Линия S

12 декабря. Дата, выжженная в сознании Джисона текстом той проклятой алой нити. Он шел в школу, как на плаху. Каждый шаг отдавался болью в разбитой губе и вязким страхом в животе. Линии S висели над прохожими, но сегодня они казались не просто постыдными откровениями, а зловещими предзнаменованиями. Над головой Чанбина – а он *знал*, что тот уже в школе – та нить пульсировала, как открытая рана, текст ясен и неотвратим: *"Чанбин (18) -> Джисон (17): 12.12.2024, подсобка спортзала. Длительность: ???. Использована защита: НЕТ. Особые пометки: ДРАКА. НАКАЗАНО."*

"НАКАЗАНО". Вчерашняя драка была лишь прелюдией. Чанбин считал, что имеет право на большее. На наказание по своему усмотрению.

Джисон избегал спортзала как чумы. Держался ближе к Сынмину и Феликсу, чьи присутствие и чистые (или почти чистые) серебристые нити давали иллюзию безопасности. Банчан был мрачен, его обычно спокойные глаза метали искры при виде Чанбина. Тот держался на расстоянии, но его взгляд – тяжелый, влажный, полный обещаний – преследовал Джисона повсюду. Как тень. Как предчувствие изнасилования.

**После уроков. Ловушка.**

Джисон задержался в классе, надеясь, что все разойдутся. Ошибка. Когда он вышел в пустынный коридор старого крыла, ведущий к выходу через спортзал, Чанбин уже ждал. Он прислонился к стене возле двери в подсобку, той самой из текста линии S. Ухмылка на его лице была липкой, как патока.

– Ну что, Джисон-а? – его голос звучал сладко-угрожающе. – Прячешься? Бесполезно. Мы же договорились на сегодня. Надо завершить начатое. – Он сделал шаг вперед, перекрывая путь к отступлению. Его алые нити зашевелились, будто почуяв близкую добычу. Та, что вела к Джисону, светилась адским пламенем.

– Отвали, Чанбин, – Джисон попытался пройти мимо, сердце колотилось о ребра, как птица в клетке. – Я тебе ничего не должен.

– Ошибаешься, – Чанбин легко схватил его за запястье. Хватка была стальной, больной после вчерашнего. – Ты мне должен урок вежливости. И… кое-что еще. За сопротивление. За удар. – Он потянул Джисона к двери подсобки. – Пойдем. У нас есть минут двадцать, пока охрана не начнет обход.

Паника, чистая и дикая, затопила Джисон. Он рванулся, ударил Чанбина кулаком в плечо. Тот лишь фыркнул, как от назойливой мухи, и сильнее дернул к двери.

– Борись, сучка, – прошипел он, его дыхание стало тяжелее, в глазах загорелся знакомый азарт охотника. – Так даже интереснее. Люблю, когда они дергаются.

Он распахнул дверь и втолкнул Джисона в тесное, пыльное помещение, заваленное спортинвентарем и пахнущее потом и резиной. Захлопнул дверь. Щелкнул замком. Мир сузился до этого каменного мешка, до Чанбина, заполняющего собой пространство, до его алой нити, которая теперь казалась петлей на шее Джисона.

– Чанбин, не надо… – голос Джисона сорвался на визг. Он отступал, спотыкаясь о мячи. – Я… я крикну!

– Кричи, – усмехнулся Чанбин, медленно снимая куртку. Его глаза скользили по Джисону, раздевая его на месте. – Кто услышит? Охрана далеко. А твои дружки? – Он презрительно фыркнул. – Банчан с его гитарой? Сынмин с карандашиками? Они тебя не спасут. Никто не спасает. – Он сделал шаг вперед. – Ты мой. С сегодняшнего дня. Будешь знать, как бить и огрызаться.

Он набросился. Не как вчера, в ярости. Методично, жестоко, с холодным расчетом насильника. Один удар в солнечное сплетение – воздух вырвался из легких Джисона со стоном. Второй – захват за горло, прижимание к холодной стене. Грубое колено впивалось ему между ног.

– Вот так, – шептал Чанбин, его лицо было близко, губы растянуты в оскале. – Вот так надо… – Его свободная рука рванула вниз молнию на джинсах Джисона. Холодный металл коснулся кожи живота.

Ужас парализовал. Джисон видел свою линию S к Чанбину – она стала кроваво-красной, текст пульсировал: *"Длительность: НАЧАЛОСЬ. Использована защита: НЕТ. Особые пометки: НАСИЛИЕ. СОПРОТИВЛЕНИЕ."* Он видел другие нити Чанбина, дергающиеся в такт его тяжелому дыханию, как будто ликуя. Он чувствовал отвратительную твердость Чанбина, прижатую к его бедру. Мир сузился до боли, до запаха пота и агрессии, до неизбежности надругательства.

– Нет… – хрипло выдохнул Джисон, из последних сил пытаясь вырваться. Слезы застилали взгляд. – Отстань, ублюдок! НЕТ!

– Да! – прошипел Чанбин, его пальцы впились в бедра Джисона, пытаясь стащить джинсы ниже. – Скоро ты сам будешь просить…

**Спасение.**

Удар в дверь был таким сильным, что дерево треснуло. Еще один – и замок сломался. Дверь распахнулась, впуская свет из коридора и силуэты.

Первый вошел Минхо. Не бежал, не кричал. Шел спокойно, как всегда, но в его глазах горел холодный, смертоносный огонь. За ним – Банчан, лицо которого было искажено чистой, первобытной яростью. Сынмин, сжавший кулаки, его обычно мягкие глаза стали узкими щелочками ненависти. И… Хёнджин. Высокий, прекрасный, с лицом, застывшим в ледяной маске презрения.

Чанбин отпрянул от Джисона, шокированный, но быстро пришедший в себя, злоба тут же сменила азарт.
– Что, суки, помешали? – огрызнулся он, поправляя одежду. – Идите лесом! Это не ваше дело!

Банчан не стал говорить. Он двинулся как таран. Его кулак со всей силы врезался в лицо Чанбина. Тот грохнулся на пол, завыв от боли и ярости. Но Банчан не остановился. Он навалился сверху, его удары сыпались градом – в лицо, в грудь, в живот. Без слов. Только хриплое дыхание и глухие удары плоти о плоть.

– Тварь! Тварь! – рычал Банчан, выпуская всю накопленную ярость, страх за друга, отвращение. Его серебристые нити к Джисону пылали ослепительно белым светом – защита, месть.

Сынмин подошел и резко пнул Чанбина в бок, когда тот попытался встать. Его удар был точным, жестоким, неожиданным от тихого художника.
– Никогда, – прошипел Сынмин, его голос был низким и страшным, – никогда больше не подходи к нему. Понял? Иначе я найду способ сделать так, чтобы ты *никогда* ни к кому не подошел.

Хёнджин стоял чуть в стороне, наблюдая. Его красивое лицо было непроницаемым, но над ним его единственная алая нить – к продюсеру – пульсировала темным, ядовитым светом. Он подошел к корчащемуся на полу Чанбину, посмотрел на него сверху вниз с таким ледяным презрением, что тот замолчал на мгновение.
– Гад, – произнес Хёнджин тихо, но так, что было слышно каждое слово. – Ты даже насильник – дешевка. Грязное, жалкое ничтожество. – Он плюнул. Прямо в лицо Чанбину. Жест был оскорбительнее любого удара. – Если тронешь Джисона снова, я расскажу *всем* твоим девочкам и мальчикам, чем ты на самом деле болен. Думаешь, я не знаю? Я вижу тебя насквозь. Гниль.

Чанбин, избитый, униженный, залитый кровью из носа и разбитой губы, смотрел на них с животным страхом и ненавистью. Он понял. Он проиграл. Его авторитет, его сила – все рассыпалось в прах перед их яростью и сплоченностью. Его алая нить к Джисону… потускнела. Текст замигал, стал нестабильным: *"??? -> ???: ???. ???. ???. ???. ОТМЕНЕНО???"* Но не исчез. Как шрам.

Минхо не участвовал в избиении. Он подошел к Джисону, который сполз по стене на пол, дрожа всем телом, не в силах сдержать рыдания. Шок. Унижение. Облегчение. Все смешалось в огненный клубок. Минхо молча снял свою дорогую куртку и накинул ее на плечи Джисона, скрывая расстегнутые джинсы, дрожь. Потом опустился перед ним на корточки. Их глаза встретились.

Джисон ожидал насмешки. Холодности. Оценки ситуации. Но в глазах Минхо было что-то другое. Нежность? Нет, не она. Понимание. Глубокая, мрачная общность. Минхо видел грязь мира. Видел насилие. Знаком был и с тем, и с другим. Не понаслышке.

– Видишь? – тихо сказал Минхо, его голос был грубым, но без привычной насмешки. – Иногда мир – это дерьмо. И люди в нем – дерьмо. Но ты… – Он медленно, почти нерешительно, протянул руку и смахнул прядь волос с мокрого от слез лица Джисона. – …ты не должен ломаться. Даже когда дерьмо лезет в рот. – Его палец задержался на разбитой губе Джисона, погладил по краю ранки. Жест был неожиданно бережным. – Ты сильнее. Сильнее его. Сильнее этого проклятого дара.

Джисон смотрел на него, не в силах отвести взгляд. Видел его клубок алых нитей, видел нить к мисс Кан, видел все его опасные тайны. Но видел и эту… новую связь. Темную, стальную нить, протянувшуюся от Минхо к нему вчера в спортзале. Сейчас она светилась ровным, сильным светом. Не алым. Не серебристым. Темно-серым, как сталь перед ударом. Защита. Признание. Что-то еще.

– Почему? – прошептал Джисон, его голос был хриплым от слез и сдавленного горла. – Почему ты… помог? И вчера, и сейчас?

Минхо усмехнулся уголком губ. Невесело.
– Потому что ты смотришь. Видишь дерьмо. Как я. – Он наклонился ближе. Его дыхание смешалось с дыханием Джисона. Запах табака, дорогого одеколона и чего-то дикого, опасного. – Потому что ты дал ему в морду. Потому что… – Он замолчал, его взгляд упал на губы Джисона. – …потому что в этом ебучем мире алых паутин… ты единственный, кто не вызывает у меня рвотного позыва.

И прежде чем Джисон успел что-то понять, Минхо поцеловал его. Грубо. Властно. Без спроса. Но не как насилие. Как захват. Как клеймо. Его губы были твердыми, настойчивыми. Вкус табака, крови с его губы и что-то еще – темное, запретное. Поцелуй был не о нежности. О выживании. О признании. О том, что они оба – изгои в этом мире грязных секретов, только с разных сторон баррикады. Линии S вокруг Минхо дернулись, но нить к Джисону – та темно-серая – вспыхнула ярче, став почти осязаемой.

Джисон не оттолкнул его. Он замер, потрясенный, чувствуя, как дрожь страха медленно сменяется другим трепетом – опасным, незнакомым, электризующим. Этот поцелуй был признанием в самом чудовищном мире. Признанием Минхо. В нем.

Когда Минхо отстранился, его глаза горели тем же странным огнем, что и вчера. Удовлетворением? Обретением?
– Моя, – просто сказал он, глядя прямо в глаза Джисону. Никаких вопросов. Констатация факта. Не как Чанбин – "ты мой трофей". А "ты мой… союзник? Единственный понимающий? Собственность?" Грани стирались. – Теперь собирайся. Идем отсюда. Пока этот мусор, – он кивнул в сторону Чанбина, которого Банчан все еще придерживал за шиворот, а Сынмин и Хёнджин стояли рядом, готовые ко всему, – не опомнился.

Джисон встал, опираясь на руку Минхо. Его ноги дрожали, но внутри что-то затвердело. Страх перед Чанбином никуда не делся. Проклятие линий S висело тяжелее, чем когда-либо. Но появилось что-то новое. Не просто друзья, вставшие стеной. А Минхо. Его темная нить. Его стальная защита. Его поцелуй, который был не спасением, а переходом в другую, более опасную лигу игры под названием "жизнь с проклятием". Он посмотрел на своих друзей – на разъяренного Банчана, на холодного Сынмина, на прекрасного и ядовитого Хёнджина, на Минхо, чья рука все еще держала его локоть с неожиданной твердостью.

Мир был дерьмом. Люди – дерьмом. Но он не был один. Даже с алыми нитями, вьющимися над головами, как приговор, у него появилось оружие. Дружба. Месть. И темная, непонятная связь с самым опасным из них. Линии S показывали грязь. Но теперь Джисон знал – иногда в грязи можно найти и опору. Страшную, но надежную. Он сделал шаг вперед, прочь из подсобки, прочь от Чанбина, прочь от страха. Впереди было неизвестность. Но он больше не был жертвой. Он был участником игры. Игроком в алый ад.