Глава 8
За время знакомства с Коннором Деа входила в его сны четыре раза, не в силах остановиться. Впервые в жизни она сочувствовала наркоманам. Ей не давала покоя постоянная боль, внутренний зуд, будто в кровь проникла инфекция. Легче становилось только после прогулки в сон. Деа знала, что делает непозволительное, но удовольствие от хождения в сны от этого становилось только острее.
И с каждым разом сны становились все податливее, пластичнее, управляемее. Сверхструктура рушилась.
Во второй раз Деа очутилась в толпе на пристани - судя по одежде, дело происходило в двадцатых годах прошлого века, только вот палубные матросы сверяли списки пассажиров, проверяя домашнее задание по математике. В третий раз она оказалась на старом ипподроме, по которому кругами носились сидевшие в разных машинах Коннор и его отец, стараясь обогнать друг друга. Единственный зритель прислонился к сетчатому забору, отделявшему трек от поля. Темные волосы свешивались до подбородка; ладонью незнакомец прикрывал глаза от солнца, поэтому лицо оказалось в тени. Деа он показался смутно знакомым, но она была слишком далеко, чтобы сказать наверняка.
В четвертый раз Деа оказалась на высокой трибуне у крытого бассейна. Сильно пахло хлоркой. С трибун за кого то шумно болели. Потолок из кракелированного стекла был покрыт плотным конденсатом, исчерченным струйками воды. Коннор плыл; его руки беззвучно описывали круги, а тело было гладким и блестящим. Над водой летали птицы, исчерчивая поверхность бассейна быстрыми тенями; иногда они врезались в воду и вновь взмывали с трепещущей белесой рыбкой.
Зная, что Коннор ее не увидит, Деа сидела на последнем ряду, болея за Коннора вместе со всеми.
- Ты скучаешь без плавания? - спросила она Коннора на следующий день во время обеда.
Он удивленно поднял глаза.
- Да, - ответил он спустя минуту. - Скучаю.
Он не раздумывая схватил руку Деа и сжал. Голлум усмехнулась, а Деа смутилась и одновременно ощутила невероятное счастье.
В сны Голлум Деа никогда не входила, считая, что это бесцеремонно, неприлично и не по товарищески, но когда дело коснулось Коннора, она не поведя бровью проигнорировала свою прежнюю этику. Она понимала, что вторгается в самое личное, питается затаенными мыслями Коннора и пользуется ими, но ведь сейчас понятие «личная жизнь» практически перестало существовать. Есть же Коннор в Фейсбуке! (В прошлом году Грег Блум взломал папку Корали Викинсон и поменял аватарку на элегантно размытый снимок ее... Деа даже мысленно не хотела произносить это слово. Мать называла это место «цветочным горшочком», а Деа много лет слышалось «мучной горшочек», и из за этого недопонимания выпекание печенья превратилось для нее во что то очень стыдное.) Кроме того, Деа не собиралась использовать добытые знания против Коннора.
В пятом сне она снова попала в Чикаго.
Сначала было знакомое ощущение кружения, темноты и бесконечного падения, но Деа справилась быстро: ориентироваться в «чистилище» стало легче. Темнота разошлась, и Деа прошла на другую сторону, оказавшись среди битого кирпича и бетонных развалин - остатков здания, которое Коннор когда то возвел, защищаясь от вторжения. Увидев на сетчатом заборе табличку «Приходите быстрее, органические продукты», Деа чуть не рассмеялась: такая работа мозга впечатляла.
Снова повалил снег - те самые серые хлопья, собирающиеся в плотные сугробы гораздо быстрее, чем обычный снег. На тенте гастронома напротив по прежнему мигала праздничная гирлянда. Ярко освещенная витрина придавала снегу болезненный зеленый оттенок. Деа обвела взглядом окна наверху, заметив комнату, в которой узнала спальню Коннора, с забавными синими шторами с жирафами. Она увидела, как в окне мелькнул силуэт, и ей стало интересно, Коннор это или его мать. Деа представила в глубине комнаты большую елку, точно ледяной коркой, покрытую мелкими стеклянными игрушками. На мгновение Деа посетило желание подняться, постучать и напроситься в гости.
Но она знала, что Коннор не должен увидеть ее в своем сне, - Мириам особенно упирала на это. Деа даже не знала, что случится, если это произойдет. Может, Коннор умрет от шока, и тогда она навсегда застрянет в его сне - или умрет с ним.
Перейдя улицу, Деа повторила выходку с рождественской гирляндой, одним сильным движением оторвав ее от тента. Руки немного дрожали, во рту пересохло - забавно, как волнуется ее ипостась, бродящая по снам!
Деа опустилась в снег на колени, с наслаждением вдыхая морозный воздух и глядя, как дыхание белым облачком застывает в воздухе. Она работала быстро, хотя пальцы покраснели и не гнулись от холода.
Уже заканчивая, Деа вдруг поняла - что то происходит. Не должно быть настолько холодно, Коннор никогда не добавлял подобных деталей. Становилось все холоднее - каждый вздох болезненно резал легкие, словно в них попали осколки стекла. Будто огромная тень протянулась с неба к земле - снег валил так густо, что едва можно было что то разглядеть. Стройплощадка на другой стороне улицы почти скрылась за густым серым снегопадом.
Атмосфера менялась почти неощутимо, как перед землетрясением. Деа поразилась мертвому молчанию на улицах, потемневшему небу и напряженной тишине - точно дикое животное затаило дыхание, стараясь спрятаться. Деа поняла - это уже не сон.
Это кошмар.
Она почувствовала их спиной, еще не успев обернуться.
По улице шли двое людей, как сперва показалось Деа, но, когда они подошли ближе, девочка поняла, что ошиблась. Желание закричать рванулось из груди к горлу и замерло.
У шедших не было лиц. Ни глаз, ни носа, ни скул, ни лба, только клочки кожи, раскрашенной под плоть и кое как сшитой, как какая то жуткая мазня, оставленная под дождем. И были рты - темные, зияющие, беззубые, походившие на темные тоннели. Они всасывали воздух, словно пробуя на вкус, и снова выпускали его.
Ищут кого то.
Деа показалось, что в ней оборвались проводочки, соединявшие тело и разум: спотыкаясь, она побежала к дверям гастронома, скользя на снегу и едва удерживаясь на ногах. Над головой тренькнул колокольчик, и Деа пришла в ярость: в такой момент из всех деталей именно чертов тупой колокольчик! Она захлопнула дверь, жалея, что на ней нет замка. Магазин, слава богу, был пуст. Касса едва обрисована, но она ритмично мигала, как и гирлянда на навесе, уже полузасыпанная снегом.
Гирлянда. Они увидят огоньки и догадаются, что это ее рук дело.
Они ее найдут.
Деа вспомнила, что всегда твердила мать: надо соблюдать правила, иначе за ней придут чудовища.
Сердцебиение сейчас напоминало бурную горную реку: Деа боялась потерять сознание. Она не знала, возможно ли упасть в обморок или даже умереть в чужом сне. А если сердце просто остановится? Надо будет спросить у матери.
Ну почему она не слушалась Мириам?
Безлицые остановились у гастронома. Даже через стекло Деа слышала сосущее хлюпанье: вдох выдох. Она присела на корточки за вывеской «Миллер лайт» и сидела, обливаясь по́том. Ее тошнило, будто она заболевала. Пожалуйста, думала Деа, пожалуйста, уйдите. Идите дальше. Пожалуйста!
В полусогнутом положении Деа провела целую вечность. Бедра сводило судорогой. Хотелось выбежать из этого гастронома и вообще оказаться в безопасности, в своей кровати, и услышать успокаивающее тиканье многочисленных часов в темном коридоре. Вдох выдох. У Деа заболело в груди от сдерживаемого дыхания - она боялась, что ее услышат, хотя у безлицых были не уши, а лишь кусочки бесформенной плоти.
Наконец безлицые двинулись дальше. Деа ощутила такое облегчение, что не сразу сообразила - они наверняка вошли в дом Коннора, больше некуда. Она поднялась на ноги. Ее трясло. Снег за окном падал уже черный - его можно было принять за дождь, если бы не беззвучность. Деа едва различала силуэт почерневшей церкви на другой стороне улицы. Стройплощадки уже не было видно.
Сон менялся, будто подстраиваясь под Деа. От ужаса у нее сводило мышцы.
Надо выбираться, пока эти люди... эти чудовища не вернулись.
В гастрономе почти не было продуктов - прямо на глазах Деа предметы исчезали, смазывались, будто их стирали ластиком. Значит, Коннор на что то отвлекся. Потолочные светильники превратились в размытые короны света; коробки хлопьев испарялись с полок, как нагреваемая жидкость. Сами полки тоже начали таять. Деа схватила рулон бумажных полотенец, который еще не исчез, и зубами надорвала упаковку.
Ей казалось, что она слышит за спиной вдохи выдохи безлицых, а затылком ощущает их горячее дыхание.
Деа оторвала квадрат бумажного полотенца, но руки дрожали, и первая «птичка» вышла кривой. Она едва оторвалась от земли, врезалась в стену и тяжело рухнула, почти не изменившись: в складках бумаги виднелись маленький бледный клюв и одно перо.
Деа попробовала снова. На этот раз получилось: птица вышла безобразная, примитивная, но годная.
Птицы - вестники. Деа помнила, как лет в шесть или семь сидела на кухне перед горой бумажных птичек, а Мириам складывала журавлей, ворон, лебедей - пальцы так и мелькали, сливаясь в мутное пятно, пока стол не покрылся бумажными вестниками. Это было в Делавэре или Сент Луисе? Вроде бы вдалеке виднелась река, к которой Деа запрещалось подходить.
Деа отправила птицу в полет. Секунду та неуверенно трепетала - обрывок бумажного полотенца в застоявшемся воздухе старого гастронома, но потом начала меняться: крылья окрепли, выросли белые перья, развернулся хвост.
Деа распахнула дверь, и голубка вылетела на улицу. Деа бросилась в стужу, как в воду. Падавший снег оставлял на коже ощущение крошечных укусов. На улице не осталось ни единого источника света, кроме маленького окошка на верхнем этаже в доме Коннора.
Она смутно расслышала крик, но хуже крика был оглушительный грохот, от которого у нее перед глазами замелькали цветные пятна. Бум! Спотыкаясь, она побежала за голубкой, прорезавшей воздух, - белые крылья испещрены черными хлопьями снега. Бум! Деа не оборачивалась и не замечала, что по ее щекам текут слезы. Бум! Она убегала от Коннора, от крика, от все еще мигающей рождественской гирлянды на снегу, сигналившей небу: «Поцелуй меня».
Бум м м!
Деа резко села, тяжело дыша, еле подавив крик. В спальне было холодно, но она проснулась вся в поту. Судорожно нащупав выключатель лампы, она чуть не разрыдалась от облегчения, увидев свою комнату: твердые углы и грани, ковер букле, стол с пятнами от воды, выцветшие шторы. Реальность, реальность, реальность!
Бум! Деа подскочила. А, это же мать барабанит в дверь. Должно быть, этот грохот Деа и слышала во сне Коннора.
- Деа! Деа! Ты не спишь?
Деа еще не пришла в себя после кошмара с безлицыми людьми, поэтому забыла, что они с матерью не разговаривают. Она сунула медаль Коннора под подушку, будто Мириам могла ее заметить и обо всем догадаться. Стягивая волосы в хвост, Деа взглянула на будильник: полседьмого. Неужели Коннору до сих пор снится тот кошмар?
Откуда взялись эти жуткие чудовища?
- Открой дверь, нам надо поговорить!
Ноги саднило, будто Деа и вправду долго бежала по снегу. Отперев замок, она сразу снова улеглась под одеяло.
Мириам уже довольно давно - с месяц - не заходила к Деа и теперь вошла осторожно, будто опасаясь, что в брошенной на пол одежде скрывается ядовитая змея. Она остановилась, не дойдя до кровати.
- Чего тебе? - спросила Деа, натянув одеяло до подбородка.
- Что случилось? - Мириам выглядела бледной, беспокойной и измученной, будто последние несколько недель центробежной силой высасывали из нее самую сущность. - Ты кричала?
- Ничего не случилось, все нормально!
- Ты ходила?..
- Нет, - солгала Деа и тут же сообразила, что это глупо. Им с матерью сны не снятся, с какой же стати ей кричать? - Да, - призналась она. - Ерунда какая то, там жуки были. Зачем ты меня разбудила?
- Мне нужно кое куда съездить, - сообщила Мириам. Раздвинув двумя пальцами шторы, она вгляделась в темноту. Деа похолодела: вдруг там стоят безлицые, туманя оконное стекло рваным дыханием? Но за окном никого не было - в стекле отражалась комната.
- В полседьмого утра?
Мириам отпустила шторы, но не обернулась.
- Начинай собираться. Пора.
Деа глубоко вздохнула. Легкие болели, словно и впрямь обожженные морозом.
- Ты что, издеваешься надо мной?
- Не надо кипятиться, это ничего не изменит. - Мириам направилась к двери, обходя охапки одежды на полу. В ней не было сожаления или неловкости - лишь нетерпение, будто этот разговор отвлекал ее от чего то важного.
Деа на секунду зажмурилась. Сколько раз уже это было - мать будила ее своим: «Мне нужно кое куда съездить. Начинай собираться. Пора...»
Деа даже не понимала, злится она или нет, - мысли путались, ее трясло.
- Я никуда не поеду, - проговорила она.
- Поедешь, - деловито сказала Мириам, взявшись за дверную ручку. На мгновение она замешкалась, и Деа показалось, что мать сейчас извинится, но мать лишь добавила: - Твой чемодан на чердаке, - и вышла в коридор, прикрыв дверь.
Деа долго сидела на кровати. Она слышала, как закрылась входная дверь и скрежетнули замки - один, другой, третий. На улице заурчал мотор. Замяукал Тоби, требуя, чтобы его накормили. У Деа не было сил двигаться. У нее не было сил даже плакать.
Восемь часов. Кот заныл громче и начал царапать дверь. Сквозь шторы сочились лучики солнца, тонкие, как шелк. Хорошая будет погода. Они с Коннором и Голлум собирались в Лесаль поглазеть на фестиваль ужасов, дурацкий карнавал по случаю Хэллоуина, который продлится до самого Дня благодарения. Коннор обещал девочкам выиграть каждой по игрушечному гоблину в тамошнем тире.
К девяти часам решение созрело. Деа встала. Тоби по прежнему мяукал под дверью, но она не обращала внимания. У нее имелось не так уж много одежды, и половина гардероба была разбросана по полу спальни. В шкафу осталось примерно с десяток свитеров и жалких футболок из эконом магазинов, юбки, которых Деа никогда не носила, и платье, которое мать подарила ей на Рождество несколько лет назад, в форме перевернутого бокала для мартини, с вышитыми мелкими черепами. У Деа еще не было возможности где нибудь в нем показаться.
Можно было надеть его на выпускной, если бы Коннор пригласил ее как свою девушку.
Она сгребла в охапку всю одежду вместе с вешалками и швырнула на пол. Пинком отправила под кровать джинсы, бросила футболку на батарею. Выйдя в коридор, Деа отпихнула Тоби ногой.
Она почти никогда не заходила в комнату матери: это было все равно что зажечь огни рампы после окончания представления и увидеть болты и винты, на которых все держится; к благоговению примешивалась неловкость за собственное легковерие в этот спектакль. У Мириам, как всегда, царил идеальный порядок. Двое часов висели рядышком над изголовьем и цокали языками на Деа. На полу стояли два открытых, наполовину уложенных чемодана. Шкафы уже были пустые. Постельное белье снято, одеяло сложено, открывая матрац.
Деа вывернула чемоданы, ногами расшвыряв аккуратно уложенную одежду по разным углам, сбросила с кровати одеяло и подушки. Вытрясла на ковер ящик трюмо - по комнате разлетелись использованные тюбики крема, пилки для ногтей, образцы ароматов из универмагов. Найдя в ванной два пакета с туалетными принадлежностями, Деа выдавила зубную пасту по всей раковине. Открыв старую помаду Мириам, она написала на стене ванной, где раньше висело зеркало:
«Я никуда не поеду».
Ей стало немного легче, и она пошла вниз покормить Тоби. Вместо того чтобы поставить пакет с кошачьим кормом обратно в кладовку, Деа рассыпала его по всей кухне. Тоби растерянно смотрел на нее, скорчившись над своей миской. Деа понимала - это ребячество, но ей было все равно. Если мать хочет уехать - пожалуйста, но Деа не станет облегчать ей задачу.
- Извини, доколупали, - сказала она Тоби, когда пол покрылся слоем твердых коричневых орешков, хрустевших под ногами. Пустой пакет Деа выбрасывать не стала, просто швырнула в угол. Пробили часы на кухне, десять раз пронзительно пискнув, будто протестуя. Деа мстительно открутила часы от стены, бросила на кухонный стол и раскурочила колотушкой для мяса, которую оставили прежние жильцы. Прежде чем умереть окончательно, часы издали слабый стон, словно живое существо.
На душе у нее все пело. Деа поднялась к себе и долго стояла под душем, а потом не без труда отыскала в куче одежды на полу свои любимые джинсы, тонкую футболку и большой кашемировый свитер с кожаными заплатками на локтях, в котором ей всегда казалось, что она живет на настоящей ферме, а не на имитации.
Улица встретила ее холодом и солнцем - погода была как на детском рисунке, когда с голубого неба до самой земли тянутся длинные солнечные лучи. Деа перебежала через дорогу. Дыхание, белым облачком клубившееся у рта, напомнило ей о кошмарном сне: снег, мороз и безлицые люди.
Коннор открыл дверь полуголым, если считать одеждой полотенце вокруг бедер, и Деа на секунду забыла, зачем пришла. От него пахло мылом (даже на расстоянии в три фута), на груди блестели капельки воды. Деа вспомнила, как выложила гирляндой на снегу: «Поцелуй меня».
- Ты сегодня рано, - сказал он. Было непохоже, чтобы ночью его мучили кошмары, - Коннор стоял непринужденный, улыбающийся. Может, чуть более уставший, но и только.
Деа знала, что пришла рано и что Коннор об этом обязательно скажет, и заготовила остроумный ответ в духе героини романтической комедии: «Ячменные лепешки - сильный мотиватор» или «Колесо обозрения ждать не будет». Но при виде Коннора в полотенце Деа буркнула только: «Знаю», стараясь не очень смотреть на него.
- Дай мне десять минут, - Коннор отступил, давая ей пройти.
Она уже несколько раз бывала у Коннора - потому что они дружат, напомнила себе Деа (эта фраза ей никогда не надоедала), и всякий раз обстановка была все ближе к идеалу: в комнатах появились ковры, на красивых тумбочках расставлены лампы, ароматические сухие смеси в деревянных мисках наполняли дом слабым пряным запахом. Деа не уставала восхищаться, как много есть у семьи Коннора, сколько они накопили вместе. Она снова подумала о своем отце - о настоящем, а не о незнакомце в красной рубашке поло: может, и он живет в таком доме с кофейными столиками, изящными статуэтками, подсвечниками и фарфоровыми вазами. На одну безумную секунду Деа подумала отыскать его и появиться на пороге, представив, как счастлив он будет ее видеть.
А мать придет в бешенство.
Пока Коннор одевался, Деа ждала в гостиной, рассматривая семейные фотографии (отчасти чтобы не думать об обнаженном красивом парне наверху в спальне). Здесь были снимки Коннора в самом разном возрасте: вот он улыбается почти беззубой улыбкой перед огромным тортом с двумя свечками, а вот, худющий и гордый, стоит у бассейна с медалью на шее. Несколько фотографий отца и мачехи и каких то пожилых людей - видимо, родственников или друзей семьи.
Позади других стояла фотография малыша, завернутого в голубое одеяльце с жирафами. Деа внутренне вздрогнула: она видела точно такие шторы на одном из окон во сне Коннора! Взяв фотографию, она всмотрелась внимательнее.
- Это мой брат, - сказал Коннор за ее спиной. Деа не слышала, как он подошел. Он выдернул снимок из ее пальцев и поставил обратно.
- Что с ним сталось? - спросила Деа.
- Умер, - с легким раздражением ответил Коннор, будто это было очевидно.
Деа похолодела, вспомнила о воплях, преследовавших ее во сне Коннора.
- Извини.
- Это ты меня извини, - произнес он, отводя глаза. - Я не люблю об этом говорить.
- Я понимаю.
Коннор тут же стал прежним и заулыбался. Деа это иногда раздражало: он будто вода, плещущая по камням, - слишком быстр для нее, не уловишь. Он обнял ее за плечи:
- Ну что, готова стукаться электромобилями?
- Мечтай, мечтай, - сказала Деа.