София слышит зеркала

С неба срывался мелкий снежок. Колол щеки, заставлял прикрывать глаза, когда особо резкий порыв ветра игриво подхватывал снежную крупу и швырял в лица прохожих.

Эльба, красивая и важная, безмолвно протекала под мостами и переходами. Люди спешили по своим делам, высокие здания молчаливо взирали на предрождественскую суету гамбуржцев. Только-только начали украшать магазины и дома, но в воздухе уже стоял запах праздника: хвои, конфетти, игрушек ручной работы и тканей карнавальных костюмов. Всё это будет очень скоро. Но пока ещё не сейчас.

Крампе стоял на мостике и, оперевшись руками о гладкие холодные перила, задумчиво смотрел в воду. С наступлением Рождества дел всегда прибавляется. Да и прямыми обязанностями пренебрегать не стоит. Помогать зеркальщикам — это неплохо, всегда под рукой море энергии, как светлой, так и тёмной, но... Крампус есть Крампус. А ночь с пятого на шестое декабря уже не так далеко. Поэтому стоит немного отодвинуть в сторону дела мирские, пусть и потусторонние, и заняться Рождеством. Плохие дети ждут, а уголь и цепи давно подготовлены.

Из спокойных вод Эльбы вынырнула симпатичная никса и, соблазнительно улыбнувшись, послала Крампе воздушный поцелуй. Он оценил красотку и даже прикинул возможность заглянуть в гости.

В конце концов, не всё время же смотреть за этими бестолковыми смертными. Так, чего доброго, можно и в няньку превратиться. А это уж по части Клауса, пусть он возится с маленькими миленькими людьми, которые умудряются каждый раз вляпаться в очередную неприятность, которую можно было бы прекрасно и изящно обойти.

Совесть? Нет, не слышал.

Никса махнул рукой и скрылась в водах Эльбы. Женщины. Они такие непостоянные, что человеческие, что иные расы, эх.

Крампе заслышал звук приближающихся шагов. При этом возникло ощущение, что идёт кто-то тяжёлый, но прекрасно умеющий маскировать свои шаги. Посмотрев направо, Гюнтер увидел приближавшего коренастого мужчину в тёмно-зелёном костюме. На голове находилась фетровая шляпа с узкими полями, в руках — полупрозрачные бидоны с водой. Впрочем, конечно, можно было бы поспорить по поводу их содержимого, однако Крампе прекрасно знал — там только вода.

Мужчина остановился возле Крампе, внимательно осмотрел его с ног до головы с дивно сосредоточенным выражением лица. Зелёные глаза, словно пронизывали насквозь, а россыпь веснушек на белой коже горела бледным золотом, тёплым таким, солнечно-весенним.

— Стоишь, — укоризненно сказал он, не соизволив вдаваться в подробности.

Крампе принял совершенно независимый вид и картинно закатил глаза. При этом руки быстро сложил за спиной. А потом и вовсе принялся насвистывать незатейливый мотивчик.

— Брось, — тут же осадил его мужчина. — Это будешь никсам свистеть, какой ты хороший. Я всё вижу и так.

Крампе притворно вздохнул:

— Ханс, вот как с тобой общаться? Чуть что не так, и ты сразу принимаешь меры. Не так стоишь, не так свистишь, не...

Тот фыркнул. Посмотрел по сторонам и выпустил бидоны из рук. Правда, те так и остались висеть в воздухе. Полез в карманчик тёмно-зелёной куртки со светло-коричневыми вставками и вынул трубку. Маленькую такую, деревянную, почерневшую от времени. Что-то еле слышно прошептал, и из неё вырвался изумрудный огонёк, а ноздрей Крампе коснулся аромат смолы, хвои и хорошего табака.

— Рассказывай, — велел он. — Что у нас происходит? Только прошу: четко и красиво. Я — бедный водонос, поэтому не могу растрачивать время просто так.

— А у нас что-то случилось с водоснабжением? — всем видом показывая участие, поинтересовался Крампе, покосившись на висевшие в воздухе бидоны.

Куда Ханс Хуммель их тянет — лучше не спрашивать. Ему всё равно виднее. С давних-давних пор, конечно, кое-то поменялось, но, в целом, суть осталась прежней. Разве что с ведрами теперь особо не походишь. Да фасон шляпы пришлось сменить, мода диктует своё.

Легендарный водонос, символ Гамбурга и такой же хранитель города, как Данила Александрович, встреченный в Херсоне. Шутить что с тем, что с другим не стоит. Особенно на их территории. Будучи в соседних городах — ещё туда-сюда. А тут потом можно и костей не собрать, не глядя на то, что ты не простой человек.

— А у нас зеркальщики, — ответил Крампе, наблюдая, как возле бидонов крутится зеленоватое сияние, устанавливающее покров невидимости, не дающий обычным людям разглядеть висевшие в воздухе предметы.

Хуммель оставил трубку, которая тут же повисла в десятке сантиметров от него. Снял шляпу и пригладил рыжеватые волосы, потом вновь водрузил головной убор на место.

— Хорошо, — одобрил он и подхватил трубку. — Но надо детальнее. Что за проблемы возникли, почему мой любимый Лайсхалле на ушах, а местные музы угрожают отставкой?

Крампе заворчал нечто крайне неприличное, характеризуя тонкую душевную организацию бестелесных работниц искусства.

— Ну, полно-полно. — Хуммель похлопал его по плечу. — Рассказывай.

Крампе только вздохнул. Да уж, рассказывать придётся в любом случае. Хочешь ты этого или нет. Хуммель беспорядков в городе не потерпит. А в конфронтацию с ним лучше не вступать, так как ещё не было ситуации, когда Хуммель оставался с носом. При всём его относительно невинном виде, обманываться не стоило. Могущество гамбуржского Городового позволяло очень многое. В том числе и изгнание неугодных и представляющих опасность городу. Хочешь здесь находиться? Будь добр, подчиняйся установленным правилам, которые Хуммель установил самолично и соблюдал со всей немецкой дотошностью.

Как истинный Крампус чистых кровей, Гюнтер такого не любил, ибо своими прямыми обязанностями считал подрыв устоев и нарушение этих самих правил, однако особого выхода не было. Поэтому приходилось подчиняться.

История выглядела так: при объединении дара главы зеркальщиков и её сестры пошло что-то не так. Неизвестная сущность, находившаяся в Зеркалье, сумела повлиять на ритуал, и результат вышел совершенно не тот, на который рассчитывали. Стефан впал в кому, а София ослепла. Правда, Райн уже успел сказать, что последнее — временно, и он сумеет восстановить её зрение, но... некоторое время придётся подождать.

Хуммель задумчиво покрутил в руках трубку, из которой продолжал виться тоненький ароматный дымок.

— Как же так вышло? — спросил он.

А вот теперь разговор будет уж совсем не из приятных. Однако Крампе прекрасно понимал, что выкрутиться не получится. Поэтому, только коротко вздохнув, сказал:

— Золотая Тень помогала им в объединении. Однако гадость, которая прячется в Зеркалье и на которую, собственно, и охотился Стефан, каким-то образом сумела воспользоваться этим и утянуть его самого.

Хуммель вновь закурил. Внизу появилась уже знакомая никса и задумчиво посмотрел на обоих мужчин, словно интереснее на свете ничего не было. Хуммель сделал неуловимый жест, дающий понять, что лишние уши здесь не нужны. Никса возмущённо булькнула, задрала прехорошенький носик и нырнула в воды Эльбы.

Крампе не мог не усмехнуться. Но следующий вопрос Хуммеля заставил улыбку сползти с губ:

— Гадость... какая? Есть ли о ней какие-то сведения?

Крампе поморщился как от зубной боли. Если б он знал, то не было бы неприятных приключений. Наверно.

— Ничего толком нет. Под огромным подозрением шатты и Теневой Король. Они явно что-то знают. Не исключаю, что и вовсе неподражаемый Дитер фон унд цу Шаттен — зачинщик всей это истории.

— Какой ему толк? — поинтересовался Хуммель. — Тени никогда не спорили с зеркалами.

— А Король никогда не страдал от излишней скромности и доброжелательности, — парировал Крампе, чувствуя, как холодный ветер забирается под пальто.

Пришлось поднять воротник и подуть на замёрзшие пальцы. Пребывание в человеческом теле порой настолько хлопотное, что слов не найти! Правда, бывает и приятно, не поспоришь. Но тут долг есть долг, настоящую личину можно будет вернуть только через несколько дней.

— Дитер может пошалить — не спорю, — согласился тем временем Хуммель. — И Стефан его очень расстроил кражей Золотой Тени. Однако не думаю, что он пойдёт на войну с зеркальщиками. Ему это невыгодно.

Крампе мысленно восхитился выдержкой Городового и великолепным перекручиванием фактов.

— Ну, допустим, Стефан никого и ничего не крал. Райн сам готов был бежать куда глаза глядят от любимого повелителя. И только чудо, что ему удалось найти брешь в горгоньей защите зеркал и удрать из Шаттенштадта.

Хуммель легонько дунул на трубку, и та растворилась в воздухе, оставив бледно-изумрудное сияние. То немного повисело праздничными огоньками, а потом, закружившись зеленоватыми снежинками, медленно опустилось на землю и погасло. Хуммель вновь взял бидоны в руки, будто и никогда не выпускал их.

— В Шаттенштадте свои порядки, — неожиданно холодно произнёс Городовой, заставив Крампе изумлённо посмотреть в его сторону. — Поэтому не стоит выслушивать и принимать только одну сторону. Свои законы и свои понятия. Вдруг бегство запрещено теневым законом? Или что ещё?

Крампе такой расклад представить не мог. Он общался с Райном и Королём, поэтому прекрасно знал, кто чего стоит. Даже закралась мысль, что Золотая Тень чем-то умудрилась не угодить Хуммелю, вот он и...

— Твои мысли написаны у тебя на лице, — тем временем, даже не глядя на него, сообщил Городовой. — До ночи на шестое я потерплю, но попробуйте потом с Клаусом не разобраться в ситуации. Тот тоже хорош. Совсем забыли, зачем вы тут находитесь. Один по девкам бегает, второй вообще не пойми чем занимается.

Оторопев от такой отповеди, Крампе даже не сразу нашёлся, что возразить.

Хуммель же невозмутимо взял ручки бидонов поудобнее и обошёл оторопевшего собеседника, словно до этого не останавливался и не вёл благопристойную беседу.

— Времени вам до Рождества. Всё должно быть решено вовремя, иначе вылетите отсюда оба.

Сказав это, он неторопливо направился к берегу.

Крампе отмер и нехорошо прищурился. Сжал с силой пальцы так, что вмиг появившиеся когти впились в ладони. Этого ещё не хватало, чтобы его отчитывали как мальчишку. Но сейчас лучше не нарываться на войну. Однако с губ все же сорвалось шипяще-негодующе, на старонемецком, с отчаянно дерзящей интонацией:

— Hummel! Hummel!

Хуммель на миг замер. Медленно обернулся. Его глаза вспыхнули ядовитой зеленью, а лицо на мгновение приобрело резкие и грубые очертания.

— Mors! Mors! — гневно и обрывисто донеслось до Крампе.

Через миг городовой отвернулся и продолжил прерванный путь. Гюнтер же только усмехнулся. Что ж, не зря эти слова до сих пор остались в словесном обиходе гамбуржцев. А Хуммель до сих пор злится, когда его дразнят шмелем. Пройдоха старый.

***

В доме Главы Зеркальщиков не смолкали голоса. Их было множество: женские и мужские, детские и старческие, человеческие и явно те, что принадлежали существам, далёким от нашего мира. Они накатывали гигантской волной, норовя затопить с головой, вытеснить воздух из лёгких, заполнить собой всё и полностью.

— Молчать! — рявкнула я.

Голоса тут же притихли. Вынужденная, пусть и временная слепота, изначально пугала до того, что хотелось покинуть мир живых навсегда. Теперь же после уверений Райна и Клауса я чувствовала себя лучше. Паника и безысходный ужас ушли. Я вновь обрела способность здраво мыслить. К тому же после того, как я пришла в себя, почувствовала, что ощущаю всё иначе. А когда оказываюсь в Зеркалье, слепота и вовсе отходит в сторону. И пусть хорошо толком ничего не разглядеть, но силуэты видны и могу уже различить свет и тень. В реальности было сложнее, пока кругом царила тьма. Та самая, которая накрыла нас со Стефаном при объединении дара.

Кто же знал, что всё так обернётся...

Я провела ладонями по лицу. Потом повернула голову в сторону зеркала, висевшего в моей комнате. Оно что-то зашептало мягким и проникновенным голосом. Тьма перед взором задрожала, проявились серебристые контуры на черном полотне, вырисовывающие мои лицо, шею, плечи... Смотрелось это всё дико и нереально, но так можно было хоть кое-что увидеть. И чем громче становился шёпот, тем четче и ярче проявлялся образ.

— Соня, ты меня слышала? — тихо спросил Клаус.

Ах да, я совсем забыла, что он находится рядом. После происшествия в Лайсхалле он почти все время находился возле меня. Как и Славка.

— Нет, прости. Что ты сказал?

Моё отражение, нарисованное голосом зеркала, рассыпалась на мириады искорок. Трудновато все же удерживать концентрацию. Пусть я получила куда большую силу, чем обладала раньше. Пусть я теперь чувствовала каждую зеркальную вибрацию, могла даже ощутить, что происходит далеко за домом да и в Зеркалье могла войти легко и без лишних проблем... всё равно нужно было время научиться всем этим управляться.

Иногда мне казалось, что наш дар не объединился, а часть способностей Стефана просто перешла мне. Просто... Я стиснула кулаки. Стефан. После выступления я его не видела. Ведь потеряла сознание прямо в зале. Он каким-то образом продержался дольше. Но... Потом и вовсе впал в кому. Так же, как Шмидт и Леманн. Райн же не мог найти себе места, взвалив на себя всю вину. Правда, каким-то шестым чувством я ощущала, что он ни в чём не виновен. Но его боль и страх казались физическими и передавались на ментальном уровне. И да, можно понять. Когда ты хочешь помочь и излечить, а в итоге получается всё наоборот.

— Я говорил про Бал Горгулий, Соня.

Сразу мне показалось, что я слышалась. Но дальше не прозвучало ни смеха, ни каких-то слов. Клаус молчал. А, следовательно, ждал ответа. Нет... он что, серьёзно? Какой к чёрту бал, когда я слепа, а Стефан в коме?

Именно это я и озвучила более резким тоном, чем хотелось бы.

— Это не причина, — спокойно отреагировал он на мой всплеск эмоций. — Отказ уже не примется.

Я потеряла дар речи. Зеркало гневно зазвенело рядом, чувствуя моё состояние. Словно спрашивая: стоит ли стукнуть моего собеседника?

Я облизнула пересохшие губы, откинула голову на спинку кресла. Ненавижу чувствовать себя такой беспомощной. Когда уже всё пройдёт? Возможно, и впрямь стоит обратиться ещё к Райну? Ведь это его золотых пальчиков дело, вот теперь пусть и излечивает.

— Клаус, по-моему, я тебя плохо слышу. Видимо, у меня теперь проблемы и со слухом тоже. Как не примется? Если меня ещё, словно старушку, можно доставить, предварительно оглушив чем-то тяжёлым, потому что своего добровольного согласия я точно не дам, то как быть со Стефаном?

Повисла тишина. Я мысленно поаплодировала себе. Наконец-то в чью-то твёрдолобую голову постучится мысль, что бал откладывается — принцесса сошла с ума. Ну или немного не так, но суть общая верна.

Зеркало притихло. Но все же мне удалось разобрать еле слышимое хрустальное позвякивание. В Зеркалье явно что-то происходило. Только вот что именно, пока разобрать не получалось. Мешали нахлынувшее раздражение и ступор от сложившейся ситуации.

— Поверь, — неожиданно тихо сказал Клаус и вдруг взял мою руку в свою. — Он найдёт способ. Обязательно.

— Ты бредишь, — хрипло выдохнула я, чувствия, как от его прикосновения по телу разливается тело.

— О нет, — мягко рассмеялся Клаус. — Я просто хорошо знаю Стефана Хармса.

Я не знаю. И не знала до того момента, как оказалась здесь. Интуитивно понимала, что Клаус прав, но легче от этого не становилось. Пока что я только теоретически знала, что можно, аккумулировав силы в Зеркалье, выбраться в наш мир. Тело не будет настоящим, однако сплетённый из кусочков отражений образ будет держаться невероятно крепко, его ничем не прошибить и не развеять.

С моими прежними силами на такое не следовало даже замахиваться, однако сейчас, скорее всего, много поменялось. Поэтому если попробовать...

Я тут же криво усмехнулась:

— Это всё слишком невероятно, Клаус. Мне необходимо время, которого попросту нет. Нельзя научиться управлять способностями за несколько часов. Я даже основы языка не могу выучить за несколько дней, а это вроде уж нахожусь среди немцев постоянно.

Темнота перед глазами угнетала. Отчаянно хотелось послать всех и сразу, но тут же приходило осознание, что нельзя раскисать и превращаться в тряпку. Это пройдёт. А с людьми случаются вещи и похуже.

Со стороны Клауса неожиданно донёсся смешок:

— Ты просто не ставила себе цель, Соня. Впрочем... если бы ты вслушалась, как говоришь, то давно бы поняла: немецким ты овладела.

— Что за глупости?!

Осознание обожгло горячей волной. Нет, не может быть! Я могу изъясниться на английском, но в немецком далеко не продвинулась, даже пребывая в Гамбурге, так как работа шла либо на русском, либо на украинском, а мои окружающие любезно общались так, чтоб я поняла.

— Ещё раз повтори, — сказал он тоном, не терпевшим возражений.

— Глупости! — выпалила я и... осознала.

Слышались и впрямь не те слова, которые я произнесла. Это действительно звучало так... по-немецки.

Мысли вмиг спутались, а ладони взмокли. Нервы резко расшалились, а расставить все по полочкам совершенно не получалось. Как? Почему? Этого не может быть.

— Может, — вдруг тихо сказал Клаус и сжал мою руку. — Вместе с объединением дара ты ещё получила и часть... других возможностей Стефана. Знание языка — одна из них.

Поверить в это было невозможно. Но... нельзя отрицать очевидное. Пожалуй, самый лучший выход — проверить на ком-нибудь новые умения. Если ничего не получится, то подтвердиться: Клаус не прав, а если подтвердиться...

— Не сказать, что ты меня обрадовал, — наконец-то произнесла я.

Забирать свою руку из его не хотелось. Казалось, что может порваться какая-то тонкая нить, соединяющая меня с миром и этой реальностью. Впрочем, Клаус не спешил уходить. Кажется, понимал моё состояние. Это было одновременно неожиданно немного странно.

Вопрос сам сорвался с языка:

— Кто ты?

Повисла тишина. По-моему, кто-то в замешательстве. Он осторожно выпустил мои пальцы. Но всё же в следующую секунду уточнил:

— Соня, ты о чем?

— Не делай вид, что не понимаешь, — криво улыбнулась я. — Стефана окружают кто угодно, но не простые люди. Сомневаюсь, что ты — милое исключение.

Он хмыкнул. Зеркало, уловив моё настроение, угрожающе зазвенело: хрустально, уверенно, слишком громко. Я взмахнула рукой, давая понять, что сейчас ему лучше бы помолчать.

— Так что?

— Ты права, Соня, — выдохнул Клаус. — Но об этом я смогу сказать только после шестого числа этого месяца.

Шестое декабря? Я задумалась, даже позабыв про промелькнувшее чувство страха, что могу сейчас остаться одна. Откровенно мерзко было чувствовать себя ни на что не способной и вовсю желающей страдать. Это плохо, не надо так.

Но всё же... Что такое шестое декабря?

У Клауса зазвонил мобильный. Спешно извинившись, он выскочил из комнаты, прикрыв дверь. Зеркально недовольно заскрипело. Оно явно не одобряло господина Кёнига. Так же, как и Крампе, кстати. Что эта парочка успела ему сделать — загадка.

Я сцепила пальцы на коленях и уставилась на них невидящим слепым взглядом. Ладно, прорвёмся. Славку я попросила предупредить начальство, тут всё не так плохо. Теперь бы главное поскорее вернуть зрение в мире людей и будет весьма неплохо. Главный вопрос: получится ли это сделать до Бала Горгулий? Мало того, что я не знаю куда идти и что там делать, так ещё и... не вижу. Хотя... возможно, это не так уж и плохо? Будет причина отмазываться при любой нелепой ситуации.

Я вздохнула. Сама по себе ситуация уже нелепее некуда. О чем можно ещё рассуждать?

Думать о том, что мне, возможно, придётся идти одной, потому что Стефан не успеет ничего предпринять, пугала до ужаса. Только приходилось слышать, что если с Главой что-то случалось, но у него были родственники, делами зеркальщиков приходилось заниматься им. Разумеется, если у родственников были способности.

А у меня были. Поэтому вопрос даже не стоял. Только вот я прекрасно понимала, что без хороших толковых помощников сама очень быстро загнусь и не смогу ничего сделать, даже поддерживать дела Стефана в приемлемом состоянии. Немного успокаивало, что Крапме и Клаус никуда не делись, поэтому хоть на кого-то опереться можно. Только страшно все равно.

Что-то потерлось о мой бок и оглушительно заурчало.

— Паульхен, ты безобразник, — поприветствовала я татцельвурма, умостившего лапы у меня на коленях и норовившего забраться в кресло, игнорируя тот факт, что я там сижу.

— Уру-ру-ру, — довольно сообщил он, всё же втиснувшись между быльцем и ногой, обвив хвостом мою талию.