто переломило пополам. Всё чистолюбие, вся вера разбивались об эту маленькую, дрожащую руку.

- Как тебя зовут?

- Лизавета...

- Так слушай, Лиза. Будешь вместе с Людмилой. И не пей из колодца. А мы... - он обернулся к Миколе, - а мы с Миколой новый выкопаем.

---

Два дня Миронов и Коган оставались в деревне. С Миколой вырыли новый колодец.
Потом полковник сказал:
- Пора ехать в райцентр. Грей «Марусю», Микола. Собираем шмотки и двигаем.

Микола завёл машину, вышел перекурить. К нему подошёл Коган, скручивая самокрутку.

- Слухай, Микола... - затянувшись, начал он. - Как думаешь, правильно полковник сделал, что оставил Людмилу без наказания? Я понимаю - она нас спасла в каком то смысле. Но ведь убила. Если Лебедева - оправдание есть. А вот Брагина?.. Самосуд же. Мне трудно принять это попустительство. Всё должно решаться по закону.

Микола глянул на него, выдохнул дым.
- В ноже ли зло, товарищ Коган? Хлеб им режем, но тем же ножом в гневе кровь льём. Зло из сердца исходит. Оскверняет душу.
Господь сказал: «Не убий». И Он же сказал: «Нет больше той любви, как если кто положит душу за други своя».
Где правда?

Он сделал затяжку, продолжил:
- Когда угрожают тебе - можно стерпеть. Но если смерть идёт к близким - долг твой взять оружие. Она и защитила. Хоть и после смерти мужа, хоть и грязно. И товарищ полковник это понимает. Потому и оставил её.

Коган молчал. Задумавшись даже не заметил что папироса истлела до пальцев и слегка обожгла, он бросил папиросу в грязь. Слова Миколы задели его... и одновременно злили. Упоминание Господа резануло слух. Но спорить он не стал.

- Да... вы правы, товарищ, - только и сказал он, садясь в машину.

---

В райцентре Миронов и Коган арестовали всех соучастников Забрудского ада.

А потом «воронок» мчался через холодные весенние поля. Пасмурно. Моросил дождь.

- Товарищ полковник, нам бы ещё заехать в Копи - там эти имперцы. Но где подмогу взять?
- Семён, этим делом должны заняться другие.
- Как - другие?
- Вот так - другие, говорю тебе. Приедем в город - передадим информацию. Оставим пока их и себя в покое.

Коган замолк, хотя и не скрыл, что ему показалось: полковник сжалился над измученным народом. Поэтому спрашивать, почему Миронов не доложил о том, что Людмила убила двух представителей советской власти, он не стал.

- Микола, слушай, не хочешь с нами поездить? Нам сейчас в сторону Северного Кавказа ехать. Поедешь водителем?
- А что ж не поехать, товарищ полковник. Всегда хотел побывать на Кавказе. Горы, понимаешь ли.

---

Товарищу Сталину
от полковника Миронова

Докладываю о ситуации в деревне Забрудье.
Выявлена ячейка преступников, занявших управляющие посты в местном районном колхозе. Указанные лица (пять человек) доставлены в областную тюрьму для дальнейшего суда. В отношении жителей деревни установлен геноцид путём превышения полномочий. Деревня фактически опустела; оставшиеся люди эвакуированы в районный центр. Антикоммунистических настроений деревня не проявляла и стала заложником неурожая. Недобросовестное руководство райкома оставило людей на смерть. Дабы скрыть свои зверства от ОГПУ и посторонних глаз, местная группировка расстреляла и похоронила жителей в общей могиле. Докладываю также, что мы с товарищем Коганом уже отправились в следующий пункт согласно вашему предыдущему письму.

Полковник А. Миронов.
8 марта 1933 года.

Если вам понравилась книга и ждёте ее продолжения пожалуйста отметьте историю или добавьте ее на свою полку для чтения.
Выход новых глав каждые две недели.