Глава 6.
Рассвет застал меня в келье Элен, где я так и не смогла сомкнуть глаз. Первые лучи солнца, пробивающиеся сквозь окно, рисовали на каменном полу дрожащие узоры. Элен спала беспокойно, её пальцы время от времени дергались, будто отбиваясь от невидимых врагов.
Я встала, стараясь не разбудить ее, и подошла к окну. Аббатство просыпалось - где-то вдали слышались шаги монахов, направляющихся на утреннюю молитву. Но только эта обыденность теперь не казалась мне спокойной. Где-то внутри нарастало чувство того, что это место может скрывать куда больше, чем просто историю.
Я не пошла на завтрак, а отправилась сразу в библиотеку, где меня уже ждал инспектор.
Он стоял у двери в потайную комнату покручивая в руке ключ от нее. Его белая рубашка была безупречно выглажена, но тень под глазами выдавала бессонную ночь.
— Вы готовы? — спросил он, когда я приблизилась.
Я кивнула, сжимая в руках блокнот с записями.
— Что именно я должна искать?
— Всё, а если что кажется вам подозрительным, вы сообщаете мне. Понятно?
Я вновь кивнула.
Он улыбнулся. Но эта улыбка была уставшей. Однако, мне было приятно ее видеть.
Я опустила взгляд, когда Леон потянулся к замку и повернул ключ в нем.
Дверь отворилась с привычным скрипом. Внутри все было на своих местах, даже томники Хроник стояли на своих местах.
Войдя, я сразу включила электрические лампы. Масляные здесь держать было опасно. Мало ли, кто-то уронит ее и все труды вспыхнут в одно мгновение. Но этим правилом мы иногда грешили, если вспомнить прошлые дни.
Стол в комнате был завален фолиантами. Я разложила перед собой несколько самых древних манускриптов, аккуратно придерживая страницы кончиками пальцев, чтобы не повредить хрупкий пергамент. И погрузилась в работу. Сначала — систематизация. Затем — сопоставление текстов. Некоторые символы повторялись в разных рукописях, но их значение оставалось загадкой. Я делала пометки в блокноте, выстраивая возможные связи, проводя линии между фразами, которые, казалось, были разбросаны по страницам намеренно, как части сложной головоломки.
Леон не мешал. Он занял место у дальней стены, скрестив руки на груди, и наблюдал. Его молчание было облегчением — я ненавидела, когда меня отвлекали пустыми вопросами вроде "Ну что, есть прогресс?". Вместо этого он просто был рядом, и этого было достаточно.
Через несколько часов, я даже не заметила, как пролетело время, на столе передо мной появилась чашка. Аромат крепкого кофе смешался с запахом старой бумаги.
— Сахар? — тихо спросил Леон.
Я покачала головой, даже не отрываясь от текста.
— Черный. Как моя душа.
Он хмыкнул, но ничего не ответил. Когда я наконец подняла взгляд, он уже снова стоял у стены, но теперь с собственной чашкой в руке. Его взгляд скользил по полкам, изучая корешки книг, будто ища что-то конкретное.
Я сделала глоток. Он оказался идеальным — крепким, горьковатым, без ненужных примесей.
— Спасибо, — пробормотала я.
Леон лишь кивнул, его глаза на мгновение встретились с моими. В них читалось понимание. Он знал, что я в процессе, что мой мозг сейчас работает на пределе, сопоставляя факты, и любое лишнее слово может разрушить хрупкую нить догадок.
Я вернулась к манускриптам. Страница за страницей. Символ за символом. Иногда я ловила на себе его взгляд — пристальный, оценивающий. Но он не спрашивал. Не торопил.
И это значило больше, чем любые слова.
Я вдруг замерла, пальцы застыли над страницей с выцветшими чернилами. В глазах потемнело от внезапного озарения.
— Леон! — вскрикнула я, резко подняв голову. — Подай мне, пожалуйста, тот том хроник — тот, где появился ворон с чашей!
Он молча кивнул и через мгновение протянул мне массивный фолиант в кожаном переплете. Я лихорадочно пролистала страницы, пока не нашла нужную иллюстрацию — чернильный рисунок ворона с распростертыми крыльями, сидящий на чаше странной формы.
— Вот! — мой голос дрожал от возбуждения. — Смотри...
Я провела пальцем под строкой на латыни: "Corvus nigrum calicem custodiit, animas impuras absorbens..."
— "Черный ворон хранит чашу, поглощая нечистые души..." — перевела я шепотом.
— Продолжай, — его голос стал жестче. Он наклонился ближе, и я почувствовала запах его одеколона — древесный, с горьковатыми нотками.
Я продолжила читать, переводя по ходу: "Quisquis calicem tetigerit cum animo impuro, in tenebras abibit..."
— "Кто прикоснется к чаше с нечистыми помыслами — исчезнет во тьме..." — я подняла на Леона широко раскрытые глаза.
— Интересно, — пробормотал инспектор, — Что еще?
— Пока только это, — я пожала плечами.
— Продолжай работать. Нужно понять, что это за чаша. И может ворон не в прямом смысле птица, а может...
— Хранители — произнесли мы одновременно.
Я снова углубилась в текст, когда вдруг заметила странную деталь. В нижнем углу страницы, почти незаметно, был нарисован крошечный символ - перевернутый треугольник с глазом внутри.
— Леон, посмотри на это, — я показала ему находку. — Этот символ встречается мне уже третий раз в разных манускриптах.
Инспектор нахмурился, прищурив глаза:
— Глаз в треугольнике... Это древний символ всевидящего ока. Но перевернутый. — Он провел пальцем по странице. — В алхимии перевернутый треугольник означает воду, а в некоторых оккультных практиках - защиту от темных сил.
— Откуда ты это знаешь?
— Я специализируюсь на делах с историческими и религиозными подтекстами, — сказал он, и в его голосе появилась та самая уверенность, с которой говорят о том, что знают досконально. — В Руане подобные символы встречаются чаще, чем хотелось бы.
Я лихорадочно перевернула несколько страниц, ища другие упоминания. Вдруг из книги выпал пожелтевший листок. На нем был нарисован сложный лабиринт с тем же символом в центре.
— Боже правый...— прошептала я. — Леон, это же план! План аббатства!
Он резко наклонился, сравнивая рисунок с реальным расположением помещений.
— Здесь отмечены все потайные ходы. И смотри — его палец остановился на маленьком крестике в углу лабиринта, — это же вход в подземелье под старой колокольней.
Мы переглянулись. Именно там я вчера слышала таинственный разговор.
— Но что это за отметка в центре? — я указала на перевернутый треугольник.
— Часовня Святого Михаила. Там, где хранится рака с мощами.
— Ты думаешь, это связано с исчезновением?
— Я пока не уверен в этом. — Его голос стал тише. — Ворон, чаша, исчезновение, этот символ... Все это части одной истории. И если мы правильно сложим их...
В этот момент дверь скрипнула. Мы обернулись, на пороге стоял отец Бенуа.
— Как продвигается работа? Вы нашли что-то интересное? — спросил он, медленно приближаясь.
Леон незаметно прикрыл ладонью план.
— Мы изучаем хроники, отец, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Нашли несколько интересных упоминаний о древних артефактах аббатства. Особенно о чаше с изображением ворона.
Леон перевернул страницу книги, закрывая ей план, а потом выпрямился и сделал шаг назад, становясь чуть позади меня. Но он молчал и его молчание было красноречивее любых слов. Я чувствовала его предостерегающий взгляд на своей спине, но в то же время дающий понять, что он доверяет мне вести этот разговор.
— Чаша Святого Арнульфа? Да, это действительно интересный артефакт.
— Вы знаете о ней?
— Да, мадемуазель Марше. Это древняя легенда нашего аббатства, — начал он, и его голос приобрел торжественную интонацию рассказчика. — В 708 году епископу Арнульфу явился сам Архангел Михаил и повелел построить на этом острове часовню. Но мало кто знает, что вместе с этим повелением он оставил епископу чудесную чашу.
Я перехватила взгляд Леона, его глаза сузились с профессиональным интересом.
— Говорят, — продолжал отец Бенуа, — эта чаша обладала удивительным свойством. Вода, налитая в нее больным, исцеляла любые недуги. Но только если человек приходил с чистыми помыслами. — Он сделал паузу. — Тех же, кто пытался использовать ее силу в корыстных целях... ждала страшная участь.
Леон скрестил руки на груди:
— Какая именно, Отец?
Старый аббат покачал головой.
— Легенды расходятся. Одни говорят - смерть. Другие - вечное проклятие. Третьи...Третьи утверждают, что такие люди просто исчезали без следа. Как будто их никогда не было.
Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Леон же, напротив, казался совершенно спокойным.
— И где сейчас эта чаша? — спросил он деловым тоном.
Отец Бенуа развел руками.
— Кто знает? Говорят, что последний раз ее видели перед революцией. Монахи спрятали ее, чтобы уберечь от осквернения. Но где... Никто не знает.
Отец Бенуа задумчиво почесал бороду:
— Если вам действительно интересны подробности, вам стоит поговорить с Жан-Пьером Лефевром. Его семья живет на острове с XVI века, и они передают эту историю из уст в уста. — Он махнул рукой, словно отмахиваясь от чего-то несерьезного. — Хотя, конечно, это всего лишь местная легенда. Вряд ли антиквар сможет рассказать вам что-то, чего нет в наших хрониках.
— Где мы можем найти месье Лефевра? — спросил инспектор.
— Его лавка на площади Сен-Обер. Но... — Отец Бенуа будто заколебался, прежде чем продолжить. — Он человек... своеобразный. Может потребовать плату за свои рассказы.
— Благодарю вас, отец Бенуа, — Леон слегка склонил голову, но в его голосе была та же стальная нотка, что бывает во время допросов. — Я обязательно сообщу, если найду что-то значимое.
Аббат задержал на нем взгляд чуть дольше необходимого, словно пытался разгадать скрытый смысл за этими словами. Между ними висело нечто невысказанное, какое-то напряжение, острое, как запах озона перед грозой. Я прикусила губу, делая вид, что углубилась в манускрипт, но краем глаза заметила, как пальцы Леона непроизвольно сжались в кулак.
Отец Бенуа наконец кивнул и вышел, оставив за собой шлейф ладана и тишины.
Дверь закрылась.
— Ты не сказал ему про план, — прошептала я, не отрываясь от пергамента.
— Нет.
Леон развернулся к двери и сделал пару шагов.
— Ты куда? — я вскочила со стула, едва не опрокинув книгу.
— В деревню.
— Один?
— Ты останешься. Продолжишь расшифровку.
— Нет.
Он замер, медленно поднял на меня взгляд. В его глазах плескалось что-то между раздражением и удивлением.
— "Нет"? — он произнес это слово так, будто впервые слышал его.
— Я не буду сидеть здесь, копаться в пыльных книгах, пока ты...
— Пока я что?
— Пока ты делаешь что-то важное!
Леон вдруг рассмеялся — коротко, беззвучно.
— Тебя кто-нибудь когда-нибудь называл занозой?
Сердце екнуло.
— Отец.
Тень промелькнула в его взгляде. Он шагнул ко мне так близко, что я почувствовала тепло его дыхания.
— Почему?
— Потому что я всегда лезла туда, куда не просили. — Я не отводила глаз. — И всегда оказывалась права.
Он изучал мое лицо, словно искал на нем подтверждение своим мыслям. Потом резко выдохнул, схватил мою куртку со спинки стула и швырнул в меня.
— Через пять минут у ворот. Опоздаешь — уеду без тебя.
Я поймала куртку на лету, но он уже выходил, оставив за собой лишь шелест страниц от резко распахнутой двери.
Я наспех собрала свои заметки, сунула в карман блокнот с расшифрованными символами и выскользнула из библиотеки. Каменные коридоры аббатства были пустынны — монахи уже разошлись по своим делам. Где-то впереди слышался ровный стук каблуков Леона — он действительно не собирался ждать.
Я догнала его у главных ворот, запыхавшись. Он стоял, куря сигарету, и смотрел куда-то вдаль, за ограду, где узкая дорога вилась между скал к деревне.
— Три минуты, — бросил он, не глядя на меня, и сделал последнюю затяжку. — Неплохо.
Я ничего не ответила, только поправила сумку на плече. Леон раздавил окурок каблуком и резким движением открыл калитку.
— Ты везешь меня к этому антиквару? — спросила я, едва поспевая за его длинными шагами.
— Да.
— А если он и правда потребует денег?
— У меня есть кое-что ценнее денег.
Он не стал объяснять, что именно, и я не стала спрашивать. Вместо этого мы шли молча, и только ветер свистел в ушах, а где-то внизу, у подножия скалы, бились о камни волны.
Деревня встретила нас запахом жареного миндаля и криками рыбаков. Леон шел уверенно, будто знал каждую улочку, хотя я была почти уверена, что он здесь впервые. Наконец мы остановились перед узкой лавкой с вывеской «Лефевр. Антиквариат и редкости». Окна были пыльные, и сквозь них едва просматривались груды старых книг, поблескивающих бронзовых безделушек и темных деревянных шкатулок.
Леон толкнул дверь. Колокольчик звякнул над головой.
В глубине лавки, за прилавком, сидел человек. Невысокий, сутулый, с седыми волосами, торчащими в разные стороны, будто его только что ударило током. Он поднял на нас глаза — маленькие, острые, как у воробья.
— Месье Лефевр? — спросил Леон.
Тот медленно ухмыльнулся, обнажив желтые зубы.
— Кто спрашивает?
Леон достал из внутреннего кармана жакета полицейский жетон и положил его на прилавок.
— Инспектор Дюран.
Лефевр даже не взглянул на жетон.
— А, — протянул он. — Значит, вы про чашу.
Я перевела взгляд на Леона. Он не моргнул.
— Мы про чашу.
Лефевр засмеялся — сухим, скрипучим смехом, будто дверь с не смазанными петлями.
— И что вы дадите мне взамен?
Леон наклонился вперед, уперся руками в прилавок.
— Взамен я не стану выяснять, откуда у вас в подвале партия контрабандного кларета, которую вы продаете под видом «вина прадедов».
Лефевр перестал смеяться. Наступила тишина.
Потом он медленно поднялся, пошарил за пазухой и достал маленький ключ на ржавой цепочке.
— Пойдемте, — пробормотал он. — Покажу вам кое-что.
Лефевр провел нас в узкую комнату за занавеской, заваленную старыми книгами и ящиками с поблекшими этикетками. В углу стоял массивный сундук, окованный железом. Он щелкнул ключом в замке, крышка со скрипом поднялась, и из глубины он извлек небольшой футляр из потертого бархата.
— Вот, — прошептал он, разворачивая ткань.
В его ладонях лежала старая гравюра, изображавшая Чашу Святого Арнульфа. Тонкие серебряные линии на пожелтевшей бумаге вырисовывался сосуд, окруженный крылатыми фигурами, а над ним — ворона с распростертыми крыльями. Но больше всего меня поразило другое: внизу, в углу гравюры, был тот же перевернутый треугольник с глазом.
— Откуда это? — спросил Леон, не сводя глаз с изображения.
— Моя семья хранила это веками, — ответил Лефевр.
Я протянула руку, но он резко отдернул гравюру.
— Нет-нет-нет, руками не трогать.
— Объясните.
Лефевр замер, потом медленно выдохнул.
— Чаша — не просто реликвия. Она живая. Она... выбирает.
— Выбирает что?
— Кто достоин прикоснуться.
— Почему она определяет? — я не смогла сдержать вопрос. — Если верить легенде, чашу дал архангел, а епископ лечил людей...
Лефевр рассмеялся, резко, почти истерично, будто я сказала что-то невероятно глупое.
— Легенды, — прошипел он, сжимая гравюру так, что бумага затрещала по краям. — Детские сказки для паломников. Вы правда думаете, архангелы раздают священные сосуды, как пряники на ярмарке?
Леон не шевелился, но я видела, как напряглись мышцы его челюсти.
— Тогда как было на самом деле?
Лефевр внезапно переменился в лице. Его пальцы начали дрожать, а взгляд забегал по углам комнаты, будто он боялся, что кто-то подслушивает.
— Ее не дали, — прошептал он. — Ее взяли.
Густая тишина повисла, как туман.
— Что?
— Арнульф был не святым, — Лефевр облизал сухие губы. — Он был алхимиком. Искал способ продлить жизнь. И нашел ее — древнюю вещь, старше самого аббатства. Чашу, которая могла... даровать бессмертие, принимая чистые души.
Я почувствовала, как по спине побежали мурашки.
— Принимать?
— Да. Принимать.— он сделал резкий жест рукой, будто стирая что-то с ладони. — Но Арнульф думал, что может контролировать ее. Притворился святым, начал «исцелять» людей... а сам изучал, как она работает.
Леон медленно выдохнул.
— И что случилось?
Лефевр вдруг нервно засмеялся.
— Она поняла его.
Комната внезапно показалась мне слишком тесной.
— Что это значит?
— Ворон на гравюре — не символ. Это страж. Тот, кто оберегает людей от власти над этой чашей. — Он ткнул грязным ногтем в изображение. — Но когда Арнульф попытался использовать ее для себя...
Он не договорил. Не нужно было.
Леон внезапно шагнул вперед, и Лефевр попятился, прижимая гравюру к груди.
— Где она сейчас?
— Никто не знает.
— Ты уверен? — Дюран навис над мужчиной. — Ты же сам пытался ее отыскать, я прав?
— Попытки не преступление.
— Рассказывай.
— Да, я искал ее, — прошептал Лефевр так тихо, что я едва расслышала. — Двадцать лет назад.
— И что ты нашел?
Старик вновь засмеялся сухим, надтреснутым смехом.
— Ничего! Ни черта! — Он швырнул гравюру обратно в сундук. — Без знаний это невозможно. А знания... — его голос сорвался на шепот, — ...зашифрованы.
Леон перехватил мой взгляд. В его глазах вспыхнуло то самое холодное любопытство, которое я уже научилась узнавать.
— Кем?
Лефевр вдруг схватил его за рукав, и я увидела, как пальцы старика впиваются в ткань.
— Стражами. Теми, кто прячется под рясами. — Его дыхание стало прерывистым. — Они среди монахов. Среди нас. Может, даже отец Бенуа...
Леон резко вырвал руку.
— Как они становятся стражами?
— Никто не знает. — Лефевр отступил к стене, будто боясь, что его подслушивают даже здесь. — Говорят... их выбирает сама чаша.
Леон вдруг резко развернулся и направился к выходу. Я бросилась за ним, но на пороге обернулась.
— Почему вы нам это рассказали?
Лефевр посмотрел на меня, и в его глазах внезапно появилось что-то похожее на жалость.
— Потому что вы уже прикоснулись к этой истории. — Он медленно поднял дрожащую руку и провел пальцем по своему горлу. — А теперь она не отпустит вас.
Дверь захлопнулась за нами с глухим стуком.
Леон шел быстро, почти бежал. Я едва поспевая.
— Ты веришь ему? — выдохнула я.
— Он псих, сумасшедший и просто повернутый антиквар.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Потому что я еще сам не знаю на него ответ.
Мы вошли в таверну, и теплый воздух, пахнущий жареным луком и пивом, обволок нас, как одеяло. Леон выбрал столик в углу, подальше от шумных рыбаков, переговаривающихся через весь зал. Он снял пальто, бросил его на соседний стул и уставился в потемневшее от времени дерево стола, будто в нем были зашифрованы все ответы.
Я села напротив, осматриваясь. Таверна была старой — очень старой. Балки на потолке потемнели от копоти и времени, а на стенах висели выцветшие фотографии: рыбаки с уловом, давние наводнения, смеющиеся девушки в платьях начала века. В углу стоял разбитый патефон, игла тихо царапала пластинку с какой-то забытой мелодией.
— Что будете? — Официантка, женщина лет пятидесяти с усталыми глазами и неожиданно ярко-рыжими волосами, поставила перед нами липкие меню.
— Кофе, — буркнул Леон, даже не взглянув.
— И мне, — добавила я.
— Бутерброды? Суп?
— Нет.
Она фыркнула, но ничего не сказала, только прищурилась, разглядывая меня.
— Совсем худенькая, — пробормотала она себе под нос и ушла, оставив нас в тишине.
Леон продолжал молчать. Его пальцы медленно барабанили по столу, будто отстукивая невидимый код. Я знала это состояние — он складывал факты, как пазл, и любое вмешательство сейчас могло разрушить хрупкий процесс.
Через несколько минут официантка вернулась с подносом.
— Кофе, — она поставила перед Леоном большую кружку. — И вам, мадемуазель, двойная порция. За счет заведения.
Я удивленно подняла бровь.
— Почему?
— Потому что вы выглядите так, будто последний раз ели неделю назад, — она хлопнула по столу тарелкой с бутербродами, которых мы не заказывали. — И не спорьте.
Леон наконец оторвал взгляд от стола и уставился на бутерброды, будто видел их впервые.
— Мы не...
— Ешьте, — перебила она. — А то сдувает ветром.
И ушла, оставив нас с неожиданным ужином.
Я не стала сопротивляться — взяла бутерброд и откусила. Хлеб оказался свежим, с хрустящей корочкой, а ветчина — неожиданно вкусной.
— Она права, — пробормотала я с набитым ртом. — Ты тоже должен поесть.
Леон медленно поднял на меня взгляд.
— Ты веришь в эту чушь про чашу?
Я положила бутерброд.
— Я верю, что люди исчезают. И что в аббатстве есть что-то, что кто-то очень хочет скрыть.
Он потянулся к кофе, сделал глоток и поморщился — слишком горячо.
— Лефевр сказал, что знания зашифрованы.
— Да.
— И что стражи среди монахов.
— Да.
— Тогда почему он до сих пор жив?
Я замерла.
— Что?
— Если он знает так много, почему его не убрали?
Я не успела ответить. Дверь таверны распахнулась, и на пороге появился запыхавшийся мальчишка — один из тех, что бегали по деревне с газетами.
— Месье Дюран? — он огляделся и, заметив нас, бросился к столу. — Вам срочно в аббатство!
Леон встал так резко, что стул грохнулся на пол.
— Что случилось?
— Нашли монаха... — мальчишка перевел дух.
— Он жив?
Мальчик покачал головой.
— Нет.
Повисла тишина, даже патефон в углу, кажется, замер.
Леон схватил пальто.
— Тогда как...
— Он мокрый, — прошептал мальчик. — Весь покрыт водой, будто его вытащили со дна моря. И...
— И?
— Он держит что-то в руках.
Мы выбежали на улицу, даже не расплатившись. Но официантка, кажется, и не ждала денег. Она стояла у окна, смотрела нам вслед и медленно крестилась.