Власть секретов и лжи

— Да утолит тебя кровь блудницы, — распевала Алёна, демонтируя полное отсутствие музыкального дарования, — законы целомудрия поправшей, и мужеложца, естество извратившего!

— Это кто тут естество извращает, ты, маньячка фригидности?! — заорала я по-русски на всю пещеру. — Убийца крышанутая!

Алёна запела громче. А по стенам пещеры замерцали красные сполохи, складываясь в узоры. Я задёргалась в паутине, хотя и понимала, что это безнадежно. Но не сдаваться же просто так!

И оказалось, что дёргалась я не напрасно: гимнастика простимулировала мозг, и он вспомнил, что волшебство во многом основано на силе ментала. И что мораль — понятие относительное и изменчивое. Где-то каннибализм был в порядке вещей, в других местах гордились газенвагеном и Гулагом, третьи до сих пор практикуют женское обрезание, а четвёртые считали, что для каждой особы женского пола, достигшей брачного возраста, будет честью одну неделю в год провести в качестве храмовой проститутки, и делали изгойками тех, кто отказывался.

Отсюда следует, что нормой является всё, что совершеннолетние делают по добровольному осознанному согласию, с удовольствием и без вреда другим. И не только совершеннолетние — пусть права детей меньше, чем у взрослых, но они есть!

А потому Алёна со своим волшебством и своей моралью идёт к чёрту. Это всё точно во вред другим!

В красном пламени появились фиолетовые сполохи. Я едва не завизжала от восторга: действует! То, что здесь затевается, начинает меняться на другое.

Я сосредоточилась на том, что распутница — это Алёна, потому что она сбилась с истинного пути, на котором двадцатилетней девушке надлежит регулярно удовлетворять свой сексуальный аппетит. Да ещё и брата превратила в зомби, нарушила его права и свободы. И покушается на жизни людей, а они неприкосновенны для всех в мироздании!

Узоры и пламя меняли цвет на сиреневый всё больше, даже появились первые проблески синего, но слишком медленно шёл этот процесс, а огонь подбирался к нам всё ближе. И Алёна своими завываниями гнала его так напористо, что у меня не хватало сил сопротивляться, моё синее пламя было едва заметным и медленным.

Против парочки психбольных фанатиков одной моей менталки мало, тут нужны галоперидол и смирительные рубашки.

Или хотя бы ментальная помощь напарника.

Я глянула на Эдика. Этот ушлёпок, похоже, решил предаться моральному самобичеванию, старательно сочинял себе грехи и вины, помогал маньячке. Я зашипела ему с яростью:

— Когда-то Землю считали плоской и водружали на трёх китов.

Говорила я на английском, чтобы Алёна, если услышит, не поняла. Но, судя по оторопелой физиономии Эдика, он меня тоже не понял. Но вряд ли потому, что забыл английский. И я продолжила:

— А гомосексуалов сажали в тюрьму за то, кто они есть. Но появились полёты в космос, и Землю даже религиозные фанатики признали круглой, а все цивилизованные страны узаконили однополые браки и усыновление такими семьями сирот, хоть мальчиков, хоть девочек, хоть гермафродитов. И существование третьего пола, и бесполость признаны нормой. Ты видел, что телефон, фотоаппарат и компьютер стали одним и тем же прибором, который умещается в карман! Ты понимаешь, что я не лгу.

— А... — начал Эдик, но я не дала ему уйти в возражения:

— Пламя становится синим, потому что ни в гейской, ни в женской свободе нет ничего плохого. И в любом добровольном сексе созревших для него тоже ничего плохого нет. Наоборот, это естественно и правильно! Отвлеки эту мерзавку! И её брата. Они оба знают русский, если что. На Земле их звали Пётр и Алёна. Здешние имена не помню, да они и не нужны. Ори на эти психов, говори Алёне, что на такую фригидную уродку, как она, не то что ни один мужчина не залезет, на неё и верблюда задом не затащить. И что её брат — микрочленный импотент, которому даже изголодавшаяся старуха не даст, а молодые девчонки гонят его от себя пинками.

Эдик оглянулся, посмотрел на Алёну, на Петра, охнул удивлённо, пригляделся внимательнее и закричал на бытовом эринэле:

— Троовв! Индарра! Я знаю ваши имена! Я вижу их!

Никогда не читала ни в рамганах, ни в бабушкиных сказках о волшебстве имён или их сокрытии, но Алёна и Пётр могли выдумать что-то своё. А то, что Эдик это увидел, неудивительно — при такой концентрации волшебств ими может воспользоваться даже человек. И Алёна с Петром не просто отвлеклись, они испугались, ритм позванивания и песнопения нарушился, а я, не пытаясь вспомнить, такие же имена называла настоятельница Улидда или нет, поспешила воспользоваться заминкой наших врагов и сконцентрировалась на мыслях о том, как праведны, целомудренны и сообразны естеству я и Эдик, потому что старательно и цельно, не отвлекаясь на измышления извращенцев и творителей ментальной грязи, патологических идей и прочей вредоносности, мы следуем своему природному пути.

Медитативщик из меня очень плохонький, но хоть чему-то полезному научиться я успела. Пламя под влиянием моей ментальной энергии всё больше становилось синим, а паутина истончалась и ослабевала. Эдик, ободрённый этим, изощрялся в уничижительных эпитетах в адрес Петра и Алёны. В основном нападал на Петра, что логично: Эдик мужской менталитет знает лучше, чем женский, и Пётр является опорой и мотором для волшебства Алёны.

Я потихоньку начала высвобождать одну руку, надеясь воспользоваться талисманами.

Алёна тем временем обеими руками удерживала на алтаре что-то алое и пульсирующее, Пётр старательно вызванивал, а Алёна орала Эдику в ответ:

— Я каждый день слышала, как воет от нестерпимой боли моя мать, когда отец вытягивал из неё магию! А после бежал к куртизанкам! И угождал этим тварям ради своей похоти, но ещё больше из-за того, чтобы они рекомендовали его иерархам церквей и королевским чиновникам как мастера Высоких Матриц, дарил этим шлюхам талисманы, изготовленные из боли и страданий моей матери! А когда я уронила первую кровь, он принялся проделывать это со мной!

— Что твоей матери мешало спастись через подарки её сестры? — удивилась я на русском. — Да ещё и отомстить этому говнюку Ирвиулу хорошенько. И почему ты столько лет была терпилой? Почему, зная о побеге Эллианы, сама не сбежала в другой мир раньше, чем в двадцать лет? А если выкачивали магию из тебя и твоей матери, то вы обе узнали, как в Ирвиуле выжечь всю магию без остатка, так, чтобы он превратился в мычащего, ничего не соображающего и гадящего под себя паралитика. После подчинить себе Родовой Камень и от имени Ирвиула править Донгрейм-уром в своё удовольствие и себе на пользу по праву законной компенсации. Нашли бы обе себе любовников или мужей по вкусу и радовалась жизни. Даже крестьянки крепостные, неграмотные, и те засаливают дурных мужей и отцов-мерзавцев в бочках с капустой и свининой, чтобы после выбросить тишком по дороге на ярмарку, а твоя высокородная мать не могла себя защитить?!

— Так поступают только порочные блудницы! — с истеричной злобой и ненавистью завизжала Алёна. — А моя мать была добродетельна, чиста душой и целомудренна! Она умела любить! У неё были силы прощать и отвага терпеть! Мать всю жизнь положила, чтобы спасти своими молитвами род Киарнавов от проклятия и греха, которыми его покрыла твоя бабка! И искупить вину её Рода перед благороднейшим Ирвиулом! Моя мать праведно сожгла талисман и тетрадь Эллианы на алтаре! Она научила целомудрию и добродетели меня! Мы с ней каждый день молились о прощении Киарнавов за то, что одна из них заказала святотатственный талисман и написала порочную тетрадь! И за то, что Эллиана сбежала от супруга! И за исцеление Ирвиула от последствий нанесённых ему ран мы каждый день молились! Моя мать неустанно старалась своим смирением, покорностью и лаской спасти и исцелить сердце её благороднейшего господина от боли, нанесённой предательством Эллианы! Добродетельная Риамна побуждала благороднейшего Ирвиула отвернуться от греха к законному браку! Она и тени мысли не допускала, что к ней может прикоснуться другой мужчина!

— И за это Ирвиул её убил, — ядовито ответила я. — Подстилка получила именно то, чего много лет так настойчиво выпрашивала.

— Это злотворное колдовство подлой человекокровой плебейки одурманило моего отца! — взбеленилась Алёна. — А моя мать стала святой в раю! Она спасла из Ада своего отца, угодившего туда за грехи его дочери Эллианы, блудницы и разрушительницы обетов! Моя мать спасла от проклятия Небес весь род Киарнавов! Она стала благой искупительницей и щедро вознаграждена за это в посмертии! А я превзойду её в святости! Я покараю не только подлую плебейку, но и всех распутниц мира!

— Фу, — презрительно фыркнула я, стараясь дотянуться до защитного талисмана. — Да твоя мать недоразвитая на всю голову. Когда твой дед убивал свою жену, то и дочери мозг повредил. А ты и твой брат её патологию унаследовали. И дедову тоже. И от Ирвиула-вырожденца порченую кровь получили. Стопроцентные ущербности.

Пётр после этих слов уронил колокольчики и ринулся их поднимать, Алёна стала покрываться чешуёй, алая штука растеклась по алтарю, как растаявшее мороженое, а магия и волшебство, наполнявшие пещеру, задрожали. Я поспешила добавить ментальной энергии синему пламени, Эдик, судя по резкому приросту интенсивности и объёма синего, занялся тем же самым, но наше пламя всё равно расширялось слишком медленно. Ещё немного, и красное пламя нас убьёт. Я чувствовала его жар.

— Это вы все ущербны! — продолжала заходиться в визге Алёна, торопливо сгребая то, что растаяло. — У вас ничего не получится! А я получу тиврилл! И очищу этот мир от пороков и скверны! Все шлюхи, монахини и мужеложцы будут сожжены на площадях! Все ублюдки сгорят вместе с ними! Будут рождаться лишь законные дети, не осквернённые грехом соития! Боги позволили узнать мне, что такое ЭКО, и никто больше не совершит мерзости сношения! Все браки будут чисты и целомудренны! И никогда, нигде женщинам не будет позволено даже войти в храмы, не то что постриг принять! Все девочки будут отправляться в Школу Жён с годовалого возраста, чтобы не успели набраться порочности и своеволия от нянек! И ни одна женщина не будет распоряжаться ни единой монетой!

Я мимолётно удивилась, что Алёна стала такой мизогинкой, хотя для неё естественнее было бы возненавидеть мужчин. Но особенности бреда сумасшедших — не моя проблема. Под эти вопли, пока Алёна смотрела только на свои фантазии, а Эдик на всю пещеру выражал сочувствие Петру, что ему, бедняге, больше и не подрочить. Пётр опять сбился с ритма перезвона, и я продвинула синее пламя ещё на два метра. Паутина упала. Эдик тут же подхватил её руками, растопырил паутину как покрывало, скрывая наше освобождение.

Я торопливо достала и активировала талисман.

— Индарра! — сказала я, надеясь, что правильно выговорила здешнее имя Алёны. — Это бабушкина пещера. Она защищена от таких как ты. Ничего у тебя не получится.

— Я следила за этой сквернавкой Глаинией, а после и за Улиддой! — завопила Алёна, торопливо вычерчивая пальцами на столешнице алтаря какие-то знаки. — Я узнала о пещере, где Эллиана спрятала тиврилл! Узнала о том, куда сбежала Эллиана, и нашла её потомков, кровь которых откроет тайник с тивриллом.

Так Лину убила Алёна. Или моя сестра всё же жива и находится в межпространстве? Иначе Алёне не понадобилась бы моя кровь. Я попробовала спровоцировать эту психичку:

— От моей сестры ты шиш получила.

— Я узнала о сделке Улидды с Эллианой! — тут же вбешённо заорала Алёна.

— «Знать» не значит «мочь», — сказал Эдик на бытовом эринэле, и, едва Алёна отвлеклась на эти слова, я бросила в неё талисман.

Но ничего не произошло. В пещере появилась какая-то огромная антропоморфно-драконообразная красная хрень размером со слона, и вся магия исчезла.

— Ты привела мне двух девственников! — злобно и яростно зарычала хрень на высоком эринэле. — Они разрушили всё, что я создавал целый год!

— Это блудница! — возмутилась Алёна на том же языке, но жутким выговором. — Как ты и приказывал, Великий Отец Бездны. И даже мужеложец, сквернавый извратитель естества, к ней в придачу.

— Ты смеешь мне врать?! — от рыка существа задрожала пещера. А Эдик прошептал мне на ухо по-английски:

— Подействовало! Усиленно думаем о нашей идеальной правильности!

Похоже, Эдик слышал те мои мысли. И отлично! Я, как могла, стряхнула с себя изумлённое оцепенение, закрыла тупо раззявленный рот и, стараясь не думать о том, что знать не знала ни о каких Отцах Бездны, а значит Алёна вызвала его из какого-то другого мира. К чёрту происхождение хрени! Главное, что наша с Эдиком правильность опять вызвала синее пламя, от которого плохо и хрени, и Алёне с Петром.

А существо заорало:

— Вот носитель порока! Вот усиление моей мощи! — оно ткнуло пальцем в сторону Петра. — Дай мне его!

— Он не... — начала Алёна, но существо перебило её:

— Он грезит пороком! Он пропитан мечтами о похоти и стремится к ней! Он жалеет о своей чистоте! Он мечтает её нарушить!

— Всё правильно, — тихо сказал Эдик. — Нам-то чего жалеть и грезить о пороке? И откуда у нас вообще взяться пороку? Если надо удовлетворить естественную потребность, мы пошли и поели или занялись любовью.

Ох ты, «пошли и удовлетворили». Так легко и просто, прямо как в моё время. Или в СССР с уголовно наказуемым гомо-сексом было гораздо лучше, чем с несуществующим гетеро? Относительно происходящего в этом апофеозе абсурда я уже ничему не удивлюсь. Или, что более вероятно, это Эдик умеет устраивать и личную жизнь, и гешефты лучше своих соотечественников? Да какая сейчас-то разница?! Мне надо синее пламя увеличивать.

— А в детстве мы знали, — сказала я Эдику, — что у нас всё нужное само появится, когда дозреем. Как с паспортом. Время пришло, и получай. А до этого был нормальный, здоровый и правильный ликбез о том, как правильно заниматься удовлетворением. Никаких нарушений запретов, никаких пропитанностей порочными мечтами.

— Именно, — согласился Эдик. — А потому мы чистое и честное зерцало праведности.

Алёна с ненавистью уставилась на перепуганного до полуобморока брата:

— Ты предал то, чему мы служим!

А существо взревело:

— Дай мне порочное сердце! Накорми меня сквернавой печенью!

Алёна набросила на Петра талисман-сеть, опутала его, парализовала, а затем посмотрела на существо:

— И ты дашь мне тиврилл? Защитишь от тех, кто попытается отнять его?

— Я Бездна! — рычало существо. — Я поглощаю грехи! Я кара грехотворцев! Дай их мне, и я возвышу тебя над мирским несовершенством!

— И ты позволишь мне самой определять меру греховности и порочности? — опять свернула к своей линии Алёна.

— Дай мне этого сквернавца, чтобы я вернул силы, и я дам силы тебе.

Алёна стремительным движением пальцев начертила в воздухе графическое заклинание, и Пётр оказался лежащим навзничь на алтаре, а в следующее мгновение Алёна превратила свою руку в драконью лапу с когтями и разворотила ими грудную клетку брата.

Я завизжала от ужаса, но получился только едва слышный сиплый писк. Эдика свернуло жестокой рвотой, он рухнул на четвереньки. Алёна выдернула у Петра сердце. Я мечтала лишиться чувств, но увы — женщины падают в обморок только в старинных романах и наидряннейших современных телесериалах-мелодрамах. В реальной жизни у нас для этого слишком высокий уровень стрессоустойчивости и выживаемости.

Но оно и к лучшему.

Я отвесила Эдику крепкого пинка по заду.

— Бежим отсюда, пока они не опомнились!

Истерика у Эдика прошла мгновенно. Он вскочил, схватил меня за руку и потянул куда-то в сторону от входа в пещеру.

— Там боковой лаз, — сказал Эдик. — От него пахнет лесом. А у главного входа может быть стража.

В пещере опять зафонило остатками волшебств, от такой их концентрации мне, магессе на четверть, начало щипать кожу. А у чистокровного человека вполне мог на время стать нюх лучше собачьего.

— Рюкзаки остались в межпространстве, — продолжил Эдик. — Вытащим их и купим убежище в монастыре. Там можно спокойно заняться переходом на Землю.

— Отличный план, — ответила я. — Лишь бы в лазе не застрять. Или не оказался бы он вертикальным.

— Нет. Он пригоден для побега. Иначе лесные запахи не были бы такими сильными.

Но едва мы оказались у входа в лаз, как по стенам пещеры побежали ярко-голубые молнии, а сами стены стали менять форму, колыхаться и пульсировать, проходы в них появлялись и исчезали, пол болтался, как морская палуба в шторм. Нам резко стало не до побега — не переломать бы себе чего в этой трясучке.

Молнии собрались в фигуру высокого крепкого мужчины, который стоял между алтарём и красным существом. Одет мужчина был в кожаные штаны, ботинки, похоже на хедебю, и жилетку, молнии оплетали его тело как экзотичные украшения, при этом каштановые волосы мужчины лежали ровными и аккуратными волнистыми прядями до самых плеч, как только что из парикмахерской.

«Позёр», — отметила я.

Мужчина меж тем небрежным движением руки свернул шею Алёне и сжёг её тело вместе с телом Петра, а сам начал пытаться зарубить красное существо мечом-молнией. Оно яростно и опасно нападало в ответ, атакуя огромными когтями и хвостом, и это из-за их потасовки так дрожала и менялась пещера.

Я потянула Эдика к главному входу, надеясь, что удастся проскочить, а стража, если и была, то разбежалась, едва началось землетрясение. Эдик побежал не хуже меня, замысел он понял. Но увы — мы оба не моряки, и потому больше падали, чем бежали, и больше откатывались назад, чем ползли вперёд.

Синяков на нас явно немеряно, а результата ноль.

Внезапно всё прекратилось. Я оглянулась на алтарное возвышение. Мужчина сжёг тело существа, превратил алтарь в трон и уселся на него.

— Валим, — сказала я.

— Некуда, — хмуро сказал Эдик. — Все выходы наружу исчезли.

— А воды тут нигде нет? Нам нужен аргумент против нашего пленителя.

— Не знаю. Заболтай его, а я поищу воду. Тут стены сухие неравномерно. Кое-где есть влага.

— Лучше ты забалтывай, — ответила я. — Это средневековье, женщину никто не будет слушать. И я не знаю бытового эринэля. Вдруг он говорит только на нём, а не на высоком или простом? Так что мне разумнее будет искать воду. Я читала, как это делать. Рассказик о поиске воды группой школьников на загородной прогулке в моё время в учебнике по «Окружающему миру» печатают. Даже комиксы для учебника сделали.

Эдик пошёл к возвышению, а я присела на корточки, ощупала трещины в полу. Он был похож на базальт, и это радовало. Там, где базальтовые слои, всегда есть трещинные воды, ведь базальт — эта лава, быстро охлаждённая водой. О том, что добывают воду в большинстве случаев только через буровую скважину, я старалась не думать, отгоняла встающие перед мысленным взором картинки из учебников. Ага, вот и намёк на влагу. Идти надо в этом направлении.

Но сначала обеспечить страховку. Я стала засовывать в карманы и в бюстгальтер между грудями обломки камней размером с грецкий орех. Тяжело, однако выбора нет. Талисманы, как показала практика, помогают не всегда, а вот получить камнем в морду и прочие части тела не понравится никому.

Эдик втирал новоявленному мужику о его крутости в битве и красоте истинного воина.

Офигеть! Он там что, личную жизнь решил устроить?! Нашёл время. И нашёл с кем! А если это людоед? Что Эдик о нём знает?

Или Эдик околдован?

Я подхватила камень покрупнее, величиной со среднее яблоко, подбежала к Эдику и тряхнула его за плечо, а сама смотрела на мужика, прицеливась.

Красив, зараза. Отчасти даже понимаю Эдика. Прямо валить и трахать такое там, где увидишь. Эту красоту не портят даже глаза без радужки и зрачков — у парня только сверкающие голубым огнём глазные яблоки, похожие на шаровые молнии. И это лишь придаёт красавцу шарм!

Аж припекло между ног от такого. Но не до гормонов сейчас. Жизнь важнее. Я сказала молниелюбивому парню:

— Ты сбежал от мира ради аскезы, молитв и умерщвления плоти?

— Что? — оторопел Молниелюбец.

— Ни еды, ни выпивки, ни музыки и даже пуфиков нет, не говоря уже о кресле. Освещение самородное, с тех ламп, что на тебе. Нужду по углам справлять. И вот за это ты воевал?

— У меня не было выбора, — сказал Молиниелюбец, и голос у него был весьма сексуальный. Я вообще люблю баритоны, но этот был просто шедевром. И я спросила, только чтобы он продолжал говорить:

— Тебя сюда насильно пригнали?

— О Мироздание! — страдальчески возопил Молниелюбец. — Доколе тебя будут наполнять невежи?! Это Пещера Забытых Богов, ты, дщерь лености и...

— Не хами! — возмутился Эдик.

— Кем ты был до посвящения в божественность? — спросила я одновременно с репликой Эдика.

Молниелюбец уставился на меня с подозрением.

— А какая разница? — спросил он.

— Посвящения? — удивился Эдик.

— Если на Земле обожествляли королей, императоров, императорских любовников, колдунов, шаманов, монахов и ещё кучу народа всех мастей, то почему этого не могут делать здесь?

— Я спрашивал его на высоком эринэле, — сказал Эдик, — а ответил он по-русски. Власть над всеми языками и наречиями — это божественное свойство.

— Или улучшенный вариант заклинания многоязычия, которое было в бабушкином талисмане, — фыркнула я. — Для бога он слишком материален.

— Зевс был материален настолько, что детей земным бабам делал. Но богом быть ему это не мешало.

— А Марсу люди били морду, — продолжила я. — Только нет никаких доказательств, что Марс, Зевс, Осирис, Кецалькоатль, Дух Святой и прочие боги реально существовали, а не были сказками или результатом мошенничества и фокусничества.

— Троя реальна!

— И Мегиддо реально, — ответила я. — Но случавшиеся там локальные вооружённые конфликты никакого отношения к мифологическому Армагеддону не имеют. Лучше включи логику: все религии постулируют богов как вездесущих и всемогущих. Как такое существо может оказаться забытым? А вот богов-императоров и богов выдуманных, мифологических, даже профессиональные историки помнят только в том случае, если писали о них диссертацию. Так что это не бог. Это обожествлённый волшебник. Хотя и очень сильный.

О том, что это может быть просто псих или мошенник, я вслух не сказала. И думать не стала. Понятно ведь, что в этой пещере бабушкина татуировка перестала защищать мою менталку. А убить меня намного проще, чем красного монстра.

— Я бог! — склочно ответил Молниелюбец. — Но люди изменники и предатели! Они постоянно уходят от одних богов к другим. А без ментальной энергии, которую они отдают во время поклонения, боги быстро впадают в оцепенение, спячку и умирают. И эта гора, эта пещера была местом нашего успокоения. Но люди... Им мало предать! Они ещё и лезут сюда постоянно! Обстряпывают здесь свои делишки. И каждый думает, что он один такой умный и смелый, что никто больше не додумается и не отважится войти в запретную пещеру. А некоторые так ещё и будят нас, пытаются заклинать на подчинение и охрану их тайников, будто мы какие-то ничтожные безмозглые элементали. Но теперь с этим покончено. Пещера закрыта навечно. Никто больше не побеспокоит забытых богов в их забвении. Мы умрём в тишине и покое.

— А чем ты платил за поклонение? — с напором сказала я, почуяв шанс на спасение. Умирать он решил! И ладно бы сам сдыхал. Но этот напыщенный дурак даже не подумал, что мы-то умирать не хотим. Я, во всяком случае не хочу. А если Эдик решил с этим увитым молниями придурком затрахаться до смерти, то пусть суицидится после того, как я уйду наружу целая, невредимая и живая. И я добавила, усилив напор: — Чем ты лучше других богов, чтобы люди шли к тебе, а не к ним? Какие новые чудеса ты предлагал, чтобы превзойти в борьбе за прихожан своих конкурентов? Чем твой рай лучше других раёв?

— Пришёл бог много сильнее меня. И обо мне забыли, — с патетичной печалью возгласил Молниелюбец.

— Так заключил бы с ним договор. Когда приходит сильный богатый торговец и разоряет твою лавочку, ты можешь истратить всё на борьбу с ним и оказаться на улице с голым задом, а можешь продать ему землю и лавку в обмен на пусть и крошечную, но долю в его деле. У тебя будут инвестиции в твою лавочку, доходы. И пусть даже она станет торговать не коврами, а кувшинами, то на твоих доходах и статусе это не отразится.

— Невозможно! — засверкал глазами и молниями этот недоумерший.

— Ещё как возможно! — шагнула я к нему. — Была богиня плодородия Макошь, а стала очень популярная святая Параксева Пятница, помощница при родах. Был бог скота Велес, а стал охранитель стад святой Власий. Была богиня врачевания Бригитта, а стала святая Бриджит, покровительница целой страны.

Я сообразила, что это не те примеры, которые могут вдохновить Молниелюбца, и добавила:

— Был бог воинской доблести и удачи Перун, а стал изгонитель бесов и нечисти Илья-Пророк.

— По-твоему, я дурак? — мрачно зыркнул на меня Молниелюбец. — Сам не догадался ему союз предложить? Но этот бог никаких святых рядом с собой не потерпит. При себе держит и от людского поклонения кормиться позволяет только тем божкам, которых сотворил себе в помощь сам, из лучей своего сияния. А всех других богов уничтожает вместе с их верующими.

— У нас таких богов полно, — сказала я. — Но даже в самые жестокие периоды их власти возле каждой деревни был заповедный лужок со священным деревом, в каждом городе был особо почитаемый фонтан. Вслух прихожане о священности этих мест не говорили, боялись, что священники официальной церкви сожгут их на костре или забьют камнями, но на поклонение особенным местам ходили так же регулярно, как и на богослужения в официальную церковь. Зачастую после молитвенного церемониала в официальной церкви люди шли к тому самому дереву или фонтану, чтобы пожертвовать им часть того, что освятили на этом церемониале.

Молниеносец на своём троне аж вперёд подался азартно:

— У того забирали, а этим отдавали?

— Хочешь жить, — вмешался Эдик, — умей вертеться. В щель забиться и сдохнуть любой дурак может, а вот обдурить паскудную систему под силу только выдающимся умам и отменой отваге.

Я глянула на него с удивлением. Надо же, сообразил, куда дело идёт, и начал думать не простатой, а головой.

Эдик развивал наступление:

— Если в вашем мире нет почитания фонтанов и лужков, то ты станешь первым. И возьмёшь себе самое выгодное местечко.

— Только сначала, — сказала я, — придумай, чем почитание вызывать будешь. Тебе для этого нужны помощники. Пиар-менеджер и бизнес-консультант. А нам надо вернуться в наш мир, в нужное его место и время. Мы можем договориться.

— Торговаться с богом дерзаете, смертные?! — с гневным рыком вскочил Молниелюбец. Но молнии на нём встопорщились неравномерно, он сам не знал, что ему лучше сделать — согласиться или убить нас.

Меня от ужаса бросало то в жар, то в холод, скручивало болью желудок. Ситуацию надо как-то простимулировать, развернуть правильными словами в нашу сторону, но как это сделать?!

— В пещеру ты всегда вернуться сможешь, — сказала я. — Закрыться и умереть. Но не лучше сначала попытаться всех опрокинуть и поиметь? Не получится — ну так и плевать, по сравнению с нынешним ты ничего не теряешь. А выигрывать можешь многое. И не только для себя, но и для своих друзей. Тут ведь спят не только такие чокнутые, как тот красный маньяк.

— Это Пламя Очищающее и Свет Превышний, Чистоты Хранитель и Греха Уничтожитель, имя которому Гонуид, — неохотно сказал Молниелюбец. — Творение нынешнего бога, которое он после трёх сотен лет службы счёл неудачным и выкинул сюда.

— Тогда почему он говорил, что готовил что-то целый год? Алёна... Индарра могла связаться с ним месяца три назад, не больше.

— Я же сказал, что сюда постоянно шляются люди! И все со своими затеями, ради которых пытаются заклинать нас. До появления этой крикливой девки Гонуид мог заключать договоры ещё с десятком людей. Он был очень упорным, стараясь вернуть расположение своего хозяина. Хотя из-за тупости у него ничего не получалось не то что год, а несколько десятилетий. Не зря Иммуир Всевеликий его выкинул. Но пока Гонуид меня не трогал, мне было плевать на его затеи и потуги.

Эдик хмыкнул:

— Вот когда такое в пещере валяется как на свалке, я понимаю. Но ты...

Молнелюбец мгновенно оказался перед Эдиком, уставился ему в глаза. А Эдик обнял его за шею и поцеловал в губы так, что Молниелюба мгновенно повело как от крепкого алкоголя на пустой желудок. Но как Эдик узнал, что он тоже гей?! Или би?

Однако это не мои проблемы. А вот то, что Молниелюб открыл пещеру и потянул Эдика наружу, очень важно. Это моё спасение.

Теоретически. А что на самом деле ждёт меня за пределами пещеры, не знает никто.

* * *

Когда у тебя в прицепе два мужика, особенно если один из них не людской природы, то нормальное, не грозящее драками жильё можно найти только в мужском монастыре. К счастью, мужские и женские рясы практически одинаковы, разница только в головном уборе. Женщины носят покрывало, похожее на земную куфию, а у мужчин что-то вроде куколя.

Нирдаль — это тот самый парень из пещеры, который с молниями — наколдовал мне куколь из покрывала, и я до сих пор ругаюсь: жутко неудобная штука. Этот шляпа-котелок типа той, что в фильмах надевают доктору Ватсону, но без полей, а вместо них к краям приторочено три длинных куска ткани: сзади широкое полотнище, спереди два поуже, по бокам закреплены небольшим швом. В результате загривок и виски закрыты, поэтому не видно, что у меня волосы не обриты. Балахонистая одежда полностью скрывает разницу между мужской и женской походкой, груди я, подобно героиням дорам, перемотала широкой мягкой полосой ткани, а рост в сто семьдесят сантиметров делает меня настоящим мужиком. Теперь я брат и наставник Миррай. Но будь я и меньше, и одежда более облегающая, всё равно никто не догадался бы. Как Гомонов и говорил — ни у кого и тени мыслей не возникает, что баба способна ходить в мужской одежде и говорить что-то осмысленное.

Хорошо, что в этом мире, при всей его разноцерковности и многочисленности монашеских орденов, все монахи одеты одинаково, поэтому с облачением проблем не возникло. Это на Земле капуцины, францисканцы, августинцы и прочие чётко различаются по облачению, а греческого монаха не спутаешь с русским или грузинским. Здесь же монах — это просто монах. И зайти ему можно в любой монастырь. Не везде его допустят к молитвам и ритуалам, но столование, баня и ночлег у него будут без ограничений, и даже в библиотеку пустят. Поэтому Эдик выменял у торговца на литровый термос хорошее хлопковое полотно, похожее на земной сатин и батист, и Нирдаль скопировал для Эдика и себя мой монашеский костюм и даже понаделал из батиста хорошее исподнее. Нирдаль, кстати, по выходу из пещеры принял человеческий облик. А чтобы не бросались в глаза наши низкие медитативные навыки и несоответствие манер, мы, как советовала мне бабушка на случай, если всё же придётся изображать монашку, назвались уроженцами дальней от Теннома провинции и свежепостриженными монахами маленького и бедного монастыря наиболее мелкой и незначительной церкви, которые пошли в паломничество по столичным священным местам, надеясь принести оттуда в свой монастырь побольше лент-благословений, чтобы нам позволили жить в монастыре без уплаты взноса. История не то, чтобы частая для монашеского мира, но и не редкая, а все наши странности списались на отсталость дальнеземельцев: Тенном граничит со столичным округом и считает себя весьма продвинутым.

Языковой вопрос решился просто — достаточно было сказать, что при постриге на меня, как на монастырского каллиграфа, был наложено должествование говорить и писать только на книжных языках, дабы не утратить в них ловкость. А чтобы не снимать куколь, который летом никто не носил, я сказала, что у меня из-за мигреней мёрзнет голова. Мне поверили в обоих случаях, но брат-настоятель, попросив меня переписать для него молитву одним из самых сложных стилей, решил, что такой каллиграф пригодится ему самому. И не только выделил мне отличную келью и начал соловьём разливаться, расписывая преимущества его церкви, но и приказал брату-повару получше кормить скорбного здоровьем гостя.

Жрали монахи и без того в три горла, я была в ужасе и от жареного в сливочном масле подобия сёмги, сдобренного маринованными грибами с диким количеством уксуса, соли и перца, и от замешанного на топлёном курдючном сале теста, в котором запекались жирные куски мяса. И ко всему этому добавлялось сладючее крепкое вино из горной ежевики и смородины, практически ликёр, который во время десерта закусывали грудой медового хвороста. А когда повар, получив полную свободу творчества, принялся делать суп из требухи и печени, слоёный паштет из семи сортов рыбы, чередуемых с омлетной лепешкой, и всё это в специальных корзиночках из масляного теста, фаршировать гуся копчёными колбасками, щедро приправляя все блюда острыми пряностями — дорогими, но способствующими увеличению телесного тепла, и на десерт затеял кремово-ромовые бабы с конфитюром, мне стало плохо заранее.

Мои слова о том, что я предпочитаю скромный, почти лишённый соли и специй ломтик постной телятины с салатом из сырой капусты и огурцов, рисовый шарик на закуску, чай и ровно одну медовую хворостинку на десерт, повергли весь монастырь в оторопь, а меня записали в фанатика аскетизма.

Но как бы то ни было, всё быстро улеглось и устаканилось, я сижу в библиотеке, а Эдик с Нирдалем ушли собирать милостыню для монастырского инвалидского приюта (по версии для настоятеля), искать подходящее место для обитания божества (это для меня объяснение), на самом же деле они трахаются во всех хоть сколько-то пригодных для этого кустах и подворотнях.

И плевать бы на их загул, но продлится он не меньше месяца, если не растянется на все три — предельный срок жизни любой истинной, великой и вечной любви. А домой мне надо сейчас. Да ещё Лину найти. Это Эдику к не чему стремиться и нечего терять, он раньше был пустым местом без перспектив, и сейчас такой же, поскольку и Лондон, и британский паспорт для его менталитета выглядят абстракцией. Нирдалю тем более всё пофиг — он уверен, что дела бога решатся сами собой.

Надеюсь, практичный Эдик вправит ему мозги, поскольку Нирдаль небезнадёжен: он подправил ручей, возле истока которого выстроен монастырь и от которого идёт вода в монастырские колодцы. Нирдаль обругал качество воды, после чего предложил всем прочесть молитву об облагорожении ручья, заверив, что именно так в монастыре, из которого мы пришли, улучшили питьё и мытьё. А после на ментальной энергии молельщиков поколдовал над ручьём. Результат, по словам Нирдаля, был мизерный из-за лености монахов, однако повар изменения заметил. И теперь настоятель собирает у ручья почти всю братию на утреннюю молитву. Заклинания, установленные Нирдалем, хоть и древнего малоэффективного образца, но работают, и через месяц-другой ручей будет просто чудом питьевой воды. А современные волшебники не могут увидеть и опознать Нирдалевы колдунства — во всяком случае, если они не геоманты. Это очень дорогие специалисты, и у посредственного горного монастыря на них никогда не хватит денег. И, насколько я поняла трактаты по управлению водами, к тому времени, когда родник полностью изменится, следов волшебства не останется, всё израсходуется. Ручей можно смело объявлять чудом, проверка обратного не докажет. Поэтому, приложи Нирдаль хотя бы немного стараний, чтобы, заявившись под видом паломника-волшебника, подружиться с настоятелем, то ему, в отличие от меня и Эдика, не надо было бы обряжаться в монаха, он стал бы мирским гостем, а после и хранителем родника, что означает отсутствие необходимости прятать шевелюру под куколем, свободу модно наряжаться, специально для него выстроенный рядом с ручьём домик с прислугой и покровительство церкви. А после и канонизацию устроят, причём как Совету Веры, так и их небесному начальству придётся просто подтвердить прошение монастыря вне зависимости от того, хотят они этого или нет. Ситуация заставит. Но боги не ищут лёгких путей. И это только их проблемы. И тех, кто с ними связывается.

Мне же надо заняться поисками Лины. Все три дня, что я сижу в этом монастыре, потрачены на установление дружбы с монахом, который защищает монастырские владения от землетрясений и прорывов межпространства, потусторонья и прочих неприятностей. А ещё на изучение книг по волшебству пространства, и теперь я более-менее в теме, могу поставить перед монахом конкретную задачу и предложить за неё плату, от которой он не сможет отказаться, потому что я выяснила его весьма сокровенное и горячее желание. Сам он утолить его не сможет никогда, а у меня в рюкзаке есть то, на что это можно купить. Бабушка оказалась отличным консультантом, её советы по поводу выбора экипировки просто превосходны. Но что гораздо важнее, я разобралась в процессе поиска в межпространстве настолько хорошо, что монах не сможет меня обмануть. Осталось лишь уточнить кое-какие детали, и можно говорить о найме. Я попросила брата-библиотекаря принести книги по географии провинции Тенном, карты и календарь изменений магического фона.

Так что я опять сижу в библиотеке. Она немного похожа на современные — читальный зал, шкаф свободного допуска со справочниками, закрытое хранилище. Но добавлен зальчик для копирования рукописей и написания местных аналогов шамаилей и какэдзику.

Библиотекарь, которому я ещё позавчера написала на листе для какэдзику фразу-благословение и пририсовала под ней цветущую ветку дерева, присоединился к мнению настоятеля о том, что такой каллиграф монастырю жизненно необходим, а потому всю литературу я получала беспрепятственно и без вопросов о том, на кой ляд она нужна человеку.

Но с математикой у меня лучше не стало, а потому даже местные элементарные формулы я высчитывала долго и сбиваясь. Тем более что считать надо было или столбиком, или на местном варианте счёт, похожих на земной суаньпань. И надежд на то, что библиотекарь куда-нибудь свалит, чтобы я могла открыть калькулятор телефона, не было никаких.

Я в очередной раз напортачила в расчётах, отнесла бумагу в камин — в библиотеке даже летом было холодно — и стала просматривать карты, чтобы просто отвлечься. Ну и в надежде, что придумается идея поиска, не требующая математики. Я рассматривала карту владений монастыря Благодатного Света, в котором мы поселились, и в голове у меня крутились то страницы из школьных учебников по окружающему миру, географии и истории, то кадры научно-популярных британских и американских фильмов. И до меня пусть и с опозданием, но всё же дошло, что на карте, которая лежит передо мной, изображена полнейшая несуразица.

— Брат-библиотекарь, — сказала я, — а почему у вас так много земледельческих угодий? Это же очень невыгодно: прорубать террасы, возить на них землю из долин, укреплять всё это и поддерживать, постоянно следить за системой орошения, чинить водогонное колесо и ещё кучу работы делать. Человекочасы и трудозатраты окупаются в ничтожно малой степени. Но если все земли пустить под выпас овец, то продажа шерсти обогатит вас очень быстро. Особенно если продавать не просто шерсть, а войлочные ковры и сукно на одежду. Да и ланолин всегда в цене. Шерстомойню и шерстобитню наладить можно с первой же продажи простой необработанной шерсти.

— И кто купит столько шерсти, мой юный брат? — хмыкнул библиотекарь, благообразный человек лет пятидесяти, обладатель серых глаз и небольшого брюшка. — В городах и на ярмарках торгуют гильдии, а они дадут за шерсть жалкие гроши. Если продавать через епископат, будет та же история, потому что он поддерживает гильдии. Да и нигде не купят так много шерсти даже за гроши, потому что некому её продать. Сукновальщики есть только в Суконной гильдии, у швейников своя гильдия, а все гильдии ремесленников строго следят, чтобы у одной мастерской не было обустройства и работников лучше, чем у других, чтобы одна мастерская не производила товар лучшего качества, большего объёма и дешевле, чем другая. И прибегают к силе Союза Церквей для обеспечения выполнения этих требований. Любое улучшение рабочих инструментов и механизмов вводится только с одобрения Совета Гильдии и одинаково всем гильдийцам. Церковь такое поддерживает, потому что так не разрастается вольномыслие. А про запреты на роскошь вы, юный благородный господин, должны знать лучше бывшего раба.

Я немного прибалдела от услышанного. Ничего себе «Городские стены дарят свободу»! То же самое рабство, только в профиль. Даже если крепостной или раб с талантом механика или пирожника сбежит в город, проживёт там десять полнолуний и станет горожанином, то пользы ему это не принесёт — его придумки никто не купит, ему не позволят конкурировать с другими горожанам. И способному ремесленнику, унаследовавшему лавку от отца, не к чему стремиться, у него нет никаких перспектив развить бизнес. С голоду не сдохнешь, но и не разбогатеешь. Да ещё и такой бред, как запрет на роскошь, сильно сужает возможности рынка — если нет тех, кто хочет купить, какая выгода что-то производить? И какой смысл раскрывать свои таланты, стремиться к чему-то и даже просто работать, если заработанное нельзя потратить на всяческие удовольствия? И каким должен быть уровень смертности от голода, если есть такие ограничения на заработки?

Мне припомнилось, что на Земле в Западной Европе были похожие порядки. И потому неудивительно, что жители всех городов, имеющих сильную ремесленную составляющую, придумали протестантизм, поощряющий не ублажение центральной власти, а свободу личного бизнеса и его постоянное развитие, причём в интересах всех трёх его составляющих — производителя, работника и потребителя. Первые плоды такого подхода оказались настолько хороши, что Реформация быстро захватила половину Европы.

И тут я поняла, как защитить себя от риска, который несёт сделка с одним монахом, и заставить всех монастырских магов и драконов бесплатно вытащить мне Лину. А Эдик с Нирдалем могут гулять дальним лесом.

— Брат-библиотекарь, но зачем продавать шерсть и ткани в Ирдеции? — изобразила я удивление и потыкала пальцем в участки на карте. — Смотрите, какое тут неустойчивое и богатое на прорывы потусторонья основное пространство. Вы можете поставлять товары в другие страны, практически не тратясь на дорогу. Межпространство всё сделает за вас. Брат-библиотекарь, это наш монастырь стоит в болоте, где ничего не сделать и не вырастить, но у вас-то такая благословлённая на производство шерсти земля. Грех пренебрегать столь драгоценным даром небес.

Библиотекарь посмотрел на меня с интересом. Я продолжила:

— Иностранных купцов на городских рынках можно расспросить о торговле в их родных землях. В тех местах, где жаркий день и холодная ночь, будут очень быстро раскупать сукно и войлок. А если продавать только за пряности, то никаких нарушений законов о запрете роскоши, но зато здесь на пряности можно купить множество привилегий для монастыря. И даже открыть его часовню в городе, объявить её независимой землёй и торговать на её дворе, не нарушая порядков торговых и ремесленных гильдий. И только монастырь будет решать, кому из гостей позволить торговать во дворе вместе с монахами.

Библиотекарь подсел ко мне поближе.

— Любопытсвенная мысль, брат-каллиграф, весьма любопытственна.