CHOKSU 촉수 ЩУПАЛЬЦА

Возвращение в прокуратуру было похоже на вход в забальзамированное пространство. Воздух здесь был неподвижным, пропахшим старыми делами и свежим страхом. Джихо двигался по коридорам, как призрак, и его присутствие заставляло коллег замирать на полуслове, отводить взгляд, притворяться погруженными в бумаги. Он был ходячим напоминанием о том, что может случиться, если зайти слишком далеко. Он был сломанным зеркалом, в котором никто не хотел видеть своего отражения.

Его кабинет был стерильным. Кто–то прибрал личные вещи: фотографии, чашку, которую подарила Сохи, оставив голый, функциональный стол. Теперь это была не его крепость, а камера. Камера для проведения над самим собой сложного, безжалостного эксперимента, где Джихо не чувствовал себя человеком. Он был сосудом, заполненным до краев ледяной, неподвижной яростью. Каждое движение, каждый вздох давались ему осознанным усилием воли, как если бы он управлял сложным механизмом извне.

Чан Сынхван зашёл к нему через пятнадцать минут.

– Джихо! Я... не ожидал тебя. Тебе нужно ещё время. Гораздо больше времени.

– Время не вернет их, – голос Джихо был ровным, монотонным, лишённым каких–либо интонаций. Он был, как компьютерный голос, синтезированный из прошлых воспоминаний.

– Но... чтобы прийти в себя. Оправиться.

– Я в себе. Готов работать.

Чан помолчал, изучая его. В его глазах читалось не сочувствие, а настороженность и быстрая, практическая оценка ситуации.

– Хорошо. Но никаких активных дел. Сиди на документации. Входи в ритм. Медленно.

Джихо кивнул. Он и не ожидал другого.

Пришлось всё начать с малого. С бумажной работы, как и велел Чан. Но теперь Джихо читал каждую справку, каждый запрос, каждое постановление о прекращении неудобных дел, не как документы, а как улики. Он искал почерк системы. Одинаковые формулировки, повторяющиеся имена юристов, названия фирм–посредников. Он складывал пазл из обрывков, и картина проступала: гигантская, призрачная сеть, опутавшая город, где «Дэян» был не просто пауком в центре, а самой паутиной.

Город за окном жил своей жизнью. Начался сезон дождей, но это были не ливни, а бесконечная, изнурительная морось. Влажность проникала повсюду, заставляя бумаги на столе идти волнами, а стёкла окон – потеть холодным потом. Серое небо давило на крыши небоскребов, неоновые вывески, красные фары машин расплывались, теряя форму. Это была не погода, а состояние вселенной, которую он запечатал внутри себя. Она плакала тихо, нудно, безнадёжно.

Именно в такую погоду к нему пришла Ли Соён. Она ждала его у выхода из прокуратуры, под зонтом, который был слишком мал, чтобы укрыть её от этой непогоды. Одета она была не броско, просто: тёмное пальто, джинсы, потрёпанные кроссовки. Без косметики. Бледное, уставшее лицо застыло в ожидании. Джихо подумал, что оно такое не от недосыпа, а от постоянного, непреходящего напряжения.

– Прокурор Ким? – её голос был тихим, но не робким. – Меня зовут Ли Соён. Я пишу для «NewsScope». Я хотела бы поговорить с вами о взрыве.

Он остановился, медленно повернув к ней голову. Взгляд скользнул по тонкой фигуре, оценивая, калькулируя угрозу. В её глазах было не любопытство репортёра, а знакомая агрессивная пустота и жажда знаний. То были глаза погорельца, который смотрит на пепелище своей жизни. Джихо теперь отчётливо видел этих людей и чувствовал, что кроется за этим взглядом.

– Официальная версия вам известна, – произнёс он своим новым, механическим голосом. – Несчастный случай. Утечка газа.

– Я не верю в официальные версии, – парировала она, не отводя взгляда. – Как, я думаю, и вы.

Он промолчал, продолжая идти к своей машине. Она шла рядом, не отставая.

– Мой брат работал на «Дэян». Он был инженером. Он тоже умер. Официально – самоубийство. – Она сделала паузу, чтобы её слова впечатались в него, как сырость, оставляя едкий запах. – Он что–то знал. Как и ваш наставник, прокурор Ан. Как, возможно, знала ваша жена.

Джихо резко остановился. Впервые за долгие недели что–то дрогнуло в ледяной броне его бесчувствия. Не боль, не горе. Жгучий, моментальный интерес хищника, учуявшего запах крови.

– Что вы хотите? – спросил он, поворачиваясь к ней лицом.

– Правду. – В её глазах вспыхнул огонёк. Не надежды, а одержимости, зеркально отражавшей его собственную. – Они убили моего брата. Моя мать после этого покончила с собой. Они убили наши семьи. Кто–то должен за это ответить.

Он смотрел на неё, на капли дождя, застрявшие в ее неухоженных волосах, на белые шершавые костяшки пальцев, сжимающих ручку зонта. Он видел в ней не союзника, а инструмент. Еще один шанс, ещё один ключ.

– У вас есть что–то? Доказательства? – спросил он.

– Возможно. Но не здесь. Не сейчас. Для начала проверьте главу финансового департамента «Дэян Груп» Ли Мёнхи. Больше я пока не могу сказать.

Он кивнул, один раз, коротко.

– Кафе «Бамбук». Завтра. В полдень.

Не дожидаясь ответа, он развернулся, сел в машину и уехал, оставив её стоять под дождем. В зеркале заднего вида он видел, как она медленно убирает зонт и поднимает лицо к серому, плачущему небу, словно подставляя его под капли, смывающие невидимые следы накопившейся за долгое время усталости.

На следующее утро Джихо совершил первую осознанную атаку. Он составил официальный запрос на допрос главы финансового департамента «Дэян Груп», господина Ли Мёнхи. Основанием послужили данные с флешки Ана – распечатки транзакций, которые вели в офшорные зоны, связанные с проектом «Эко–Сити».

Он лично отнёс запрос на подпись Чан Сынхвану, войдя без стука. Чан сидел за своим огромным, полированным столом из красного дерева и пил кофе из тонкой фарфоровой чашки. Его тёмно–серый, идеально сидящий по фигуре костюм стоил, как полугодовалая зарплата Джихо. Чан Сынхван излучал спокойствие и уверенность человека, который контролирует всё в своей вселенной.

– Джихо! – он улыбнулся широкой, безупречной улыбкой. – Как дела? Как самочувствие?

– Нормально, – Джихо положил папку с запросом перед ним. – Мне нужна ваша подпись.

Чан не спеша доел пирожное, отпил кофе, вытер губы салфеткой. Затем он взял папку и начал читать. Его лицо оставалось непроницаемым, но атмосфера в кабинете изменилась. Казалось, движение воздуха остановилось.

– Ли Мёнхи? – Чан поднял брови. – Это очень серьезная фигура, Джихо. Юристы «Дэян» позаботятся о том, чтобы он не сказал ни слова без их присутствия. А их присутствие сводит любой допрос к нулю.

– У меня есть основания полагать, что он причастен к незаконным финансовым операциям.

– Основания? –мягко переспросил Чан, в его голосе зазвучала опасная, шёлковая нота. – Какие основания? Слухи? Анонимные источники? Ты же понимаешь, что одного только подозрения недостаточно, чтобы вызвать человека такого уровня.

Джихо молчал. Он не мог раскрыть источник. Флешка Ана была его козырем, и он не собирался разыгрывать его так рано.

– Это бесперспективно, – Чан отодвинул папку от себя, как тарелку с несвежей едой. – Закрой это. Займись чем–то полезным. У нас полно текущих дел.

– Я прошу вас подписать запрос, – голос Джихо не изменился, но в нём появилась стальная твёрдость, которой раньше Чан не припоминал. – Это стандартная процедура.

Чан взглянул на него. Его глаза, всегда прикрытые маской добродушия, на мгновение стали холодными и острыми, как скальпель. Он увидел не сломленного горем коллегу, а нечто иное. Непоколебимый, безэмоциональный объект.

– Ты стал другим, Джихо, – произнёс Чан тихо, почти задумчиво. – Жёстким. Опасным. Для себя самого.

– Мне нечего терять, – ответил Джихо. И в этих словах не было бравады. Была простая, неоспоримая истина.

Чан помолчал, потом с лёгкой, театральной вздохом взял ручку и с размахом поставил свою подпись.

– Как хочешь. Но помни, я предупреждал. Не говори потом, что я не пытался тебя остановить.

Джихо взял подписанную бумагу, развернулся и вышел. Он не видел, как улыбка мгновенно сползла с лица Чана, сменившись выражением холодной, расчётливой озабоченности. Он не слышал, как тот снял трубку и набрал номер, не произнеся ни единого слова, только выслушал три гудка и положил трубку.

Сообщение было отправлено.

Запрос ушёл официальным путем. Ответ пришёл мгновенно, как если бы его ждали.

Не от Ли Мёнхи. От юридического департамента «Дэян Групп». Объемное письмо на фирменном бланке, составленное витиеватым юридическим языком, суть которого сводилась к одному: господин Ли Мёнхи с готовностью сотрудничает с правосудием, однако в данный момент он находится в длительной зарубежной командировке (прилагались копии билетов и виз). По возвращении он будет рад предоставить все необходимые разъяснения в присутствии своих адвокатов, разумеется.

Это была насмешка. Идеально выверенная, абсолютно законная и совершенно непреодолимая стена.

Джихо не удивился. Он ожидал этого. Он взял ответное письмо и понёс его Чану.

– Я же говорил, – Чан развел руками с выражением искреннего, почти отеческого сожаления. – Пустая трата времени. Они играют в свои игры по своим правилам. Мы не можем их изменить.

– Мы можем запросить его финансовые документы. Провести выемку, – настаивал Джихо, глядя в лицо Чану пустым взглядом.

– На каком основании? – голос Чана стал резче. – Ты хочешь, чтобы нас завалили исками о клевете и превышении полномочий? «Дэян» – национальное достояние, Джихо. Не враг. Ты должен научиться видеть разницу.

– Я вижу разницу между законом и беззаконием.

В кабинете повисла тягостная пауза. Чан откинулся на спинку кресла, сложив пальцы домиком.

– Джихо, я твой друг. И твой начальник. И то, и другое велит мне сказать тебе: остановись. Ты идёшь по краю пропасти. Ты потерял семью. Не теряй теперь себя. Закрой дела с «Дэян». Ради своего же блага.

Джихо посмотрел на него. Он видел гладко выбритую кожу, идеально подстриженные волосы, дорогой галстук, видел человека, который был частью системы. Который и был системой.

– Я не могу закрыть эти дела, – тихо сказал Джихо. – И вы знаете, почему.

Он вышел из кабинета, оставив Чана одного. Тот сидел несколько минут неподвижно, глядя в пустоту. Потом медленно, с выражением глубокой досады на лице, потянулся к телефону. На этот раз он набрал номер полностью.

– Он не останавливается, – произнёс он в трубку, его голос был тихим и плоским. – Придётся действовать жёстче.

Джихо дошёл до своего кабинета, бросил документы на стол, ровно сел и впервые за долгое время уголки его губ улыбнулись. Он почувствовал, как лёд тронулся. Своим непослушанием и обречённой смелостью он заставит шевелиться эту махину, которая рано или поздно совершит ошибку, – и тогда Джихо будет рядом, в самом её эпицентре, чтобы захлопнуть ловушку.

Кафе «Бамбук» было убежищем для тех, кто предпочитал оставаться в тени. Оно пряталось на задворках района Инсадон, где посетителями были обычные люди, работяги на коих у высокопоставленных чиновников аллергия. Здесь было безопасно.

Джихо пришёл задолго до назначенного времени. Столик в глухом углу, спиной к стене – так, чтобы видеть всё и оставаться невидимым. Он замер в неподвижности, сложенные на столе руки не выдавали ни единого страха или сомнения. Взгляд, лишённый жизни, методично сканировал пространство – от бликующего пола до дверного проёма. Тело пребывало в обманчивом спокойствии, но внутри всё работало без сбоев, без эмоций, с выверенной чёткостью часового механизма. Каждая деталь, каждый звук, каждое движение – всё немедленно раскладывалось на составляющие, анализировалось и откладывалось в память. Он стал прибором. И прибор был включён.

Ли Соён вошла ровно в полдень. Она была в том же пальто, но сегодня на ней была темная шерстяная шапка, почти полностью скрывавшая лицо. Она оглядела зал, заметила его и скользнула к его столику, как тень.

Они молча смотрели друг на друга несколько секунд, как две раненые собаки, вынюхивающих угрозу.

– Они отказались, да? – наконец, произнесла она. Не как вопрос, а как утверждение.

Джихо кивнул.

– Он уехал в командировку.

Она коротко, беззвучно рассмеялась.

– Конечно. У них у всех всегда есть алиби. Как у того человека, который должен был прислать мне документы моего брата. Он «внезапно» уволился и уехал в провинцию. Связь с ним пропала.

Она говорила спокойно, но её пальцы нервно теребили край салфетки, разрывая её на мелкие клочки.

– Что у вас есть? – спросил Джихо, опуская все формальности.

Она достала из внутреннего кармана пальто обычный белый конверт и бросила его через стол.

– Фотографии. Распечатки электронных писем, которые мой брат успел отправить себе на скрытую почту. Он боялся, что за ним следят. Он не доверял никому.

Джихо открыл конверт. Первое, что он увидел – это была фотография его собственного дома. Снятая за неделю до взрыва. Кто–то следил за ними. Знал их распорядок. Знал, в какое время его жена забирала дочь из сада.

По спине пробежал ледяной холод. Это была не случайность. Это была охота.

– Почему вы принесли это мне? – спросил он, поднимая на неё глаза. – Вы могли опубликовать.

– И стать следующей в списке? – она горько улыбнулась. – Нет. Я не герой. Я хочу, чтобы они ответили. По закону. А для этого нужен кто–то внутри системы. Кто–то... как вы.

Она посмотрела на него, и в её взгляде была не надежда, а отчаянная, последняя ставка игрока, поставившего всё на одну карту.

– Они убили мою семью, – произнёс Джихо, и его голос впервые дал небольшую трещину, сквозь которую на мгновение прорвалась бездонная боль.

– И мою, – тихо ответила она.

Они сидели в молчании, тишина между ними была тяжелой, но уже не враждебной. Их связала не нить доверия, а общая, пронзительная ненависть и общее горе. Они были двумя одинокими островами в океане лжи, и между ними протянулся хрупкий мост из боли.

Джихо спрятал конверт во внутренний карман.

– Больше никому ни слова. Никаких публикаций. Они убьют вас без раздумий.

– Я знаю, – она кивнула и поднялась. – Будьте осторожны, прокурор Ким. Вы теперь идёте по тонкому льду один.

– Я не один, – сказал он, глядя ей вслед.

Она ушла, растворившись в сером свете дождя за стеклом. Джихо остался сидеть, держа в руке остывшую чашку кофе. Он смотрел на круги, расходящиеся по тёмной поверхности, видел в них след от камня, который он только что бросил в тихую, спокойную воду системы. Теперь волны дойдут до самого берега. И кто–то обязательно придёт, чтобы их остановить.

Приглашение пришло на бледно–кремовой плотной бумаге, с тиснёным логотипом Фонда развития национальной культуры. Официальный приём в честь открытия новой экспозиции в музее «Лиум». Чан Сынхван лично положил конверт на стол Джихо.

«Обязательно будь, Джихо. Это важно для имиджа прокуратуры. Покажем, что мы – часть культурного общества. И тебе полезно сменить обстановку».

Ядовитая забота. Джихо понимал, что его выводят на свет. Выставляют напоказ, как редкий экспонат – «прокурор, переживший трагедию». Чтобы все могли убедиться, что он под контролем, что он играет по их правилам.

Вечер приёма был холодным и ясным. Редкие, колючие звёзды впивались в бархатное небо над Сеулом. Само здание музея, творение знаменитого архитектора, было похоже на огромный отполированный чёрный камень, в котором отражались огни города – инородный, холодный артефакт, упавший с неба. Внутри царил искусственный рай. Воздух был нагрет ровно до двадцати двух градусов и пропущен через систему ароматизации, источавшую тонкий, почти неуловимый запах сандала и чего–то цветочного. Гладкие, бесшумные лифты из матового стекла поднимали гостей в главный зал – огромное пространство с панорамными окнами во всю стену, за которыми плыл ночной город.

Люди здесь были такими же отполированными и бесшовными, как интерьер. Мужчины в тёмных, идеально сидящих костюмах, женщины в сдержанных, но невероятно дорогих платьях «неброского шика». Их голоса сливались в ровный, приглушенный гул – смех без радости, разговоры без смысла. Это был не праздник. Это был ритуал демонстрации власти.

Джихо стоял у окна, чувствуя себя пойманным и запертым в слишком тесную клетку зверем. Его единственный, немодный чёрный костюм висел на нём мешком. Он намеренно не брился, а вместо шампанского держал в руке бокал с минеральной водой и смотрел не на людей, а на их отражения в стекле – призрачные, уплощённые силуэты, лишённые глубины. Смешно, он был здесь призраком среди призраков.

Да, именно тогда, появился Он: бесшумно, как будто материализовался из самого воздуха, насыщенного сандалом. Джихо почувствовал его приближение раньше, чем увидел: лёгкое изменение давления в пространстве, люди стали оборачиваться, внезапная волна внимания, пробежала по залу.

Пак Минхо.

Этот молодой человек, обладавший почти неестественной для корейца высотой, был облачён в костюм, напоминавший цвет спрессованного угля – почти чёрный, но с призрачным отсветом глубинного синего где–то в его основе. Костюм сидел на нём не просто идеально – он был его второй кожей, его хитиновым панцирем, от которого у любого, кто понимал толк в одежде, сжималось сердце от безнадёжной зависти. Ни намёка на складку, ни пылинки. Матовая белизна рубашки резала глаз своей стерильной чистотой. Отсутствие галстука было не недочётом, а заявлением – настолько уверенным, что в нём не было нужды. Вся его внешность дышала обманчивой простотой, минимализмом, доведённым до уровня абсолютного оружия. И эта бесшумная, сконцентрированная мощь не просто притягивала взгляды, она их засасывала, делая его центром этого пространства. Он не шёл, а скорее плыл сквозь толпу, легко отвечая на кивки, обмениваясь парой ничего не значащих фраз, но ни на секунду не замедляя движения. Его цель была очевидна.

Джихо не поворачивался. Он продолжал смотреть на его отражение в стекле, на приближающееся к нему воплощение холодной, безжалостной элегантности. А он всё гадал, какое воплощение системы теперь будет приставлено к нему в тени? Чью маску снимет эта машина, чтобы стать его личным надзирателем?

– Прокурор Ким? – голос Пак Минхо был таким же, как и его костюм: гладким, бархатным, идеально отутюженным. В нём не было ни капли фальшивой теплоты, присущей другим соболезнующим. – Пак Минхо. Юридический отдел «Дэян Групп».

Джихо медленно обернулся. Они стояли друг напротив друга – два полюса одного мира. Один – истощённый, с глазами смертника, в помятом костюме. Другой – воплощение собранности, контроля и нечеловеческой отшлифованной безупречности.

– Я знаю, кто вы, – произнёс Джихо нейтрально.

Минхо позволил себе лёгкую, почти невидимую улыбку.

– Мне очень жаль о вашей утрате. По–настоящему жаль. – Он сделал небольшую паузу, давая словам осесть. Его тёмные и невероятно проницательные глаза, изучали Джихо не как человека, а как интересную проблему. – Такое горе... оно меняет человека. Ломает одних. Закаляет других. Интересно, к какой категории относитесь вы.

Это был не вопрос. Это была проверка. Испытание на прочность.

– Я не классифицирую себя, – парировал Джихо, чувствуя, как под его холодной маской что–то закипает. Этот человек говорил о его боли, как о клиническом случае.

– Мудрая позиция, – кивнул Минхо. Он взял с подноса проходящего официанта бокал с минеральной водой – точь–в–точь как у Джихо. – Эти события... они заставляют нас пересматривать приоритеты. Ценить то, что осталось. Иногда... лучше отступить. Чтобы сохранить то немногое, что ещё есть.

Его взгляд скользнул по залу, по этим сытым, довольным лицам.

– Мир устроен определённым образом, прокурор Ким. Есть скалы, а есть волны. Волны бьются о скалы веками, но итог всегда один. Скалы остаются. Волны – исчезают. Бессмысленно пытаться изменить природу океана.

– Это философия «Дэяна»? – грубо спросил Джихо, вспоминая точно такую же метафору из уст Чан Сыхвана, и в его голосе впервые прозвучала легкая, ледяная насмешка.

– Это философия реальности, – поправил его Минхо мягко, без упрёка. – Я, например, всегда предпочитаю быть скалой. И советую тем, кто мне не безразличен, поступать так же.

Он сделал маленький глоток воды. Его движения были до смешного отточенными.

– Ваш покойный наставник... прокурор Ан... он был идеалистом. Он верил, что одна волна может изменить береговую линию. – Минхо посмотрел на Джихо прямо, в его взгляде появилась опасная, хищная острота. – Он ошибался. Не повторяйте его ошибок, прокурор Ким. Не наступайте на одни и те же грабли. Это... больно.

Джихо чувствовал, как каждый нерв его тела натягивается, как струна. Этот человек только что намекнул на убийство его наставника, облёк намек в идеальную, неуловимую для протокола форму и сделал это с видом искреннего участия.

Они стояли в центре роскошного приёма, окруженные людьми, а ощущение было такое, будто они одни в заброшенном поле, и вот–вот прозвучит выстрел.

Джихо не отвечал несколько секунд. Он чувствовал, как адреналин ледяной волной растекается по его жилам, смывая на мгновение всю апатию, всю боль. Перед ним был не посредник, не исполнитель. Перед ним был мозг. Холодный, расчётливый интеллект, который, возможно, отдавал приказы. Который решал, кто будет жить, а кто – умирать.

И этот мозг сейчас изучал его.

«Они убили твою семью», – пронеслось в голове Джихо. Он видел это во взгляде Минхо. Спокойное, почти научное любопытство к объекту, который должен был сломаться, но почему–то ещё держал оборону. Вместо ярости Джихо охватило странное, почти мистическое ощущение ясности. Он смотрел на этого безупречного человека и видел не монстра, а инструмент. Идеальную машину, созданную для защиты интересов корпорации. И в этом была его слабость. Пак Минхо не мог выйти за рамки своей роли.

– Грабли... – наконец, произнес Джихо, и его голос звучал тихо, но отчетливо, как удар хлыста по замерзшей земле. – Это такой странный инструмент. Им можно собирать мусор. А можно... разгребать. Искать то, что зарыто глубоко. Прокурор Ан не наступал на грабли. Он разгребал. И я научусь находить в этом мусоре истину.

Глаза Пак Минхо сузились на долю секунды. Искра удивления, смешанного с интересом, мелькнула в их глубине. Он явно не ожидал такого ответа. Он ожидал страха, злобы, может быть, грубой истерики. Но не холодной, зеркальной угрозы.

Уголки его губ дрогнули, почти формируя улыбку.

– Разгребать – грязное занятие, прокурор Ким. Можно испачкаться. А иногда... можно наткнуться на что–то такое, что лучше бы и не трогать. Что–то ядовитое.

– Я уже испачкан, – Джихо посмотрел на свои руки, хотя на них не было ни пятнышка. – И яда я уже хлебнул сполна. Хотите, поделюсь?

Они смотрели друг другу в глаза, и между ними пробежала токсичная, опасная искра взаимного узнавания. Два абсолютных противника, лишённых сомнений и жалости. Один – защищающий крепость. Другой – штурмующий её без надежды на победу, просто потому, что иного пути у него не осталось.

Минхо первым нарушил этот напряженный контакт. Он легко, почти небрежно поставил свой нетронутый бокал на подоконник.

– Было приятно поговорить с мыслящим человеком. В наше время это редкость. Надеюсь, вы примете верное решение. Ради себя самого.

Он кивнул, развернулся и пошёл прочь, так же бесшумно, как и появился, оставив после себя лишь лёгкий шлейф дорогого парфюма: древесного, холодного, без единой тёплой ноты.

После ухода Минхо приём будто выцвел, потерял свои и так скупые краски. Гул голосов стал раздражающим, лица – кукольными и пустыми. Джихо чувствовал себя оголённым нервом, выставленным на всеобщее обозрение. Он видел, как Чан Сынхван, стоя вдалеке в кругу важных персон, бросил на него быстрый, оценивающий взгляд. Он видел, как другие гости теперь смотрят на него с новым, подспудным любопытством. Джихо вдруг понял, что его только что пометили. Публично. Встреча с Минхо была спектаклем, разыгранным для своей аудитории. Послание было ясно: «Он у нас на прицеле. Мы его контролируем. Не вмешивайтесь».

Джихо повернулся к окну. Ночной Сеул пылал внизу миллионами огней. Город–крепость. Город–тюрьма. Каждый небоскрёб казался ему башней, из–за бойниц которой за ним следят. Он чувствовал себя мухой, приклеенной к огромной, сложной паутине, в центре которой сидел настоящий паук по имени Пак Минхо. Руки, зажатые в карманах, сжались в кулаки. Не от ярости. От холода. Ледяной холод Минхо был заразителен. Он проникал внутрь, вымораживая последние остатки человеческих эмоций, оставляя только одно – непоколебимую решимость.

Джихо отодвинулся от окна и пошёл к выходу, не оглядываясь. Его спину прожигали десятки взглядов, но он на них не реагировал. Из всех голосов, он теперь слышал только один. Джихо был уверен, что Пак Минхо следил за ним где–то из глубины зала, уже планируя их следующую встречу.