Тайные истины.

Я открыла глаза и увидела рядом отца, который сидя дремал на стуле. По моим щекам мгновенно же побежали слезы, ведь я снова оказалась в этой страшной и ненужной для меня жизни. Я вспомнила, как в последний раз лежала в больнице. Тогда со мной был Эдвард, нежно целующий меня и оберегающий. Перед глазами всплыло то, как я кричала и умоляла его очнуться. Это было невыносимо, мысли о нем убивали меня из раза в раз.

-Эдвард!—Воскликнула я, осматривая палату внимательнее. Была надежда, что прямо сейчас он войдет. Поцелует меня, обнимет и отвезет домой. Папа дернулся и мгновенно же вскочил со стула, метнувшись ко мне.-Эдвард, где ты?!

-Дочка...он же мертв. И ты об этом знаешь, рассказала мне.

-Нет...он жив. Он жив...жив...—Бурчала я, вытирая слезы с лица. Я тяжело вздохнула и покачала головой, словно приходя в себя. Кажется, что я сошла с ума и это пугало. Я убила его собственной же рукой, однако верила, что он выжил.

-Ирэн...—В изумлении прошептал папа, его взгляд выражал беспокойство.

-Пойдём отсюда.—Заявила я, спустя недолгую паузу. -Ты же знаешь, как я не люблю больницы.

-Я найду тебе самого профессионального психолога и психиатра...

-Они мне не помогут.—Сказала я, горько ухмыляясь и перебивая его назревающий
монгол.-Ты думаешь, что я сошла с ума? Возможно. Я уже сама так думаю. Потом об этом поговорим. Сейчас домой.

-Ирэн, ты не помнишь? Ребенок...

-Нет никакого ребенка!—Рявкнула я, закатив глаза.-Не может быть. Он бы умер ещё тогда, когда та идиотка била меня в поле по животу. Был ушиб печени, помнишь? Уверена, причина кровотечения кроется в другом. И странно, что врачи до сих пор не объяснили тебе. Думаю, я лежу здесь не первый час.

-Нет, ребенок есть и его чудом спасли...

-Это бред!—Выпалила я и вскочила с койки, в глазах мгновенно же потемнело.

-Сядь. Тебе нельзя нервничать.—Тихо ответил папа, помогая мне прилечь.-Я позову врача и он все тебе объяснит.

-Мне наплевать, пока не зови. На мой телефон не поступало звонок от Моргана Грина?

-Да...похороны состоятся через три дня. Я купил гроб...

-Достаточно. Хватит об этом. Вернемся к чудо-ребенку. Даже если он жив, что действительно чудо. Учтивая, сколько раз он мог умереть. То несмотря на это, я хочу сделать аборт. Прямо сейчас.

-Что ты такое говоришь?! От кого он?

-Это не важно, папа. Я хочу сделать аборт.

-От кого он?—Повторил отец, пристально глядя на меня.

-Это не важно.—Медленно повторила я, не отводя взгляда от него.-Зови врача, я с ним все обсужу. А сам можешь купить мне что-нибудь сладкого, больше суток не ела.

-Ты не сделаешь аборт! Ты убьешь живого человека, свою плоть и кровь!? Нет!

-Не устраивай истерик. Мне сейчас гораздо хуже, чем тебе. И ты даже не представляешь, насколько. Поэтому прекрати этот нелепый спор и выйди из моей палаты.—Твердо изложила я, не терпя возражений в свой адрес.

Томас наконец послушал меня и вышел из палаты, хлопнув дверью. Кончиками пальцев я дотронулась до живота и понимала, что ребенок, зачатый инцестом-не должен родиться. Ведь риск врожденных патологий слишком велик. К тому же, стать матерью-это последнее, чего я хочу сейчас. Я понимала, что даже если я оставлю этого ребенка, то уже в следующий раз он не выживет. Учитывая, что я пропитана горечью, а в моей душе нескончаемая дыра тьмы.

-Как ваше самочувствие, мисс Флеминг?—Спросил врач, войдя в палату.

-Как этот ребенок жив? Вам известно, что до этого меня ударяли в живот настолько сильно, что был ушиб печени? И судя по всему, я уже была беременна. Выкидыш должен был случится ещё тогда, доктор.

-Да, известно. Ваш отец сообщил. Скорее всего, этот малыш послан богом. Других объяснений у меня нет.

-Тоже мне, священник нашелся...—Пробурчала я, издав истерический смешок.-Я не верю в бога. У меня нет причин в него верить. Поэтому все, что вы сказали-абсурд.

-Отнюдь, мисс Флеминг. Работая врачом двадцать лет, я понял, что чудеса иногда случаются. И это действительно так. Вы и ваш ребенок очередное доказательство этому.

-Вы точно не ошиблись? Почему тогда врачи не заметили мою беременность?

-Вам делали узи?

-Нет. Мне делали пальпацию, отправляли на магнитно-резонансную томографию и ультразвуковое обследование.

-Ну вот, вы сами ответили на свой
вопрос.—Ответил доктор, с сожалением глядя на меня.-Не знаю, что вам пришлось пережить...но выглядите вы подавленной, мягко говоря. Не спешите делать аборт, обдумайте всё. Тем более, после двадцати двух недель плод считается жизнеспособным. Это будет считаться не абортом даже, а...ну...как сказать, преждевременными родами.

-Почему я сама не поняла, что беременна? Меня не тошнило...ну не было никаких признаков.

-Некоторые живут и не понимают порой до третьего месяца беременности. Это бывает...

-Ладно, мне не интересно.—Заявила я, перебив врача.-Можно мне уйти?

-Хорошо. Однако не употребляйте алкоголь и никотин, не нервничайте.

-Как пойдет...—Прохрипела я и наконец медленно встала с койки.

Врач позвал отца в палату, я попросила я его привезти мне вещи, дабы переодеть белую сорочку. Все внутри сжималось. Как ребенок, зачатый в последствии инцеста может быть «послан богом»? Это было чересчур абсурдно. Наверное, мне стоило бы сообщить об этом врачу. Уверена, вера в чудо быстро же иссякла. Однако я боялась, что тот доложит Томасу. А этого бы мне не хотелось больше всего на свете. В принципе, сейчас мне не хочется ничего.
Когда приехал отец, то я быстро же натянула привезенные черные джинсы и надела водолазку идентичного цвета. Немного уже сальные волосы заплела в хвост. Если до дома мы в гробовой тишине, никто не решался заговорить.

Зайдя в дом, я молча направилась к себе в комнату. Стоили прилечь на кровать, то слезы непроизвольно начали стекать ручьем по моему лицу. Я поняла, что нахождение на похоронах-это невыносимая пытка для меня. Что-то, что убьет меня окончательно. Кончиками пальцев я дотронулась до живота и осознала, что Эдвард никогда не увидит нашего ребенка, не сможет подержать его на ручках, не услышит первое сказанное им слово. Никогда не увидит, как тот сделает первые шажочки и многое-многое другое.
Плод, живущий во мне-это творение нашей любви. Больной, ненормальной, не вписывающейся в социальное одобрение-любви.

-Тебе надо покушать.—Заявил отец, вторгаясь ко мне в комнату и на мгновение отвлекая от столь терзающих мыслей. В руках он держал поднос с тарелкой горячего супа.

-Не хочу.—Прохрипела я, вытирая слезы.

-Надо. Ты теперь ешь за двоих.

-Пока да...—Тихо пробурчала я, досадно усмехнувшись.-Папа, этот ребенок...не должен рождаться.

-Что ты говоришь? Ирэн...

-Он даже никогда не узнает и не увидит своего отца!—Выпалила я, поджимая губы, дабы сдержать вновь подступившие слезы.

-А ты?—Поинтересовался отец, от чего я тяжело вздохнула, стараясь унять дрожь в руках.-

-Что?

-Увидишь ещё отца вашего ребенка?

-Нет. Я не помню...кто он.—Заявила я, отвернув голову к окну.

Папа не стал что либо говорить, видя как мне тяжело. Я знала, что данные заявления ему не по нраву. Была бы иная ситуация, другая жизнь...то он расспрашивал бы меня до талого. Однако он молча присел на край кровит и набрал в серебряную ложку вкусно пахнущую жидкость. Я нахмурилась, с губ сорвался смех.

-Ты чего, будешь кормить меня, как в детстве?

-Именно так. Давай, ложечку за папу.—Ответил он, от чего я вновь рассмеялась, что было так непривычно за последние дни.

-Спасибо тебе. Я люблю тебя, папа.

-И я тебя люблю, дочка.

Я настояла, чтобы папа просто оставил поднос. Была так удивлена, что мне удалось улыбнуться, рассмеяться. Я медленно хлебала суп, откусывая белый кусочек хлеба. Включила фильм на телефоне, дабы забыться хоть на какое-то время. Ни о чем не думать. Просто находиться в некой прострации.

Три дня прошли медленно, каждую ночь я старалась не плакать, каждые сутки не переживать и не вспоминать Эдварда. Однако попытки были обвешаны на провал. Каждый раз дотрагиваясь до живота, я вспоминала его. В каждом фильме, где я кадре присутствовали кактусы и абсент-тоже навевали воспоминаниями о нем. Я не могла смотреть мелодрамы, ведь любовь показанная на экранах, в том числе была отголоском дяди. Не могла читать романы, ведь и описаная кем-то любовь снова напоминала о нем. О нашем знакомстве, первом поцелуи, первом признании в любви и многом другом. Это было невыносимо. Если бы не отец, находившийся все время рядом со мной, то я точно бы сошла с ума.
За эти три дня я видела пропущенные от Хромого, Моргана, Джозефа и даже Кевина. Но я не брала трубку, не было сил и желания.

Похороны должны были состояться сегодня в десять часов утра. Здесь, в Лос-Анджелесе. Уже в шесть часов утра я вышла из комнаты и спустилась на первый этаж, пройдя на кухню. Там находился отец, попивающий эспрессо и задумчиво глядевший в окно.

-Доброе утро.—Тихо сказала я, тот сразу же обернулся.-Кто будет на похоронах?

-Его друг-Хромой, Морган, ну и мы. Впрочем, на этом всё.

-Да уж...однако...меня не будет.—Ответила я, голос непроизвольно дрогнул.-Я не могу там присутствовать. Я не выдержу.

-Понимаю.

-Откуда ты знаешь мистера Грина?—Спросила я, дабы подловить отца на очередной лжи. Не знала, для чего и зачем это делаю. Наверное, чтобы в очередной раз убедиться, что ничего не скажу ему. Оставлю в вечной тишине тот факт, что знаю правду про маму.

-Ну...Эдвард пару раз упоминал его много лет назад.

-Понятно.—Ответила я и действительно, во всем убедилась окончательно.

Через пару часов я осталась дома совсем одна. Угрызения совести настигали меня медленно и постепенно. Я не провожу Эдварда в последний путь, в последний раз не увижу его уже бледное лицо из открытого гроба. От одних лишь мыслей по коже проносились мурашки. Я понимала, что мое отсутствие-это ужасно и возможно, не справедливо по отношению к нему. В глубине души я знала, что если бы умерла я, вместе него, то он бы пришел. Как бы тяжело и больно не было, дядя бы присутствовал. Однако была уверена, он бы простил мне это. Ведь сейчас я думаю не только о себе и о нем, но и о сохранении нашего ребенка. Ведь я знала, что я буду в истерике. Захочу лечь рядом с ним и умереть. Поэтому там мне не место, нам...не место.

Отец вернулся уже под вечер, совершенно пьяным. Я знала, что и ему непросто. Несмотря на их катастрофические взаимоотношения, он любил его в глубине души. И ему тоже тяжело, однако Томас просто выбрал таить эту боль в себе. Боль, которую, возможно, он и сам не до конца признавал самому себе.