Глава 14
Ее перевели в палату без телевизора, зеркал и острых предметов, серую, пустую и безликую, как морская галька. Дверь запиралась снаружи, окошко было одно, со стальной решеткой, выходившее на короткий отрезок тротуара и сплошную кирпичную стену больничного корпуса. Деа давали только пластмассовые вилки и ложки, а сама еда была почти несъедобной. Личные вещи забрали, сложили в пакет и заперли в шкаф, ключ от которого был у медсестры.
Доктор Чодхари приходила к Деа иногда по три раза в день. Она уже не казалась сериально красивой - выглядела старше и очень обеспокоенной.
Единственный плюс статуса психбольной заключался в возможности не общаться с полицией: к Деа никого не пускали без ее согласия. Когда медсестра передала, что к ней рвется некая Кейт Патински, Деа особо подчеркнула, что готова видеть только Голлум, Коннора и Мириам. Деа понимала, что двое последних в больницу не придут, но от их имен в коротеньком списке у нее потеплело на сердце.
Деа чувствовала страшную усталость и безумную скуку: ее держали на сильных транквилизаторах, а так как она много дней не ходила в сны, то силы были на исходе. Двое суток она задремывала и просыпалась: заняться было нечем, а думать о матери или зазеркальных монстрах Деа физически не могла.
На третий день она проснулась от странного звука. За окном мелькнула тень, заслонив скудный дневной свет. Спросонья Деа подумала, что это рука матери, опускающей жалюзи, и заморгала. Но это была птица, трепетавшая крыльями у самой решетки, крест накрест перечеркивавшей окно из сверхпрочного стекла, огненно красная, ярко выделявшаяся на фоне унылого серого дня. Деа с болью в сердце смотрела, как птица трепещет крылышками, а потом взмывает ввысь и исчезает. Птица принесла какое то воспоминание, память памяти слова. Деа старалась ухватить воспоминание, хотя мысли путались, терялись... и тут все встало на места.
Вестник. Это слово было «вестник».
Вестники выводят из чужих снов.
Мириам оказалась в ловушке во сне с чудовищами.
Деа попыталась сесть. Тело казалось чужим. Она очень долго шла в ванную. Рука была перевязана, на повязке проступала давно засохшая кровь. Деа не чувствовала руки. Она ничего не чувствовала.
Она открыла воду, согнулась над унитазом и сунула в рот два пальца.
Когда ее стошнило, стало легче, но ненамного.
Когда медсестра принесла ей дневную дозу лекарств, Деа незаметно зажала таблетки в ладони, которой прикрыла рот, и сделала вид, что глотает.
- Умница, - похвалила медсестра, старше Донны Сью, мексиканка с распятием на шее. Видимо, если долго находиться в психушке, начинаешь молиться.
Когда принесли еду, Деа запихала непроглоченные таблетки в гущу яблочного соуса. Спустя несколько часов ей стало легче, в голове прояснилось, но перед ночной сиделкой - щуплой, с заячьими передними зубами и испуганным видом - Деа старательно зевала, изображая сонливость, чтобы ее не накачали снотворным.
Иначе ей вообще не выбраться отсюда.
На четвертый день она отвечала на вопросы доктора Чодхари смиренно, с опущенными глазами. Да, в день аварии она пыталась покончить с собой. Да, она нарочно разбила зеркало, думая порезаться осколками стекла. Но теперь она хочет жить и готова лечиться.
Днем ее навестила Голлум, и Деа разрешили выйти из палаты и посидеть в коридоре. В коридоре было много одинаковых дверей - некоторые запертые, другие закрывались только после отбоя. Через узкие окошки можно было видеть пациентов, беспокойно ходивших или лежавших в позе эмбриона. Парень с белыми, как перья, ресницами и осветленными волосами прижался лицом к стеклу, когда Деа проходила мимо, и четыре раза постучал в окошко, будто хотел, чтобы она его выпустила. Деа двумя пальцами дотронулась до стекла там, где был его кулак, и прошла мимо.
Коридор заканчивался тупиком, где размещалась рекреация. Голлум уже не старалась казаться непринужденной.
- Привет, - поздоровалась она, не сделав движения обнять Деа. - Я ненадолго.
Кто бы сомневался, чуть не сказала Деа, но это было бы несправедливо и мелочно.
Они сидели на пластиковых стульях, привинченных к полу. Двустворчатые двери у сестринского поста вели в другую, не так серьезно охраняемую часть больницы. Открывались они с помощью кода.
- Ты как? - тихо спросила Голлум.
- Бывало и лучше, - попыталась пошутить Деа. Голлум не улыбнулась. В свитере с Гарри Поттером она выглядела почти ребенком.
Казалось, она хочет потрогать повязки на локте Деа, но не решается.
- Что ты с собой сделала?
- Я не... - Деа покачала головой: объяснять бесполезно. - Голлум, я не сумасшедшая, просто это долго и непросто рассказывать...
- Я не считаю тебя сумасшедшей.
- Правильно, потому что я не сумасшедшая.
Они посидели молча. В углу работал телевизор - показывали какое то игровое шоу в супермаркете. Один из пациентов заснул на стуле, свесив голову на грудь.
- Я говорила с Коннором, - произнесла Голлум будто через силу. У Деа все перевернулось в груди. - Он просил передать, что думает о тебе. Он... он скучает по тебе.
- Неужели? Тогда почему не приходит? - вырвалось у Деа с неожиданной горечью.
Лицо Голлум стало замкнутым.
- Ему сейчас нелегко, - ответила она, тщательно подбирая слова. - И он считает, ты не захочешь его видеть. - Она подтолкнула Деа локтем: - Какая кошка между вами пробежала?
Деа лишь покачала головой.
Голлум вздохнула и встала.
- Мне пора. Отец...
- Все нормально, - перебила Деа, - я понимаю.
Но когда медсестра набрала код и двери с тихим жужжанием выпустили Голлум из отделения, Деа ощутила внутри жуткую пустоту.
В этом больничном крыле заняться было нечем - только сидеть, смотреть и слушать. Деа казалась себе неприметным и никому не интересным растением, впитывающим информацию через кожу. Это подобие рекреации посещали разные пациенты: девушка, настолько тощая, что голова по контрасту казалась воздушным шаром, готовым лопнуть. Тонкий волосяной пушок рос у нее не только на предплечьях, но и на торчащих ключицах. Другая девушка, Кейтлин (медсестра позвала ее в палату принимать ванну), ходила взад вперед по протертому ковру в тапочках, наклонив голову набок, будто слушая таинственную симфонию. Был еще Родди, взрослый человек с гладким безволосым лицом младенца, который уселся рядом с Деа и рассказал, что выполнял секретное задание для президента.
В конце дня пришли еще две посетительницы - их можно было отличить по одежде (пациенты ходили в халатах или мягких пижамах). Анорексичка поднялась им навстречу, и они ушли в ее палату. Через час Деа увидела, как уборщица выпустила посетительниц - видимо, мать и сестру больной - в общее крыло: набрала код, едва взглянув на выходивших, даже документы не спросила. А зачем? Они ведь в уличной одежде, значит, можно пропустить.
В шесть часов наступало затишье - шла пересменка, когда дневные медсестры уходили в нормальный мир и их сменяли ночные сиделки. На полчаса коридор пустел: дневные медсестры торопились к своим автомобилям и домам, к бойфрендам и детям, а ночные сиделки в сестринской торопливо пили плохой кофе, просматривали медкарты и жаловались на предстоящую длинную рабочую смену. Все ночные сестры были пожилые - или просто выглядели старыми? Может быть, сказывались многолетняя работа в психиатрическом отделении и долгие часы, проведенные под искусственным светом и под вопли людей, которых предал собственный мозг.
Деа никого не осуждала - она лучше многих знала, что реальность штука хитрая, непостоянная, тонкая, как бумага, и сложная для понимания.
Вечером она повторила свой фокус, задержав ладонь у рта и притворившись, что глотает таблетки. На этот раз снотворное отправилось под матрац. После отбоя Деа долго лежала без сна, слушая бормотание, шаги и ритмичные глухие удары в закрытую дверь. Стоило закрыть глаза, как вспоминалось лицо Мириам, искаженное криком, и существа с неровными ртами, тоннелями во мрак, за ее спиной. Вспоминался дождь из стекла и бесшумно падавший снег, пахнувший пеплом от человеческих тел.
Подходя к окну в надежде увидеть полоску света, Деа видела лишь узкий клин темного неба между крутыми скатами больничных крыш. Она начала бояться, что уже никогда не рассветет.
Но рассвет, конечно, пришел: солнце разодрало завесу мрака, и свет потек по стенам корпусов. Сменились медсестры - на дежурство заступила дневная смена. По коридору скрипели колеса тележек, запахло подгоревшей яичницей и прокисшим йогуртом. Слышно было, как в унитазах спускают воду, как шумит душ. Отделение просыпалось.
Такова реальность: день наступает, хочешь ты этого или нет.
У нее есть единственный шанс на побег. В случае неудачи ее будут привязывать ремнями к койке, как, по словам медсестры, ночью привязали Родди, у которого случился приступ ярости. Деа не могла больше ждать - ей нужно выбраться отсюда и найти Коннора.
И попасть в его сны.
Вскоре после полудня мексиканка Нина привезла тележку с обедом.
- Как дела? Хочешь вкусненького? - Нина говорила это всем пациентам - Деа слышала ее певучую речь в коридоре. Вопрос можно было считать риторическим: в психиатрическом отделении кормили еще хуже, чем в других, но она послушно подцепила вилкой несколько сероватых стеблей спаржи, лежавших, как продолговатые слизни, на краю тарелки. Ей нужны силы. Деа много дней не ходила в сны, и это сказывалось: ее мучили слабость, головокружение и тошнота. Она едва смогла доесть ленч.
Нина просияла.
- Вот бы все были такими же славными, как ты, деточка, была бы не работа, а удовольствие. - На коже медсестры блестела испарина, хотя температура в отделении поддерживалась не выше 20 градусов, словно больница - огромный холодильник, а пациенты - овощи, тихо дрожащие в его стенах.
- Спасибо, - ответила Деа и глубоко вздохнула. Сейчас или никогда. - Нина, я хочу попросить у вас об одолжении. Очень большом.
Нина по прежнему улыбалась, но что то в ней почти неуловимо изменилось. Взгляд стал настороженным, внимательным. Она провела в стенах этой дурки не один день и знала, как быстро ситуация может стать критической.
- О каком, деточка?
- Сегодня день рождения моей подруги, - сказала Деа, опустив глаза. Лгать было труднее всего - не потому, что обманывать нехорошо, просто до Голлум и Коннора у нее не было настоящих друзей. У нее вообще почти не было друзей. А сейчас непонятно, не придется ли распрощаться с Голлум и Коннором.
Надеяться можно только на Коннора - Голлум не водила машину и даже не имела мобильного.
- Я надеялась... Ну, она моя лучшая подруга, а я ее не поздравила... Я надеялась, может, мне разрешат отправить ей короткое сообщение... - Затаив дыхание, Деа подняла глаза.
Нина широко улыбнулась, обнажив измазанные помадой зубы.
- Деточка, в холле есть телефон. Почему ты не хочешь позвонить оттуда?
Телефон в холле и вправду был - старый, дисковый, на тумбочке у секретарского стола (глупое название - какие в психушке секретари?). Пациентам разрешался один звонок в день. Родди иногда по часу висел на телефоне, наматывая шнур на толстый палец, ругая правительство, методы работы управления по охране окружающей среды или генномодифицированную кукурузу. Деа даже завидовала, что у него есть кому позвонить, пока анорексичка Ева не сообщила, что Родди не набирает номер, просто снимает трубку и начинает говорить.
- Она не снимает трубку, - объяснила Деа. - И вообще, ее номер у меня в мобильнике. Пожалуйста! - добавила она. - Я с ней столько времени не говорила, и повидаться не получается. Она меня ни за что не простит. - Деа подумала о Мириам, писавшей слова в исчезающем облачке на зеркале, и заморгала, сдерживая подступившие слезы. - Пожалуйста, мне так нужно ей написать!
Нина колебалась. Ресницы оставляли на скулах черную пыль при каждом моргании.
- Ну ладно, - решила она. - Одно сообщение, только быстро.
Деа не посмела сказать спасибо, побоявшись выдать себя чересчур горячей признательностью. Когда Нина нагнулась вставить ключ в старый висячий замочек, Деа ждала в нескольких футах, опасаясь подойти ближе. Вдруг Нина услышит, как у нее колотится сердце, почует нервозность и что то заподозрит? Но все обошлось.
- Действуй, - сказала Нина. В маленьком шкафчике вещи Деа выглядели жалко, как имущество бомжихи: потертая кожаная сумка (она даже не помнила, что брала с собой сумку) поверх груды мятой одежды, утрамбованной в пакет. Нина отошла на несколько футов, давая Деа без помех написать эсэмэску, но не спускала с нее глаз, чтобы девчонка не схватила припрятанный нож или бритву. Деа достала из сумки мобильник. При виде темного экрана в душе плеснулся страх - она в больнице уже почти неделю, телефон наверняка сел. Но, когда она нажала кнопку, мобильный ожил. Неужели кто то его зарядил, прежде чем убрать в шкаф?
Пока Деа набирала эсэмэску Коннору, Нина болтала об ухищрениях больных, с которыми сталкивалась за время работы в психиатрическом отделении: наркотики прячут в подкладке джинсов, иглы закладывают между страницами Библии, а однажды таблетки для похудания удалось найти по звуку - гремели в животе плюшевого мишки.
Дрожащими пальцами Деа написала:
«Пожалуйста, зайди сегодня. ПРИНЕСИ ОДЕЖДУ. Я все объясню».
И на всякий случай прибавила:
«Я не сумасшедшая».
И нажала «Отправить».
- А однажды, не поверишь, пациент в ботинке пронес зажигалку и попытался спалить больницу, - засмеялась Нина.
- Я все. - Деа положила телефон в сумку и встала. Ей очень хотелось взять сотовый, но его негде было спрятать, не рискуя нажить неприятности. Она показала Нине руки в знак того, что ничего не взяла.
- Умница. - Нина закрыла шкаф и заперла замок. - Отправила сообщение подруге?
- Да. - Деа чуть не подавилась этим словом. Был час дня; оставалось только ждать.