Глава 1. ЩУПАЛЬЦА
Пролог.
Он помнил её смех, сам звук: высокий, звенящий, как хрустальный колокольчик, абсолютно беззаботный. Он помнил, как этот смех наполнял машину, смешивался с запахом жареных гречневых блинов «бучимга», которые она уплетала за обе щёки, и с тёплым осенним солнцем, что заливало салон через лобовое стекло.
Сохи. Его дочь. Ей было шесть лет, и весь мир умещался у неё на ладони в виде половинки блина.
Этот момент, выхваченный из потока времени, стал его вечностью. Его раем. И его адом.
Потому что это было за секунду до того, как мир взорвался.
Глава 1.
Ким Джихо проснулся от того, что по нему проползло маленькое тёплое солнце. Сохи, не желая идти в детский сад, устроилась между ним и женой, притворившись спящей, но предательски хихикая ему в грудь.
– Она уже слышала, что мы проснулись, – не открывая глаз, улыбнулась Инджон. Её голос по утрам был особенным, похожим на кошачье мурлыканье. Джихо любил этот голос больше, чем любую музыку.
– Папа, вставай! Ты обещал мне кролика! – прошептала Сохи, тычась ему в щёку носом.
Кролик был из гречневой муки, с изюминками–глазками, из того самого ларька у ворот садика. Это был их ритуал. Джихо притворно застонал, обнял их обеих, вдохнул запах: сладкий шампунь дочки и тонкие, цветочные духи жены. В этот момент он был не прокурором из отдела по борьбе с коррупцией, а просто мужем и отцом. И это было его главным, самым ценным званием.
На кухне царил привычный утренний хаос. Инджон, уже одетая в элегантный блейзер, наливала кофе, одновременно просматривая новости на планшете. Сохи пыталась надеть носки на руки вместо ног. Джихо жарил яичницу.
– Сегодня задержишься? – спросила Инджон, не отрываясь от экрана.
– Надеюсь, нет. Но у нас это «дело о мостах». Ниточки тянутся вверх, а сверху приходят указания «ослабить хватку».
– Осторожнее, – она посмотрела на него, и в её глазах мелькнула тень беспокойства, которое всегда было фоном их жизни. – Ты же знаешь, кто стоит за этими мостами.
– Знаю. Но кто–то должен делать эту работу, – он улыбнулся, но улыбка получилась кривой.
– Не забудь положить Сохи лекарство в рюкзак, – напомнила Инджон, открывая холодильник. – Новую упаковку, та, что с синей полоской, почти закончилась.
Джихо кивнул, доставая из верхнего шкафчика небольшой пластиковый контейнер с недельным набором таблеток. Он аккуратно положил его в боковой карман розового рюкзачка дочери, рядом с бутылочкой воды. Это тоже был ритуал, ставший настолько важной частью их жизни, что он почти не думал об этом.
– Сегодня вечером собрание родительского комитета в фонде, – продолжила Инджон, её голос приобрёл лёгкое, но упрямое напряжение. – Мы снова будем пробивать этот вопрос с закупкой «Пульмозима» по государственной программе. Они обязаны выдавать его бесплатно, а не предлагать платные аналоги, которые вполовину слабее. Мы уже собрали больше пятисот подписей.
– Ты же знаешь, они снова будут говорить про дефицит бюджета, – вздохнул Джихо, перекладывая яичницу на тарелку.
– Почему всегда и все говорят про дефицит бюджета, когда речь идёт о детях? – её голос стал острым, как лезвие. – Но при этом на «административные расходы» и «развитие инфраструктуры» у «Улыбки будущего» деньги находятся всегда. Странно, да? Я не успокоюсь, пока мы не получим ответа. Наши дети не могут быть разменной монетой в их финансовых схемах.
– Какая ты у меня опасная, – Джихо крепко обнял жену, прижимая к груди. – Мне иногда кажется, что ты сильнее меня. Намного сильнее. Если бы не я, а ты была прокурором, наш город был бы чище.
– Поэтому я - твоя жена, – она хитро улыбнулась. – Я не действую в открытую. Для этого я выбрала тебя. – Она засмеялась и поцеловала мужа в губы. Страстно. Непривычно страстно для женщины, выросшей в традиционной корейской семье.
Воспоминания о встрече с Инджон всегда приходили к Джихо в самые тёмные моменты, как вспышка чистого, ясного света, пробивающегося сквозь толщу лет и боли.
Они встретились в Сеульском Национальном Университете, в эпицентре интеллектуальной и политической бури конца девяностых. Кампус бурлил митингами, спорами о демократии и будущем страны. Джихо, тогда ещё неуверенный в себе студент–юрист, предпочитал наблюдать со стороны, прячась за стопками книг в библиотеке. Он верил в закон, но видел, как его попирают сильные мира сего, и это рождало в нём не решимость, а робкое разочарование. Инджон же была грозой факультета политологии. Невысокая, хрупкая с виду, она горела изнутри энергией, которая притягивала к ней одних и заставляла других сжиматься от дискомфорта. Она не просто училась – она жила политикой, дышала ею, видя в ней не теорию, а инструмент изменения мира. Её не боялись, её, порой, побаивались. Говорили, что на дебатах она могла словом пригвоздить к стене даже матёрого профессора–консерватора.
Их встреча была неизбежной.
Она произошла в той самой библиотеке, его тихом убежище. Джихо стал свидетелем того, как заместитель декана, важный и напыщенный господин, публично отчитывал скромную библиотекаршу за то, что та «неправильно» расставила книги критика правительства, потеряв несколько томов. Униженная женщина молчала, опустив голову, готовая расплакаться.
Джихо сжал кулаки, чувствуя знакомый приступ бессильной ярости. Он ненавидел эту несправедливость, но мысль о конфликте с таким человеком парализовала его. И тут из–за стеллажа появилась она. Инджон. В простых джинсах и белой блузке, с тетрадью в руках. Она не кричала. Её голос, наоборот, стал тихим, холодным и невероятно острым.
– Профессор Ким, вы, кажется, обсуждаете системный каталогизационный сбой? – вежливо начала она, её глаза вспыхнули азартом. – Странно, ведь по регламенту, утвержденному вашим же отделом, потерянные издания должны списываться по акту, а не искать виновных. Или регламент, как и некоторые книги, тоже утерян? Или, может быть, дело не в книгах, а в их содержании?
Она говорила минуту, две. Не повышая тона, цитируя университетские уставы, приказы, правила. Каждое её слово было как удар ножом – точным и безжалостным. Лицо профессора сначала покраснело, затем побелело. Он пытался что–то возразить, но тонул в водовороте её безупречной логики и знаний. В конце концов, он, что–то пробормотав, развернулся и удалился, сломленный.
Инджон повернулась к женщине с тёплой, ободряющей улыбкой, которая полностью преобразила её лицо.
– Не переживайте, я помогу вам составить акт. Всё будет в порядке.
И в этот момент её взгляд встретился с взглядом Джихо. Он сидел, разинув рот, завороженный её силой, её бесстрашием, её блистательным умом. В его глазах читалось такое искреннее, неподдельное восхищение, что она смутилась. Лёгкий румянец тронул её щёки.
Позже, за чашкой кофе в студенческом кафе, она отмахнулась от его восторгов.
– Это не храбрость. Это арифметика. Он был неправ. Я это знала. И я знала, как найти аргументы в защиту. Всё просто.
– Нет, – возразил Джихо, глядя на неё, как на чудо. – Это именно, что храбрость. Многие знают правила, но молчат.
Она рассмеялась, и этот чистый звук был заразительным.
– Может, поэтому миром правят не самые умные, а самые громкие? Нет уж. Молчание – это соучастие.
Они были полными противоположностями. Он – осторожный, вдумчивый, немного пессимистичный юрист, верящий в систему, но боявшийся её. Она – пламенный, бесстрашный политолог, видевший систему полем боя, и готовая штурмовать её бастионы.
Все ожидали, что она станет звездой политической журналистики, депутатом, министром. Её будущее виделось ярким и неизбежным.
Но случилось иначе. Случилась любовь. Родилась Сохи. И Инджон, не раздумывая, сделала свой выбор.
– Ты действительно не жалеешь? – как–то спросил её Джихо, чувствуя груз ответственности за её несостоявшуюся карьеру. – Ты могла бы изменить очень многое.
Она посмотрела на него тогда с удивлением.
– Я и меняю. Я воспитываю нашу дочь. Я помогаю другим матерям отстаивать права их детей. Я хранительница нашего дома – места, где ты всегда можешь спрятаться от всей этой грязи и остаться человеком. – Она положила ладонь ему на щёку. – Ты меняешь систему изнутри, через закон. А я меняю мир вокруг тебя. Это и есть главная политика. И я абсолютно счастлива.
И он видел, что это правда. Её боевой дух никуда не делся. Он просто нашёл себе иное применение. Она могла устроить разнос чиновнику из мэрии из–за плохой дороги во дворе так же яростно, как когда–то декану. Она организовывала соседей, писала коллективные жалобы, была душой их сообщества. Её врожденное чувство справедливости горело не ярким публичным пламенем, а ровным, неугасимым огнем в сердце их семьи, согревая и защищая их.
Именно поэтому, когда система показала своё самое гнилое, коррумпированное нутро, она не смогла молчать. Её боевой дух, её знание политических механизмов и её материнская ярость слились воедино. Она пошла в бой. Не как прокурор. Как мать. Как жена. Как человек.
И это сделало её по–настоящему опасной для них.
«Дэян». Гигантский чеболь, имя которого было синонимом самой Кореи. Его логотип красовался на небоскрёбах, автомобилях и телефонах. И, как поговаривали, в досье прокуратуры.
По дороге в садик Сохи без умолку болтала о своём друге, который вчера подарил ей камень в форме сердца. Джихо слушал, держа её маленькую руку в своей, и чувствовал, как стресс от предстоящего дня понемногу отступает. Он купил ей двух кроликов. Одного она съела сразу, второго, тщательно завернутого в салфетку, спрятала в карман «на потом». Он стоял и смотрел, как она, такая маленькая в своей синей форме, бежит к своему воспитателю, оборачивается и машет ему рукой.
Он помахал в ответ.
Прокуратура Сеула встретила Джихо гулкой, кондиционированной тишиной, пахнущей бумагой, дезинфекцией и несбывшимися амбициями. Его кабинет был маленьким, заваленным папками. Вид из окна на глухую стену соседнего крыла. Метафора его карьеры, как он иногда в шутку говорил Инджон.
Первые два часа ушли на совещание с подчиненными по «делу о мостах». Доклады были уклончивыми, факты размытыми. Чувствовалось незримое давление. Воздух в конференц–зале был густым и спёртым, пропитанным запахом старого ковра, дорогого кофе и немой тревоги. Джихо сидел во главе стола, пальцами медленно водил по шершавой поверхности отчёта. Голоса вокруг звучали, как отдалённое жужжание, монотонное, лишённое всякой надежды.
«...первичный аудит не выявил существенных отклонений в сметной документации...»
«...подрядчик, Акционерное Общество «Хансон Инфрастрой», предоставил все необходимые лицензии и акты выполненных работ...»
«...свидетель, инженер Ким, отозвал свои первоначальные показания... сослался на проблемы с памятью...»
Джихо закрыл глаза. За вежливыми, отточенными формулировками проступал знакомый, уродливый контур.
«Дело о мостах» было не просто расследованием коррупции. Оно было ритуалом, танцем с тенью. Формально – всё касалось реконструкции нескольких стареющих мостов через Ханган. Бумаги кричали о срочности, о безопасности, о долге города перед гражданами. Но между строк, невидимыми чернилами системы была написана иная правда. Правда о том, что стоимость работ была завышена втрое. Что сталь поставлялась не из японской корпорации, как было указано в контракте, а с завода в Китае, принадлежащего через цепочку офшоров дочерней фирме «Дэяна». Что бетон имел марку ниже заявленной, а геодезические заключения были откровенной фальшивкой. Разница в сотни миллиардов вон оседала на безликих счетах, чтобы затем, пройдя цикл отмывания, вернуться в виде «благодарностей» чиновникам мэрии, депутатам городского совета и, что было самым горьким – ключевым фигурам в самой прокуратуре. Те самые «указания сверху ослабить хватку» были не просьбой, а приказом изнутри системы, из её прогнившего, пульсирующего ядра.
Любая попытка докопаться до истины упиралась в стену. Стена не была каменной. Она была живой, дышащей, состоящей из взглядов, отведённых в сторону, из внезапно потерянных документов, из телефонных звонков, которые обрывались на полуслове, из ледяного молчания начальства. Это была стена из солидарности виновных, сплочённых не страхом, а уверенностью в своей безнаказанности. Они не скрывались. Они просто стояли на пути, и их тихая, непоколебимая уверенность была страшнее любых угроз.
Джихо чувствовал это каждой клеткой своего уставшего тела. Он был не следователем, а археологом, который раскапывает не древний город, а свежее захоронение, и с каждым движением кисти понимает, что могильник – он сам и его команда.
– Прокурор Ким, – молодой следователь Пак выглядел виноватым. – Банк «Кукмин» снова отказался предоставить выписки по счетам подрядчика. Говорят, нужен запрос более высокого уровня.
– Какой ещё уровень? – Джихо постучал ручкой по столу. – У нас есть санкция суда. Это нарушение.
– Они... они ссылаются на внутренние инструкции. Говорят, что эти транзакции касаются коммерческой тайны группы «Дэян».
В воздухе снова повисло это имя. Как запретное заклинание.
– Инженер Чхве, – произнёс Джихо, и его голос прозвучал глухо в гулкой тишине зала. – У него дочь. Учится в одном международном колледже с дочерью вице–мэра по инфраструктуре. В прошлом месяце её внезапно перевели на специальную стипендиальную программу. Очень внезапно. Совпадение?
Он видел, как следователи потупили взгляды. Они знали. Все в этой комнате знали. Но произнести это вслух – значило разбить хрупкое стекло условностей, за которым они прятались.
– Мы... мы не проверяли эту информацию, – пробормотал старший помощник.
– Потому что это не входит в рамки нашего расследования? – спросил Джихо безразличным тоном, в котором сквозила бездна усталости и презрения. – Или потому, что проверка заведомо ведёт в тупик? Тупик, в конце которого нас ждёт очередной приказ «ослабить хватку»?
Он отодвинул от себя папку. Звук прокатился по столу, как выстрел.
– «Дэян» использует эти мосты не для того, чтобы соединять берега. Они используют их, как насос. Насос, который выкачивает деньги из карманов налогоплательщиков и переливает их в свои резервуары. А эти... – он обвёл рукой комнату, город за окном, – наши коллеги... они не преступники. Они – система смазки для этого насоса. Без них его бы заклинило. Они обеспечивают бесперебойную работу. И наша задача, как я понимаю – не ломать механизм, а делать вид, что мы следим за уровнем масла.
В комнате повисла тяжёлая, унизительная тишина. Его слова, грубые и лишённые обычной прокурорской дипломатичности, повисли в воздухе, как испарения отравы. Каждый чувствовал их правду, и каждый ненавидел Джихо за то, что он её озвучил.
В этот момент зазвонил его служебный телефон. На экране горел номер кабинета заместителя генерального прокурора, Чана Сынхвана. Симфония саботажа начинала новую, предсказуемую часть.
Джихо посмотрел на телефон, потом на бледные лица своих подчинённых. Он видел их страх, их желание быть где угодно, только не здесь. Он внезапно, как ведение, почувствовал на ладони тёплую руку дочери. Он поднял трубку. Его собственный голос показался ему чужим, плоским и безжизненным.
– Да, господин прокурор. Слушаю вас.
Голос заместителя генерального прокурора Чана Сынхвана не гремел гневом. Он был бархатным, почти отеческим, и от этого в тысячу раз более опасным.
– Джихо–сси, – начал Чан, растягивая слова. – Я слышу, в вашем отделе царит... напряжённая атмосфера. Опять «мосты»? Вы, как горный козёл, который бьётся рогами о скалу. Упрямо. Впечатляюще. Но скала не замечает.
Джихо молчал, глядя в потухшие глаза своих подчинённых. Они уже отвели свои взгляды, уставившись в стол, в стены, куда угодно, лишь бы не встречаться с ним глазами. Они знали, чья это сторона скалы.
– Вы – ценный сотрудник, Джихо–сси, – продолжал Чан, и в его голосе зазвучала фальшивая нота сожаления. – Один из лучших. Но даже лучший меч тупится о камень. А потом... потом он становится бесполезным. Ломом.
В трубке послышался мягкий шелест бумаги.
– Я смотрю на отчётность вашего отдела. Показатели по мелкой и средней коррупции падают. Значительно. Все ваши ресурсы, всё время вашей команды уходит на эту... вашу личную войну с ветряными мельницами. А ведь город пополняется ворами, которые разворовывают бюджет. Пока вы смотрите на миллиарды вон, они тащат из бюджета миллионы. Простые люди страдают от этого, Джихо–сси. Они не чувствуют вашей работы.
Это был излюбленный приём. Перевести стрелки. Сделать так, чтобы твоя принципиальность выглядела не профессиональной доблестью, а эгоистичным упрямством, преступной растратой ресурсов.
– Эти «миллионы», как вы выражаетесь, господин прокурор, – голос Джихо прозвучал хрипло, – складываются в те же миллиарды, что идут на счета «Дэяна».
Лёгкий, почти притворный вздох в трубке.
– Опять конспирология? «Дэян» – это фундамент нашей экономики, Джихо–сси. Тысячи рабочих мест. Инновации. Престиж страны на мировой арене. Вы хотите в одиночку подрубить этот фундамент? Во имя чего? Сомнительных домыслов?
Пауза. Приём «разумного голоса».
– Я беспокоюсь о вас. Искренне. Если благоразумие не вернётся в вашу светлую голову, мне придётся отстранить вас от дела.
Джихо сжал трубку так, что кости пальцев побелели.
– От «дела о мостах», – голос Чана стал твёрдым, металлическим, сбросив бархатные нотки. – Официально – чтобы дать вам время для подготовки к более важному делу. Неофициально... чтобы остудить ваш пыл. Для вашего же блага.
Он не ждал возражений. Это был приказ. Это было изощрённое унижение.
– Вашу текущую работу по «мостам» курирую я лично, – заключил Чан, и в его голосе снова вернулась слащавая забота. – Не волнуйтесь, всё будет в надёжных руках. Отдохните, Джихо–сси. Вы этого заслуживаете.
Щелчок. Линия оборвалась.
Джихо медленно опустил трубку. Звук лёг на абсолютную тишину зала. Его подчинённые не двигались, застыв в позах виноватого смущения. Они были не злодеями. Они были винтиками. Они слышали только одну сторону разговора, но и её было достаточно, чтобы понять всё. Система сделала свой ход. Король объявил мат горному козлу.
Он поднялся. Стул противно заскрипел по полу. Он не смотрел ни на кого. Он собрал папку с «делом о мостах» – толстую, бесполезную кипу бумаг, памятник его наивности. Он чувствовал их взгляды на своей спине – не злорадные, нет. Скорее, стыдливые. И от этого было ещё больнее. Джихо вышел в коридор. Гулкая, кондиционированная тишина прокуратуры поглотила его. Из кабинета Чана Сынхвана вышел молодой, голодный на вид прокурор – один из «приближённых». Он шёл уверенно, его взгляд скользнул по Джихо без интереса, как по пустому месту. Он нёс под мышкой новую, тощую папку.
Джихо прислонился к холодной стене, закрыв глаза. Он не видел больше коридоров власти. Он видел смех Сохи. Слышал голос Инджон: «Ты меняешь систему изнутри». И впервые за долгие годы он подумал, что она могла ошибаться. Систему изнутри не изменить. Она тебя переваривает. А потом выдаёт наружу в виде аккуратного, бесполезного отчёта по какому–нибудь «очень важному делу».
В дверь постучали. В кабинете возникла тщедушная фигура прокурора Ана, его наставника. Он был на двадцать лет старше Джихо, с лицом, изрезанным морщинами забот, но с глазами, в которых всё ещё теплился острый, живой ум.
– Джихо–сси, прерву на минуту.
Ан закрыл дверь. Его обычная ироничная ухмылка куда–то пропала.
– Они снова ставят палки в колеса? – спросил Ан, кивая на дверь.
– Стандартная практика. Ничего нового.
– В этом–то и проблема, что это стало стандартом. – Ан прошёлся по кабинету, его пальцы нервно барабанили по стеллажу с папками. – Я зашёл, чтобы сказать... будь осторожнее с этим делом. И не только с ним.
– Ан сонсэнним, что случилось?
Ан посмотрел на него долгим, изучающим взглядом, будто решая, можно ли доверять последнее, что у него есть.
– Есть вещи, которые сидят так глубоко, что одно прикосновение может обрушить всю скалу. И тебя завалит первым. У тебя же семья, Джихо.
– Именно поэтому я и должен это делать.
Ан тяжело вздохнул. Потом порывисто полез во внутренний карман пиджака и вытащил маленькую, ничем не примечательную металлическую флешку.
– Возьми. Не здесь. Не сейчас. Дома. На абсолютно чистом компьютере. Пароль... пароль тот, что знаешь только ты и твоя семья.
– Что это? – Джихо сжал в ладони холодный кусочек металла.
– Страховка. Или детонатор. Я ещё не решил. Просто... возьми. И забудь, что я тебе её давал. Пока не придет время.
Ан повернулся и вышел из кабинета, оставив Джихо с флешкой, горящей в кулаке, как уголёк, и с тяжелым предчувствием, сжимающим желудок.
А за окном, над серыми крышами Сеула, невидимая и всемогущая власть «Дэяна» медленно и спокойно шевелила своими щупальцами.
ТГ канал книги - https://t.me/CHOKSU_KAWORU