ЦУГЦВАНГ

13 апреля, понедельник

В выходные я встретился с Тасей. Не знаю, что мною двигало, что я решил предположить ей пройтись, не взирая на сомнения. Гуляли от силы полтора часа. Возможно два. Но не больше. Мне было с ней интересно. Даже очень. Приятная атмосфера, хорошая погода и ее голос, прерываемый иногда ироничным смехом. Самое обидное, что не помню тем диалога, зато четко помню ее жесты и взгляд. В нем всегда отражается скрытый смысл, который жаждет быть понятым, но априори уверен, что никто его не заметит. Я замечал, но не умел разгадать. Слишком сложно и загадочно.

Еще помню ее искреннее удивление и восторг, когда я читал ей стихи. Она была восхищена — это читалось в ее глазах. Так искренне, ярко и выразительно они сияли. Будто ей не часто приходилось слышать стихи, но когда это случалось, то доставляло ей безграничное удовольствие. Я был вознагражден улыбкой и чудесным взглядом. И был польщен.

В этот момент вспомнил, как мои родители любили стихи. Они вообще любили читать и воспитывали меня на книгах, прививали любовь к чтению. Но большую, даже огромную, страсть они питали именно к поэзии. Папа часто читал маме что‐нибудь из классики, подгадав удачный момент, граничащий с драматизмом.

Вечер. Немного за полночь. Или дождь. Мама сидит в кресле и читает, играет в шахматы, либо отдыхает; когда они одни или мы втроем проводим спокойные часы досуга, папа проходил к окну или к высокому книжному шкафу, опирался на одну руку или скрещивал их на груди и начинал читать. Выразительно, эмоционально, будто бы это его чувства в один миг обрели слова. Иногда даже меня пробивало на слезу. Настолько все было трогательно; своим чтением он словно играл на струнах души. Меня это потрясало. И маму. Она молча его благодарила, от этого веяло каким‐то магическим пониманием: она либо кивала, прикрывая глаза, либо долго смотрела на папу, и он улыбался. И все молча. Мама тоже читала стихи, но куда реже и только на французском, и только о любви. Это была уже ее душа, которая вдруг запела.

Вспоминая это время, я понял смысл стихотворений. Когда их читаешь, ты выбираешь именно того человека, то произведение, именно с тем посылом, что могло бы показать те самые чувства, которые по каким‐то причинам ты не можешь прозаически описать. Вот в чем магия литературы.

Послушай, быть может, когда мы покинем

Навек этот мир, где душою так стынем,

Быть может, в стране, где не знают обману,

Ты ангелом будешь, я демоном стану!

Клянися тогда позабыть, дорогая,

Для прежнего друга всё счастие рая!

Пусть мрачный изгнанник, судьбой осужденный,

Тебе будет раем, а ты мне – вселенной!

Михаил Юрьевич Лермонтов, 1832

14 апреля, вторник

Я не хочу превратиться в маньяка. Не хочу, чтобы даже в роли шутки это могло ко мне иметь хоть какое‐то косвенное отношение. Однако, как избежать всего этого, я тоже не знаю.

Как избавиться от неуверенности в себе?

Я постоянно думаю о Тасе. Любые формы проявления мысли. И я не понимаю, что сейчас происходит между нами. Она не дает открытого ответа. Будто бы играет моими эмоциями, хотя, уверен, сама этого не замечает.

Я езжу к ее дому, сижу в машине и смотрю в окно. Таси не видно, но свет‐то горит. Значит все хорошо. Но одна ли она там? Зашла в подъезд одна. Но потом были еще люди, они к ней шли или нет?

Все из головы не могу выкинуть того мужчину из «минивэна». Кто он? Почему так жаждал встречи, что приехал и говорил с ней? Но о чем? Не зная простых ответов, я накручиваю себя. Хотя понимаю, что скорее всего ничего серьезного нет, и, если расставить все точки, если поговорить с глазу на глаз, раскрыть все карты, то вся эта завеса тайны и предрассудков падет. И все.

Это как открыть секрет фокуса. До этого мы все восхищаемся, верим в магию, боготворим мага, а на самом деле это всего лишь ловкость рук. И десятки часов работы и усердия. Мы уже не думаем о магии. Ее не существует. Ибо это все — лишь четко отточенные действия.

Нет ничего туманного в наших отношениях. Все прозрачно и ясно — обрати внимание на невербалику. Нет никакой таинственной истории, связанной с тем мужчиной из «минивэна».

Но я привык все знать. Следя за целью, подбираю лучшие комбинации событий, меня должны снабдить минимальной информацией. Не снабдили — я все нарою сам. Кто такая Тася? Что я о ней знаю?

А хочу ли я вообще что‐либо знать? Ведь мне хорошо с этим человеком. Зачем портить все какой‐то информацией. Информацией из прошлого. Оно было и было. Она же не захочет знать моей истории. Да и если захочет — я не расскажу. Уверен, так же поступит и она.

— Ты опять слишком удручен чем‐то, дорогой.

— Тебе показалось, просто думаю.

Ко мне подсела Маша.

Я сидел в библиотеке, писал конспекты, которые мне должны были пригодиться на ближайшем коллоквиуме, но отвлекся.

Маша достала ноутбук, подключилась к Интернету, раскрыла тетрадь и тоже принялась переписывать тезисы из статей каких‐то бородатых ученых.

Она еще была в трауре. Правда, лицо приобрело более живые черты, даже улыбнулась в знак приветствия.

Я рискнул:

— Прости... Соболезную... Тебе такое пришлось....

— Спасибо. Ничего. Мы справимся.

Однако голос был холодный. Механический такой.

Да. В такие моменты раздражают все это псевдоискреннее сочувствие, мол, всем жаль, что произошло. Да нет. Всем как раз‐таки все равно или не так больно. В отличие от тех, кто действительно понес утрату. Я знаю. Я был в этой шкуре. Тогда зачем все это говорю? Придумываю логичную прелюдию, чтобы просто перейти к тому, что меня на самом деле волнует. Чертов эгоист.

— Я спросить хотел.

— Да. — Маша на меня посмотрела. Отложила ручку, тетрадь, отвлеклась от ноутбука. Полностью была готова погрузиться в мой вопрос, мои проблемы.

Черт, насколько же ей плохо, что она готова окунуться с головой куда угодно, лишь на минуту перестать думать о случившимся.

— Ты же общаешься с Тасей. Может ты знаешь, что...

— Дорогой, ты прекрасно знаешь, что мы с ней далеко не близкие подружки. Я — не та, которая будет навязывать общение, а она — не та, кто готов идти на встречу, понимая, что связь со мной превратит ее в мишень для сплетен.

— Быть может ты по сплетням знаешь, с кем встречалась Тася раньше. С кем дружила, гуляла.

— Встречалась, значит, — Маша слегка ухмыльнулась. Призрак улыбки. — Интерес к ней проснулся?

— Маш, я прошу тебя, давай не будем...

— Конечно. Знаю. Но вряд ли смогу тебе с этим помочь. Это не моя жизнь, не мой секрет. Не имею права рассказывать.

— Не можешь мне пересказать сплетни?

— Ты слушаешь меня? Секрет. Сарафанное радио очень редко имеет доступ к информации под грифом «секретно». Ты хочешь узнать суть сплетен? Фантазии наших девчонок? Не уверена.

— Ты же сама сказала, что вы не близкие подруги.

— Дорогой. Не ты один тогда на балконе общался с Тасей. Поверь, если она тогда открылась, значит была причина.

16 апреля, четверг

Руслан в прямом смысле этого слова задолбал. Около полутора, ну может двух, недель просил у меня машину, чтобы я дал ему на время погонять. Чуть ли на крови не клялся, что все с моей тачкой будет хорошо. А я примерно в курсе, что из себя представляет честное слово Руслана. Я не напоминаю ему, но как‐то под новый год он занял у меня пять тысяч рублей и спокойно забыл об этом. Но тогда тоже глотку рвал, что честное слово отдаст.

Все это время у меня получалось деликатно избегать нашей встречи, но вот, буквально несколько часов назад, он поймал меня на университетской стоянке и слезно просил одолжить ему на один вечер машину. Мол, они на выходных решили встретиться с одноклассниками, что‐то наподобие импровизированной встречи выпускников. Так вот, ему кровь из носу охота произвести впечатление на одноклассников красивой девушкой, модными часами (без понятия, где он из взял) и крутой тачкой. Я бы не сказал, что мое средство передвижения можно назвать крутым, на что Руслан сразу же ответил, что машина выглядит весьма солидно. Не знаю. По‐моему, в его понятие «крутизны» входит все, что не имеет к нему абсолютно никакого отношения.

В итоге, я сказал, что подумаю. Однако уже в субботу вечером он будет ждать ключи от «хонды». И скорее всего он их получит. Не то, что мне его жаль или я проникся к нему, нет; это просто добрый жест. Прекрасно понимаю его чувства, когда охота показаться в лучшем свете, особенно перед теми, кому ты изначально планировал утереть нос. А когда ты слишком амбициозен, проходят годы, а ты все продолжаешь сидеть у разбитого корыта и мечтать о воздушных замках, уже пришло время показать то, на что ты способен, а у тебя ничего нет. От слова «совсем». И тебе стыдно. В первую очередь за себя. Что прошло столько времени и все впустую, ты не добился ничего. Поэтому, да, с этой стороны я его понимаю, отчего и позвоню в пятницу, и предложу заехать, и забрать машину на следующий день.

И еще одна новость.

Я полный осел.

Эта мысль дошла до меня лишь сейчас — сижу в кафе напротив кинотеатра, пью сок, пишу о Руслане и жду Тасю. Я — осел, которого еще не видывал свет. Я встречаюсь с девушкой, которая нравится моему другу. Он старается обратить ее внимание на себя, а я подло за его спиной предлагаю Тасе сходить со мной на фильм. На премьеру. Она соглашается. И пока Егор едет после учебы домой, чтобы писать конспекты по зарубежной литературе, переписывая монографии великих и не очень людей в тетрадь, я купил билеты на самые выгодные места, по центру зала, и жду Тасю.

Да‐да, я последний осел. И самое отвратное, что я это понимаю.

19 апреля, воскресенье

В три часа ночи меня разбудил звонок. Звонила Вика. Руслан разбился на моей машине.

25 апреля, суббота

Я не сплю уже седьмые сутки. Потерян контроль над собственной жизнью.

В воскресенье после разговора с Викой я сразу же выехал на место аварии. Платил по двойному тарифу. Я без понятия, как их унесло от города на шестьдесят километров, столкнуло с машиной, ехавшей по встречке, и выкинуло на обочину. Как выяснилось уже после, встречу выпускников перенесли в чей‐то загородный дом, именно так хотел продемонстрировать свой успех один из одноклассников Руслана.

В пути я провел около сорока минут, постоянно отзваниваясь Вике, что дрожащим голосом пыталась обрисовать мне ситуацию. Как мог, пытался ее успокоить и просил не звонить в ГИБДД до моего появления.

На месте стояли две кареты скорой помощи, в десяти метрах — раскуроченная машина черного тонированного «гелендваген», вокруг битое стекло, металлические обломки. При свете фонарей разглядел «хонду» на обочине. Сердце сжалось.

Заметив подъезжающее такси, из лап фельдшеров в синих жилетах вырвалась Вика и бросилась ко мне, рыдая и причитая. Я осматривал масштабы катастрофы.

— Где Руслан?

Она дрожащей рукой указала на белую карету скорой помощи и пошла со мной, крепко держа за руку.

Черт возьми, он живой! Руслан жив!

Ему наложили повязку на голову, сейчас перевязывали руку, он ругался с врачом и кричал, что никуда не поедет, лучше умрет от потери крови и потери сознания, но ни в какую больницу не поедет.

Увидев меня, он сильно обрадовался, хотя читался на лице и страх.

— Максон, здорова! Как я рад, что ты приехал! Прости меня, идиота. Прости, я правда не хотел. Все произошло случайно. Честное слово.

— Ты пил?

— Что? Максон, ты чего? Чтобы я да за руль...

— Ты пил?

— Прикалываешься что ли? Я не совсем долбанутый на голову, чтобы пьяным за...

— Я спрашиваю в последний раз, ты пил?

— Ну... бокал шампанского за встречу. Ну может два. Максон, честное слово, не больше.

У меня вспотели ладони.

За рулем сидел пьяный водитель, не справился с управлением, выехал на встречную полосу, врезался в машину и съехал с обочины. Как его уберегла судьба? За что? За какие добрые дела ему дали шанс, чтобы он сейчас передо мной рассыпался в извинениях?! Что мне с ними делать?

Я снова глянул в сторону своей «хонды». Ее левая часть разбита в мясо, капот съехал в бок, одно колесо неестественно выгнуто. Вокруг раздробленные мелкие части, стекло.

Через несколько дней я узнал, что Руслан на встрече выпускников выпил довольно‐таки прилично, что Вика не разрешала ему садиться за руль и отказывалась с ним ехать. Но пришлось потому, что одного она оставить не могла, думала, что ночью нет движения, особенно на загородных дорогах, поэтому если ехать медленно, то ничего не случится.

В ужасе посмотрел внутрь скорой помощи — никого. Никто не пострадал. Это отчасти облегчило сердце. Но все равно на душе было неспокойно. Вика сказала, что в «гелендвагене» сидит страшный мужик, которого она жутко испугалась и еле уговорила не вызывать полицию. Они ждали меня. Я пошел к их машине.

В голове не умещались сразу все вопросы, что волновали меня в тот момент. Чертовски не хотелось связываться с полицией, хотя сложно этого избежать. Машина моя, дал я ее добровольно, сам уже на месте аварии. Пришло время решать проблему.

Я постучал в тонированное окно. Стекло опустилось. Передо мной появилась бандитская рожа с каменными глазами. И не мудрено, что она могла испугать девушку. Я представился и спросил разрешения на разговор. С заднего сидения послышался бас, после чего открылась дверь.

— Ничего себе встреча. Здравствуй. Не ожидал тебя еще раз встретить.

И такое бывает.

Из машины вылез крупный мужчина лет пятидесяти пяти, ровно подстриженные седые волосы, темно‐коричневый пиджак, черная рубашка, золотые часы. Он пожал мне руку, осмотрел с ног до головы, потом взглянул на мою машину.

— Поговорим? С глазу на глаз. Я вижу, у тебя есть что мне предложить. Эй, ребята! — он попросил всех выйти из «гелендвагена», меня пригласил в салон. Трое бандитских рож отправились дышать свежим воздухом.

Это был мой клиент.

Мы с ним работали три года назад, на его задания я выезжал чаще, чем следовало в течении девяти месяцев. Это был серьезный тип, имевший за спиной приличное количество врагов и небольшой процент верных друзей. Именно на его заказах я поднялся и осел в этом городе.

— Твоя машина?

— Да.

— А чего же ты ее всяким косоруким инвалидам доверяешь?

— Это мой друг.

— Друг? Серьезно? Ну с этим нужно что‐то решать. Такие друзья могут тебя под монастырь подвести. Помнишь, что я делал с такими полудурками в своем окружении? То‐то. Подумай, а то потом будет поздно что‐то в своей жизни менять. Машину‐то жалко?

— Да.

— Понимаю. Особенно когда не твоя вина.

— Мы же договоримся?

— О?! Сразу к делу? Неплохо. Что ж... Мы можем договориться. Ты цену знаешь.

— Сколько?

— Сам посмотри. Оцени ущерб, прикинь цифру и раздели на свою работу.

— Вы хотите нанять меня?

— Нет. Я хочу, чтобы ты отработал ущерб.

— Назовите сумму, и я отдам. От работы отказываюсь. Возмещу наличными.

— Ты уверен? Чисто отработал, получил бы сверху.

— Уверен.

— Что ж. Твое дело. Двадцать миллионов.

— Сколько? Я только бампер вам помял.

— Не ты, а твой косорукий друг.

— Это все равно слишком много.

— Если нет таких денег, то добро пожаловать, у меня есть для тебя работенка.

— Сколько у вас накопилось врагов, если это выходит в двадцать штук?!

— Я бы заплатил больше.

— Нет, спасибо. Я отдам.

Вышел из машины. Попросил об одном одолжении — не уезжать в ближайшие полчаса. Сам направился к скорой помощи.

— Все улажено, езжайте в больницу, сделайте рентген и все, что положено. Вик, отзвонись мне, пожалуйста, после того, как хоть что‐то будет известно.

— Максон, как ты все решил?

— Возмещу ущерб.

— Сколько там? Я тоже вкинусь. Я виноват, признаю. Скажи, сколько требуется?

— Езжайте. Утром навещу вас в больнице, там все и обсудим. Вик, на связи.

К нам подошел один из бандитов «гелендвагена» и шепнул мне, что босс хочет уладить момент с бригадой скорой помощи. Я пошел к своей машине. Она была в ужасном состоянии, и лишь чудо спасло Руслана и Вику, оставив их в живых. Стекла разбиты, двери деформированы и заблокированы, видимо, ребята выбирались через разбитые окна. Капот до середины слева вмят, видимо, когда влетели в березу и сломали ее, фара справа вывалилась, это, похоже, уже от столкновения с «гелендвагеном».

Когда скорая помощь уехала и серена стихла, я попросил трех бандитов‐телохранителей помочь вытащить машину. Спустя полчаса моя хонда побитая и сморщенная оказалась на дороге. Так же на буксире дотащили ее до ближайшего оврага. Я вытащил из нее все вещи, спихнули ее вниз и подожгли. Ночь озарило пламя. Дождавшись, пока она догорит в заснеженном овраге, сел в машину и как можно вежливее попросил подбросить меня до города.

— Я заплатил бригаде, они тут же забыли, что выезжали на ДТП, наши номера и марки машин. Не беспокойся, это моя прихоть. Но и тебе это на руку, ведь так?

— Да.

— Ты что, обиделся из‐за того, что я попросил с тебя такую сумму?

— Я все отдам.

— Не сомневаюсь.

Он предложил составить ему компанию, мы заехали в пустой ресторан. Стулья были подняты, свет еле освещал четверть зала, за барной стойкой никого. Часы показывали девять утра. Он попросил мигом распорядиться насчет завтрака. И через минуту из ниоткуда появились официанты, две симпатичные девушки в безупречных черных платьицах с красными лентами, они опустили стулья у большого стола, поправили скатерть, расставили приборы. За столом у входа расположились три амбала. За барной стойкой материализовался бармен, наполнил три высоких стакана минеральной водой, их отнесли за стол у двери, сам продолжал протирать бокалы, стойку и полки за спиной с бутылками запредельных цен.

В скором времени и наш стол наполнился до отвала. Мне предложили сначала выпить чашечку зеленого чая, а после приняться за угощение.

Словом, в это небольшое время я почувствовал, что проваливаюсь в прошлое, когда мы точно так же сидели с заказчиком и обсуждали насущные проблемы. Я тогда работал лишь на него. Мне выделили машину, место жительства, снабдили необходимым оружием, по окончанию дел помогли с новым паспортом, и я ушел. Выполнив свою работу, больше не пересекался с этим человеком, однако не раз слышал его имя, ведь часто именно от него приходили ко мне.

Мы договорились о сроках и месте, когда я принесу обналиченные деньги. У меня есть десять дней. После обмена еще парой‐тройкой дежурных фраз я поблагодарил за угощение и поднялся из‐за стола.

— Слушай. Пятнадцать миллионов и данные того, кто смог бы тебя заменить.

— Вы же знаете, что я работаю один и ни с кем не связываюсь.

— Тогда двадцать.

Я уехал на такси.

Подсчитывать свои сбережения не имело совершенно никакого смысла, я знал, что располагаю не более, чем десяткой. Возможно, наберется в общей сложности одиннадцать. Но это была капля в море, особенно в этой ситуации — у кого я мог занять еще девять миллионов?

Только успел подняться домой, как зазвонил телефон, это была Вика, она доложила о состоянии Руслана и выслала эссэмэской адрес больницы, куда их ночью определили. Первым делом снова вызвал такси и отправился их навестить.

Не успел и зайти в палату, как Руслан начал рассыпаться в извинениях и кричать, что он хочет мне помочь. Пришлось подтвердить, что те «гангстеры», как выразился Руслан, затребовали большую сумму денег. Какую? Я соврал, что они попросили лишь десять миллионов. Вика от услышанного чуть не потеряла сознание. Руслан сразу стих. Нечему и удивляться, откуда у студентов такие деньги. Из этого соображения я и соврал только о части суммы, ибо говорить им, что на самом деле «гангстеры» потребовали двадцать штук, но, ребята, успокойтесь, у меня есть одиннадцать миллионов, — было бы весьма странно. Придется самому решать эту проблему, но как?

Спустя долгое молчание Руслан загрохотал снова:

— А не много ли эти дикари захотели? Десять лямов за разбитую фару. Твоя тачка пострадала, а не их, они ничего там не перепутали? Да, темно было, но не настолько. За что такие деньжищи? Слушай, Максон, пока не поздно, давай заявим о ДТП, ну куда меньше отделаемся, чем эти гангстеры с нас три шкуры сдерут.

Я отказался. Уговоры не слушал. Им казалось, что штраф и лишение прав — это малая цена за произошедшее. Но никто не знал, что права у меня липовые, так же, как и все документы на машину. А если случайно всплывет мое прошлое? Нет! Этого допустить нельзя. Никакой полиции. Пообещал, что сам справлюсь со всем. Хотя как — не имел ни малейшего понятия.

У Руслана оказалась сломана рука и небольшое сотрясение мозга, Вика отделалась ссадинами, синяками и шишками. Это чудо, если знать, как они слетели с дороги. Благо, что были пристегнуты, и сработала подушка безопасности.

Я попросил их пока не говорить никому об аварии, особенно в университете. И до поры до времени не упоминать мое имя, что я причастен к этой ситуации. Друзья согласились.

Вернувшись домой, принялся искать, что можно было бы продать. Но ничего не стоило больше трех сотен. Я попал. Просидел весь день и ночь в раздумьях, что можно предпринять. Наутро позвонил Вике и попросил к трубке Руслана.

— Здорово, Максон.

— Сколько у тебя есть денег? Сейчас.

— Около пятнадцати тысяч. Рублей. Могу перевести. Могу занять у друзей.

— Я понимаю, что наглею, но обзвони друзей и попроси помочь. Потом скажи, сколько примерно наберется. Только сразу не проси денег. Мне нужна теоретическая сумма.

— Хорошо, Максон. До связи.

Сам я обзвонил свои банки и удостоверился в точной сумме собственных сбережений. Если перевести все это в рубли, то у меня было десять миллионов восемьсот семьдесят тысяч. Даже не одиннадцать, как хотелось бы.

Если продать «Ролексы», то будет двенадцать с половиной; продам репродукцию Моне — пятнадцать, возможно и шестнадцать. Все остальное — мелочь, если и наберется еще миллион, то хорошо. Больше нет ничего. Звонил Егору, у него последние семь тысяч до мая месяца. Нужно дождаться звонка Руслана. А пока успокоиться. Мне дали десять дней, чтобы собрать деньги. Только второй на исходе.

Отзвонился Тасе, сказал, что приболел, приезжать не нужно, боюсь ее заразить. Она поверила.

К вечеру наконец‐то поступил звонок от Руслана.

— Ну что?

— Максон, прости, все, что есть. Обзвонил друзей, в общей сложности можно наскрести двести восемьдесят тысяч. Я не хотел звонить родителям, но... Если нет другого варианта, то могу набрать. Правда много они не дадут.

— Ладно, я понял. Спасибо. Ты как сам?

— Нормально, в ушах уже не звенит. Вика приходит. А ты?

— Держусь.

— Еще раз прости меня, Максон...

— Все, пока. На связи.

А чего я ожидал? Что он мне даст сразу пять штук? Бред, конечно. Сразу была эта идея проигрышная. Даже половины миллиона не набралось. Это мне никак не поможет. Черт!

Ситуация катастрофически неприятная. Денег нет, а они чертовски нужны. Подумывал нелегально продать оружие. Оно хорошее, даже отличное, придется скинуть в цене за срочность, но вариантов нет. Не смотря на время, я отослал с рабочего номера пару фото оружия своему знакомому, у которого временами и брал товар. Хотел заранее узнать стоимость и есть ли на примете покупатель.

К подбору оружия я всегда относился очень трепетно, никогда у меня не было того, чего я не ценил, не любил, не пользовался. Только то, что мощно, только то, что удобно, только то, что актуально. Жаль, что до сих пор его не почисти. Если знакомый возьмет все, то наведу на прощание блеск во всей коллекции. Только «глок» оставлю.

Жаль расставаться с пистолетом «Беретта 92». Несмотря на то, что к нему пришлось в свое время приноровиться из‐за рукояти, он позволял стрелять и левой, и правой рукой. Также не охота прощаться с «Кольтом 1911». А с «Вальтером» связаны отдельные воспоминания. Двадцать второй калибр. Времена работы на босса. Человека в решето превращаешь, а он жив. Садистская штука.

Ответ пришел только утром. Всю ночь я пил крепкий чай и ходил по комнате туда‐сюда. К утру сморила дикая усталость. В ответном письме значилось, что покупателя нет, но оружие он примет и, да, как я предполагал тридцать‐пятьдесят процентов он скинул с ценника. Следом позвонила Вика.

Она решила со мной посоветоваться. У нее есть возможность взять кредит, так как работа у нее официальная и достаточный стаж. Я отказался. Слишком большая ответственность. Она согласилась повременить с этим вопросом, однако настояла на том, чтобы я обдумал ее предложение. Потому что ей единственной из нашей троицы одобрят кредит. Не знаю. Я против. Это, конечно, делает ей честь, но не такими жертвами расплачиваться ей за ошибку ее молодого человека и друга‐идиота.

Хотя я не знаю, что было бы хуже. Не будь меня в этой ситуации. Или кто‐нибудь другой вместо того «гангстера». С них могли содрать и не только три шкуры. Или связь с полицией. Вождение в нетрезвом виде. Я не знаю, что тут хуже или лучше, однако проблема есть, и она пока не решена.

Никаких кредитов!

Я решил отослать фото всей оружейной коллекции, чтобы иметь представление о возможной вырученной сумме. Заметил блокнот, на котором подсчитывал уже имеющую сумму. Около шестнадцати штук. Если я найду головореза, то имею право заплатить лишь пятнадцать. В этом городе я не знал никого, хотя обычно в курсе двух‐трех киллеров.

На лицо безысходная ситуация. Где взять еще четыре миллиона?

Уже ночью я вспомнил о Джерри. Он единственный может помочь. Если не одолжит денег, так сэкономит одну штуку. Оставил голосовое сообщение с просьбой срочно встретиться и уселся на диван в ожидании ответа. Он пришел сразу, но ясности не дал: «Рад слышать, брат. Сейчас занят. Отзвонюсь, как освобожусь. Около полудня жди». Я просидел так всю ночь, утро и день. Телефон зазвонил в районе трех часов дня.

— Алло.

— Что‐то случилось?

— Джерри, мне очень нужно с тобой встретиться. Дело жизни и смерти. Ты меня знаешь, по пустякам бы не звонил.

— Знаю, знаю. Но дело в том, что я не в городе, вернусь послезавтра вечером.

— Нет, Джерри, дело очень серьезное. Я могу к тебе подъехать?

— Это будет опасно. Ну если такая необходимость, то можем встретиться в небольшом городке неподалеку от моего местонахождения. От тебя в ста километрах. Если приедешь сегодня — дай знать. Жди в пабе «У озера». Он стоит у дороги прям при въезде в городок. Там еще написано «гостиница». Громкое слово, но ночь перекантоваться можно. Однако скажу откровенно — чертовски отвратительное место.

— Да, Джерри, я выезжаю.

— Хорошо. Я брошу тебе координаты, не потеряешься. Буду ждать.

Два часа езды я еле пережил. Даже немного укачало. Расплатился с водителем и вышел у назначенного паба. Ловил попутки, ибо ни одно такси не соглашалось меня везти в такую глушь ни за какие деньги.

В грязном пабе меня встретила девушка с метлой, что пыталась прочистить крыльцо. Внутри горел желтый свет, пахло дешевым пивом и подгорелым хлебом. За столом сидел Джерри.

— Есть будешь?

— Не отказался бы. Три дня почти ничего не ел.

Джерри подозвал к нашему столу грузную женщину, сделал заказ. На столе появилась горячая солянка, от нее поднимался пар и аромат чеснока, на второе был вареный картофель, шашлык, овощи, большие хлебные куски, которые Джерри ломал руками, и пузатый графин с клюквенным соком. Джерри не приемлет алкоголь.

При виде еды я позабыл зачем сюда приехал. С жадностью хватал хлеб, макал его в солянку и прихлебывал ею. Когда покончил с супом и половиной картофеля, тогда запил все это соком, облокотился на стул и взглянул на Джерри.

Он улыбался.

— Ну что, брат, рассказывай, к чему такая срочность?

Я посвятил его во всю историю, ничего не утаивая.

— А почему ты отказался отработать?

— Да не хочу. Завязал. Тем более работать на него... это каторга.

— Но и двадцать миллионов это совсем ненормально.

— Я почти год, девять месяцев, работал на него, каждый день с его ребятами выезжал на «решение вопросов», — двумя пальцами изобразил кавычки. — Поэтому жить начал лишь после того, как получил последние деньги и уехал в своем направлении. Еще раз гробить жизнь под его началом нет желания.

— А тебе не кажется, что он изначально хотел на тебя выйти? Ну не спроста же такая запредельная цифра. Особенно если смотреть, что пострадала твоя машина.

— Он просто знал, что выхода у меня нет. Права липовые, и машину я брал...

— Так вот именно! Он знал, что у тебя нет другого варианта. Либо деньги, либо работа.

— Бред!

— Бред — это то, что ты сейчас с ног сбиваешься и ищешь бабки. А это, как мне кажется, ничего не бред, а вполне логичное объяснение его запрашиваемой сумме. Он платит нам, поэтому примерно знает сколько у нас на счету. И знает сколько попросить, чтобы ты ушел в ноль, если не в минус. А ты же не хочешь остаться с голым задом, поэтому согласишься на работу. Ему нужны киллеры.

— В твоих словах есть доля истины. Это вполне объясняет пятнадцать миллионов и данные любого другого.

— Так о чем я и говорю. Он не дурак и знает, что мы работаем по одному. Если вместе, то у нас есть босс, тогда все заказы обговариваются лично с ним. Мы пешки. А тут. Он просто не знал, что мы в курсе существования друг друга. Поэтому, брат, все просчитано: либо ты отдаешь деньги и остаешься ни с чем, либо работаешь. Уверен, ему и не нужны твои деньги, он дал тебе десять дней на обдумывание варианта «отработать». Я знаю, как ты работаешь, и не удивлен, что он захотел заполучить именно тебя.

— Боюсь, что вынужден его разочаровать.

— Думаю, он расстроится.

— Так ты поможешь мне?

— Естественно! Спрашиваешь еще. Я дам тебе все десять штук, которых тебе не хватает. И ты ничего не продаешь. Не возражай! Слушать ничего не хочу! Ты попросил помощь — получай. Значит дам десятку. А если в какой‐то момент захочешь избавиться от оружия, то лучше продай его мне. Не потеряешь ни копейки. Возьму по себестоимости. Даже доплачу. Но не смей сбагривать налево. Понял? Отлично. Послезавтра буду в городе, сниму деньги, на следующее утро привезу все. Вот, напиши тут свой адрес. И не беспокойся ни о чем. О, неплохой район, — прокомментировал Джерри, когда получил салфетку с моим адресом. — А сейчас доедай. Заказать еще что‐нибудь? Нет? Как угодно. Доедай, а я пойду, у той барышни выбью комнату на ночь для тебя.

Он вернулся с ключами, на брелоке которых значилась цифра восемь.

— Тебе поспать нужно. Завтра заеду в районе шести утра, перекусим, и я отвезу тебя на станцию — десять километров отсюда, — там сядешь на первый поезд и за час с небольшим доберешься до города.

— А ты где ночуешь? — осведомился я, допивая клюквенный сок.

— В машине. Все, давай, до утра, брат. Отдохни.

Я направился к комнате номер восемь. Поспать не удалось. Сначала достал тетрадь, хотел написать о наболевшем, но пришлось выключить свет, ибо меня раздражала отогревшаяся муха, что носилась по комнате и со всей силы билась о люстру. В темноте лежал на кровати в одежде и слушал как апрельский ветер шумел за окном. Изо всех щелей поддувало. Укутался в куртку и считал минуты до приезда Джерри. Он появился без четверти шесть. Мы плотно позавтракали, и он отвез меня на ближайшую станцию.

Сразу по возвращению в город я направился в больницу к Руслану, там уже сидела Вика. Рассказал, что решил вопрос с деньгами — займу у друга. Радость Вики и Руслана сложно описать. Он сразу затараторил:

— Максон, отдам все по возможности, честное слово. За машину расквитаюсь. Правда!

Ладно уж, главное, чтобы они поправились.

Два дня ожидания дались мне с трудом. Снова ни спал и ни ел. Кусок в горло не лез. Двадцать четыре часа в сутки кипятился чайник и заваривался черный крепкий чай. В квартире горел свет во всех комнатах. Мне было страшно.

Неловко, что Джерри дает мне такую большую сумму. Судя по тому, что я закончил работу, то не знаю, как буду возвращать.

Сегодня утром я получил деньги.

Джерри согласился со мной позавтракать. В компании мне было не так одиноко и куда более спокойно. Сидели напротив, и я смотрел на него и думал, что не ощущаю те восемь лет, которые нас разделили. Будто все произошло вчера, а на сегодняшний день он резко постарел, поседел. Время исчислялось лишь по отражению в зеркале, а так, душой, сердцем или еще чем, я не чувствовал этого разрыва.

— Слушай, а ты не думал поработать на него? — спросил я. — Сам бы сэкономил десятку, и я не остался бы тебе должен.

— Нет, брат, об этом не может быть и речи. Ты мне сам сказал, что эта скотина киллеров в рабство берет. Может он и платит хорошо, но мне своя свобода важнее. Чтобы какой‐нибудь дятел пальцы гнул и указывал как мне жить — увольте. У меня семья, я не могу так рисковать.

— А сколько дочке?

— Пять годиков, — Джерри расплылся в улыбке.

Я сложил все деньги в рюкзак, перед этим мы вместе несколько раз пересчитали. Все. Ровно двадцать штук. И на моем счету осталось восемьсот семьдесят тысяч.

27 апреля, понедельник

Прошла неделя. Целую неделю меня не было в университете. Об истинной причине знала лишь Вика, о «болезни» знала Тася, если она кому бы и сказала, то ничего страшного. На самой первой паре перед кабинетом английского она ко мне подошла и спросила о самочувствии. Сказал, что все в порядке. Староста тихо осведомилась о ситуации, я так же шепотом успокоил ее, что все в порядке, завтра поставлю точку в этом деле. И передал ей легенду о моей болезни, якобы лечился дома, врача не вызывал, справки нет. Ну это так, на всякий случай, а то вдруг преподаватели будут интересоваться. Она же для всех придумала историю, как они с Русланом неудачно покатались в выходные на коньках в местном торговом центре. Убедила меня, что все поверили. Все — те, кто спрашивал Вику о ее синяках и перевязанной руке, где была зашита не совсем глубокая рана. Хотя, зная Руслана, все кивали головой в знак понимания и сочувствия. В принципе, легенда имела все шансы на существование. Руслан, падая, сломал руку и ударился головой о лед, отчего сотрясение, а Вика плохо катается на коньках, что действительно правда, она даже стоит весьма неуверенно. Значит, катается она плохо — отсюда и синяки, а забинтованная рука — лезвием конька распороло кожу. Логично.

Но Егор так ко мне и не подошел. За неделю ни одного звонка. Буду честен и откровенен: позвонив он мне, я и трубку бы не взял, потому что голова была забита совершенно иным. Но сам факт его безучастия меня обижал и раздражал. По слухам, он был в курсе, что я больной дома лежу, Егор не позвонил, не спросил о моем самочувствии, может мне нужны лекарства или еда. Не перезвонил и не уточнил, а зачем мне понадобились деньги, если я их аж у него спрашивал. И сегодня ничего. Он заговорил со мной лишь на третьей паре, когда нас разделили на подгруппы, раздали тексты и попросили проанализировать.

Мое помешательство на том, что Егор мог на меня обидеться из‐за случайно узнанной информации, что у меня с Тасей был секс, смешалось с гневом и разочарованием в друге. Я не понимал из‐за чего ко мне такое отношение. Я впервые разозлился на него по‐настоящему. Сидел полтора часа и стискивал зубы, убеждая себя, что сломанный нос Егора ничего не решит и нет гарантии, что мне станет легче.

Отсутствие Маши тогда его взбудоражило, у каждого встречного‐поперечного спрашивал, не знает ли кто, где Маша, почему она не появляется в университете. А недельное отсутствие друга его нисколько не задело. Почему ему в голову не пришла ужасающая мысль, что я попал в беду, звонил ему, просил денег, тем самым помощь, но не дождался. Мне никто не помог и все. Мало ли, что могло со мной случиться. А он не подумал, что было бы неплохой идеей позвонить и спросить о моих делах. Да если все так оставить, почему не подошел ко мне в университете и не заговорил сразу. Не обрадовался, что я жив‐здоров.

Мой гнев и непонимание перерастают в обиду. Возможно, в необоснованную. Но я знаю точно, что так друзья не поступают.

Стоит остыть и поговорить с ним, выяснить все, потому что для меня важна ясность, и так много времени потратил на всякие домыслы.

28 апреля, вторник

Сейчас правда уже среда — четверть второго часа ночи, — но датирую эту запись вчерашним числом, ибо писать буду о событиях, произошедших во вторник.

Собственно, пришло время отдать деньги своему бывшему заказчику. Никогда не думал, что именно так когда‐либо буду строить предложения. Я отдал деньги заказчику. Я. Отдал. Заказчику.

Ай, ладно.

И да, Джерри был прав, он не ожидал, что я принесу деньги, был уверен, что буду падать в ноги, просить прощение за грубость и упрямство, умолять, чтобы меня взяли на службу. Его лицо надо было видеть, когда я расстегнул рюкзак и показал ему содержимое. На всю оставшуюся жизнь запомню. Этот гад еще и пересчитал. Удивился. Похвалил, поблагодарил и отпустил. Правда имел наглость поинтересоваться, сколько у меня осталось; я не стал врать — восемьсот семьдесят тысяч. Тот мерзко ухмыльнулся. На этом мы и распрощались.

Вернулся домой, помылся, вкусно поел; чувствую себя человеком. Свободным человеком.

Это довольно необычное чувство, ибо к нему я стремился всю жизнь и до сих пор не понимал, что оно значит. Возможно и сейчас не совсем понимаю значение этого слова — свобода.

Однако чувствую себя свободным.

Наверняка это как‐то связано с моим решением завязать с работой киллера. Чем я могу и буду заниматься теперь — пока не знаю. Но стоит уже задуматься.

30 апреля, четверг

На остановке, уже после пар, ко мне подошла Маша. Мы давно не общались, что, кстати, она и подметила. Предложила прогуляться. Как ей можно отказать?

Она была в таком хорошем расположении духа, что часть ее настроения передалась мне. Изменилась, теперь улыбается. Мне почему‐то от этого стало чуточку спокойнее. Хотя почему? Я не снимаю с себя вину. Но теперь мне не так неловко рядом с ней.

— Даже мне не скажешь, что с твоей машиной?

— А как ты думаешь?

— Я предпочитаю не гадать.

— Ее больше нет.

— Ясно. Значит она не в ремонте. И что, теперь ты как все простые смертные ездишь на транспорте. Как ощущения?

— Знаешь, Маш, не чем тут восхищаться. Чувствую уже потребность в новой машине. И так же чувствую, что разобьюсь в лепешку, но решу это проблему.

— Повезет кому‐то с тобой, — она сделала паузу. Зачем? Не знаю. Обычно в таких диалогах после подобной фразы следует реплика в духе: «Ты о чем?», «Что ты имеешь в виду?», «Я тебя не понимаю». Но у нас закон — никаких вопросов. — Я о том, — продолжила она, — что ты очень амбициозный и целеустремленный. Такие редко встречаются. И любая девушка мечтает иметь такого спутника. С вами себя чувствуешь увереннее и под защитой. А зная тебя, если ты за себя так печешься, то за другого переживать будешь не меньше. Другого — любимого человека. Повезет кому‐то стать твоим человеком.

— Перестань. Кто захочет им быть?

— Тася.

— Что? — случайно вырвалось.

Неужели все знают?! Слухи уже набрали свою силу?!

— Не строй из себя дурачка. У тебя все прекрасно получается, но только не это.

— Тася... Тася... Она — совсем другое.

— Она — то, что нужно.

Я хотел с Машей сейчас поговорить про нее. Это личное, это интимное, это касается только меня и Тасю, никто другой не должен лезть в наши отношения, а тем более — знать о них больше, чем мы того позволяем. Но мы не позволяем. Мы же молчали, никому ничего не говорили, не показывали, но Маша знает. Как это котируется?

— Почему ты не можешь мне рассказать тот секрет, который тебе поведала Тася на балконе?

— Потому что он не мой.

— Ты же меня знаешь. Я никогда не использовал бы против кого‐то информацию, не нападал бы со спины, не вступал бы в схватку с безоружным. Это не в моих правилах.

— Не один ты с принципами, дорогой.

— А разве ты не говорила сейчас о том, что она для меня — та самая подходящая девушка, а я тот, кто сделает ее счастливой? Разве не хочешь примерить на себя амплуа Купидона? Просто помоги мне понять, почему тогда на балконе она со мной заговорила.

Маша молчала. Она смотрела под ноги, крепче сжимала в руках телефон и молчала.

Скажи мне хоть что‐то. Я большего не прошу.

— Ты просто глупый, невнимательный мальчишка. Она рисковала. Из раза в раз. Ничего большего. Она надеялась, что когда‐нибудь ты ей напомнишь, хотя бы один из диалогов останется у тебя в памяти. А ты как слепой котенок, лишенный обоняния, тыкался обо все углы, настырно избегая тот, где тебя ждала она.

Как оказалось, тот вечер, та ночь на балконе была одной из многих случайных встреч, но единственной, которую я запомнил. Которая заставила меня увидеть невидимое ранее в человеке, которого я считал неважным в своей жизни.