Глава седьмая
Патрули прогуливались по улицам города, безустанно высматривая в темных переулках меня. Черт! Наверное, любой разумный человек бы бросил таким заниматься. Но не я. Это ощущение опасности придавало мне сил. И все, что я делал, стало намного интереснее. Так как полицейские прочесывали все подходящие места на улицах, я нашел себе новое пристанище для развлечений. Им стали крыши. Даже я понимал, что невозможно поставить полицейских на крышу каждого многоквартирного дома. После первых заявлений о том, что Гринтаунский насильник перебрался из переулков и подвалов на чердаки, город был в панике. Но город продолжал жить. От этого никуда не деться, поэтому и мои жертвы не исчезли. Кто-то поздно возвращался с работы, кто-то от друзей, кто-то, наоборот, шел к ним. Беспомощность полиции меня забавляла. Они разбивались вдребезги, но никак не могли найти хоть какую-то зацепку. И это было забавно. Утренние криминальные новости стали для меня любимой телепередачей.
Так, очередным утром, я с чашкой попкорна уже подходил к дивану, когда услышал это сообщение: «Очередная жертва Гринтаунского насильника покончила жизнь самоубийством, спрыгнув с крыши восьмиэтажного дома»
Чашка с попкорном вывалилась из моих рук, а ноги, подкосившись, не смогли удержать вес тела. Я грохнулся на карачки перед телевизором, пытаясь сдержать рвотный порыв. На мгновенье даже в глазах потемнело, а сердце остановилось. Я раньше всегда тщательно выбирал своих жертв. Они все были слишком сильны духом, либо слишком трусливы, чтобы покончить жизнь самоубийством из-за этого. Но тут я прогадал. Конечно, ведь на улицах мой выбор был практически случайным. Келли Томсон — так звали эту жертву. Двадцатидвухлетняя стажерка в страховой фирме. Задержалась допоздна на работе, а потом оказалась на крыше собственного дома... Ее темные волнистые волосы пахли вишневым шампунем, очаровательная родинка возле правого глаза. Маленькая аккуратная грудь с темными сосками. Все эти воспоминания пролетели у меня перед глазами в долю секунды, пока я стоял на коленях перед телевизором. Тогда я не знал ни кто она, ни сколько ей лет, ни где она живет. Я просто зашел следом за ней в подъезд и стукнул сзади по голове. Она потеряла сознание. Я затащил ее в лифт, а затем и на крышу. Когда она очнулась, у нее уже были связаны руки и заклеен рот. Она плакала, очень много плакала, без остановки, заливая слезами все вокруг... Я тогда был зол, предки вывели меня из себя различными наставлениями. Уже поздновато было учить меня жить. И вся моя злость вылилась на ту бедную девушку. Она была такой хрупкой, худенькой, с тонкими запястьями, как фарфоровая кукла. Я бил ее, когда она пыталась вырваться, ударял ее руки об пол. На ее коже оставались синяки даже просто от того, что я сжимал запястья. Она рыдала, жалобно мычала сквозь армированный скотч, видимо, умоляя меня о пощаде. Но злость меня захватила, я себя не контролировал. Черт! И сейчас мне тяжело вспоминать об этом, а тогда мне было весело... Когда мне надоело «как обычно», я поставил ее на колени и взял сзади. Она взвыла и дернулась так, что чуть не вырвалась, за что я резко отправил ее голову к полу. Меня злила тогда каждая мелочь, все, что она делала не так. Девушка не вырубилась, но притихла. С ее носа потекла кровь. Алая, теплая, такая красивая... И в обычных условиях я бы слизал эту красную дорожку, но тут слишком боялся оставить свою ДНК. Она лишь тихо плакала, видимо, смирившись со своей участью. Когда уходил, я развязал ее, отклеил скотч со рта, а она не издала ни звука. А теперь думаю, что зря... Да, Келли Томсон была первой моей жертвой, которая замолчала навсегда.
Я еле смог найти тогда в себе силы, чтобы подняться с пола. Вчера ощущал ее тепло, а сегодня вижу с экрана телевизора ее тело в мешке для трупов. Я никому никогда не желал смерти. Но ведь когда-то я и больно делать никому не хотел. Как же мне было тогда страшно. Не за то, что я попадусь, не за то, что меня посадят... Я боялся сам себя, в буквальном смысле рвал на себе волосы. Теперь я был уже не просто насильником, а убийцей. Мои действия привели к смерти молодой симпатичной девушки. Когда я смог немного собрать свои мысли в кучу, бросился заметать следы. Собрав все вещи, которые хоть раз бывали на моих «прогулках», отправил их в огонь, разведя костер на заднем дворе. Любимая толстовка, маска, майки, джинсы, даже ботинки... На недоумение родителей, я сказал, что жгу листву, загребая граблями в огонь все, что собрал с газона. Я смотрел, как языки пламени медленно поглощают эти предметы одежды, пытаясь сдержать слезы. Я видел лицо той девушки каждый раз, когда хоть на мгновенье закрывал глаза. Мне не стало легче, после того, как я сжег все и навсегда пресек в своей голове идею Гринтаунского насильника. Три дня не мог уснуть, пока меня просто не вырубило перед компьютером. У нее были родители, жених, маленький брат... А я вот так просто взял и отнял у них дорогого человека. Я хотел все это прекратить. Уверял себя, что больше никогда не вернусь к подобной деятельности. Что буду жить обычной жизнью простого подростка. Но это было на эмоциях... Через неделю мои родители уехали, вновь оставив меня одного дома. Мне хотелось удавиться. Почти всю неделю не покидал дома, даже из своей комнаты выходил редко. То сидел в углу, обняв колени, то изучал жизнь той девушки, лазая в просторах интернета. От этого с каждым разом становилось все хуже и больнее. Но и остановиться я, почему-то, не мог. Может быть так я сам себя наказывал... А когда Винс узнал о том, что мои родители уехали, он без предупреждения завалился ко мне в гости, застав в таком состоянии. Винс был просто в ужасе от моего внешнего вида. Я ему тогда сказал, что та девушка, спрыгнувшая с крыши, была моей знакомой, и я переживаю ее смерть. Черт, и на тот момент мне действительно уже казалось, что я ее знал всю жизнь. Действительно переживал ее смерть уже не как убийца, а как близкий друг. Я, наверное, никогда не пойму своего склада характера. Совершенно необъяснимые сочетания сострадания и жестокости. Но в этом весь я. После того визита, Винс поселился у меня на неделю, пытаясь вытащить меня из депрессняка. И у него это получалось. К тому же теперь мне хотелось меньше всего оставаться одному.
Полиция продолжала искать Гринтаунского маньяка и говорить о нем в каждых новостях, но все потихоньку стихало. Никому до сих пор не приходило в голову расширить разброс возраста подозреваемого. Приметы оставались те же, методы тоже.
Как-то мы сидели у Винса с его друзьями, смотрели бейсбол под пиво и закуску. Но матч прервали для экстренного выпуска новостей. Когда я это услышал, я подавился чипсами. Экстренный выпуск новостей был посвящен насильнику из Гринтауна... которого поймали! Тридцатипятилетний Джонс Стетман был взят полицейскими в ближайшем с Гринтауном районе в процессе совершения насильственных действий над несовершеннолетней жительницей окрестных домов. Я был удивлен до ужаса. Он идеально подходил под описание внешности и описание личности преступника от психологов. Поэтому никому не пришло в голову, что он просто подражатель. Как бы Джонс Стетман ни отрицал свою вину за других жертв, его никто не слушал. А тот факт, что всего 2 месяца назад этот парень вышел из тюрьмы в Иллинойсе, отмотав срок за изнасилование, радовал прессу до безумия и лишь подтверждал его вину в глазах судьи и присяжных. Правильно говорят — тюрьма не меняет людей, а лишь отсрочивает их злодеяния. Однако этого мужика мне было искренне жаль. Ему дали пожизненное за мои поступки.
Винс радостно тормошил меня со словами «Наконец этого гада поймали! Дем! Убийца твоей подруги в тюрьме!» А я наигранно улыбался и тихо поддакивал, уходя с головой в свои мысли. Любой другой на моем месте, наверное, радовался бы, но я не мог. Парень один раз сорвался, надеясь спрятаться под моей маской, а получил по полной за то, чего не делал. Я уже не знал, кто я. Я ломал людям жизни. Мои руки были по локоть в крови. И я сам уже начинал чувствовать себя монстром. И лишь надеялся на то, что смогу смириться с таким осознанием себя, и что время поможет. А потом начался новый учебный год.
Я был рад тому, что хоть в чем-то моя жизнь вернется в привычное русло. Снова нудные речи преподавателей, школьные задиры и ботаники. Скучные одноклассники и тренировки по джиу-джитсу.
Первый день в школе был бы обычный, если бы не мои прошлые жертвы. Я не мог понять, что на них нашло. Но они подходили ко мне поздороваться с милой улыбкой. Им и в голову не приходило, чем я занимался летом, а также им не приходило в голову, сколько было таких же в этой школе. Такого количества женского внимания я точно не ожидал. Они мне улыбались, махали, когда пересекались со мной взглядом. Чуть ли не угощали обедом. На меня начинали коситься и остальные ученики, задаваясь вопросом, чем же я заслужил столько женского внимания. Я и сам этим вопросом задавался. Что они во мне нашли, после того, что я с ними сделал? Это было жутковато. И мне это не очень нравилось. И как выяснилось, не только мне. После уроков на школьном дворе меня встретил Стивен со своими дружками и бейсбольной битой. Ему было очень интересно, что я сделал, чтобы заполучить расположение стольких девушек из школы. Он ясно дал понять, что его не устраивает тот факт, что у меня толпа поклонниц больше чем у него, и что я, якобы, порчу этим его авторитет.
Они меня тогда сильно помяли. Я, конечно, тоже неплохо им навалял, но их было девять... Вооруженные бейсбольными битами, они все были похожи на диких зверей, исполняющих приказ своего вожака. Я смог простоять на ногах защищаясь всего несколько минут. А потом кто-то сбил меня, и я оказался на земле. Боль была адская, пока они били. А возможности встать не было и подавно. Я ушел с головой в свои мысли, инстинктивно закрывая лицо руками. Я думал, что получаю по заслугам за свои поступки, и это как-то успокаивало, да и боль становилась не такой сильной. А потом во двор случайно вышел тренер, и вся шайка Стивена кинулась врассыпную. Я лежал на земле, перевернувшись на спину и глядя в небо. И мне было хорошо... Так спокойно на душе. Все терзания покинули меня. Я чувствовал себя собой, просто самим собой. Даже постоянно преследовавшее чувство вины покинуло, будто бы я получил за это должное наказание. Тренер, пытавшийся добиться от меня хоть какой-то реакции, то махал перед глазами, то что-то кричал, а я не обращал на него никакого внимания. А потом приехала скорая...
Первый вечер учебного года я проводил в больнице с сотрясением мозга, парой сломанных ребер, сломанной рукой и кучей синяков. Тогда я провалялся в больнице неделю. Не самое хорошее начало учебы. Ко мне каждый день после школы приходила Эмили, улыбаясь и говоря, что теперь ее очередь ходить ко мне в больницу, а вечером заскакивал Винс после работы. Я был удивлен. Я оказался кому-то нужен. Пару раз ко мне заскакивали одноклассники и школьный куратор. От них и узнал, что Стивена и нескольких его дружков исключили из школы. И что теперь там тихо и мирно, не считая парочки других задир.
Когда вернулся к учебе, на меня уже косилась вся школа. А один из членов бывшей шайки Стивена снова попытался на меня наехать, обвиняя в том, что Стива отчислили. Но, получив гипсом в нос, отстал. После этого преподаватели чуть ли не провожали меня от кабинета к кабинету, а директор заставил ходить к школьному психологу. Все считали, что после такого я могу бросить школу, что боюсь туда ходить, что у меня тяжелая психологическая травма. Но на самом деле этот случай был для меня, как бальзам на душу.
С психологом тогда была отдельная история. Он уговаривал меня написать на Стивена заявление в полицию, пытался заставить признать, что я на самом деле его боюсь, и поэтому не иду в участок. Бред... На самом деле я просто не хотел ломать еще одну жизнь. Он расспрашивал меня о моих чувствах, о моей жизни, о моих переживаниях. А я пересказывал ему те же истории, которые рассказывал Эмили в психушке. Про мое трудное детство, наплевательское отношение родителей, друга по имени Винс. И в итоге, школьный психолог подумал, что раз уж я и не с таким справлялся, то и это переживу.
А после того, как мне сняли гипс, я посмотрел на мир прежними глазами и снова взялся за былую схему. Стивен, видимо, выбил из меня ту дикую жестокость, и теперь мне просто хотелось, чтобы все было как вначале. И вновь у меня дома каждые выходные появлялись гостьи, которые плакали, кричали, вырывались, а потом молчали, не говоря никому, что было той ночью.