Глава V
Глупо, но вечером, во время ужина, за которым гостя-паломника с почётом усадили рядом с хозяевами, пришлось делать вид, что неприятного разговора не было. Суэро не хотел, чтобы капеллан или тем более Леонор заметили напряжение между ним и монахом. И сперва он держался скованно, но брат Кристобаль, похоже, чувствовал свою неправоту и разговаривал весьма вежливо и тепло, так что вскоре стало полегче.
Что за странный человек. Молодой, но взгляд успевшего пожить. Глаза у него были светло-зелёные, особенного туманно-матового оттенка. Непроницаемые. Он улыбался, шутил, что-то говорил и, очевидно, даже что-то чувствовал, но дальше этого первого слоя ты не заглянешь, как ни старайся. Суэро не любил таких людей. Обычно это означало, что им есть что скрывать.
— Так вы из Есы? — поинтересовался отец Херардо, капеллан, когда подали кролика. — Нужели из самого Сан-Сальвадор-де-Лейре? Знаменитая обитель!
— Так и есть... Но, ваша светлость, вам, наверное, неинтересно про церковные дела? — монах заглянул Суэро в глаза почти что с просьбой.
Неужели ему и правда так жаль?
Ладно, чёрт с тобой, прощаю, подумал Суэро и сказал:
— Я люблю быть слушателем
— В качестве рассказчика дон Суэро замучает вас нашими земледельческими делами, — хмыкнула Леонор. — Пока мы были в отъезде, здесь обрушилась мельница, и какой-то мор начал косить овец.
— Старая мельница обрушилась? — встрепенулся брат Кристобаль и объяснил: — Я бывал в этих местах и помню её. Надеюсь, никто не пострадал?
Суэро стал рассказывать о мельнице, а там и об овцах, о распашке, о долгах и недоимках вассалов, о проворовавшемся управляющем... он очнулся, когда уже подавали десерт — жареное молоко, — и обнаружил, что без малого час обсуждает с монахом взимание оброка с крестьян, недоимки вассалов и даже то, как решать вопрос со спорной принадлежностью мельницы.
— Не ожидал от вас, брат, — заметил он, а тот легко ответил:
— А, я родился в простой семье, ваша светлость. Кроме того, я люблю послушать то, что интересно собеседнику, знаете. Кстати, я заметил, что сегодня на двор привезли много скота, а прислуга так бегает, что никто не расспросил меня о моих странствиях. Готовится какой-то праздник?
— О, — Суэро усмехнулся. — Через два дня мы ждём сюда самого короля. Скоро здесь будет суета в два раза сильнее сегодняшней.
Брат Кристобаль ахнул:
— А вы и молчали! Большая удача для вас, наверное?
— И большое разорение, — заметила Леонор. Ей претили шумные празднества, но, Суэро знал, из чувства долга она терпела.
— Если вы хотите посмотреть на короля своими глазами, брат, то задержитесь на два дня.
— Святой Хайме ждёт... — неуверенно сказал монах, но Суэро поддержала Леонор:
— Оставайтесь, это же небольшая задержка.
— Святой простит, — поддакнул отец Херардо, и брат Кристобаль после короткого раздумья кивнул, улыбаясь, и принялся благодарить за гостеприимство. Передавая блюдо с фруктами капеллану, он спросил:
— А что, у вас, наверное, и оркестр есть для встречи короля?
— Нет, — Суэро тоже взял апельсин с блюда и надрезал брызнувшую соком кожуру. — Расточительство одно. Пусть дон Карлос смотрит и слушает своих любимых хугларов в Памплоне. У нас для торжественной встречи есть горны и трубачи, которые обычно подают сигналы на охоте и для воинских отрядов. Это лучшее приветствие для короля.
Сказал он это резче, чем хотел, но монах не остановился:
— А как же музыка? Всякие красоты?
— Донья Леонор играет на лютне, это по её части, — упомянув невесту, Суэро немного смягчился, хотя всё ещё чувствовал себя не в своей тарелке. Но брата Кристобаля, кажется, ничто не способно было смутить:
— А я играю на гитерне. И ещё немного на скрипке умею.
— Мы можем сыграть дуэтом, — любезно ответила Леонор.
Суэро не придал особенного значения этим словам и почти не помнил о них на следующий день, когда подготовка к приезду короля сожрала всё его время — даже пообедать он смог только к вечеру. Однако, когда он проходил через замковый сад, чтобы проверить, как его украсили, то услышал мягкие звуки лютни и гитерны из-за деревьев. Суэро с пяти утра почти непрерывно был на ногах, занимаясь бесконечным потоком мелких, но никак не убывающих дел, но всё же остановился. Это было неожиданно волнующе, — переплетение аккордов, льющееся непрерывным потоком.
Суэро потихоньку, чтобы не помешать, прошёл через кусты и остановился за апельсиновыми деревьями. Леонор и монах сидели на скамье, играя без слов, она на лютне, а он на гитерне, почти не глядя друг на друга, и только иногда пересекаясь взглядами перед сложными моментами. Тогда на лицах обоих вспыхивало особенное, тайное взаимопонимание, которое бывает только у людей, занятых одним делом и хорошо чувствующих друг друга. Суэро залюбовался обоими. Он чувствовал себя страшно одиноким, стоя в стороне от них, но всё же... почти счастливым. Может, потому и особенно счастливым, что настолько одиноким. Призрак единения, недоступного ему. Что-то, что наполняет тебя настоящим смыслом.
Напоминание об этом всегда будет горьким, и всё же есть ли что-то лучше?
Когда пьеса закончилась, Леонор прижала струны лютни и заметила:
— Неожиданное умение для твоего занятия.
Она уже обращается к почтенному монаху на "ты"! Пусть и к молодому... тем более к молодому.
— У меня была бурная юность, — брат Кристобаль усмехнулся. Теперь его поведение отличалось от того, как он держал себя с Суэро. Он был... жёстче, что ли? — Я пошатался с труппой бродячих хугларов, а там, чтобы получить свой кусок хлеба, надо уметь всё, что может потребоваться. Надо — научишься хоть жонглировать, хоть по канату ходить, хоть играть... Правда, в одном я соврал: ходить по канату я так и не научился, слишком тяжёл.
— Зато к музыке у тебя настоящий дар. — После паузы она прибавила: — Ты мог бы заниматься ей.
— Да вы сговорились все, что ли, — проворчал странный монах и начал рассеянно наигрывать аккорды на гитерне. Суэро хотел было выдать себя и выговорить ему за дерзость, но вовремя остановился. Слишком подозрительное поведение. Что не так с братом Кристобалем?
Он задержался послушать, о чём они ещё поговорят, но монах начал играть вступление к какой-то песне, а потом негромко запел:
— Говорят все, что я мрачен,
Что не знаю я страданий,
Богу ведомо, родная,
Как в ночи я тихо плачу.
Пусть никто не видит слёзы,
Разве так они не горше?
Суэро вспомнил. Это была народная песня. Её пели и крестьяне его собственных земель. Конечно, герой плакал в ночи от неразделённой любви, и любовь сводила его в могилу в последнем куплете. Правда, порой певцы добавляли текст от себя и заставляли беднягу страдать от чумы, тяжких налогов или даже жены и толпы детишек.
Но сейчас звучали только те куплеты, что были о любви.
Брат Кристобаль хорошо пел. У него был низкий голос, с хрипотцой, надтреснутый, будто придушенный, но изначально сильный, как искорёженный ураганом дуб. Он не учился петь как следует, но был выразителен от природы — или же чувствовал что-то личное в этой песне, что заставляло его петь вроде бы небрежно, но на самом деле задевать за живое. Он смотрел на гриф гитерны, а Суэро смотрел на его лицо, как заворожённый. Смотрел и не мог больше ни о чём думать.
Певец добрался до смерти героя, но неожиданно перешёл на другой текст:
— Но не стану я сдаваться,
Выйду я на бой со смертью
И, отбросив ей забрало,
В нежные вопьюсь я губы,
Поцелуи с них срывая.
То любовь под маской смерти,
Я её везде узнаю.
Последние строчки песни Суэро слышал уже краем уха, торопливо уходя прочь. Он даже не подумал о том, чтобы прервать их уединение, — неподобающее, хоть и с монахом, и пение тоже было неподобающее, — не подумал, потому что был слишком занят собственным гневом на самого себя и на брата Кристобаля. Да что он за монах такой? Что скрывает? К чему его гнусные намёки и мирские песенки? Да под его хабитом такие широкие плечи, что он мог бы быть не только хугларом, но и...
Он остановился, тяжело дыша, возле дальней калитки, и пошёл к лестнице вниз, на кухню. Нет, брат Кристобаль, конечно, монах, но монах из простонародья, стоит это учесть. И не давать ему общаться с Леонор наедине.
Тем более что её обязанности хозяйки уже сегодня не дадут ей прохлаждаться с лютней в саду. Вот и хорошо.
Остаток дня он провёл в заботах, да и Леонор было чем заняться, поэтому к вечеру у него просто не осталось сил на разговор о брате Кристобале и тем более на разговор с самим братом Кристобалем. Ещё не хватало остаться с ним наедине ещё раз. Суэро отправил прислугу готовить постель и поплёлся следом, на ходу иногда прикрывая глаза, чтобы дать им отдохнуть. Завтра опять было рано вставать.
Он открыл их на звук шагов и обнаружил, что по лестнице навстречу ему спускается брат Кристобаль.
— Вы что тут делаете? — спросил Суэро резче, чем хотел.
— Хочу спуститься на кухню и выпить воды, прежде чем отходить ко сну, — монах слегка приподнял брови, но больше никакого удивления не выказал. — На вас лица нет, ваша светлость. Осмелюсь сказать, вам бы тоже поспать. Наверное, вы волнуетесь перед приездом самого короля?
— Да нет, — Суэро провёл рукой по лицу. — Не особенно. Мне доводилось принимать его отца. Но всё должно быть как подобает, и я, признаться, устал.
— Тогда не смею вас задерживать. Главное — отдохнуть, и всё пройдёт как надо. — Монах очень легко, но участливо коснулся его плеча и отступил в сторону. Суэро посмотрел на него с благодарностью: слова поддержки вместо новой суеты, разве это не хорошо? След прикосновения он ощущал и после того, как, кивнув монаху, пошёл наверх, но это было тоже скорее хорошо. Согревало.
Наутро он, раскрасневшийся после умывания ледяной водой, прошёлся по замку с последней проверкой, прежде чем позавтракать. Закончив обход, Суэро сошёл во двор, шепнул старику Эрнану, что спальни стоит проветрить ещё раз, и вышел на мост. Впереди лежала тропа, которая где-то за линией горизонта вливалась в большой тракт. По левую руку в утреннем тумане маячили далёкие, едва различимые лилово-синие горы. Солнце уже поднялось над кромкой леса. Суэро прикрыл глаза и вдохнул. Спешить было некуда — ждать предстояло до полудня, если не до вечера, — а возможность побыть одному на утренней прохладе предоставлялась нечасто.
Процессию стало видно около часу пополудни, как раз перед тем, как солнце начало жарить с самой высокой точки небосклона. Гости успели подоспеть до самого страшного пекла, и всё же Суэро распорядился сразу же поднести воды и, конечно, послал за Леонор, чтобы встретить короля как подобает. Вместе с прислугой вышел во двор и монах.
Хорошо, что он уедет, посмотрев на короля, подумал Суэро. Слишком странный чернец, да и проследить за ним, пока гости здесь, не помешает. Яго даже получил распоряжение на этот счёт и теперь подозрительно косился на брата Кристобаля. А тот как ни в нём не бывало воскликнул:
— Страшно волнуюсь, ваша светлость! Когда ещё простому иноку выпадет возможность увидеть короля.
Суэро милостивым жестом поманил его к себе:
— С моста можно увидеть всю процессию. — Брат Кристобаль подошёл к нему и увидел то же зрелище, что наблюдал Суэро последние пятнадцать минут: вереницу запылённых лошадей, повозки где-то позади, королевское знамя, повисшее без ветерка, солнечные зайчики на кирасах королевской охраны, а впереди — самого молодого правителя, дона Карлоса.
Подоспела и Леонор. Монах простодушно спросил:
— Король едет впереди на белом коне, да?
—Так и есть, — ответила Леонор. — Я видела его ещё девочкой, но это наверняка он.
— Какой он бравый молодец!
— На самом деле он не особенно высок и крепок, но в нём есть истинно королевский дух, — рассказал Суэро. — Это и производит впечатление на каждого.
— В старом короле стати было больше, разве нет? — каким-то странным тоном сказал брат Кристобаль. — Я видел его однажды и не забуду никогда.
— Я предпочту короля с меньшей статью, зато и менее жестокого.
Невоспитанный монах сменил тему:
— А кто едет позади короля? Чёрные кони, прекрасные попоны с серебряным шитьём.
— Слева — епископ Аснареса. — Суэро кивнул на рослого, широкоплечего старика с копной седых волос и густыми чёрными бровями. За прошедшие с визита старого короля годы он почти не изменился, только облачение на этот раз было поскромнее. — Он был доверенным советником старого короля. А рядом с ним управляющий королевского двора, дон Галиндо Энтенса, известный своей преданностью.
— А Энтенса как будто сдал немного, — заметила Леонор. И впрямь. Он напомнил Суэро отца в его последние годы: держался в седле устало, а весь его вид даже издалека говорил об особой стариковской погружённости в себя.
Перед самыми воротами с молодым королём поравнялась дама в богато украшенном наряде, и, предупреждая вопрос монаха, Леонор пояснила:
— А это королева-мать, донья Жанна. — В её тоне слышалось восхищение, и, видит Бог, пусть королева и была француженкой, Суэро полностью его разделял.
Процессия уже въезжала на мост, и можно было рассмотреть и гордое лицо Жанны с правильными, резковатыми чертами, чёрные брови вразлёт, ястребиный нос, изящные узкие ладони на луке седла. Спешившись, она, как и в прошлый раз, оказалась выше Суэро, хотя на недостаток роста тот пожаловаться не мог. Король Карлос был совсем не похож на мать — русый, крепко сбитый, с мягкими чертами лица, красивой, но несколько капризной линией губ. Только глаза достались ему от доньи Жанны: серые, меняющие цвет с оттенка грозовой тучи на безмятежно-светлый, глядящие прямо и пристально. Глаза неглупого человека.
Суэро придержал его коня под уздцы и подал руку, помогая спешиться. Леонор оказала ту же услугу донье Жанне. Затем все четверо обнялись в знак приветствия.
— Рад видеть тебя, Сангуэса. — Король не удовольствовался ритуальным объятием и похлопал Суэро по плечу. — А это твоя невеста? Как она похорошела! — В его глазах загорелся особенный огонёк. — Моё почтение, донья Леонор.
Спешились и члены свиты. Суэро раскланялся со всеми, с кем следовало, в порядке знатности, и вежливо спросил:
— Вижу, дорога была гладкой?
— Да, — кивнул дон Карлос, — хорошая погода, красивые места вокруг.
— Бог милостив, — поддакнул епископ.
— Красивые, но неспокойные, — сухо заметила королева-мать. — Перед началом путешествия астролог сказал мне, что звёзды благосклонны к беззакониям в эти дни. А здесь, я слышала, орудуют разбойничьи шайки, и мне было не до того, чтобы спокойно наслаждаться путешествием.
Епископ тут же поддержал её:
— Да, причём наглецы и богохульники, умыкнувшие священную реликвию.
Леонор не порадовали эти слова — у неё даже дрогнули ноздри, но больше ничем она не выдала себя, продолжая вежливо молчать.
— Как будто кто-то напал бы на такой обоз, — с почти нескрываемым неудовольствием отозвался король. — Для этого нужна целая армия. Эти шайки могут нападать только на слабых крестьян и мелких торговцев, и мы легко рассеем их. Проследить за этим я и приехал.
— Он кинул повод конюху, и, хотя королева уже почти открыла рот, чтобы продолжить пикировку, Леонор воспользовалась моментом, чтобы сделать пригласительный жест:
— Прошу всех под крышу.
Суэро с облегчением ухватился за эту возможность:
— Мой дом и всё, что в нём — в распоряжении гостей, а моя жизнь — в распоряжении моего сюзерена.
— Вы, должно быть, устали с дороги, и всем подготовлены комнаты, где можно будет переодеться и отдохнуть перед обедом, — закончила Леонор.
Энтенса кивнул, и в его глазах промелькнуло одобрение — как будто ученик справился с заданием.
— Пусть ваш Эрнан покажет мне, где у вас что, — сказал он, и Суэро, сведя слугу с управляющим, проводил к дверям короля, а Леонор, как подобает, пошла рука об руку с королевой. Всё прошло как нельзя лучше, однако, уже поднимаясь наверх, к выделенным ей покоям, донья Жанна покосилась на Леонор с заметным неодобрением.
— Что случилось? — шепнула она Суэро. Тот только пожал плечами:
— Король ещё не женат. Может, дело в этом.
Мимо них потекли потоки рыцарей, дворян свиты, прислуги... Леонор на правах хозяйки направляла их кого в кухню, кого в казармы, кого на верхние этажи, и одной из последних мимо них прошёл епископ, которого что-то задержало во дворе. Длинные полы его облачения величаво протянулись по полу следом за ним. Капеллан и брат Кристобаль почтительно подошли за благословением. Поток гостей наконец-то иссяк, и Суэро лениво наблюдал за духовными лицами. Епископ что-то говорил священнику и монаху, значительно шевеля бровями, а за спиной у него так и застыл его слуга — человек весьма постного вида, но, судя по шраму на виске, более светской жизни, чем ему хотелось показать.
Суэро встряхнулся, вспомнив о своих обязанностях, и только тут заметил, что Леонор сильно сжала его предплечье.
— Что случилось, кузина?
— Чт... о нет, ничего, простите. — Она смущённо отпустила его руку. — Я просто очень взволнована.
***
Хайме дождался, пока вся эта публика переоделась, повалялась на перинах, умыла рожи, почесала жопы, что они там ещё делали перед обедом. Время тянулось долго, но ждать он умел. А вот когда они стали выходить, действовать надо было быстро, чтобы тебя не успели хватиться.
Лакей епископа спал у хозяина в спальне и вышел после него. Вот тогда и настал момент прокрасться туда, но, едва Хайме проскользнул в комнату, как за дверь потянули снаружи.
Вернулся, сволочь!
Никакой возможности спрятаться уже не оставалось.
Хайме обернулся и лицом к лицу столкнулся с Леонор.
— Ты что тут... — начала было она, ещё стоя в дверях, но он поскорее затащил её внутрь.
— Пришёл покопаться в вещах этого козла, как и ты.
Леонор едва заметно покраснела, вскинула было голову, но, вздохнув, признала:
— Ладно, кого я пытаюсь обмануть. Идём копаться, в самом деле.
— Запоминай, как лежала вещь, чтобы положить её точно так, как было, — начал наставлять Хайме, засучивая рукава хабита и подходя к сундуку у изножья кровати. Вообще работы было немного — эти сундук и кровать, да ещё у стены стояла скамья с отделением для вещей под сиденьем, а в углу сложили несколько неразобранных сумок. Слава небесам, епископ тут в гостях, не придётся снимать гобелен со стены и простукивать всё в поисках тайника.
Леонор подняла крышку сундука, и тут в коридоре послышался возмущённый рёв:
— Почему только я тебя держу!
Нет, судьба всё-таки сегодня погореть. Хайме захлопнул крышку, кивнул Леонор на кровать и сам первый полез под неё. Длинное покрывало должно было хорошо их спрятать, а места внизу было мало, но протиснуться можно.
Вскоре Леонор тоже заползла в щель между рамой и полом, собирая платьем ту пыль, что Хайме ещё не собрал собственным животом. Они молча переглянулись, и раздался грохот открываемой двери.
— Одну минуту, ваше пре...
— Я же говорил, что будет слишком жарко, но нет, ты же самый умный! Закрой дверь. Снимай. Тебе ничего нельзя поручить. Ты даже никогда не можешь угадать, жарко будет или холодно, не говоря уж о чём-то стоящем.
Слуга вздохнул. Раздался шорох ткани, а потом кроткий вопрос:
— Вы теперь никогда не забудете, да?
— Ну, пока проблема не решена — конечно, — фыркнул епископ. — Я же расхлёбываю твои промахи, вьюсь как... да не эту, говнюк! Синюю! Так вот, кто упустил девчонку? Уж точно не я. У тебя удивительная склонность не прибирать за собой. Я давно заметил.
Леонор молча смотрела на Хайме, Хайме за неимением кого-то другого смотрел на неё. Ну что ж, этого следовало ожидать. Кто ещё-то?
После короткой паузы слуга сказал:
— Возможно, моя склонность сохранять ненужное послужит к вашему успеху.
— Ты о чём?
— Я не стал сжигать бумаги Менди.
Некоторое время оба молчали, только шуршала ткань, да слуга переходил с места на место, помогая господину одеться. Выражение лица Леонор становилось всё более... торжествующим, наверное, но и диким одновременно. Хайме знал это чувство. Хорошо знал.
Наконец, епископ сказал:
— Если кто-то узнает, нам обоим конец.
— Этому кому-то придётся молчать, потому что бумаги всё ещё у меня.
— Ты таскаешь их с собой, скотина?!
— Нет, нет, конечно, нет. Не за пазухой, я хочу сказать. Но они постоянно при мне.
— Твою-то мать, прости меня Господи...
— Я рассудил так, ваше преосвященство: если людей убивают за то, что им известно, и ты уже влез во всё это, то тебя могут убить следующим, просто чтобы точно никто ничего не растрезвонил. Так всегда бывает. Ну, и...
— Ладно, ладно. В этом есть смысл. — Епископ глухо покашлял. — Пояс ослабь немного... Вот что. Принесёшь бумаги Менди мне, когда вернёмся во резиденцию. Хоть узнаю наверняка, из-за чего заварилась такая каша.
— Конечно, ваше преосвященство. Я и хотел...
— Ох, помолчи. Я думаю. Завязал? Подай шапочку, и пошли, пока эти молокососы внизу чего-нибудь не учудили.
Когда они вышли, Леонор положила подбородок на сгиб локтя и задумчиво уставилась на катышки пыли на полу.
— Ну вот и всё, — сказал Хайме, полюбовавшись ей немного. — Мы знаем, кто это.
— Ещё нет. Епископ сам не представляет, что в тех бумагах. Это кто-то другой. И этот кто-то сидит очень высоко.
Хайме дёрнул плечом:
— Если бы король хотел уничтожить твою семью, ему не пришлось бы нанимать разбойников. Он же король. Казнил бы всех, да и дело с концом. Нет вины — придумает вину. Делов-то.
— Ты не понимаешь. — Она так погрузилась в свои мысли, что даже её голос звучал будто издалека, а неподобающее положение, казалось, совсем её не беспокоило. — Знатный человек, родня короля, всегда на виду. Его нельзя казнить под надуманным предлогом, это всполошит всех остальных и заставит бояться, а когда знать боится — король рискует слететь с трона. Может быть, старый король бы посмел. Но ты ведь видел дона Карлоса, он совсем молод. Года на троне не просидел. Нет, как раз ему придётся действовать окольными путями.
— И обвинить твоего кузена в резне, — сказал Хайме, вспомнив слова Сангуэсы. — Вроде как он это из вражды. Есть у короля интерес избавиться от Сангуэсы?
— Если он хочет проредить ряды старой могущественной знати — очень может быть. — Леонор снова уставилась в пол и тут только поняла, в какой пылище лежит. — Матерь Божья, я же вся в грязи! — Она выбралась из-под кровати и оглядела тёмные пятна на подоле верхнего платья. — Надо переодеться, прислуга увидит...
— Стой смирно. — Хайме прохромал к кадушке для умывания. В ней стоял кувшин воды, через бортик перекинуто полотенце, и влажная ткань довольно быстро сняла грязь с наряда Леонор. Пока Хайме бережно снимал пыль, девушка и впрямь стояла смирно. Только выпрямившись, он увидел, какой у неё убитый вид.
— Ты чего, сеньора? Мы же нашли убийцу.
— Только радости это не приносит. Одно разочарование в людях. — Она слабо улыбнулась, и Хайме неожиданно для себя почувствовал жалость, острую, как булавочный укол. — И задача стала сложнее. Как отплатить королю?
Хайме дёрнул плечом:
— Если хочешь знать, по мне тоже потоптался король. Не этот, а старый. И вот я действительно ничего не мог сделать, потому что я никто. У меня даже нет права носить оружие. — Зря он всё это говорил, ни одной живой душе не выкладывал, но что-то заставило его открыть эту дверь, а, раз начав, остановиться он не мог. — Тогда я мог только смотреть, понимаешь. Ждать, как овца на бойне. И никто даже не сказал бы, что у меня есть право ненавидеть его и право отомстить, потому что я же никто. А я поклялся отомстить ему, только он возьми да помри. Я с удовольствием выпущу кишки его выблядку, потому что он не лучше отца, как и любой богач у власти. Только это уже не сделает больно мертвецу и моего мертвеца обратно не вернёт. — Всех его мертвецов. В том числе тех, кого он сам за собой оставил. Он провёл ладонью по лицу. Ладно, хватит об этом. — А вас любой назовёт несправедливо обиженной, у вас есть право на справедливость и месть. И возможность тоже есть.
Она смотрела на него сердито, и он ждал отповеди, но вместо этого Леонор спросила:
— Что за обиду нанёс тебе покойный король?
Какое-то мгновение Хайме даже хотел сказать ей, но это желание быстро угасло. Он покачал головой:
— Ты заслужила немного моего хорошего отношения. Не хочу его терять. Так что иди лучше вниз, на ваш пир, и постарайся что-нибудь узнать.
— Хочешь отомстить вместе со мной, да? — Леонор слегка наклонила голову набок. — Это лучшая новость за сегодняшний день. — Она направилась к дверям, но остановилась, обернулась: — Послушай, а я ведь не знаю твоего имени.
— «Висельник» меня вполне устраивает.
— Месть — дело не для чужаков, знаешь ли.
Он хмыкнул и всё-таки сказал, почему-то чувствуя себя неприятно уязвимым:
— Хайме.
Леонор молча улыбнулась и вышла, осторожно выглянув в коридор перед тем, как выскользнуть из комнаты. Хайме выждал немного и вышел следом, чтобы услышать из-за ближайшего поворота два голоса — Леонор, которая не успела уйти далеко, и самого короля:
— Я надеюсь помочь вам в вашем горе.
— Как же, ваше величество?
— Найдя виновных, конечно. — Смешок. — Висельник отправится на виселицу.
— А я слышала, что это не он.
Король, кажется, совсем не удивился:
— Он заслужил верёвку в любом случае. И мне не нравится разгул разбойников в этих местах. Королевский суд уже разобрался с теми его подельниками, что были пойманы вашим храбрым кузеном, но и остальные гуляют на воле только до поры.
— А разве вы ехали сюда не уладить земельный спор моих отца и кузена? — Хайме узнал холодок в голосе Леонор. Она всегда была такая безупречно вежливая, но, если уж хотела показать своё отношение, ты его чувствовал, даже если ничего не понимал в принятых у знати экивоках.
— Ну, вы единственная наследница вашего отца и выходите за вашего кузена, — сказал король с откровенным сожалением в голосе, и Хайме даже выглянул из-за угла, чтобы посмотреть на него. Он стоял спиной, опершись на стену возле Леонор в вальяжной позе. — Спор улажен в любом случае. Я просто не стал отменять свой визит, чтобы заодно выразить соболезнования, посмотреть, как идут дела в этих краях, посмотреть, как вздёрнут разбойника... и полюбоваться на вас, пока вы ещё не мужняя жена.
— Любуйтесь, пока есть возможность, — Леонор вздёрнула подбородок, — но черта, за которую нельзя переходить, существует уже сейчас. Мой вам поклон. — Она едва наклонила голову и хотела уже идти, но в этот момент по коридору прошелестела ткань и раздался звук мягких шагов. Хайме нырнул обратно за угол, но успел увидеть, что это сама королева-мать со своими дамами.
— Хозяйку давно ждут внизу, — заметила она, и Леонор поспешила откланяться, а сына королева схватила за руку с неожиданной силой — Хайме увидел это быстрое движение, едва-едва выглядывая в коридор.
— Не позорься, — шепнула она королю. — Она невеста твоего вассала, а ты болтаешься с ней в коридорах без свидетелей. Постыдись! Ты что, не помнишь, от чего предостерегал гороскоп? Ты погубишь свою репутацию. Ступай вниз, все спрашивают, куда ты запропастился.
Он рывком высвободил руку и молча ушёл прочь — но пошёл в самом деле вниз. Хайме усмехнулся, но тут же подался назад, когда горделивый взгляд королевы скользнул по повороту, за которым он прятался. Она ушла, прямая и величественная, оставив в душе Хайме каплю уважения — совсем небольшую, но всё же заметную.