Под куполом цирка

Есть люди, которым невыносимо жить в мире, где кого-то нельзя спасти. Где плач остаётся без отклика, боль без облегчения, а смерть без смысла. Такие люди не строят домов, они строят убежища, клетки, обшитые декорациями доброты. Они называют это заботой, милосердием, спасением, но на самом деле — это жертвенник. Для других и прежде всего для себя. Он искренне верил, что делает добро, собирал их, как разбитые игрушки: потерянных, забытых, мёртвых. Он играл в отца, в друга, в наставника, водил за руку, создавал чудеса. Потому что иначе пришлось бы признать: никто не пришёл на помощь, когда он кричал. Никто не вернул ту, ради кого теперь он спасал всех подряд. Иногда любовь — это форма безумия, а милосердие —самый жестокий способ всё удержать. И когда ты слишком долго живёшь в роли спасителя, ты уже не знаешь, кто ты, если никто рядом не тонет. Ты превращаешься в тень, играешь Бога лишь бы не остаться человеком, который потерял всё. Говорят, спасение — благородный порыв, но в этой роли есть подвох: она быстро становится смыслом жизни. Тебя благодарят, на тебя надеются, ты становишься опорой, героем. И вот ты уже не просто человек, а символ, а символ не имеет права быть слабым. Сначала ты пытаешься вытащить кого-то из беды, потом вытянуть свою собственную вину, оправдать каждую сломанную судьбу. И в какой-то момент не замечаешь, как уже не спасатель, а тюремщик. Только ты всё ещё называешь это любовью. Он шёл по темноте, ступая медленно, будто прислушивался к собственным шагам. Вокруг не было ничего, только густая серая пустота, он больше не помнил, где начинается мир и заканчивается он сам. Снова и снова возвращался в начало, не мог иначе, замкнутый круг, что создал сам, бесконечный цикл. Его уже поджидали новые гости, ещё одни дети, что прибыли в это место. Ещё одни дети, которым предстоит такой же путь, времени на раздумья не было, пора работать. Джерри остановился перед мягкой перегородкой из пластика и сетки, прищурился, как будто собирался вспомнить план здания, но внутри у него всё было пусто.

— Нам налево, — сказал он с видом человека, уверенного в своём авторитете.

Эд с Мией переглянулись, будто услышали особенно нелепую шутку.

— Вы уверены? — спокойно спросил Эд.

— Просто чувствую. Надо держаться одной стены и выйдем. Это же детский лабиринт, а не храм Минотавра.

— Ага, — кивнул Эд. — Проблема только в том, что этот лабиринт сам решает, где у него стены.

— И у него был хозяин, — добавила Мия, глядя на пластиковую лестницу, ведущую вглубь. — Мы уже тут были.

Джерри нахмурился.

— Вы серьёзно?

Мия молча взяла Анжелу за руку. Эд, не оборачиваясь, уверенно шагнул в противоположную сторону.

— Пойдём, — сказала Мия.

Анжела послушно двинулась следом. Джерри открыл рот, потом закрыл. Постоял пару секунд.

— Эй! — крикнул он. — Это не налево!

Джерри пробормотал что-то себе под нос и, бурча, поплёлся следом.

— Прекрасно. Отлично. Восстание детсада. Сейчас мне ещё всякую мелочь слушать. Чего это они вдруг такие уверенные, а? Экскурсоводы малолетние.

Но дети не оглянулись. Мия с Эдом уже уводили Анжелу за собой, они точно знали, куда повернуть, где поднырнуть, за какую шторку пролезть. Джерри плёлся следом, бурча, пока очередной поворот не встретил его приторным, липким запахом пластмассы, пыли и чего-то вроде дешёвого грима. Он замер, посмотрел вверх: мигающая лампочка, старая, как весь этот цирк. Сбоку чуть покосившийся ящик с разноцветными шарами, некоторые спущены. Под ногами застарелые конфетти, прикипевшие к полу. Что-то в животе сжалось, он знал этот запах, знал эту лампу, эту проклятую урну, вечно переполненную фантиками.

— Мартин? — вырвалось вдруг.

Джерри провёл рукой по мягкой стене, нащупал углубление. Кто-то сидел здесь часто.

— Эй, — хрипло окликнул он, — Постойте.

Мия и Эд обернулись.

— Это же... — Джерри обвёл рукой стены, углы, затхлый воздух. — Это же его место, верно? Мартина?

— Было, — кивнул Эд.

— А теперь?

Дети переглянулись.

— Его здесь больше нет, — спокойно сказала Мия. — Мистер Адам отпустил его.

Джерри остановился, как вкопанный.

— Что значит отпустил?

Дети молчали. Анжела испуганно посмотрела на Джерри, но тот даже не заметил.

— Вот значит, как, — добавил Джерри.

Он сжал кулаки, его лицо налилось краской унижения.

— Кто он такой, чтобы решать? Чтобы выбирать, кого отпустить, а кого оставить? Бог? Судья?

Мия сделала шаг вперёд, но Джерри отшатнулся.

— Не надо. Не утешайте. Мне не надо, чтобы дети жалели меня.

Он повернулся, отводя взгляд.

— Ведите уж, раз знаете дорогу. Я просто хочу понять, какого чёрта я до сих пор здесь. Я лично его пристрелю!

И они пошли. Эд взял Анжелу за руку, Мия шла рядом, Джерри чуть позади, в голове у него гудело от ярости. Дети прошли через дверь и оказались в маленьком, почти забытого вида помещении. Это был не совсем коридор, скорее, пространство, узкое и мрачное, с потолком, от которого тянулись длинные, грязные трубы. В воздухе висел запах сырости, который заставлял мурашки пробегать по коже. Эд и Мия двигались уверенно, их шаги, кажется, были настолько привычны, что они могли бы пройти здесь с закрытыми глазами. Анжела шла рядом, но её присутствие было для него как-то неясно туманным. Он не знал, что она чувствует, но что-то в её молчаливом следовании заставляло его задуматься.

— Нам сюда, — произнесла Мия, не останавливаясь.

Джерри посмотрел в ту сторону, куда она указала, но там был лишь узкий проход, покрытый плесенью. Стены тут были странно близки, будто сжимающиеся, не дающие ни простора, ни возможности уйти. Его глаза метнулись к детям, их взгляды, казалось, не обращали внимания на атмосферу, пропитанную сыростью и темнотой. Но Джерри не мог отделаться от ощущения, что что-то не так. Он сам не знал, что именно его пугает. дети неожиданно развернулись в другом направлении, Джерри остался на месте, замешкавшись.

— Куда они идут? — Он не осознал, что сказал это вслух.

Эд и Мия обменялись взглядом, но ничего не ответили. Они продолжали двигаться вперёд, а Анжела молчаливо следовала за ними. Джерри наконец почувствовал, как его терпение иссякает. С каждым шагом его растерянность превращалась в раздражение. Как будто этот мир целенаправленно кричал ему о том, что он тут не нужен. В его груди заворочалось, и он сжал кулаки, пытаясь подавить это беспокойство. На его лицо упала капля, взгляд поднялся к потолку, огромная открытая труба торчала прямо наверху.

— Ну и чего мы тут торчим? — пробурчал он, глядя в сторону детей, которые продолжали осматривать стены.

Эд и Мия переглянулись. Мия тихо сказала:

— Мы отсюда вышли, а не зашли.

Эд кивнул. Он не любил предсказуемости, но тут его внутренний голос словно шептал, что нужно смотреть внимательнее. В прошлый раз они «вышли» через ту самую трубу с помощью Ди, и то каждый из них, кроме неё, был без сознания.

— Здесь где-то должен быть обход, — сказал он, словно это было очевидно. — В этом месте всегда есть что-то спрятанное.

Джерри вздохнул, он не знал, как здесь работают законы, с самого своего первого дня в этом цирке ни разу не покидал комнаты, смотря за Анжелой всё время. Дети начали обследовать стены. Мия заметила на одной из панелей щель, едва заметную, почти скрытую. Она осторожно прикоснулась к ней, и почувствовала лёгкий поток воздуха.

— Эй, Джерри, посмотрите! — сказала она, указывая на щель.

Джерри наклонился и внимательно осмотрел её. Она была неширокой, но за ней что-то скрывалось. Слегка пошевелив панель, Мия заметила, что воздух тёплый, пахнущий пудрой и старыми духами. Пройдя рукой по щели, она почувствовала, как пространство немного изменилось, и за ней оказался проход, который постепенно исчезал в темноте.

— Ну что, пойдёте первым? — сказал Эд, с лёгким поддразниванием обращаясь к Джерри.

Джерри замедлил шаг и нахмурился.

— Я думал, вы тут как-то знаете, что делаете, — пробормотал он, оглядывая панель. — И вообще, всегда приятно быть в роли ведущего.

Но всё равно, как бы ни возмущался, он шагнул вперёд. Эд и Мия последовали за ним, а Анжела осталась стоять позади, смотря им в след. Её взгляд был пустым, не выражая никаких эмоций, словно она уже не ощущала, что происходит. Она не говорила ни слова, её молчание было плотным, как туман, но от этого оно только выделяло её среди остальных. С каждым шагом она становилась всё более отстранённой, как будто её присутствие здесь было не вполне реальным.

— Ты идёшь? — спросил Эд, оглядываясь на неё, но Анжела лишь кивнула, не произнося ни слова. Она шагала следом, как тень, не останавливаясь.

Как только Джерри прошёл через щель, она с тихим звуком закрылась за ними, поглощая их в пустую тень. Проход вывел их вверх, к слабому свету. Всё вокруг, как всегда в этом месте, было неясным, неопределённым. Всё, что казалось реальным, растворялось, будто они не ступали по земле, а скользили по тонкому слою забытого времени. Анжела, оказавшаяся последней, всё ещё молчала. Она не спешила следовать за ними, а когда шла, её шаги были неуверенными, будто она пыталась понять окружение и их самих. Дверь, за которой они только что прошли, тихо закрылась за ними, поглощая их в мир, где прошлое и настоящее не отличались друг от друга. Анжела снова осталась позади, но её глаза не сводились со света, который манил их всех. Гримёрка встретила их светом, который наполнял пространство тёплым, мягким сиянием. Комната говорила о заботе и внимании, о том, что когда-то тут было что-то важное, что хранилось с любовью. Книги, костюмы, утварь добавляла атмосфере некой особой тёплой жизни, не умирающей, а сохраняющейся. И всё-таки Джерри чувствовал странную пустоту, которая охватывала его с каждым шагом, с каждым взглядом. Запах, который всё же не мог покидать эту комнату. Он тянулся от угла, где начиналась не просто атмосфера, а что-то, что выходило за пределы самого понимания. Лёгкий пар, что поднимался над озером, который казался почти живым, наполнял пространство цветочными ароматами. Это было как сон, где всё неясно и не осязаемо. Озеро, настоящее и одновременно чуждое, с гладкой поверхностью, на которой плавали лотосы, казалось не просто природным элементом, а чем-то мистическим. Но для Джерри всё это было как чужая реальность, в которой он не мог найти своего места. Он подошёл к зеркалу, его взгляд скользнул по этому знакомому пространству, но воспоминания, как тени, начали подниматься. Ещё одна артистка. Самая молодая из всей труппы. Её лицо в его памяти было не таким ярким, как другие, но её старания всегда выделялись. В прошлом Джерри наблюдал, как она безуспешно пыталась привлечь внимание его племянника, как её глаза искали взгляда. Её привязанность к нему была почти детской, но Джерри знал, что в её душе скрывается нечто гораздо более глубокое. Тогда она была для него как сияющий пример: дисциплинированная, с прямой спиной, но скрывавшая в себе скрытые волнения. Чистая и открытая в своём стремлении, она была почти во всём идеальной, а её сомнения в себе больно ощутимыми. Но Джерри видел и это: её попытки скрыть слабость под маской силы. Когда она говорила, что «слабая», Джерри всегда пытался успокоить её, утешить её, но не мог. Ведь, несмотря на стремление быть лучшей, она оставалась в своих внутренних терзаниях, не будучи уверенной в своей ценности. Воспоминания об этой девушке всегда вызывали у Джерри улыбку, но теперь, в этой комнате, с её знакомыми запахами и ощущениями, он почувствовал, что часть этих воспоминаний утратила свою ясность. В них сквозило нечто неразрешённое. Может быть, потому что на её месте всё чаще в голове Джерри мелькала фигура Дианы, и это добавляло странного оттенка в его чувства. Джерри медленно подошёл к стене напротив зеркала. И только тогда заметил то, что как будто не хотел видеть. Афиши. Выцветшие, но всё ещё гордые, они висели на стене, словно сторожа памяти. «Великое шоу!», «Ночь чудес!», «Только один вечер!» — лозунги всё ещё бросались в глаза, но в них уже не было прежней дерзости. Бумага съёжилась от времени, некоторые края потрепались, другие покрылись легкими пятнами сырости. Казалось, они пережили больше, чем те, кто их создавал. И вдруг, между ними, он увидел её. Маленькую, почти теряющуюся чёрно-белую фотографию. Она висела чуть ниже других, словно скромно пряталась, и всё же манила. Пожелтевшая, с тонкими трещинками по углам, она выглядела так, будто вот-вот рассыпется в прах. На снимке восемь человек, молодые, счастливые, в сценических костюмах. У кого-то в руке шляпа, у кого-то палочка фокусника. Они смотрели прямо в объектив, с особенной уверенностью, которую редко встретишь в реальности. Их шатёр был ещё новым, свежим, как первый вдох перед началом выступления. И она была среди них. Прямая осанка, скромная улыбка, сдержанный взгляд. Джерри сразу узнал её, даже в этой старой зернистой копии. Он вспомнил, как она часами оттачивала каждый выход, как следила за каждым словом, каждым жестом. Как прятала руки, когда волновалась, как дрожали её плечи, когда Адам проходил мимо, даже не глядя. Он вздохнул, в груди снова защемило что-то мягкое и неосторожное. Джерри смотрел на фотографию долго. Опустил глаза только заметив, как рядом с фотографией кто-то оставил сухой лепесток. Возможно, он упал с костюма или с цветка из гримёрочной вазы, но он лежал точно под ногами тех восьми.

— Всё-таки вы были настоящими, — прошептал Джерри.

Он долго стоял, не отрывая взгляда от пожелтевшего снимка, пока не протянул руку и бережно снял фотографию со стены. Бумага хрустнула, как сухой лист, будто вздохнула, когда её отлепили от гвоздика. Он держал её в руках с осторожностью, как будто это была реликвия, почти ритуальный предмет. Пальцы едва касались углов. Он не знал, зачем взял снимок, просто почувствовал: он должен быть с ним. В нём было что-то живое, что-то, что не умерло, даже если давно забылось. Позади послышался лёгкий шорох, обернувшись, Джерри увидел Анжелу. Девочка стояла в полутени, чуть в стороне от света, падающего с потолка, она не двигалась, только смотрела на фото в его руках. Лицо у неё было закрытым, серьёзным, каким-то напряжённым, как будто нечто в этом снимке тоже коснулось её и, хотя она не проронила ни слова, Джерри почувствовал: она что-то вспоминает, может, не конкретно этих людей, но что-то, что связано. Её взгляд был не детским и не совсем живым, как будто и она была частью этой фотографии. Он кивнул ей почти незаметно и сунул снимок во внутренний карман пиджака. Фотография чуть согнулась, приняла форму груди, как будто нашла там место.

— Пойдём, — сказал он тихо.

Анжела кивнула. Эд осторожно положил ладонь на ручку двери, она была холодной, гладкой, будто никто не трогал её много лет. Дверь открылась мягко, без скрипа, за ней начинался тёмный коридор: глубокий, без света, затянутый непроглядной тенью, он поглотил их мгновенно. Анжела остановилась, не говоря ни слова, она сунула руку в карман своих простых штанов, слегка поношенных, с вышитым сердечком у пояса и достала оттуда крошечный фонарик. Детский, пластиковый, с облезшей наклейкой в виде звездочки. Щёлк. Слабый тёплый луч пронзил темноту. Свет был едва заметным, но живым. Он высветил уголок стены, пыльную паутину и край ботинка Мии.

— Откуда он у тебя? — прошептал Эд.

Анжела промолчала. Только чуть крепче сжала фонарик и шагнула вперёд. Остальные двинулись следом. Тусклый свет дрожал в её руке, выхватывая из темноты детали: облупленные стены, металлические швы, капли, медленно скользящие по потолку. Она остановилась. Фонарик в её руке едва заметно дрогнул, луч света дрожащей точкой вынырнул вперёд и остановился на стене. Там, где цветные линии на стенах и потолке сплетались в нечто странное и знакомое. Мия замедлила шаг. Анжела всё ещё стояла, она не просто смотрела на рисунки, будто впитывала их, вглядывалась слишком долго, сосредоточенно, не на один, не на два, на все подряд, словно искала или узнавала. Мию это внезапно пронзило, она тоже остановилась, осмотрела девочку, от обычных детских кроссовок до спутанных прядей тёмных волос, потом в её голове мелькнула мысль и застыла.

— Подождите-ка, — прошептала Мия, беря Анжелу за руку.

Мия подвела её к одному из рисунков, фонарик выхватил из темноты знакомую сцену: девочка с тёмными волосами и ярко-красный шарик в маленькой руке, рядом шатёр, флажки, обрывки воспоминаний. Мия напряглась. Она вспомнила, как стояла тут с Эдом, как они тогда дорисовали шатёр, как она не могла оторвать взгляда от этой девочки. Теперь Мия смотрела на рисунок, потом на Анжелу и снова на рисунок, её сердце будто оборвалось.

— Это ты? — осторожно спросила она.

Анжела моргнула, словно проснулась, словно услышала что-то очень важное, но не могла понять, что именно. Она посмотрела на картинку, наклонила голову и прошептала:

— Он улетел. Мой шарик улетел.

Мия замерла. Анжела снова смотрела на стену и не понимала, почему хочется плакать. Почему от этих рисунков становится так пусто внутри, как будто кто-то вытащил её детство и повесил на стену.

— Анжела... — Мия всё ещё держала её за руку. — Ты рисовала это?

Её голос звучал тихо, почти шёпотом, будто она боялась вспугнуть что-то хрупкое и важное. Анжела не ответила. Стояла молча, смотрела в лицо нарисованной девочке, будто ждала, что та заговорит первой.

— Ты что-нибудь помнишь?

Никакой реакции. Только дрогнувшие ресницы и еле заметное движение подбородка. Анжела выскользнула из её руки и пошла дальше, к Джерри. Словно ничего не было, словно рисунков не существовало, но Мия смотрела ей вслед и чувствовала недосказанность, Анжела просто не хотела смотреть туда. Анжела подошла к Джерри, остановилась перед ним, лицо её оставалось бесстрастным, но в глазах мелькало что-то новое: тихая, детская тревога, такая, которую взрослые часто не умеют распознать. Джерри ничего не сказал, только посмотрел, внимательно, чуть дольше, чем было принято. Он не знал, что она увидела, что вспомнила, но почувствовал, что это было важно и, может быть, больно, просто кивнул, медленно, почти неуловимо. Анжела снова посмотрела на него, на секунду задержалась, а потом сделала полшага ближе. Эд дотронулся до плеча Мии и тоже кивнул в сторону. Время идти дальше. Коридор вытягивался бесконечно, пока не растворился в тишине и вдруг стены стали светлее. Мягкий блеклый блеск пробивался из-за поворота, как рассвет, но холодный, будто несуществующий. Мия пошла первой, с Анжелой за руку, Джерри позади, медленным, почти бережным шагом. Эд остановился, Мия обернулась, чуть нахмурившись.

— Эд?

Он не ответил. Просто смотрел вперёд, в поворот, где отражения уже начинали дрожать, словно кто-то там дышал им навстречу.

— Мы снова здесь, — выдохнул Эд.

Мия поняла. Сердце сжалось.

— Я с тобой, — сказала она просто.

Анжела прижалась ближе. Джерри молчал, но его взгляд стал жёстче. И когда они сделали шаг за поворот, блеск стекла расцвёл вокруг. Тысячи отражений, треснувших и искажённых. Зеркала. Снова. У Эда по спине побежали мурашки, его ладони вспотели, он почувствовал, как сердце в груди застучало чаще. Всё вокруг отражало их шаги, их дыхание, искажая, ломая, как будто кто-то пытался вспомнить их сны, но забыл, как выглядят настоящие люди.

Анжела смотрела вперёд, моргая, свет фонарика колыхался у неё в руке. Мия чувствовала, как напряжён Эд, он будто не дышал, просто стоял, сжав кулаки. Джерри осматривался с осторожностью, но без страха, скорее, с ожиданием.

— Были здесь раньше? — тихо спросил он.

— Да, — сказал Эд.

И тишина сглотнула ответ, никто не хотел идти первым, ни один шаг не звучал естественно в этом месте. Тогда Анжела, не говоря ни слова, сделала шаг вперёд. Её кеды прошуршали по полу, и свет фонарика прыгнул, коснулся зеркала и там мелькнуло что-то, слишком быстрое, чтобы понять.

— Подожди, — Мия догнала её и встала рядом.

— Всё хорошо, — тихо произнесла Анжела. — Я, кажется, знаю, куда.

Голос её звучал почти отрешённо, и Мия снова поймала себя на мысли: в Анжеле что-то меняется. Они пошли, а за их спинами, в одном из далёких зеркал, что-то дрогнуло. Сначала они шли в тишине. Только дыхание, скрипы шагов, мягкое дрожание фонарика.

А потом — эхом, будто издалека, — раздался голос.

— Подождите, — знакомый, с хрипотцой. — Не туда...

— Адам? — Джерри резко замер. Его лицо побледнело, глаза метнулись по зеркалам.

И тут же другой голос, детский. Сразу несколько, размытые, будто в сонной воде. Анжела остановилась.

— Папа? — выдохнула она, будто давно копив воздух.

И шагнула ближе к одному из зеркал, отражение мигнуло, но вместо неё из зеркала на неё смотрела не она. Знакомая фигура заставила Эда и Мию побледнеть. Мэри. Точнее только её отражение, тогда Адам лишил её физического тела, теперь она оставалась только в зеркалах самой собой. Своей человеческой формой.

— Папа? — прошептала Анжела снова.

Мэри приложила палец к губам.

— Тсс.

Лёгкий выдох, будто ветер сквозняка, прошёл по коридору. Анжела отшатнулась, глаза её широко раскрылись, но не закричала, её пальцы дрожали.

— Иди, — прошептала Мэри.

Анжела резко обернулась и опять увидела её. В зеркале. Мэри уже не просто стояла. Её лицо было ближе, почти у самой поверхности, бледное, растерянное, будто испуганное, брови сведены, губы напряжены.

— Ты... — начала она, и глаза её метнулись к Мие и Эду. — Они всё ещё здесь? Они вернулись?

В голосе тревога, удивление, почти вина. Потом взгляд упал на Джерри и на Анжелу, глаза Мэри расширились, почти были в ужасе.

— Нет... вас не должно... — она отступила, ладони её коснулись стекла изнутри. — Это ошибка. Вы... не... должны быть здесь.

Анжела приблизилась, будто зачарованная.

— Почему ты боишься? — выдохнула она. — Кто ты?

— Помоги... — голос Мэри стал едва слышным. — Твой папа...

Мия сделала шаг вперёд и резко схватила Анжелу за руку.

— Не слушай её! Это ловушка!

И тогда шагнул Джерри. В упор подошёл к зеркалу. Смотрел, долго, без слова, потом:

— Мэри?

Он выдохнул, как будто удар получил. Женщина внутри зеркала вздрогнула, но не отвела взгляда. Женщина внутри зеркала вздрогнула, но не отвела взгляда.

— Здравствуйте, босс, — прошептала она. — С момента Вашего внезапного исчезновения не виделись. Или побега. Вы ведь просто сбежали после всего?

— Мэри... — Джерри шагнул ближе, как будто мог достать до стекла. — Я не босс. Не здесь. Всё закончилось.

— Ничего не закончилось! Ваш племянник теперь тут главный! Видеть всю Вашу семейку не могу!

Она глянула на Анжелу, потом на детей.

— Почему они здесь? Особенно Анжела!

— Скажи нам, где Адам? У меня с ним будет серьёзный разговор.

— С удовольствием скажу, если прикончишь его на месте! Хотя стоп, мы все уже давно дохлые! Знаете, как я умерла?

— Мэри, успокойся!

— Успокойся?! — взорвалась она, глаза вспыхнули в зеркале, как будто пылали изнутри. — Я смотрю Вас, уважаемый босс, абсолютно всё устраивает? Прячешься в своих иллюзиях, в этом чёртовом цирке, закрываешь глаза на дела своего племяша. Он же чертовщину тут творит! А Анжела...

— Не трогай её, — тихо, но сдержанно сказал он.

Мэри перевела взгляд на Анжелу, уже не злой, почти жалобный.

— Ей бы куклу и сказку на ночь, а не этот кошмар.

— Хватит, — выдохнул он. — Я знаю. Знаю, что всё здесь не то. Знаю, что Адам... — он запнулся. — Что он сломался сильнее всех. Я хочу попробовать его убедить.

Мэри тихо рассмеялась, горько:

— А поздно хочешь?

— Лучше поздно, чем...никогда, — он взглянул вглубь зеркального коридора. — Скажи, где он. Пожалуйста.

— Он чуть дальше отсюда. У него теперь новый круг. Я не собираюсь больше подчинятся его приказам.

— Я всё исправлю, Мэри, обещаю. Я тоже хочу свободы.

— Валяй. Только у вас не получится, вот увидишь.

Дети переглянулись. Анжела потянулась к нему ближе. Мия медленно шагнула вперёд первой, за ней Эд, Джерри последовал последним. Они пошли по узкому коридору зеркал, стеклянные стены искажали отражения, отбрасывали неестественные блики. Где-то вдалеке через зеркала послышались голоса:

— А если бы это был настоящий кролик, ты бы его тоже с шляпой достал? — весёлый, мальчишеский голос.

— Только если ты его туда сам посадишь! — хохот второго.

— Не спорьте, оба. — это был голос Адама.

— Это он, — прошептала Мия.

Джерри остановился первым, прислушался.

— У него теперь новый круг, — тихо сказал он. — Он и правда начал всё сначала.

Голоса приближались, будто дети шли по параллельному коридору. Один голос был знаком до боли. Адам.

— Но это уже не игра, ребята. Помните, что я сказал: если испугаетесь, то всё исчезнет. Так что держим волшебство крепко. Договорились?

Дети хором:

— Договорились!

Анжела хотела крикнуть, шагнуть, но Мэри, всё ещё отражённая в зеркале, подняла палец ко рту:

— Тсс, — сказала она, не отрывая взгляда. — Пора.

— Что ты собираешься... — начал Джерри, но она уже исчезла из отражения.

А в следующую секунду — крик, детский, за ним второй. Голоса тех самых детей теперь дрожащие, срывающиеся от страха:

— Кто это?!

— Там, в зеркале! Она живая!

Смех: нервный, хриплый, срывающийся в шёпот.

— Бегите, детки, — раздался голос Мэри, уже повсюду.

— Не смотри, не смотри! — закричал один из мальчиков. Их шаги — топот, паника, слёзы.

— Она идёт за нами!

Через мгновение всё стихло, только отдалённое эхо уносящихся шагов. Мэри снова появилась в зеркале рядом.

— Долго держать их не смогу. Идите к нему.

Они в спешке искали нужные повороты и выход из лабиринта.

— Мэри? — Адам напрягся. — Какого чёрта ты творишь?

Он шагнул дальше, в другой поворот следуя за криками двух детей. Там было пусто, только цирковая арена, голая, без зрителей. И тогда он услышал шаги за спиной, повернулся.

— Адам... — произнёс Джерри.

А рядом с ним — Эд, Мия, и Анжела. Адам оцепенел, на миг показалось, он увидел привидение.

— Эд? Мия? — выдохнул он. — Почему вы...

— Не ушли? — закончил Эд.

Адам замер, уставившись на фигуру, шагнувшую из-за спины Джерри. Он не сразу понял, кого видит. Не сразу позволил себе поверить, но голос узнал с первого звука.

— Папа...

Анжела сделала шаг — робко, как будто боялась его спугнуть. Потом ещё один, чуть быстрее.

— Папа, это я... — в её голосе дрожала улыбка. — Я соскучилась.

Она почти подбежала, руки вытянулись вперёд — как тогда, как в тот день, когда он должен был её спасти, но опоздал, но Адам сделал шаг назад, просто отступил. Резко. Как будто её прикосновение могло обжечь.

— Нет, — выдохнул он. — Нет, нет... Ты... ты не должна быть здесь. Почему ты не в комнате?

— Пап, ты обещал ко мне прийти. Когда это случится? Почему тебя долго нет?

— Зачем ты её привёл? — обратился он к Джерри.

— А ты ничего не хочешь мне сказать? — грозно спросил тот.

— И что же по-твоему?

— К примеру: где сейчас Диана? Где же Мартин? И что ты сделал с Мэри?

Адам снова опустил глаза. Его голос стал глухим, почти хриплым:

— Я это делаю ради неё.

— Ради неё?! — Джерри взорвался. — Да ты её даже похоронил внутри этих стен, как и себя! Ты хоронишь всех вокруг, Адам!

Адам сжал зубы.

— Я хотя бы не привёл её обратно, чтобы добить. Я просил тебя за ней смотреть!

— Не тебе говорить, кого «добили»! — шаг Джерри был резким. — Ты сломался и потащил всех за собой. Мартин, Диана, Мэри, меня. Потому что так проще, да?

— Заткнись.

— Ты не мог даже умереть как следует, да?! Вместо этого построил себе цирк теней! Мавзолей вины!

— Я сказал, заткнись!

Адам рванулся вперёд, не по-театральному, он бил, как человек, который давно не чувствовал себя живым. Джерри качнулся, но успел поднять руку, кулак Адама врезался в плечо, отразившись глухим звуком в пустом куполе.

— Вот он ты! — процедил Джерри, ловя его за ворот. — Вот настоящий ты — жалкий, сломанный, испуганный мальчик, который прячется за трюками!

— Да ты понятия не имеешь, через что я прошёл! — рыкнул Адам, толкнув его в грудь.

— Ты прошёл? Мы все прошли через тоже самое! Но мы не строим вокруг себя грёбаный ад и не тащим туда детей!

Они сцепились, без постановки. Падали, рычали, глушили друг друга не ударами, а болью. Вспоминая. Каждый срыв как осколок памяти, как будто это была единственная возможность всё сказать. Позади, в тени, Анжела вжалась в стену, Эд и Мия стояли молча, как будто видели не драку, а обрушение старого храма. Джерри резко шагнул вперёд, его рука вцепилась в Адама, словно старые раны, выплеснувшиеся наружу, его ярость вырвалась в момент, когда Адам произнёс те слова.

— Ты не имеешь права говорить мне об этом! — шипел Адам, но прежде, чем он успел выдавить из себя ещё что-то, Джерри подтолкнул его так сильно, что Адам потерял равновесие и пошёл назад. Не выдержав, Джерри схватил Адама за плечи, с силой вжался в его тело. Всё накопившееся разочарование вырвалось, и Джерри почувствовал, как его руки начинают сжимать тело старого друга.

— Ты избрал путь одиночества и страха, Адам! Ты сам решил, что ты один! Ты выбрал разрушение, а теперь жалуешься? — голос Джерри был хриплым от ярости. Он резко подтолкнул Адама, снова и снова заставляя его чувствовать эту боль. — Ты мог бы не страдать так долго, ты мог бы обратиться ко мне! Почему ты не пришёл, когда я был рядом?

Адам, застигнутый врасплох, ухватился за руки Джерри, пытаясь вырваться. Он изо всех сил стремился держать контроль над собой, но сердце билось в бешеном ритме, а в голове не было ни мысли, ни силы для ответа. Его тело поддавалось силе Джерри, а внутренний протест был беспомощен. Джерри дернул его сильнее, на мгновение почувствовав, как Адам почти теряет баланс. Затем его кулак встретил лицо Адама. Это был не просто удар, это было как столкновение двух миров — один, что сломался от боли, и второй, что был полон горькой ненависти. Адам отшатнулся, но не упал. Его взгляд стал яростным, и он бросился на Джерри, схватив его за шею.

— Ты не знаешь, что я пережил! Ты не видел, как умирает всё, что ты любишь! — кричал Адам, его пальцы сжимались вокруг шеи Джерри, и напряжение стало ощутимым. В этот момент оба мужчины были готовы разорвать друг друга на части.

Джерри, с яростью в глазах, вцепился в руки Адама, и сдавил их. Его плечи вздрагивали, он тоже хотел боли, хотел, чтобы Адам почувствовал, что он прошёл через ад, потерял всё, и вот теперь он перед ним и не только с пустыми словами, но с физической болью.

— Да, я видел это! — проревел Джерри. — Я видел, как умирает каждый, кого я любил! И вот теперь ты стоишь передо мной, и хочешь, чтобы я тебя пожалел? Стало ли лучше, когда ты наложил на себя руки?

Они были словно в ловушке, как звери в клетке, жадно рвущиеся друг к другу. Удары не прекращались. Вся эта драка была больше, чем просто физическое столкновение — это была борьба за чувства, за признание, за то, что они оба потеряли. И каждый из них чувствовал, что они не могут остановиться, пока не освободятся от всего, что накопилось за годы. Наконец, Адам, из последних сил, оттолкнул Джерри, который, едва удерживая себя, в последний момент с силой опёрся на его грудь. Оба мужчины стояли в нескольких шагах друг от друга, тяжело дыша, с разбитыми лицами и слезами в глазах хотя никто из них не позволил себе плакать. Молча, с тяжёлым взглядом, Джерри шагнул назад, вытирая кровь с губ, а Адам так и стоял, дрожа от гнева и боли, пытаясь осознать, что только что произошло. В этот момент в их взглядах была не столько ярость, сколько отчаяние. Они оба пережили ужасное, но каждый выбрал свой путь. Анжела, медленно подошла к своему отцу. Она была обеспокоена его состоянием, её взгляд полон любви, но в нём ещё скрывался страх — страх потерять того, кого она так долго искала. Она тихо протянула руку, осторожно коснувшись его плеча.

— Папа... — её голос был мягким, как будто она боялась разрушить молчание, которое будто разрывалось между ними. — Папа, пожалуйста... всё будет хорошо.

Адам замер, его плечи чуть приподнялись, когда он почувствовал прикосновение дочери. Но не смог, не мог её обнять. Он вновь отстранился, как будто его тело не хотело принимать её в свою жизнь, не готово было снова пережить тот момент утраты. Но его глаза наполнились слезами, и эта боль отразилась в его взгляде.

— Нет... — выдохнул он, почти шепча. — Ты не должна видеть это...Это всё... я не могу...

Анжела лишь крепче сжала его руку, отчаянно смотря на него, будто пыталась ему сказать, что всё ещё может быть иначе, но она не стала настаивать. Она просто стояла рядом, предоставив ему время, в которое он мог бы принять её присутствие, даже если это было мучительно для него.

— Папа, я только хотела, чтобы ты был рядом, — её голос не был обиженным. Это была просто тихая просьба, наполненная болью от того, что ей нужно было бороться, чтобы он снова поверил в себя и в неё. — Прости, что я ушла. Прости, что не попрощалась. Ты ведь меня простишь? Я уже всё поняла.

Адам застыл, его сердце на мгновение замерло. Слова дочери обрушились на него, как волна, но он уже знал, что это не она. Это было лишь воспоминание, обман, проекция. Но это была её проекция, её отражение, и Адам не мог не испытывать боли от того, что он не мог вернуть её в этот мир. Анжела посмотрела на Джерри будто прося о чём-то, её глаза метались в правую сторону пиджака, где он прятал что-то сокровенное. Джерри подошёл к Адаму, достал из пиджака пистолет и протянул ему. Шатёр, теперь был наполнен напряжением, которое, казалось, сжимало пространство до предела. Джерри, стоявший напротив Адама, сжал в руках пистолет, глядя на того с таким выражением лица, как будто видел не человека, а сломленную фигуру, навсегда потерявшую всё, что было когда-то дорогим. Его голос был твёрдым, но в нем звучала подавленная боль.

— Ты должен сделать это, Адам. — Его слова были почти как приговор. — Знаешь, однажды я тоже убил человека. Круг сомкнулся, разве не забавно?

Адам стоял, держа оружие в руках, и чувствовал, как его разум рушится. Все его силы были собраны в тот момент, но его тело отказывалось выполнить эту задачу. Пистолет был холодным, металл словно проклятый. Он знал, что это не настоящая Анжела, что это только проекция, лишь иллюзия, но сердце всё равно болело, когда он смотрел на её лицо.

Анжела, стоявшая перед ним, медленно шагнула ближе. Её улыбка была тоскливой, но при этом полна того света, который невозможно было вернуть. Она мягко произнесла:

— Папа, ты можешь быть свободен. Ты должен отпустить меня. Я больше не боюсь. Всё будет хорошо.

Её слова звучали как прощение, и это было тем, что Адам не мог вынести. Он был не готов к этому. Он не мог снова потерять свою дочь, даже если знал, что это лишь образ. Но её лицо, её глаза, всё было слишком реальным, осколки воспоминаний минувших дней. Джерри сделал шаг вперёд, понимая, что Адам не способен сделать то, что от него требуется. Его голос становился всё более агрессивным, как если бы он сам пытался разбудить Адама от его беспамятства.

— Ты всегда пытался спасти всех, Адам. Ты всегда хотел вернуть то, что уже потеряно. Но сейчас ты должен принять реальность. Ты должен это сделать.

Адам замер, его рука дрожала, и он почувствовал, как внутри него что-то ломается. Он смотрел на Анжелу, и она, несмотря на свою несуществующую природу, всё равно была для него живой. Она протянула руку, как когда-то, в последний раз, готовая обнять его, но он не мог двинуться с места. Анжела сделала последний шаг вперёд и, стоя прямо перед ним, произнесла с улыбкой:

— Я прощаю тебя, папа. Ты был лучшим. Но я уже не могу быть здесь. Позволь мне уйти.

Курок щёлкнул. Он спустил его дрожащим пальцем, медленно, как приговор. Глаза были закрыты, ресницы дрожали, и слёзы стекали по щекам, как последняя молитва. Выстрел прогремел, разорвав тишину шатра, как крик, забытый богом. Её тело содрогнулось и в следующее мгновение рухнуло, безвольно, как кукла, у которой выдернули нити. Но на месте, где она упала, не осталось плоти, только ослепительное пламя. Оно вспыхнуло внезапно, как будто сама смерть воспламенилась. Огонь пошёл вверх, охватывая шатёр, жадно лизал ткани, жёг воздух. Он ревел, словно демон, вырвавшийся на волю. Стены шатра трещали, загибаясь внутрь, отбрасывая на землю длинные, рваные тени, словно прошлое само пыталось вырваться наружу, заклеймённое пламенем и болью. Джерри, схватив детей за руки, рывком направился к выходу, но Адам оставался там, не двигаясь. Он понимал, что не может уйти, что его место здесь, в этом пламени. Он чувствовал, как его душа затягивает в туман, как его разум исчезает. В огне, в этом хаосе, он уже не был тем человеком, каким был когда-то. Адам стоял, полностью поглощённый этим моментом. Его глаза, тусклые и потерянные, смотрели в огонь, который уже охватывал шатёр, и казалось, что он не видит ни пламени, ни того, что происходит. Всё вокруг него сжалось до этой единственной точки, до того момента, когда он осознал, что уже не может вернуть того, что потерял. В конце концов, его страх стал реальностью. Он не знал, что это значит — убить свою дочь, даже если она была лишь иллюзией. Его существование не могло продолжаться в этом мире, в этом адском цикле. Он был частью этого, частью той самой тени, которую не удастся вытянуть на свет. Шатёр обрушился, как и его мир, и всё вокруг него начало плавиться, становясь частью ночи. Он чувствовал, как его душа распадается, исчезает в этих языках пламени и тени. Он знал, что теперь это его конец, и что, несмотря на всё, что он пережил, его существование завершится здесь, в этом аду. Его руки потянулись в пустоту, и в тот момент, когда дети с Джерри были уже далеко, когда они покидали этот мир, Адам остался стоять в огне, поглощённый своей тенью, его душа была уже частью этого мира, и он знал, что никогда не уйдёт отсюда. Тело почернело, стало прозрачным, он больше не напоминал человека, только очертание, теневое очертание. Это было его финальное представление. И когда дети с Джерри покинули шатёр, Адам не мог больше двигаться. Он опустился в поклоне не столько к ним, сколько к самой тьме, которая поглотила его. Они уходили, а он остался. В этом моменте, полном огня и разрушения, он был ни кем иным, как частью этого мрака, частью того, что было слишком поздно исправить. Это был его последний поклон перед уходом тех, кто мог уйти. Шоу завершилось.