Глава 3
Первый след
«Линия, которую нельзя переступить, всегда выглядит особенно тонкой именно в тот миг, когда вы стоите на краю».
Неторопливым, почти задумчивым шагом Эмили поднялась на второй этаж. Каждый её шаг отдавался внутри пустого дома гулкой тишиной, будто стены прислушивались к ней. Она вошла в свою комнату, опустилась за письменный стол и долго смотрела в одну точку, пока в памяти снова и снова не вспыхивал резкий, выверенный профиль доктора Лектора. Его слова — тягучие, словно виниловая пластинка, скользили по её сознанию, возвращались, прилипали, заставляли сердце то замирать, то биться сильнее.
Тихий, робкий стук в дверь разорвал вязкую паутину мыслей. Эмили вздрогнула.
На пороге стояла мама, улыбка её была мягкой, тёплой, и в руках она держала аккуратную стопку одежды.
— Милая, я тебе не помешала? — тихо спросила женщина, стараясь говорить непринуждённо.
— Все в порядке, мам, — выдавила Эмили и натянуто улыбнулась.
Мать присела рядом, с живостью показывая несколько скромных свитеров.
—Посмотри, что нашла на чердаке.
Голос её звучал легко, но пальцы выдавали напряжение — они судорожно мяли край ткани. Взгляд Эмили случайно скользнул по её руке и застыл. Под тонкой кожей на запястье тёмным пятном проступал свежий синяк.
— Откуда это у тебя? — голос Эмили прозвучал резче, чем она ожидала. Она схватила маму за руку, не давая спрятаться. Резко потянула рукав. От кисти до локтя тянулось расползающееся синее пятно, будто чья-то злая хватка оставила метку. — Это Генри сделал?!
Мать моргнула, отвела взгляд.
— Нет! Я... я упала в гараже... задела... — слова звучали поспешно, но неестественно, как плохо разыгранная пьеса.
В комнате повисла тяжёлая пауза. Эмили знала — ложь. Лёгкая, бледная, но с горьким привкусом отчаяния.
⸻
— Я уверена, доктор Лектор, что к этому приложил руку Генри, — призналась она позже, сидя напротив него. Спина словно сама собой вжалась в кресло, подталкиваемая его взглядом.
Ганнибал смотрел на неё так, как биолог смотрит на редкий образец — неторопливо, с бесконечным вниманием. В глазах не было осуждения, ни жалости, но в каждой секунде его молчания чувствовалась власть. Он словно перелистывал её изнутри, читал страницу за страницей, делал незримые пометки в собственной, лишь ему доступной книге.
— Если вы уверены, мисс Дюбуа, — сказал он наконец, голосом ровным, как сталь, — тогда действуйте.
Прямота его слов ударила её сильнее, чем любые утешения. Её губы дрогнули — ответа не нашлось. Она лишь кивнула, чувствуя, как в груди холодной змейкой сворачивается сомнение: действует ли она по собственной воле... или по воле Лектора, который уже давно умело расставил ловушку?
Тишина между ними тянулась, вязкая, как смола. Эмили чувствовала, что любая её мысль отзеркаливается в его глазах. Она старалась удержать взгляд, но каждый раз натыкалась на нечто большее, чем просто внимание. Это была глубина — бездна, в которую опасно было заглядывать слишком долго.
— Но если я ошибаюсь... — её голос предательски дрогнул. — Если это... просто случайность?..
Лектор слегка наклонил голову, почти ласково, словно учитель, который слушает нерадивого ученика.
— Случайности, мисс Дюбуа, — сказал он мягко, — редкое явление. Люди любят ими прикрываться. Особенно те, кто слабее.
Эмили сжала подлокотники кресла, ощущая, как ногти впиваются в обивку. Слова звучали убедительно, слишком убедительно.
— Ваша мать, — продолжал он, делая едва заметную паузу, будто смакуя каждое слово, — выбрала молчание. Она приняла роль жертвы. И вы, если закроете глаза, сделаете то же самое.
Эмили резко вдохнула. Внутри всё сжалось — вина и страх спутались, образуя тугой узел.
Он слегка подался вперёд, расстояние между ними стало почти интимным. Его голос опустился ниже, стал тягучим, как яд:
— Задайте себе вопрос: вы хотите быть её отражением... или тем, кто переломает цепь?
Эмили отвернулась, чувствуя, как по спине скользит холод. В голове роились тысячи протестов, оправданий, попыток сопротивления, но каждое рассыпалось при столкновении с его интонацией. Она понимала — он ведёт её, шаг за шагом, туда, куда сам считает нужным.
— Я... не знаю, что делать, — призналась она едва слышно.
И вот тогда он улыбнулся — еле заметно, краем губ.
— Знать не обязательно, мисс Дюбуа. Достаточно решиться. Всё остальное — дело техники.
В этот миг ей показалось, что он уже сделал за неё выбор.
______
Когда она вернулась домой, дом встретил её той же тяжёлой тишиной, что и всегда. Казалось, стены здесь привыкли молчать, прятать крики, глотать любое сопротивление. Эмили поднялась в свою комнату, но теперь воспоминание о взгляде Лектора не отпускало её. Он сидел в её голове — так же спокойно, как сидел напротив, в кресле.
Она пыталась заняться книгами, но буквы расплывались, превращались в нити, которые снова и снова складывались в его голос:
"Вы хотите быть отражением... или тем, кто переломает цепь?"
Мысль о матери — её мягкой улыбке и синяке, чужом, грубом пятне на запястье — жгла изнутри. Эмили вдруг поймала себя на том, что больше не видит Генри как человека. Нет. Он казался ей чёрной тенью, паразитом, который прячется в доме и высасывает из матери жизнь.
Она сжала руки так сильно, что костяшки побелели. И вдруг мелькнула мысль, быстрая, опасная: "Если бы его не стало..."
Эмили отшатнулась от собственной фантазии, будто обожглась. Но воображение неумолимо: она видела, как всё сразу меняется. Мама свободна. Дом становится другим — тихим, но без страха.
И в этом воображаемом будущем, где Генри исчез, Лектор улыбался ей так же, как тогда — едва заметно, чуть приподняв уголки губ.
Эмили резко поднялась и подошла к окну. Холодное стекло остудило её лоб. Она повторяла про себя: "Я не такая. Я не должна. Я не могу..."
Но голос Лектора перебил её внутренний шёпот. Она будто слышала его рядом, над самым ухом:
— Достаточно решиться.
Эмили закрыла глаза. Впервые в жизни мысль о том, чтобы причинить вред другому, не показалась ей невозможной.