7
Когда училась в пятом классе, на литературе нам было приказано написать небольшое сочинение про маму. Стив Рассел поднял руку и сказал, что мамы у него нет. Миссис Стивенсон сжала губы и ответила: «Значит, пиши про отца, Стив». Отца у Стива тоже не было. Миссис Стивенсон напряглась, а потом, видимо, вспомнила, что о чём-то таком ей говорилось, и она вдруг сочувственно закивала и разрешила Стиву заняться своими делами.
Кто-то другой (точно уже и не вспомню, кто именно) спросил, а о чём, собственно, писать. Миссис Стивенсон наиграно улыбнулась и попросила рассказать на бумаге о приятных воспоминаниях, о том, с чем ассоциируется мамин аромат, и прочая подобная фигня.
Мне бы хотелось, как и Стиву, сказать, что матери у меня нет. Потому что от моей мамы пахло алкоголем, а не лавандой, и самое приятное воспоминание было далеко не чем-то вроде совместной поездки заграницу. Самое приятное воспоминание — оно очень давнее, обрывочное, и подробно его даже и не распишешь.
Тогда я очень стеснялась мамы. Мне казалось, что за спиной все шушукаются и называют дочерью алкоголички. Я даже специально написала сочинение настолько ужасно, насколько было в моих силах. Иначе оно могло понравиться миссис Стивенсон, и она бы тогда зачитала его перед всеми, а если бы я приукрасила образ Роуз, меня бы обсмеяли и прозвали лгуньей; написала бы правду — и сгорела бы со стыда.
Уже прошло около четырёх лет, но я до сих пор помню, как зачитали сочинение Марии. Её мама действительно пахла лавандой, а самое приятное воспоминание было связано с поездкой в Рим. Мама Марии была образцовой. Я Марии даже немного завидовала.
Сегодня выбросила бутылку виски, которую Роуз припрятала на кухне. Она, наверно, так и не привыкла к тому, что мне уже далеко не пять лет и дотянуться до самых высоких полок я в состоянии.
Вечером, после работы, она забежала ко мне в комнату и принялась оглядываться по сторонам с озабоченным выражением лица.
— Что-то ищешь?
Я лежала на кровати. До того, как она заявилась, всплывали кое-какие аккорды. Мысленно вписывала их в нотный стан.
— Да, — отозвалась мама. — Почему ты всё время лежишь без дела?!
Я знала причину её агрессии. Может, стоило промолчать. Но я не сдержалась:
— Я молюсь, — и улыбнулась ей мягкой улыбкой.
Мама злобно сощурилась.
— Мелани, это не смешно...
— Виски я вылила, а бутылку выбросила.
Её рот так и остался раскрытым на несколько секунд. Потом она подошла вплотную к кровати и чуть ли не шёпотом произнесла:
— Мне нужно было для бисквита.
Самое ужасное: она правда в это верит. Роуз Уинтер уверена, что не страдает от алкоголизма.
Вечером, когда мы ужинали, она уже успела нажаловаться Джону.
— Мелани, я слышал, сегодня ты выкинула кое-какие припасы.
— Роуз преувеличивает, — ответила я, ковыряясь вилкой в переваренной капусте.
— Я говорил тебе, что называть собственную же мать по имени...
— Да, прости. Больше не буду.
Роуз не обратила на наш короткий разговор никакого внимания. Она молча, позвякивая вилкой, кушала — с таким видом, как будто ничего не случилось. Даже не оторвалась от своей вонючей капусты.
Я чувствую себя чужой. Особенно в такие моменты. Иногда мне кажется, что у меня нет семьи.
Мама любит только выпивку и покой. Джон любит только своего бога. Отца убили, и из его немногочисленных родственников остались лишь Хелен и её родители, которые живут себе припеваючи на другом конце страны.
Рядом Пол. И больше никого.
~~~
Звуки рвутся наружу. Появляются в голове, и сначала представляют из себя сплошной хаос. На листке я их упорядочиваю. Позже — на гитаре или фортепиано — делаю свободными.
Струны подаются всё легче и легче. Пальцы к ним постепенно привыкли. С клавишами сложнее. Их звук нагоняет тоску, и почему-то вспоминаю Пола.
Иногда процесс обратный: сначала играю, потом записываю. Хаоса так ещё больше. И снова кажется, что кто-то другой сочинил, а не я.
Тексты накладывать пока боюсь. Сочинить что-то самостоятельно я не в силах. Постоянно получается повторение и подражание группе «Плэйаут».
В последнее время часто их слушаю. В музыке «Плэйаут» нет структуры, она свободна от привычных форм. Слушая их, ощущаешь какой-то особый вид наслаждения.
Мне нравится солист. Не из-за внешности, а из-за убеждений. С подросткового возраста Аарон стремился к свободе, и теперь он этого достиг.
Один раз его спросили, не хочет ли он избавиться он наркотической зависимости. Аарон ответил с усмешкой: «У всех есть плохие привычки. Моя — наркотики. Ваша — тупая никчёмная жизнь».
Многие музыку Аарона не понимают. Тексты считают слишком максималистскими, а поведение — откровенным позерством. Не знаю почему, но мне кажется, что он просто очень одинок. Он об этом кричит, но никто не слышит.
Продолжают осуждать.
~~~
Весна. Полу скоро сдавать экзамены. Потом он уедет, и даже не знаю, что со мной будет.
Сейчас он практически не появляется в школе. Я позволяю себе ходить курить за ворота. Даже если кто-то донесёт Полу, уже без разницы. Хотя, с другой стороны, лучше уж так, чем говорить ему самой.
Я всегда курю в одиночестве и наблюдаю за группой друзей. Они на класс старше, постоянно ходят вместе, громко смеются и вообще — выглядят не так, как все. Наблюдать за ними почему-то доставляет удовольствие.
Среди них есть одна девушка. Смотришь на неё, и сразу видно — душа компании. Она изящно курит, говорит что-то тихим голосом и смеётся не взахлёб, а коротко и с достоинством.
Прошло уже чуть больше недели, как я туда хожу и вижу их, и сегодня они ко мне подошли. Сначала я немного даже испугалась. Думала, спросят, почему я пялюсь без конца, но вместо этого один из четвёрки произнёс:
— Ты сестра Пола Монтгомери, да?
Одной рукой он держал сигарету, другую засунул в карман поношенных джинс. От него исходило столько непринуждённости, что я быстро пришла в себя и смогла не показаться неуверенной в себе малолеткой.
— Нет. Мы на самом деле не родные.
Та самая девушка, что была у них главной, хмыкнула, а затем затянулась. Дым выпустила рядом с моим лицом.
— Свобода окрыляет? Можно курить за школой, пока старший почти-брат не видит? — спросил парень.
— Хватит её пугать, придурок, — заговорила она. Ещё двое, высокий парень и девушка-азиатка, со скучающим видом стояли рядом, переминаясь с носков на пятки. — Меня зовут Ева. Этот идиот — Фрэнк. Ну и наша парочка — Киао и Йен.
Мне слабо верилось, что кто-то может вот так подойти и познакомиться ни с того ни с сего. Особенно те, кто ходит особняком. Единственное объяснение: им стало скучно.
— Я Мелани.
— Ну и кто покупает за тебя сигареты, Мелани? — спросил Фрэнк.
— Справляюсь с этим сама.
Йен приобнял Киао и привлёк её к себе. Ева улыбнулась уголками губ.
— О-о-о, — протянул Фрэнк, — неплохо для малолетки.
В том, как они смотрели на меня, было что-то от пренебрежения. Когда вспоминаю об этом, злюсь. Наблюдать за ними издалека было куда приятнее, чем общаться вживую. Это как заглядывать в мысли художников и понимать, что красота, которую они создавали, не есть что-то тайное и сокрытое, а есть лишь просто красота. Без смысла.
Но всё же четвёрка не так плоха. Уж получше одноклассников. К тому же, как выяснилось, Ева слушает «Плэйаут».
— Фигово, наверное, быть падчерицей священника, — сказала она, когда мы шли обратно к школе.
Я пожала плечами.
— Вы с Полом разные, — в весёлой манере заметил Фрэнк.
Киао и Йен шли чуть поодаль, в обнимку. Казалось, им не скучно только друг с другом.
— Все люди разные.
— Я хочу сказать, вы же растёте в одной семье. Но всё равно разные.
Я устало посмотрела на Фрэнка.
— Ну да.
Спорить не хотелось.
— Фрэнк, — вмешалась Ева, — ты такой идиот.
Они предложили мне пойти после школы на пляж, и я согласилась.
Сначала желание было не особо-то и сильным, но позже, когда мы уже сидели вместе, их разговоры меня заинтересовали. Море успокаивало. Четвёрка смеялась — громко, без стеснения. Они ценили друг друга. Были настоящими друзьями. Отличались от большинства. Наблюдая, я запечатлевала каждое их движение, каждое сказанное слово.
— Блин, — произнесла Ева, — всё это полнейшая фигня.
Она лежала оперевшись локтями в песок, и её причудливая красная водолазка вся запачкалась. Стеклянный взгляд был устремлён на оранжево-голубое небо.
— Что на этот раз? — спросила Киао. Голова её покоилась на коленях Йена, а в руках она беспрерывно вертела уже смятую травинку.
— Всё. Вообще всё.
Йен хмыкнул и по-хозяйски достал из заднего кармана джинс Киао пачку сигарет.
Фрэнк стоял у всех над головой и вбивал ногу в песок. На слова Евы не обратил никакого внимания.
— Ходишь в сраную школу. Ходишь в сраный колледж. Ходишь на сраную работу. А потом подыхаешь.
По моим рукам даже мурашки прошлись. Она говорила так убеждённо и отчаянно, что не было сомнений — она верит в то, что говорит. И слова использует не ради формы и оболочки, а ради сути.
— Смысла никакого, — проговорил в целом молчаливый Йен, — но зато весело.
Фрэнк резко рассмеялся, успокоил неугомонные ноги и улёгся, не заботясь о том, что песок запачкал одежду и длинноватые каштановые волосы.
Я сидела чуть поодаль и искоса на них поглядывала. Фрэнк вызывал ассоциации с повторяющейся диезной си четвёртой октавы, Киао и Йен — с гармоничным аккордом первой, а Ева, с этим своим стеклянным взглядом и гротескным весельем, пробуждающимся в кругу друзей, была не просто звуком или их сочетанием. Она вся — как си-бемоль минор.
— Нет смысла про это думать, — едва слышно сказала я.
Сначала они не обратили внимания, потом посмотрели на меня, ожидая пояснений.
— Легче не задумываться. Нужно тупо жить. И всё.
Они улыбнулись — в разных тональностях, — а потом вернулись к небу.
Не знаю, почему Ева, Фрэнк, Киао и Йен решили принять меня в свою компанию.
Иногда мне с ними не по себе.
Но теперь не так одиноко.
~~~
От Пола веет рассудительностью и правильностью, хоть он и понимающий. Мне кажется, что таким же был и мой отец. Даже если ошибаюсь, мне нравится думать, что так оно и было.
— Как часто ты будешь приезжать? — спросила я у него сегодня.
Мы были вдвоём на кухне. Я мыла посуду, а Пол стоял рядом, вытирал её и складывал в шкафчик. Чувствовала его пряный аромат — совсем рядом. Пальцы немного дрожали, но, думаю, он этого не заметил.
— Постараюсь как можно чаще.
Пол мягко улыбнулся. Я постоянно отвлекалась и поглядывала на его тонкие, искусно двигающиеся пальцы.
— Я подохну тут.
— Не драматизируй, Мел.
— Я серьёзно.
— Ты же не думала, что мы всегда будем вместе?
Тарелка чуть не выпала из рук. Слова ошпарили. Я ими подавилась. И ими выжгло глотку. А Пол всё так же мягко улыбался.
Молчание слишком затянулось. Хлестала вода. Пряный аромат смешался с запахом моющего средства. Руки продолжают ритмично двигаться, а пальцы заметно дрожат. И сейчас, когда пишу, всё немеет, а в мыслях — мимолётный образ Пола, и он, кажется, всё понимает, но продолжает мягко улыбаться.
От Пола веет рассудительностью и правильностью. Иногда так сильно, что их с него хочется содрать и посмотреть, что останется.
~~~
Джон в последнее время слишком давит. Говорит, что поздно возвращаюсь домой. А как увидел меня в сопровождении четвёрки, так и вовсе с катушек слетел.
— То, с кем ты общаешься, тебя и определяет.
Он затеял разговор тогда, когда мне меньше всего на свете хотелось с ним говорить. Я оглядывала комнату, надеясь, что успела спрятать рисунки.
— Если ты про тех ребят, которые проводили меня до дома, то они правда очень хорошие. Учатся в нашей школе.
Я специально была с ним обходительной. Тогда, возможно, он бы поскорее ушёл.
— Я знаю, кто они. И про то, чьи они дети, тоже.
Джон был вежлив. Но я видела в нём пренебрежение, и мне стало мерзко и противно.
Глаза у него того же цвета, что и у Пола. Такой же миндалевидный разрез. Тёмные волосы, худая высокая фигура, светлая, почти бледная кожа лица — вроде бы Пол, но в то же время смотришь, смотришь, а потом понимаешь: даже спустя годы Пол никогда не станет таким.
Джон похож на глыбу. И глыба эта потрескалась со временем, а вскоре наверняка осыплется.
Глядя же на Пола, трудно представить, что он когда-нибудь постареет. И уж тем более — что станет таким же механическим, как Джон.
— Мне неинтересно, чьи они дети, — не стерпела я. — Или ты про грехи отцов?
В глазах Джона на миг всколыхнулась злоба.
— Мелани, я понимаю, у тебя такой возраст, однако об уважении забывать не стоит.
— Я лишь цитирую одну из твоих проповедей.
Он устало вздохнул — попытался заглушить в себе злобу.
— В тебе говорит гордыня. В твоём возрасте я тоже пытался мыслить нестандартно, и оттого думал, что умнее многих. Тебе, наверное, сейчас кажется, что ты не такая, как все, но это не так.
Я бы хотела сказать: «Что плохого в таких мыслях?» Но в тот момент была слишком зла на него. Потому что знала, к чему он хочет подвести. Якобы родители четвёрки не самые благоприятные люди, поэтому и с их детьми общаться не стоит.
— Подумай вот о чём, Мелани. Если ты сомневаешься, а Бог действительно есть, то тогда тебя ждёт невообразимое наказание. Так не лучше ли верить, что бы ни было? И жить так, как Он того требует? Даже если вероятность его существования с научной точки зрения мала, эта вероятность всё-таки есть.
Мне стало не просто мерзко и противно. Мне захотелось отмыться.
Я смотрела на него несколько секунд — в эти правильные черты лица, уродливые до безобразия. Я смотрела и смотрела. И он тоже — на меня. Применил крайнюю меру в надежде достучаться, вот и вглядывался в реакцию.
Я его ненавидела всем сердцем.
Хотелось растрясти. Привести в чувство. Сделать живым человеком.
~~~
Сегодня солнце яркое. Море умиротворённо омывает берег. Когда открываю окна, пытаюсь уловить аромат йода и выброшенных на сушу водорослей, но не чувствую ничего. Скорее всего, ощущение это доступно только тем, кто приезжает из неприбрежных зон. Мы, находясь возле моря круглый год, лишены полного его обаяния.
Интересно, почувствует ли Пол, вернувшись после долгого отсутствия, морской запах?
Я долго думала о том, что сказал Джон. Постоянно натыкалась на барьер, пытаясь многое осмыслить.
Затем завязала разговор с Полом.
Так было всегда. Когда хочу что-то узнать — иду к нему. Он терпеливо отвечает и ни капельки не злится.
— Пол...
— Что случилось?
— Расскажи про теорию вероятностей.
Он засмеялся.
Мы вновь мыли посуду. Ужин прошёл в полнейшей тишине, и теперь я наконец-то могла расслабиться. Особенно от осознания того, что Пол смеётся.
— Тебе зачем? Тебе ещё рано понимать.
— Ты попробуй, расскажи. Вдруг я пойму?
Продолжал улыбаться. И смотрел как на ребёнка.
— То есть на романтическом языке?
— Наверное.
— Ну... Если кратко... Вся наша жизнь состоит из череды случайных событий. А теория эта изучает степень вероятности наступления событий, да и в принципе — закономерности их возникновения...
Хмурится. Недоволен своим же ответом. Хочет сказать что-то ещё, но потом смотрит на меня и пожимает плечами. Решил, что и так сойдёт.
— Ну, как-то так. Но это в общем.
— То есть можно взять любой факт и сказать, что он вероятен?
— Даже самый абсурдный.
~~~
После школы Ева пригласила к себе. Сказала, что родителей не будет дома. С нами пошёл только Фрэнк, а Киао и Йен деликатно отказались.
Ева жила не в частном секторе, а в многоквартирном доме. На побережье их совсем мало, только в западной части города. Я была там впервые.
Поразительно, насколько отличаются люди, что здесь живут, от тех, что обитают в прибрежном районе. Вид у всех уставший. Лица — бледные. Пока мы шли по грязной улице, я невольно отмечала, как сильно Ева и Фрэнк выбиваются из толпы, хоть они и местные. Многие косились на Еву. Думаю, виной тому её причудливая чёрная юбка до щиколоток, любимая красная водолазка и светлые волосы, смахивающие на растрепавшуюся солому. На Фрэнка в основном смотрели мужчины и пожилые женщины. Причём с нескрываемой неприязнью. Думаю, достань он серёжку из уха, всё бы обошлось. Дело к тому же усугублялось ворохом крупных цепей, не пойми зачем висевших на шее.
Квартира Евы оказалась совсем тесной. Когда я оглядывала маленькую гостиную, она с усмешкой сказала:
— Повезло, что я единственный ребёнок в семье. Иначе постоянно бы друг в друга врезались. Но когда приезжают мои двоюродные братья, так вообще катастрофа.
— Давно их что-то не видно, — сказал Фрэнк.
Он развалился на диване и поставил ноги на маленький запылённый столик. Достал сигарету и закурил.
— Обещали приехать этим летом. Но у Криса семь пятниц на неделе.
Я в последний раз огляделась, а потом села в низкое кресло. Ева — рядом с Фрэнком.
— Надо вас познакомить, — обратился он ко мне.
Не успела я ответить, как Ева рассмеялась.
— Крис если узнает, что она в школьный кружок по музыке ходит, не захочет общаться.
Она ненадолго закашляла, не переставая посмеиваться.
— Что плохого в кружке по музыке? — спросила я.
— Да ничего. Тебе просто прививают образы, которые уже были созданы кем-то другим, и обрекают на вечную реминисценцию.
Я не до конца поняла, что она имела в виду. Дома перерыла разные книжки, пытаясь выявить значение странного слова — «реминисценция». Нигде ничего не было. Я совсем было отчаялась, но потом решила заглянуть в краткий философский словарь. Когда увидела это злосчастное слово, чуть не расплакалась от облегчения.
Ответ в словаре был дан довольно топорный. Но в целом то, то имела в виду Ева, стало куда более ясным.
Возможно, она права. Возможно, если я отвлекусь от чужой музыки, от уже созданного, то смогу дать волю той, что бесперебойно звучит в голове.