Маргарет

Осень назад

Тусклым был тот осенний день. Невыносимыми казались порывы ветра, что угрожающе били по окнам и зловеще задувались на чердаках. Небо серело на глазах, становясь всё мрачнее и мрачнее. Нарастали чёрные тучи. Будет гроза? Ах, если бы только она...

- Ну куда ты! – кричали из усадьбы, что стояла напротив таких же городских домов через дорогу. – Оля, остановись!

Оля с накидкой в руках вихрем пронеслась по двору и заскочила в повозку.

- Ну, не стойте!

Повозка тронулась.

Какая бы барышня вот так выбежала из дома: одетая не по погоде с растрёпанной причёской, да ещё и с такой сумасшедшей спешкой? Ужас! Так же думали и проходящие мимо компании зевак, разгуливающие в тот момент по этой улице Мирны.

Но Оле было не до того: она сильно спешила. Всё больше поглощали её тревога и страх. И отрывалась она от них, чтобы лишний раз поторопить кучера:

- Быстрее! Прошу!

Откинувшись на спинку сидения, забыв про осанку, девушка продолжала нервничать: стучала ногой по дну повозки. Она, часто оглядываясь по сторонам, протяжно и мучительно мычала на выдохе и истошно, будто при плаче, вздыхала.

В лицо дул холодный ветер, путая рыжие локоны, на щеках багровел румянец. И страх... нарастал и нарастал...

- Боже, помоги... – стонала Оля. – Быстрее! – и кучер ещё раз хлестнул кнутом.

Повозка, стуча колёсами, на всех лошадиных силах покинула город, держа путь дальше по просёлочной дороге на Ясную Долину, туда, где сейчас желтеют луга. Серое небо, адский шум завывающего ветра в ушах, тёмные чащобы леса на горизонте, кривая дорога, усыпанная камнями, пыль, столбом поднимающаяся из-под копыт лошади – никакая хмурость или промозглость погоды не могли отвлечь Олю: её лицо было куда серее и грознее пасмурных пейзажей. А всё из-за тревоги, что стучали и дрожала изнутри.

Вцепившись в сидение, Оля приготовилась уже выскочить из повозки, когда на горизонте острый взгляд её заметит знакомые фигуры.

«Зачем? Что они творят...» - Оля была готова пустить слёзы по красным замёрзшим щекам.

Вдалеке прогибались голые и корявые ветви деревьев и... что же это там? Оля прищурилась, грубо убирая пряди с глаз. Да! Это они!

- Туда! – указала она рукой вперёд.

Среди высокой луговой травы вдалеке от дороги, на небольшом холме, напротив, в шагах тридцати, друг от друга стояли двое мужчин и чуть подальше от них под уродливыми ветвями голого дуба – ещё два. Секунданты.

Повозка не успела остановиться, как Оля выпрыгнула из неё и, схватив подол шерстяного платья, побежала сквозь колосья.

- Стойте! – кричала она во всё горло, оставляя за собой тёмный глубокий след среди сухих зарослей так быстро, словно пробежался хмурый ветер, шепча свои угрожающие песни.

Головы мужчин скрылись – Оля была у подножия холма. Лишь колыхающиеся луговые травы и увядающие колосья виднелись перед пасмурным небом и серыми тучами.

Раздался страшным эхом, уйдя глухо в горизонты, выстрел. Оля замерла на мгновение: будто наступила слепая тишина. Изо рта вышел клубок пара, а в глазах задрожали слёзы.

- Стойте... прошу... – шептала она.

Мигом она уже спешила и взбиралась по холму, цепляясь подолом за ветки шиповника и роняя алые иссохшие ягоды на тёмную землю.

Ещё выстрел...

Превозмогая боль с усталостью, Оля, сгорая от страха, взбиралась по склону наверх, цепляясь заледеневшими пальцами за ветки кустарников и камни.

- Что вы делаете?! – закричала она, со всеми оставшимися силами направляясь к ним.

Друг напротив друга стояли два соперника: раненный в плечо Сергей Куликовский, что скрючился из-за боли в руке и злобно исподлобья озирал другого дуэлиста. Им был Павел Сосновский. Он гордился собой: справедливость восстановлена, думал он.

Секунданты устремили взор на запыхавшуюся девушку, что, будто тучей, появилась на краю холма и уже бежала к ним.

- Оля... - робко, не сводя глаз, прошептал Коля Молвин, секундант Павла.

- Оля? – Павел переметнул растревоженный взгляд с друга на возлюбленную.

Отбросив пистолет к корням голого дуба, Павел побежал навстречу ей.

На глазах девушки проявилась мутная пелена из слёз: вот он перед ней. Живой! Оля бежала, забыв про боль и усталость, наоборот, теперь сил только больше. Она, жадно набросившись, прыгнула к нему в объятия. Отчего-то рассмеявшись, Паша закружил её в этом голодном объятии, в котором она вспомнила тепло его тела. Такое приятное и родное...

- Зачем ты так? – резко выпорхнув из объятий, Оля схватила его за шею и стала резко и обрывисто целовать холодные щёки. А сама даже не видела черт его лица, глаз... слёзы ручьями текли по щекам. – Почему тебе нравиться пугать меня? – Оля захлёбывалась в слезах.

Она продолжала обнимать и целовать, зная, что так нельзя, недолжно... недолжно незамужней даме целовать мужчину.

А Паша лишь думал, что прикосновение этих рук являются смыслом всей егго жизни. За это можно умереть. Он не жалел о той пуле, которая ещё несколько мгновений назад пролетела над головой. Думал об этом и улыбался, а Оля только пуще негодовала и ревела.

Слёзы медленно высыхали на красных щеках, к которым прилипали рыжие взъерошенные волосы.

- Ну что же ты, Оленька? – взял он её грустное личико в ладони и мягко с особой любовью улыбнулся, сверкая тёмными глазами.

- Паша, для чего... - запнулась она. – Зачем ты устроил ту драку? Для чего дуэль? – ярость и обида росли в её словах. – Это же так опасно... Ты мог умереть!..

Вскоре рядом оказался и Молвин.

- Оля, что... - недоумевал он. – Как?.. Как ты здесь оказалась?

- Коля, – обернулась Оля, грустно протянув его имя. – Почему же ты не остановил его? – она смотрела на друга печальными дрожащими глазами, что вновь наполнялись слезами.

- Но как же? Оля...

- Он сделал всё, что мог, - перебил Молвина Павел, - решал я.

- Он не стал меня слушать, - пояснил Молвин, показывая своё недовольство.

Вскоре беспокойствие растворилось - стало спокойнее.

Оля взглянула вперёд, туда, где стоял Куликовский вместе со своим братом. Сердце её затрепетало, когда она разглядела на его пиджаке и сквозь белые пальцы кровь. Паша и Коля тут же заметили проступившую печаль на лице Оли; она пошла к Куликовскому, и они ничего не сказали ей, будто так и нужно.

Она тихо подошла к нему, а Куликовский горделиво вытянулся перед ней. Он смотрел на Олю с презрением. Или с отвращением, что ли?

- И что же? Будешь ругать меня? – ухмыльнулся он, мотнув головой, чтобы убрать тёмно-русые волосы со лба. – Не бойся: как видишь, я не убил его.

Она же будто не услышала его:

- Почему ты не оставишь меня в покое?

На её лице читалась усталость, въевшаяся в веки тревога и грусть на вспухших губах. Но почему он не мог прочесть этого? Неужели не видел? Или пытался сделать вид, что слеп?

- Потому что только я по-настоящему люблю тебя...

- Я же тебе говорила... - перебила она живо.

- Нет! – ещё громче перебил Куликовский. – Кто этот твой Сосновский?! Ты ведь даже не знаешь, что Сосновский будет помолвлен с Ингой, а я...

Оля не слушала дальше, да и не слышала...

Она обернулась: перед глазами прекрасный расплывчатый образ любимого, а в глазах мутная пелена из слёз.