Перо удачи

Композитор поправляет очки, нервно вздрагивает плечами и приглашает сесть за стол. Лу садится первая, за ней – Мэй, потом – двое других магов, вызвавшихся помогать, и последним занимаем место на углу Рэй, злой настолько, что даже Лу становится страшно.

– Мне есть смысл пытаться себя оправдать? – равнодушно спрашивает Композитор.

– Если хотите потянуть время, – отвечает Рэй. – Мой вам совет: засуньте в задницу мысль о собственной невиновности.

Композитор кривит губы в улыбке, собирает складки на круглом лице.

– Я даже не маг.

– Мы знаем, – говорит Мэй. – И если вы все расскажете честно, у настоящего мага появится шанс отделаться малой кровью.

Мэй недоговаривает. Если маг будет признан понимавшим последствия поступка, то малой кровью не обойдется никто. Но Композитор, взвесив все за и против наклонами головы, кивает и покорно готовится рассказывать.

Лу хмыкает, вспоминая, как все не ладилось и валилось из рук. Они приехали сюда после того, как машина сделала крюк по вине водителя. Потом искали дом, затерянный между других домов с совершенно отличными номерами: двадцать восьмой рядом с тринадцатым и тридцать третьим, торцом прижимаясь к недостроенной больнице.

С горем пополам попали в подъезд, но не в тот, и пришлось проводить те же танцы с бубнами возле соседнего. И даже когда оказались внутри, соседи не понимали, кого они ищут, так что бегали по этажам, отсчитывая квартиры, лишенные номеров. Со второго раза нашли нужную и застыли в пороге, увидев русокосую девушку с огромными синими глазами. Она радостно закивала на вопрос, здесь ли живет композитор, легко их впустила и побежала к самому композитору – чье имя Лу не удосужилась запомнить – уверяя, что он стал знаменит.

Композитор же все понял, протер прямоугольники очков, вздохнул и пригласил за стол, отправив девушку в комнату. Сказал: "Она немного глупая". Обернувшись через плечо, вздохнул еще раз и поправил себя: "Не немного".

– Честно говоря, – невесело улыбается Композитор, – я не думал, что вы меня найдете. Или найдете значительно позже.

Рэй откидывается на спинку стула, скрещивает на груди руки.

– Вы недооценили наши возможности.

– И вашу способность действовать сообща, – соглашается Композитор.

Лу смотрит за его пальцами – все еще гибкими, но уже утратившими былое изящество – за нервным перебором по столу, за тем, как ничего не выражающее лицо смягчается в немом смирении. Ей становится немного жаль Композитора. Наверняка он был талантлив и умен, наверняка имел множество интересных идей, наверняка любил жену, как теперь любит дочь.

– Я не был талантлив, – с сухим смешком говорит он, – но был упрям. Нового предложить не мог. Как говорили мои преподаватели, мне не хватало любви к настоящему, чтобы двигаться вперед, и я всегда оборачивался на времена каретные. Предпочитать классику хорошо для концертмейстера, для композитора – плохо. Я с трудом закончил училище, работал учителем в музыкальной школе и безбожно растрачивал умения. Однажды меня пригласили поработать с одной этно-певицей, а она, очарованная моей любовью к старому, познакомила меня с будущей женой.

Лу надеется на красивую историю любви – нужно же за что-то уважать этого человека. Того, кто косвенно убил ее брата и сотни других магов, потерявших смысл жизни.

– Она была хорошим способом подняться. – В словах Композитора появляется что-то похожее на злость, но выцветшее, незавершенное, хлипкое. – Красивая, талантливая, любимица публики. Когда мы были уже достаточно близки и дело шло к свадьбе, она сказала, что колдунья. Разумеется, я не поверил, пока она не показала, как умеет внушать эмоции и как заставляет видеть картинки. Тогда она рассказала о многих других, и я понял, что лучшие места заняты колдунами, вашей братией.

Выплюнув последнее, он замолкает, и пару минут все сидят в тишине.

Лу злится. Его жена была сильной вокалисткой, ее любили зрители и камеры, она обожала сцену и свой талант, которого было бы недостаточно без усердных занятий. Ничего не дается просто так. Ничего не сваливается на голову, только потому что проигрался мутировавший ген. Не развиваешь дар – он сжирает тебя изнутри, сводит с ума, калечит тело. Развиваешь – можешь рассчитывать на что-то сносное. Гении – это гении, их места не займут бездарности, сложившие руки на коленях и ждущие легкой дороги, проложенной воображаемой высшей силой.

У Лу был брат – безупречный скульптор, создавший человека и сумевший перенести душу и память в другое тело. У Лу есть мать – восхитительная балерина, чьи выступления заставляли людей и плакать, и смеяться, и любить, и ненавидеть. У Лу есть отец – прекрасный художник, картины которого даже сейчас, лишенные возможности покинуть пределы деревянных рам, смотрят живыми глазами с холстов. И никому из них ничего не далось просто так, без усилий и работы, упрямства и титанического труда. Если бы они не пахали, сидели бы в тени более талантливых творцов, не имеющих магии, но наделенных и упорством, и умом, и силой пробить стеклянный потолок.

Композитор продолжает:

– А потом у нас родилась дочь. Уже года в четыре она хотела петь, и ее мать не находила себе места от радости. Знаете, они похожи: обе русые, обе синеглазые, обе поют так, что душа рвется. Когда жена умерла, я понял, что дорога к известности мне закрыта.

Лу сжимает зубы, стараясь ничем не выдать злость.

Его не волнует дочь, оставшаяся без матери, и он совершенно не скорбит о супруге, трагически погибшей в автоаварии. Он сожалеет. что не стал знаменит, имея в руках такой замечательный инструмент.

– Представляете, каково жить с человеком, который получил все, чего ты получить не можешь, просто потому что он маг? Ты бьешься, творишь, создаешь, стараешься, а ему все на блюдечке! Ты пишешь стихи и музыку, а она только открывает рот – и этого уже достаточно, чтоб все ее боготворили! Тебе – нам – ничего не остается! И таких сотни, тысячи, десятки тысяч!

– Миллионы, – ехидно подсказывает Рэй.

Композитор кивает, машинально поправляя очки.

– И тогда я решил, что если мне дан такой инструмент...

– Что за инструмент? – перебивает Мэй.

– Ну... Дочь, – как само собой разумеющееся поясняет Композитор. – Я решил, что бог возложил на меня обязанность сделать всех равными. Чтобы у всех были равные шансы пробиться под свет софитов. Разве это не прекрасно?

Он все еще выглядит спокойным, но Лу замечает лихорадочный блеск в его глазах. Композитор искренне верит, что делал благое дело, или хочет думать, что его преступление – во имя справедливости и великой цели.

– Как бы вам сказать, что вы кретин? – тянет Рэй, но в голосе рычат гневные нотки. – Точно. Вы кретин.

– Позвольте, – Композитор снова поправляет очки. – Я не надеялся на понимание мага, однако, будьте добры, скажите, чем вы знамениты? Признаться, никогда о вас не слышал.

– Да потому что никто из нас ничем и не знаменит, – злая радость очень к лицу Рэю. – Мы каллиграфы, если вам интересно.

Композитор хлопает глазами.

– Каллиграфы? Такое тоже есть?

– Очевидно, ваше незнание уберегло нас от полного уничтожения с лица земли. В вашей песне о нас говорится косвенно, я угадал?

Лу помнит те две строки, выбившиеся из ритма, будто припев: "Всех, кто безбожно живое творит, навеки способности этой лишить". Речь явно идет о скульпторах, потерявших магию одними из первых, о художниках, чей дар исчезал не слишком быстро, но лишь краем слова, неловкой нотой – о каллиграфах, которых осталось всего больше.

– Знаете, я думаю, вы лжете. – Композитор растягивает нервную улыбку. – Не знаю зачем, но лжете.

Лу вскипает окончательно. Резко достает записную книжку, выводит неизменное "перо удачи" на маленьком листе, касается пальцем бумаги и одними губами произносит короткое "подчинись". Над столом вспархивает чудище – огромная птица с дугой клюва и размахом крыльев метра два. Черная тень, поднявшись под потолок, стрелой падает обратно на лист и растекается четким словом "мразь".

– То, чего вы заслуживаете, – елейно говорит, вырывая лист и протягивая его открывшему рот Композитору.

Не дав Композитору очнуться, Рэй чеканит:

– От вас мы услышали все, что нам нужно. Теперь поговорим с девочкой.