Лишь цепочка следов на снегу
Треск камина перемежался с голосом старика. Его седая, аккуратно подстриженная борода дрожала, когда он вновь и вновь вздыхал, собираясь с мыслями, чтобы заговорить.
− Много историй, нашептанных самим ветром слышали эти стены, но как редко, как же редко они становятся живыми их свидетелями!
Искра вылетела из камина, на секунду осветив лицо собеседника. Юноша приоткрыл глаза, но, убедившись, что бесконечная вьюга за окном не угасла, вновь опустил потяжелевшие веки.
− Была осень. Та самая, ранняя, когда метели еще далеко, но ледяной всепроникающий ветер уже грозит привести за собой седые лохмы, застилающие сначала горизонт, а потом и все небо над головой, закрывая от взора последний в году закат. Я стоял на берегу, и далеко простилались мои крепкие сети, и тверда была моя рука, и солёные брызги с чуть уловимым шелестом сыпались на обледенелые скалы.
Черная точка, приковавшая моё внимание на столь долгое время, неспешно приближалась, ведомая прибоем. Я стоял и смотрел, и не было дела мне до часов, что неслись мимо меня – время, столь ценный ресурс на большой земле, в этом не тронутом богами краю как пыль под ногами странника – столь же бесполезно, столь же беспомощно.
Сухие пальцы мои, испещренные мозолями после долгих лет, проведенных наедине с рыболовной сетью, сами по себе продолжали туго забивать трубку, столь же древнюю, как и все, что можно встретить в этом одиноком краю.
Черная точка приблизилась и стала лодкой. Зайдя по колено в леденящую пену приливных волн, я подтянул к себе нервно бьющуюся об утес посудину. На дне, заляпанный смесью крови и морских водорослей, лежал пингвин. Он слегка тряс одним крылом, его клюв то и дело открывался, будто он хотел закричать, позвать на помощь, но нем был зов его, и ничто, кроме отчаяния, не читалось в таком по-людски отрешенном взгляде. Увидев меня, он не шелохнулся. Лишь поднял взор к небесам, будто знал, что конец близок. И таким родным он показался мне, долгие месяцы не видевшему ни души на этом пустынном острове. И я аккуратно поднял хрупкое тельце, запачкав рубаху бордовыми пятнами, и отнёс его в эти шаткие стены, подальше от солёных волн и ветра, леденящего кровь. Он был ранен, − быть может браконьеры – тут не хитро. Но лодка, одинокая лодка с пингвином посреди северного моря – ни чудо ли?
Андерсен открыл глаза. Сон, ставший основой жизни в непроглядно-черную полярную ночь, отступил под натиском ненавязчивого, как шелест листвы, голоса старика.
Листва! Как долго не видел он ничего, кроме голых скал, мхов и лишайников, но каким родным стал этот непривлекательный край за последние полгода!
Вновь взвыл ветер, и встрепенувшийся камин ответил ему знакомым треском. Старик продолжал.
− Он стал жить у меня. Вместе мы ходили ловить рыбу, собирать дикие травы, вместе разводили костёр и подолгу сидели на берегу, устремив взгляд в холодные просторы далекого океана. Я и мой ручной пингвин. А потом осень стала отступать, и на наших глазах море начало затягиваться льдом. Завыли метели. Керосиновая лампа, верно служившая мне все эти годы, едва освещала карту. Я говорил, много говорил и водил сухими пальцами по морям. Я рассказывал моему новому другу про пингвиний остров, что лежит к северу от нашей обители, и мне казалось, что я видел улыбку в его глазах. Быть может, там, под бесконечными меридианами пожелтевшей карты, был его дом.
Прошел месяц. Мой пингвин совсем оправился и уже уходил по утрам, подолгу пропадая в волнах. Я смотрел поверх по обыкновению неспокойной воды, качающей пока редкие льдинки, и изредка видел его, всплывающего на поверхность, будто зовущего за собой.
Но я не мог уплыть следом. Мой пингвин стал от меня отдаляться. С каждым днём всё реже видел я темный силуэт, всё реже слышал шлепки мокрых лап по деревянному полу.
И вот настал день, когда он не вернулся. О, я хорошо помню его. Тот миг, когда я понял, что он больше не придёт.
В тот на удивление безветренный день я вышел на берег. Наконец обездвиженное льдами море расстилалось предо мной. Я смотрел вдаль. И всё, всё, что я видел пред собой – полотно, лишь огромная бескрайняя белая пустошь, лишь тяжелые, запачканные копотью тучи,
лишь цепочка следов на снегу.
………………………………………..
Еще долго трещали угли в камине, еще долго выла за окном вьюга, но ничто больше не нарушало тишину полярной ночи. Легкий шелест голоса стих, пустив вместо себя зимнюю задумчивость и в чем-то уютное безмолвное спокойствие.
Андерсен не спал. Он сидел, облокотившись на стол, и видел тлеющие угли и льды, сковавшие море. И все, что было важно для него в эту минуту – мирное дыхание уснувшего старика и одинокая, далёкая, прорезавшая бушующую вьюгу пингвинья песня.