Зеркала-озёра

В соседней группе кто-то подрался.

Не то чтобы весь переполох произошел из-за простой драки, совсем нет. Проблема в том, что драка произошла прямо во время занятий. Какая-то девчонка сцепилась с парнем, вытащила его за волосы в рекреацию и как следует отмудохала еще до того, как преподаватели вылетели из кабинетов, растащили нарушителей порядка и отчитали под взглядами любопытствующих, высунувшихся из кабинетов.

И вот уже второй день все идет наперекосяк. Не то чтобы Алёну вообще интересовала ситуация с дракой, но она теперь интересует всех, кажется. Наверное, все дело в том, что Алёна не особо любопытная, не особо заинтересованная сплетнями и, если уж совсем честно, откровенно не разбирающаяся в том, что происходит в ведьминской школе вне уроков.

Нет, чисто технически, драка произошла во время уроков, но частью нового материала не являлась, поэтому она до сих пор знакома с ситуацией лишь опосредовано и вообще кое-как.

Теперь вот все обязаны пойти текст на агрессию, пообщаться со школьным психологом и обязательно — на этом слове директриса особенно сделала акцент, поднимая вверх указательный палец и смотря на них поверх очков; Алёне никогда эти ее взгляды спокойствия не прибавляли — сообщить, если их что-то беспокоит, у них проблемы с другими учениками или кем-то из преподавательского состава. Методы крайне странные, конечно, а еще спорные, но все расписание теперь похоже просто на какую-то катастрофу.

Тут заблудиться проще, чем в лесу. В лесу хоть лешие есть, если что, у них можно спросить (по ориентированию у нее всегда были только пятерки, а уж как выстраивать правильный диалог с лешими она давно научилась; одной из первых, кстати). С расписанием спросить особо не у кого. У первогодок есть кураторы, отвечающие на все вопросы, а тут не побежишь спрашивать, что и как, когда вроде как учишься уже четвертый год и вроде как должна была давно понимать, как именно устроены все эти переносы, замены, изменения.

Алёна волосы на макушке накручивает в некое подобие пучка, карандаш по диагонали втыкает, чтобы хоть как-то зафиксировать их, и вылезшую шелку сдувает в сторону.

— Нет, я не против психолога, но половина кабинетов находится либо в разных концах школы, либо вообще не существует. Такое может быть?

Девчонка, к которой она обращается, голову переводит со стенда с расписанием в распечатку, которая у Алёны в руках. Потом пожимает плечами и пальцем с длинным ногтем тыкает прямо в прозрачный пластик, отделяющий ее палец от расписания.

— Нам выдали не то, — заключает она. — Вот же: другие номера кабинетов. Выглядит более правдоподобно, плюс есть перерыв между вторым и третьим уроком, чтобы дойти до другого корпуса и даже перекусить.

Алёна взгляд переводит с расписания, которое держит в руках, смотрит на стенд, щурится и обреченно выдыхает.

— Знаешь, Димка, я совсем не понимаю, куда нам идти.

— Ничего, куда-нибудь точно придем, — оптимистично замечает ее собеседница. — Вот бы пару стебельков люцерны, но я свою где-то посеяла.

Димка улыбается широко, расписание больше не сверяет и выглядит спокойно-мечтательно, будто они никуда не опаздывают. Алёна снова челку со лба сдувает.

— Так, — говорит, — двести пятнадцать бэ. Пошли, — пальцы ее своими цепляет и тянет за собой как на буксире.

— Да ладно тебе, Алён! — насмешливо отзывается ее подруга. — Опоздаем и опоздаем. Думаешь, мы одни такие, кто не разбирается в расписании совсем? Тут половина школы таких, а то и целая.

И есть в этих словах здравое зерно, но Алёна вслух этого не произносит. Не хватало еще пойти у Димки на поводу. А то сначала она согласится, потом моргнет — и они уже прогуливают занятия, гуляя на соседней опушке. Нет-нет-нет, не надо ей такого счастья. Только не сейчас, когда вся школа стоит на ушах, а преподаватели — особенно директриса — только и ждут, кто из них окажется самым подозрительным и проблемным.

И кто только придумал, что проверять надо всех? Проверили бы этих драчунов и дело с концом.

Но нет же, они теперь тут все как подопытные кролики. Кроликом Алёне быть не очень хочется, ей жабы как-то ближе, но за жабами обычно никто не наблюдает. По крайней мере, за живыми. Жаб препарируют и лезут смотреть, что там у них внутри.

Уж лучше тогда быть кроликами, наверное.

Димка упираться перестает только на улице. Когда они выходят из одного корпуса и идут по двору, пересекают его, чтобы перейти в соседний. Надо признать, что идти становится легче. Алёна руку ее из своей выпускает, зачем-то снова сверяется с расписанием, зажатым в руке, и думает, что если уж они ошибутся кабинетом, то можно будет попробовать другой. На самом деле, лучше опоздать на пятнадцать минут, взять отработку в качестве домашнего задания и сесть куда-то на заднюю парту переписывать учебники мелкими подчерком и без пробельных строк, чем вообще не явиться на занятие.

День не кажется совсем уже запущенным, когда они поднимаются на второй этаж и находят свою группу еще до начала занятия. Алёна выдыхает облегченно, а Димка только заправляет прядь розовых волос за ухо и пожимает плечами.

— Знаешь, — говорит, — это даже было проще, чем изначально казалось.

— Да уж, — отзывается Алёна. — Надеюсь, со следующими занятиями будет так же легко.

У кабинета только пять человек, ну семь, если посчитать еще и их двоих, а это значит, что половина группы где-то точно так же ищет нужный. Алёна раздражающую челку пытается пригладить наверх. Надо бы, наверное, уже отстричь, чтобы эти пряди до середины скулы не мешались, или хотя бы закалывать их, но она как-то вечно забывает об этом, когда появляется время.

Димка в сторону двери кивает, мол, идем уже, и мысли про мешающую отросшую челку снова оказываются отложенными в сторону. Алёна сумку на стол ставит и лезет за тетрадями.

— Хорошо еще, что до практической части курса есть полтора месяца, — замечает она, пролистывая конспекты будто случайно. Тетрадью трясет, а потом кладет на парту перед собой. — Мне кажется, что я ее точно завалю.

Ее подруга раскладывает цветные ручки с блестками на столе, усаживается на стул и только потом все же вспоминает про тетрадь. Алёна не считает ее рассеянной, совсем нет, но только слепой не заметит, что она мечтательная и забывчивая.

— Ты преувеличиваешь, — уверяет Димка, как только вылезает из-под парты. Кладет тетрадь, хлопает почти без звука по обложке (а у нее всегда тетради в обложке) и улыбается. — Ух если ты сдала ориентирование, то повышенный курс травничества и подавно сдашь.

И после небольшой паузы добавляет:

— Спросишь у кого-нибудь из лесных духов в крайнем случае, — и подмигивает.

Алёна едва-едва уголки губ поднимает, облокачивается на парту, практически ложится.

— Ты же знаешь, что по правилам это запрещено.

— Ну а мы придумаем свои правила, — заговорщическим шепотом подначивает Димка. А Алёна на собственные руки голову кладет, улыбается украдкой, и на секунду вся эта перспектива практики в лесу уже не кажется чем-то таким ужасным.

Появление преподавателя она не столько слышит, сколько замечает, как голоса одногруппников рядом стихаю. Поднимается с парты и садится даже относительно ровно.

Димка под нос фыркает:

— И кто только придумал, чтобы травничество вел мужчина.

Это не вопрос даже, скорее просто минутное раздражение, но Алёна в ее сторону взгляд скашивает и кивает коротко, почти незаметно. Преподаватель сначала ставит горшок на стол, потом кладет дипломат и поворачивается лицом к группе.

— Доброе утро, — произносит он размеренно, меланхолично и несколько мелодично.

— Доброе утро, Игнат Максимович, — отвечают они хором так, будто вчера поступили в школу, но звучат намного более устало. Да и получается скорее «ИгнтМыксимч», но он их не одергивает и не устраивает мини-лекцию о том, как важно им, будущим квалифицированным ведьмам, относиться с уважением к старшим по рангу.

— Сегодня будем разбираться с барбарисом, — говорит Игнат Максимович, обходит кафедру и цепляет со стола кусок мела.

— Разве это не опасно в закрытом помещении? — басит кто-то из одногруппников. Димка оборачивается на говорящих и хмыкает.

— Идиоты, — шепотом говорит она.

— Тебя, Алёша, пугает растение в горшке? — уточняет Игнат Максимович, оборачиваясь на группу, и улыбается несколько скептически. По группе проходит смешок, Алёна пытается сохранить серьезное выражение лица, но все же давит смешок в кулак. — Что же ты будешь делать, если тебя кто-нибудь опрыскает отваром?

Второй, на этот раз чуть более громкий, раскат смеха проходит по группе.

— Я что-нибудь придумаю! — самонадеянно бросает в ответ Алёша, судя по всему, широко улыбаясь.

Взгляд у Игната Максимовича, даже укоризненный, все равно выходит добродушным. Он так и стоит у доски, а потом в дверь стучат, и все оборачиваются к выходу. Двое опоздавших здороваются тихо.

— Проходите, ребята, проходите, — говорит он, рукой в сторону парт указывает. — Нигде по дороге там заблудившихся не встречали?

— Может, они сегодня не придут, — высказывает предположение кто-то.

Димка поворачивается к Алёне резко и брови поднимает выразительно.

— Я же говорила. Можно было прогулять, — достаточно громким шепотом говорит она, Алёна на нее шикает. — Все равно сегодня день дурацкий.

— Ну и что? — спрашивает Алёна, наклоняясь к ней ближе, чтобы говорить совсем тихо. — И ты не говорила, что хочешь прогулять?

— Правда? — вопросом на вопрос. — Значит, подумала. Но мысль хорошая, — отмечает Димка, руки на груди складывая.

— Девочки, — одергивает их преподаватель, и Алёне хочется сползти под парту от стыда, — давайте не будем отвлекаться от занятия.

— Извините, — звучит на пару тонов выше, чем обычно, но она всегда звучит так, когда испытывает неловкость.

— Да, извините, — эхом повторяет Димка и беззвучно передразнивает его, стоит только Игнату Максимовичу отвернуться от группы и начать писать на доске тему и задачи урока. Алёна в плечо ее легко пихает, мол, хватит уже, а сама улыбку не сдерживает.

С ней всегда так, поэтому они и лучшие подруги. Димка, может, и не такая ответственная, как Алёна, но зато с ней не соскучишься. А ей как раз и нужно, чтобы ее кто-то уравновешивал, чтобы кто-то непременно напоминал, что такое веселье, а то она зароется в справочники и с упорством отличницы-зубрилки будет сидеть так часами, пытаясь внести в конспект как можно больше информации и выучить все мелочи, заранее зная, что все это на практической части вообще мало чем поможет.

Она тетрадь открывает, списывает тему урока с доски и полностью переключается на ближайший час, погружается в свою любимую теорию, которая всегда давалась лучше практики, уж по крайней мере в том, что касается трав так точно.

Занятия у Игната Максимовича всегда проходят одинаково: он сначала долго расписывает план урока, потом левитирует горшок с растением на середину кабинета — поэтому за первые парты во время его уроков лучше не садиться, шею придется крутить так, что через час она уже заболит — и пару минут читает технику безопасности вроде как по памяти, но звучит так монотонно, будто с листа. Горшок не трогать, растение не трогать, его не отвлекать и просто слушать, вопросы все потом. И тут уже не особо-то важно, что они изучают, схема всегда одинаковая.

После демонстрации растения горшок всегда отправляется на преподавательский стол, а он мелом выписывает основные характеристики и отличительные черты слева, а предназначение и побочные действия справа.

Димка, да и многие с ней согласны, конечно, считает, что он мог бы и не приносить то горшки со взрослыми растениями, то рассаду, то семена, ведь от этого толку никакого, их даже потрогать нельзя; и Алёна, быть может, и согласна в глубине души с ней, но все же проекции в сознании намного хуже помогают усвоить информацию, не говоря уже об обычных картинках или плакатах с нарисованными растениями.

— Спорим, что он сам практику завалил, — шепотом говорит Димка, наклоняясь к самому уху, когда Игнат Максимович снова отворачивается к доске и записывает только что озвученные побочные действия. — Ну а что? Все знают, что мужчины в травничестве хуже, мужчины вообще в магии хуже.

— Это сексизм, — так же шепотом отзывается Алёна, списывая с доски и стараясь успеть сразу и за диалогом следить, и за ходом мыслей преподавателя.

— Ну да, — соглашается ее подруга. — Но ты не будешь спорить с тем, что сдай он нормально практический курс, то не запрещал бы нам трогать растения и начинать практиковаться уже здесь до наступления мая и возможности выйти в лес, ничего не отморозив.

Игнат Максимович оборачивается и смотрит на Димку укоризненно. Уже второй раз за одной занятие Алёне хочется залезть под парту от стыда, но Димка только улыбается широко в ответ на укоризненный взгляд и поднимает руки вверх.

— Последний раз, клянусь!

— Мне очень не хочется выгонять тебя с занятия, Дмитрия, — нравоучительным тоном того самого настоящего педагога заявляет он. — Это негативно скажется на твоей успеваемости. Поэтому, будь добра, повтори все то, что я только что сказал.

Алёна взгляд в парту тупит, в голове крутится вечно всех раздражающее «я же предупреждала», но она закусывает щеки с внутренней стороны и даже не смотрит на подругу укоризненно. Хватит с нее уже замечания преподавателя; не хватало еще, чтобы к Алёне снова прицепилась старая кличка с первого курса. (Хорошо все-таки, что первый курс давно позади.)

Она слышит, как Димка набирает полную грудь воздуха, а потом начинает отвечать.

Больше до конца занятия ни одного комментария, даже шуточного, от нее не слышно.

Следующее тоже проходит достаточно спокойно, несмотря на то что в последний момент им снова меняют кабинет, который не был указан ни на стенде при входе в основном корпусе, ни в распечатках с расписанием. Алёна медленно начинает привыкать к этому хаосу, который, кажется, еще продлится несколько дней, если не всю неделю. В их группу пока никто не приходит из преподавателей, организующих тестирование, психолог тоже никого не присылала, так что первая половина дня проходит относительно расслабленно.

Во время большого перерыва Димка предлагает поесть во дворе. В марте, конечно, достаточно прохладно, но Алёна все равно почему-то соглашается. Жалко, что нельзя хоть небольшой огонь развести.

— Дурацкие все же у нас правила, — говорит Димка, засовывает руки в карманы куртки и садится на спинку лавочки, а ноги ставит на саму лавочку. — От маленького огонька не было бы проблем.

Алёна откусывает бутерброд, заботливо завернутый тетей в крафтовый пакет, и мычит в знак несогласия. Потом прожевывает и отзывается:

— Это тебе так кажется. Сначала он маленький, а потом ты отвлечешься, и уже горит лавочка.

— Не помню, чтобы местные лавочки хоть раз горели, — пожимает плечами Димка и нахохливается как воробей, мех на капюшоне куртки кажется оперением, и Алёна на мгновение представляет, какой бы смешной воробей мог получиться из подруги.

— Это как раз потому, что есть школьные правила и их соблюдают.

— От этих школьных правил только холоднее.

Тут уже спорить сложно. Алёна только выдыхает коротко:

— Ну, это да.

И между ними на какое-то время повисает пауза. Чуть в стороне кучкуются первокурсники, а подальше прогуливаются девочки из выпускного курса. Во дворе школы, особенно во время длительных перерывов, вообще пусто не бывает, но это совсем его не портит, даже наоборот.

Алёна доедает бутерброд молча. Тетя совсем много лука сегодня положила, от нее, наверное, будет за метр вонять, но она думает об этом лишь тогда, когда остается всего пара укусов. Очень несвоевременная мысль, конечно, мысленно заключает Алёна, доедает бутерброд и аккуратно складывает пакет.

— Биоразлагаемый? — спрашивает ее подруга, отвлекаясь от своих ботинок.

— Перерабатываемый точно, а насчет разлагаемости не знаю.

— Вот чем мне нравится твоя тетя, так это ее заботой об экологии, — говорит Димка и слезает с лавки. — Ну что, обратно в школу?

У тети вообще много хороших черт, но в мыслях и так переполох из-за перекроенного расписания, поэтому Алёна не находится, что сказать. Только кивает, убирает сложенный бумажный пакет в карман школьной сумки и говорит:

— Да, идем.